Китайские эмигранты в Семиречье и распространение среди них православия (1)
Н. П. Остроумов. Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края и распространение среди них православного христианства. - Казань, 1879. Другие части: [2], [3], [4].
В конце 1877 года мы познакомились с священником госпитальной церкви города Ташкента, Вас. Гавр. Покровским, и из его рассказов о своем пребывании и службе в Семиречье узнали о разных сторонах жизни китайских эмигрантов, выселившихся в 1867 году в Семиреченскую область из Приилийской окраины китайских владений и принявших в Семиречье св. крещение по обряду православной русской церкви [о. Покровский, урожденец Калужской губернии, с 1869 года по 1876 год служил в Сарканском выселке Семиреченской области в качестве миссионера при новокрещенных китайских эмигрантах]. Заинтересовавшись сообщенными нам о. Покровским сведениями о новокрещенных китайских эмигрантах, мы просили его изложить на бумаге воспоминания о своей миссионерской деятельности и напечатать их к общему сведению всех интересующихся миссионерским делом в нашем отечестве. О. Покровский предложил исполнить это нам и с обязательностью человека, глубоко заинтересованного религиозно-нравственным состоянием бывших своих пасомых - новокрещенных инородцев, представил в полное наше распоряжение все свои корреспонденции, какие он в разное время, на досуге, писал из Сарканского выселка и помещал в Туркестанских ведомостях за 1871-1875 годы. Кроме печатных корреспонденций своих, о. Покровский вручил нам копию с представленной им в октябре 1872 года туркестанскому преосвященному, покойному Софонии, докладной записки о миссионерском деле в Сарканском выселке среди китайских эмигрантов и несколько писем, писанных к нему уже в Ташкент бывшими его учениками из новокрещенных по Сарканской школе. С полною признательностью к о. Покровскому мы приняли доставленные им материалы и решили привести сообщаемые в них сведения в систему и дополнить их некоторыми другими сведениями из печатных и рукописных источников, какие было можно достать в Ташкенте, и из личных своих расследований на месте, в Семиречье. Весь собранный нами материал мы изложили в предлагаемом вниманию читателей кратком очерке, за составление которого мы тем с большею охотою взялись, что корреспонденции о. Покровского разбросаны по №№ малораспространенной газеты за целые пять лет и потому не представляют ничего цельного, а между тем сообщаемые в них сведения чрезвычайно любопытны и должны иметь свою цену в глазах каждого интересующегося современным состоянием отечественной церкви к Семиречье, как единственный пока материал для уяснения себе недавно совершившегося обращения разноплеменных китайских эмигрантов к православной русской церкви.
В то же время и православный русский миссионер встретит в предлагаемом очерке немало интересных для себя вопросов, обсуждение которых может навести его на новые мысли и уяснить ему одну из главных задач его - находить наилучшие средства для успешнейшего воздействия на новокрещенных, в интересах православной церкви и православного русского отечества. Руководясь такими мыслями при составлении своего очерка, мы очень сожалели, что не могли посвятить этой работе больше времени, и потому просим у читателей благосклонного снисхождения к ее недостаточной внешней отделке и неполноте содержания: мы сделали - что могли, при искреннем желании познакомить ревнителей отечественного церковного дела с успехами православно-русской миссионерской деятельности на отдаленной границе нашего отечества с Китаем.
В своем очерке мы очень мало касались исторической стороны описываемого нами факта, боясь, при недостатке материалов, представить дело в ложном свете и надеясь, что со временем местные архивы сделаются более доступными для людей, интересующихся историей Семиречья, и найдут преданных отечественным интересам тружеников, которые воспроизведут подробную и точную историю поселения китайских эмигрантов в нашем Семиречье и водворения среди них русской гражданственности, основанием которой для значительной части их послужила православно-христианская вера, которую эмигранты узнали и приняли, обязанные этим усердно наших оо. миссионеров.
14 января 1879 года
Г. Ташкент
Политические события в Приилийской провинции Китая, вызвавшие эмиграцию китайских подданных в Семиреченскую область Туркестанского края
Поставив себе задачею представить историю распространения православного христианства среди китайских эмигрантов, поселившихся в Семиреченской области Туркестанского края, мы имели в виду монгольские племена: даур-солонов, сибо-солонов и калмыков, бывших военными поселенцами Приилийской провинции Китая, о внешней и внутренней жизни которых до времени эмиграции мы и намерены высказать здесь несколько замечаний в виде предисловия к своему очерку.
Приилийская провинция Китая образовалась на месте бывшей Джунгарии, покоренной и уничтоженной китайцами во второй половине 18-го столетия [Джунгария (монг. Сун-гар, по-китайски Тьян-шан-пе-лу, т. е. левая сторона) была прежде самостоятельным царством сунгаров, составлявших левое крыло монгольского войска, и с 1759 года была покорена китайцами и заселена военными колонистами: манджурами, чахар-калмыками, торгоутами и особенно ссыльными из Китая. Вся эта страна, изобилующая озерами и котловинами и замкнутая горами, находится между 49 и 42° север. шир. и идет на юго-запад вдоль 98° вост. долг. (См. «Всеобщее землеописание» Разина и пр. Спб. 1864 г. Т. III, стр. 351)]. Главным правительственным центром этой новопокоренной страны считался основанный в 1764 году [по Разину и пр., в 1760 году] на реке Или город Хай-Юан-Чен, известный более под именем Новой Кульджи в отличие от старой, мусульманской Кульджи, существовавшей гораздо ранее Новой Кульджи.
Все названные сейчас поселенцы монгольского племени: даур-солоны, сибо-солоны и калмыки были выселены китайцами на берега р. Или как правительственный элемент, с целью поддержания в новопокоренной стране спокойствия и порядка, так как на место истребленных китайцами джунгаров были поселены китайцами, на удобных для хлебопашества местностях, 7000 сартских семейств из Турфана и других городов Восточного Туркестана и дунгане из провинции Ганьсу. Но расчеты китайского правительства не сбылись: военные поселенцы монгольского племени не были настолько многочисленны, чтобы могли на случай восстания турфанских переселенцев подавить бунт в самом начале и не дать ему принять большие размеры, а переселенцы турфанские и дунгане, как мусульмане по вере, не могли быть покорными и надежными подданными китайцев. Кроме того, китайцы допустили с своей стороны ошибку и в том, что для скорейшего заселения Приилийской долины ссылали туда каторжников, известных под нарицательным именем «чампанов», которые также отбывали воинскую повинность. составляя особую милицию, отличавшуюся храбростью. Вследствие таких ошибок китайского правительства, со стороны его новых подданных начались восстания. В 1865 году восстали турфанские переселенцы, но были усмирены и в наказание за восстание были записаны в казенные землепашцы под общим именем таранчей [Таранчи (تارانچی) от глаг. корня тара (تارا) - обрабатывать землю, - означает земледельца. По словам Гейнса, таранчи были полурабы, выселенные манджурами из Алты-Шара в опустошенную Джунгарию после покорения обеих этих стран, т. е. около 1759 года. Тогда выселено было в Джунгарию около 8.000 семейств, которые имели право запахивать столько земли, сколько могли обработать; зато они были обложены непомерно большими податями. Семейство, состоящее из четырех человек и менее, обязано было платить ежегодно 32 мешка проса (в мешке около 5 пудов) подати; семейство, состоящее ил 4-8 членов, платило 64 мешка проса; 8-10 членов платили 120 мешков и т. д. Содержание каждого китайского солдата стоит по цене 32 мешка проса, т. е. 8000 семейств таранчей содержали 8000-й корпус манджуров, что составляло постоянную цифру войск, находившихся в окрестностях Кульджи, в мирное время.]. Этою мерою китайское правительство не обеспечило, однако ж, себе спокойствия в бывшей Джунгарии и не могло подавить последовавшего в 60 годах текущего столетия мятежа дунган, так как собственно китайский элемент в Приилийской провинции всегда был гораздо малочисленное мусульманского. Гарнизоны таких городов, каковы Кульджа, Чугучак и Баяндай, имели всего от одной до трех тысяч человек. Между тем дунгане были распространены по всей Китайской империи, группируясь более в провинциях Ганьсу, Шаньси, Сычуан, Юннань и по северным отрогам Тянь-Шаня. Это были люди с китайским типом лица, говорящие китайским языком и носившие китайскую одежду, а по вере чрезвычайно строгие и набожные мусульмане суннитского толка. В мечетях они читали текст молитв на арабском языке, а объяснения арабского текста делали на китайском языке. Они подстригали себе усы по-мусульмански, не пили вина и водки, не курили опиума и табаку. В Средней Азии они были известны своею честностью, особенно в торговых делах, и китайское правительство вследствие этого охотно определяло дунган на полицейские должности. Дунгане горячи, запальчивы и при ссорах хватаются за ножи, которые они носят при себе. По наружности они отличаются от манджур и китайцев крепким физическим сложением и более осмысленным лицом. Особенно характеристическую черту дунган составляет их наклонность к промышленным предприятиям. Сознание своей силы и нравственного превосходства давало дунганам возможность находиться в исключительном положении. Несмотря на политическую щекотливость манджурского правительства, оно не вмешивалось в дела сильной дунганской общины (Салар) в провинций Ганьсу, где мусульмане жили сплошною массою. Этою общиною управлял имам, имевший значение духовного главы дунган; со стороны же манджурского правительства в дунганской общине находился всего один человек, между тем как у дунган провинции Ганьсу считалось около 4.000 мечетей. Хотя эта цифра с лишком и преувеличена, во всяком случае, она дает понять, что дунган было много и что одного манджурского чиновника для надзора за ними было очень недостаточно.
Несмотря на многочисленность дунган, китайцы смотрели на них как на людей, стоящих ниже прочих граждан-буддистов. Поэтому дунгане были обложены большим количеством податей, не только по сравнению с господствующими в Китае народностями, но и с другими покоренными племенами. Вероятно, желая ослабить резкое различие, существовавшее между дунганами и остальными жителями городов империи, китайское правительство, когда могло, касалось обычаев и внутреннего порядка дунганской жизни. Таким образом в начале нынешнего столетия, был издан императорский декрет, в силу которого дунганы должны были носить длинные косы, а их дочери иметь уродливые китайские ножки. Точно так же административным путем было сделано несколько попыток заставить дунган отдавать своих дочерей замуж за китайцев-немусульман. Эти притеснения, особенно последнее насилие, чрезвычайно оскорбившее дунган, а также новые и большие налоги, сбор которых сопровождался взяточничеством чиновников, и крутые меры, предпринимавшиеся подозрительным манджурским правительством против мусульманских своих подданных, ставили всех их в одинаково враждебное отношение к правительству, против которого у них началась фанатическая пропаганда политически-религиозного характера, скоро распространившаяся повсеместно среди дунганского населения. Главою этой пропаганды считают некоего Савуна, довольно высокого чиновника, пользовавшегося особенным доверием манджурского (китайского) правительства.
О ближайшем поводе к восстанию дунган рассказывают различно. Гейнс останавливается на рассказе о следующем обстоятельстве: в городе Синган-Фу [Синган-Фу - губернский город в провинции Шанси, близ реки Вейхо, впадающей в реку Хоанхо. Синган-Фу, по рассказам азиат, в пять раз более Ташкента, следовательно, очень большой город.] жили два богача: один манджур, другой дунган. Последний был купцом и покупал у первого скот на ямбы [китайские серебряные деньги]. Так как обороты купли и продажи были очень велики, то расплата производилась гуртом, в известные определенные сроки. Однажды дунган почему-то не захотел отдать манджуру своего долга. Последний осрамил его публично. Раздраженный дунганин выхватил саблю и распорол живот манджуру. Убитый пользовался между своими громкою репутациею и имел множество клиентов, которые подстерегли дунганского богача и убили его, а имущество и дом совершенно разграбили. Это обстоятельство послужило сигналом общей резни между дунганами и манджурами, жившими в Синган-Фу. Тех и других было почти поровну; но манджуры, потерявшие в последнее время всякую энергию, вследствие непомерного употребления опиума, не могли дать надлежащего отпора и были истреблены, а обширный Синган-Фу достался в руки дунган.
При известии об успехе инсуррекции, из Салара прибыл в Синган-Фу сын упомянутого выше Савуна, Сохупжан, молодой человек 21 года, и принял начальство над восставшими. Успехи инсургентов были так велики, что восстания не могли подавить регулярные китайские войска. Несколько раз китайские войска вступали в открытый бой с инсургентами, но безуспешно. В 1862 году инсургенты даже совершенно разбили 40.000-ю манджурскую армию и уничтожили ее. Резня в Синган-Фу подала повод к такой же резне и в других городах Северо-Западного Китая. Во всех местах, населенных дунганами, усиленно проповедывалась «священная война» против неверных манджуров. Началось общее восстание мусульманских подданных Китая против иноверного и нетерпимого правительства. Жестокие наказания и казни, каким китайцы под ничтожными предлогами предавали даже почетных мусульман, думая подавить этим возмущение, еще более ожесточали народ и усиливали мятеж. Предводителями мятежников были духовные лица, которым было удобно поддерживать и усиливать в народе религиозный фанатизм, составляющий самое сильное средство в руках заправителей народными мятежами. Ходжи и ахуны везде входили в близкие сношения с местными ишанами и волновали жителей-мусульман, внушая им, что настало время готовиться к борьбе с неверными манджурами, борьбе, долженствующей продолжаться или до окончательного их истребления, или же до обращения их в мусульманскую веру. По примеру саларской общины, все дунганы-мужчины должны были идти на войну, несмотря на лета и физические недостатки. Они должны были отказаться от всего мирского и свое достояние отдать в мечеть.
На эту тему много говорилось и читалось в мечетях до тех пор, пока возбуждение не достигло крайних пределов; тогда достаточно было незначительного повода, чтобы дунганам взяться за оружие. Подобные проповеди столь сильно действовали на сердца слушателей, что не было примера, чтобы кто-нибудь из богатых дунган не отдал всего своего имения в мечеть. Это наблюдалось так строго, что ахуны, ходжи и имамы непременно казнили бы обманщика, как врага Божия.
Из собранных таким способом денежных средств при мечетях образовались денежные кассы, из которых выдавалось содержание воинам и их семействам, и на средства которых велась борьба со врагами. Кроме того, были образованы центральные денежные склады, куда поступали: часть средств из каждой мечети и вся добыча, взятая от манджуров. До окончания священной борьбы, никто не должен был иметь своего состояния, но каждый инсургент имел право на получение из мечети всего ему нужного. Ему выдавались: исправная одежда, кольчуга и вообще полное вооружение [Сначала инсургенты были вооружены палками, резаками, кистенями. топорами и камнями; но, надеясь на небесную помощь, они не боялись кидаться на своих относительно хорошо вооруженных врагов и отнимали у них много оружия. Скоро между дунганами нашелся мастер, который стал делать им деревянные пушки, из которых каждая могла выдержать до 7-ми выстрелов. При помощи этих пушек дунганы стали отбирать у манджуров настоящие пушки и крепости. В тех местностях, где дунганы оставались победителями, они оставляли свои семейства на местах, под покровительством мусульманского гарнизона; а когда не предвиделось безопасности и невозможно было брать с собою семейства, дунганы, чтобы не стесняться мирскими интересами, убивали своих жен и детей, оправдывая себя тем, что они все равно попадут в руке неверных манджуров, что, на взгляд мусульманина, хуже смерти.]. Равным образом на счет мечети производилось исправление всего испортившегося. Семейства дунган, получавшие продовольствие от мечетей, имели общий стол.
Во время боя при известном числе воинов должен был находиться один неспособный носить оружие, и держать два кушанья: одно холодное, другое горячее, чтобы, по первому требованию, иметь возможность подкрепить силы дерущихся. Для раненых устроены были большие госпитали при мечетях, где больных лечили муллы, имамы и ахуны. Дунганские начальники не пользовались никакими материальными преимуществами и получали то же самое, что и простые рядовые. За неповиновение старшим виновным отсекали головы. Грабеж солдат строго наказывался. Если во время боя дунганский солдат поднимал с поля золото, серебро, чужое оружие или какую-нибудь вещь, то его казнили на месте. После боя вся добыча от побежденного неприятеля поступала полностью в общественные кассы. Кто курил табак или опиум или пил вино, тех наказывали также весьма строго.
Одно из первых мест в начале восстания дунган занимал некто Хаджи-Ахун [Он был начальником в Илийской провинции, и распорядился, чтобы добыча из буддийских кумирен поступала на содержание гробниц двух мусульманских святых и на содержание при них сторожей. Одна гробница, в урочище Кургас-Тайссы, - Темир-хана; другая, находящаяся между Чан-Пандзы и Кульджею, Шейк-Магомет-Саддыка, из Медины. При этих двух гробницах жили, в качестве сторожей, 200 мусульманских семейств. В других местах, охваченных восстанием дунган, из медных бурханов (идолов) или золотых и серебряных вещей, находимых в кумирнях, чеканили монету.] - пользовавшийся почетом во всей Новой Кульдже как человек, проживший 15 лет в Мекке. Вместе с ним упоминается постоянно, вероятно, как его помощник, султан Мазам, или Махзамет-хан, который за полгода до восстания сидел в тюрьме по подозрению китайских властей, несмотря на то, что он сам и предки его отличались видимою преданностью правительству. Китайцы хотели поправить ошибку и освободили из тюрьмы Махзам-хана, давшего обещание китайским властям подавить мятеж. Но Махзам-хан обманул китайцев и пристал к мятежникам в качестве их предводителя, на место убитого, по его проискам, предводителя новокульджинских мятежников, Абдрасуль-эмира.
Г. Троттер. Дунганское войско. Кашгар. 1873
В начале восстания инсургенты оставляли все управление краем в том же порядке, как это было при манджурах; только последним подстригали усы в знак того, что начнутся мусульманские порядки. Выступая против манджуров, дунгане возили с собою важнейших из императорских чиновников, признавших над собою власть инсургентов, с тою целью, чтобы они дрались против манджуров же. Однако вскоре открылось, что манджурские чиновники переписываются с своим прежним правительством и всячески стараются вредить инсургентам. Тогда, по приговору дунганских старшин, им всем отсекли головы. После того дунгане, по овладении какой-либо страной, начали переделывать все на свой лад: все мусульмане сейчас же сбрасывали китайский наряд и одевались в сартское платье; китайские и калмыцкие божницы немедленно разрушались; детей, без различия происхождения, дунгане отдавали в мечеть на воспитание и обращали в мусульман. Кто из китайцев принимал ислам, тот пользовался всеми правами дунган; кто оставался буддистом - тот обращался в работника или пастуха. От женщин не требовалось перемены исповедания.
Ход дунганского восстания во внутренних областях Китая хорошо не известен. В 1864 году, летом, предводимые своими офицерами, дунгане взбунтовались против манджурских властей, взяли Урумчи и сожгли часть этого обширного города [в Урумчи считалось до восстания, как утверждают, до 2.000.000 жителей (вероятно, с окрестностями]. При этом погибли огромные склады чая (30.000 мест одного байхового чая) - так как из Урумчи, как главного торгового пункта Западного Китая, снабжалась чаем вся Средняя Азия и наши степные рынки. Все манджуры, жившие в Урумчи, были убиты [даже в официальных сведениях показано китайскими чиновниками до 130.000 манджуров убитыми при штурме Урумчи (записка г. Захарова)]. Сарты, т. е. все мусульмане и дунгане и не из Китайского Туркестана, жившие в Урумчи, оставались равнодушными во время борьбы манджуров с дунганами; но последние заставили их присоединиться к себе, угрожая, в противном случае, истребить их. Из Урумчи инсургенты, двинулись на запад, к Манасу. Завладев здесь несколькими орудиями, они продолжали двигаться на Кур-Кара-Усу. Илийский дцяньдзюн (генерал-губернатор) выслал против мятежников из Кульджи войска, которые были разбиты и отступили, чрез Талкинский проход, к Баяндаю. Результатом этой победы было волнение между илийскими дунганами и сартами. Одновременно с движением на Манас, часть инсургентов направилась на юг от Урумчи и, перевалив через Тянь-Шаньский хребет, вступила в пределы Туркестана.
Летом 1861 года дунгане перешли через Тянь-Шань и двинулись по направленно к г. Куча [о. Покровский говорит, что восстание в г. Куча началось по следующему побуждению: китайский чиновник увлекся одной дунганкой, за что дунганка была зарезана своим отцом. Чиновник обиделся на отца своей любимицы и распорядился зарезать как отца, так и некоторых его родственников. Кучинские дунгане, возмущенные подобным поступком китайского чиновника, восстали поголовно и, убивши виновника, вырезали всех китайских чиновников в городе.]. Соединившись в Кучинском округе с мусульманами и дунганами, служащими в расположенных здесь войсках, они овладели городом и опять перерезали всех манджуров; тем из туземных мусульман, которые оставались равнодушными к восстанию дунган, было предложено на выбор либо пристать к стороне инсургентов, либо испытать участь манджуров. Конечно, власть дунган была признана. По взятии Кучи, главным начальником округа и города дунгане назначили Хана-ходжу, одного из династии ходжиев черногорской линии. Усилившись мусульманским населением восточной части Туркестана, дунгане двинулись на Аксу. Разбивши здесь манджурские войска, инсургенты взяли город и цитадель. Судьба прочих туркестанских городов постигла бы Кашгар и Хотан, если бы манджурские гарнизоны этих городов не были до времени спасены каким-то известием тревожного свойства, полученным дунганами в Яркенде. Отсюда они поворотили на север и, оставив гарнизоны в завоеванных городах, под начальством Хана-ходжи, сосредоточились в Урумчи.
Э. Чапман. Дунганское войско эмира. Ярканд. 1873
Вероятно, около этого же времени произошло восстание и в Хамиле, по крайней мере, к половине 1865 года манджурская власть там не существовала. В сентябре 1864 года мятежники напали на самую Кульджу, на улицах которой резня продолжалась 12 дней [О последнем поводе к кульджинскому восстанию рассказывают так. Когда на востоке дунгане одержали несколько успехов, из Пекина, в видах предупреждения, было разослано секретное приказание истребить всех дунган. Получив это приказание, кульджинский дцяньдзюн собрал на совет важнейших чиновников Илийской провинции. Пока сановники разбирали предложенный вопрос, их подслушал слуга дцяньдзюна, дунганин по происхождению, который и поспешил дать знать своим единоверцам о грозящей им опасности. Дунгане стали открыто готовиться к восстанию. Слухи о причинах, заставивших дунган волноваться, дошли до дцяньдзюна. Желая успокоить их, он сам отправился в мусульманскую мечеть, но тут дунганские старшины наделали ему грубостей. В тот же день началась уличная резня.]. Китайцы, отразив несколько раз нападение мусульман, должны были разрушить город, а сами заперлись в крепости, где они могли с величайшими для себя усилиями продержаться до 8-го марта 1860 года. 3 марта 1866 года (а по показанию консула Павлинова, 22 февраля) Кульджинская крепость была взята мусульманами, а потом были осаждены и другие поселения китайцев, причем китайцы, не успевавшие спасаться бегством, были поголовно вырезываемы. Насколько дунгане были озлоблены против китайцев и насколько последние были запуганы дунганами, об этом весьма наглядно свидетельствует то обстоятельство, что при нападении двух-трех дунган, вооруженных одними ножами, китайцы падали в страхе на землю иногда целыми десятками и без всякого сопротивления дозволяли дунганам отрезывать у себя поочередно головы.
Э. Чапман. Дунганское войско эмира. Ярканд. 1873
После взятия Кульджинской крепости и разорения китайских городов, мятежники направили всю свою силу на солонов, как военных поселян, державших сторону китайского правительства, и нанесли их селениям (кент) ужасный погром. В мае 1866 и январе 1867 годов инсургенты разорили и ограбили все, что только можно было разорять и грабить. Солоны вынуждены были или переходить на сторону дунган и принимать мусульманство, или же спасаться бегством от мести дунган. Бежавшие действительно спаслись в русских владениях, под защитою Борохудзирского отряда, где и основали небольшое поселение [В Борохудзир бежали около тысячи человек солонов с правого берега Или, под предводительством Ильгидая Чирчи. В 1869 году он домогался от русских похода против таранчей и обещал содействие всех калмыков и сибо.]. Калмыки олётского рода, кочевавшие на р. Текесе, еще в 1865 году были разбиты и ограблены дунганами за помощь китайцам и также должны были спасаться за русской границей, которую они перешли в количестве 2.000 юрт. Военные поселяне из племени сибо, обитавшие на левом берегу реки Или, в семи кентах, т. е. поселках, вынуждены были заблаговременно признать над собой власть дунган и принять мусульманство, и только поэтому остались неистребленными. Но после и сибо, хотя далеко не все, должны были бежать в русские пределы Семиречья и там искать себе окончательного спасения и спокойствия. И на самом деле, сибо и их соплеменникам и сотоварищам по бедственному положению ничего более не оставалось, как бежать в русские семиреченские владения, потому что на месте их прежнего жительства не было уже никакой надежды на спокойное житье: китайские гарнизоны в крепостях были вырезаны; крепости были разрушены до основания; надежды на прибытие к месту этой ужасной, беспощадной резни новых китайских войск не было; на вмешательство могущественного соседа - России - рассчитывать было нельзя. При таком положении дел всем монгольским племенам предстояла одна возможность избежать переселения в чужую сторону - присягнуть в верности новому мусульманскому правительству. Но от дунган они всегда должны были ожидать себе мщения за прежнюю свою верность китайцам, и потому решились бежать, невзирая на все трудности такого отчаянного предприятия, и в 1867 году целые тысячи их бежали в Копальский и Верненский уезды Семиреченской области.
Нужно было видеть собственными глазами этих несчастных беглецов, чтобы судить о всех перенесенных ими бедствиях. Это были окончательно разоренные бедняки, бежавшие в паническом страхе, кто в чем мог и успел спастись. Старики, взрослые, дети, мужчины и женщины, пешие и конные - целыми массами стремились в Семиречье, как к тихому пристанищу, - стремились в беспорядке, с поспешностью, свойственною большому страху. Многие из них за дорогу от Кульджи до Копала отдали проводникам-киргизам все свои драгоценности, а иные - ужасно сказать - отдавали собственных детей в рабство тем же киргизам единственно за кусок хлеба. Такой страшный голод испытывали бежавшие в дороге!
При таких невероятных усилиях в борьбе за жизнь, около 4.000 несчастных переселенцев добрались наконец до г. Копала, где положение их, благодаря вниманию и заботливости местной администрации и русского населения Копала, скоро улучшилось. Семиреченское русское правительство благоразумно обласкало переселенцев, потому что они заслуженно пользовались славою самого трудолюбивого земледельческого населения в Приилийской провинции Китая, где они довели земледелие, садоводство, огородничество и лесоводство до такой степени совершенства, какую мы можем только гадательно представить себе. Кроме того, в данное время они представляли собою неоцененные рабочие руки, в которых тогда так нуждалось наше Семиречье. Поэтому невольно приходится пожалеть, что значительная часть таких дорогих переселенцев, вследствие подстрекательства китайских чиновников, заверявших их в возможности возвращения всех в кульджинские пределы и в возможности спокойной жизни там, под охраною новых и многочисленных китайских полчищ, двинулись обратно к китайской границе, между тем как все они, обласканные русскими в Семиречье, были склонны к принятию русского подданства.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
См. также: Воспоминания илийского сибинца о дунганско-таранчинском восстании в Илийском крае.
В конце 1877 года мы познакомились с священником госпитальной церкви города Ташкента, Вас. Гавр. Покровским, и из его рассказов о своем пребывании и службе в Семиречье узнали о разных сторонах жизни китайских эмигрантов, выселившихся в 1867 году в Семиреченскую область из Приилийской окраины китайских владений и принявших в Семиречье св. крещение по обряду православной русской церкви [о. Покровский, урожденец Калужской губернии, с 1869 года по 1876 год служил в Сарканском выселке Семиреченской области в качестве миссионера при новокрещенных китайских эмигрантах]. Заинтересовавшись сообщенными нам о. Покровским сведениями о новокрещенных китайских эмигрантах, мы просили его изложить на бумаге воспоминания о своей миссионерской деятельности и напечатать их к общему сведению всех интересующихся миссионерским делом в нашем отечестве. О. Покровский предложил исполнить это нам и с обязательностью человека, глубоко заинтересованного религиозно-нравственным состоянием бывших своих пасомых - новокрещенных инородцев, представил в полное наше распоряжение все свои корреспонденции, какие он в разное время, на досуге, писал из Сарканского выселка и помещал в Туркестанских ведомостях за 1871-1875 годы. Кроме печатных корреспонденций своих, о. Покровский вручил нам копию с представленной им в октябре 1872 года туркестанскому преосвященному, покойному Софонии, докладной записки о миссионерском деле в Сарканском выселке среди китайских эмигрантов и несколько писем, писанных к нему уже в Ташкент бывшими его учениками из новокрещенных по Сарканской школе. С полною признательностью к о. Покровскому мы приняли доставленные им материалы и решили привести сообщаемые в них сведения в систему и дополнить их некоторыми другими сведениями из печатных и рукописных источников, какие было можно достать в Ташкенте, и из личных своих расследований на месте, в Семиречье. Весь собранный нами материал мы изложили в предлагаемом вниманию читателей кратком очерке, за составление которого мы тем с большею охотою взялись, что корреспонденции о. Покровского разбросаны по №№ малораспространенной газеты за целые пять лет и потому не представляют ничего цельного, а между тем сообщаемые в них сведения чрезвычайно любопытны и должны иметь свою цену в глазах каждого интересующегося современным состоянием отечественной церкви к Семиречье, как единственный пока материал для уяснения себе недавно совершившегося обращения разноплеменных китайских эмигрантов к православной русской церкви.
В то же время и православный русский миссионер встретит в предлагаемом очерке немало интересных для себя вопросов, обсуждение которых может навести его на новые мысли и уяснить ему одну из главных задач его - находить наилучшие средства для успешнейшего воздействия на новокрещенных, в интересах православной церкви и православного русского отечества. Руководясь такими мыслями при составлении своего очерка, мы очень сожалели, что не могли посвятить этой работе больше времени, и потому просим у читателей благосклонного снисхождения к ее недостаточной внешней отделке и неполноте содержания: мы сделали - что могли, при искреннем желании познакомить ревнителей отечественного церковного дела с успехами православно-русской миссионерской деятельности на отдаленной границе нашего отечества с Китаем.
В своем очерке мы очень мало касались исторической стороны описываемого нами факта, боясь, при недостатке материалов, представить дело в ложном свете и надеясь, что со временем местные архивы сделаются более доступными для людей, интересующихся историей Семиречья, и найдут преданных отечественным интересам тружеников, которые воспроизведут подробную и точную историю поселения китайских эмигрантов в нашем Семиречье и водворения среди них русской гражданственности, основанием которой для значительной части их послужила православно-христианская вера, которую эмигранты узнали и приняли, обязанные этим усердно наших оо. миссионеров.
14 января 1879 года
Г. Ташкент
Политические события в Приилийской провинции Китая, вызвавшие эмиграцию китайских подданных в Семиреченскую область Туркестанского края
Поставив себе задачею представить историю распространения православного христианства среди китайских эмигрантов, поселившихся в Семиреченской области Туркестанского края, мы имели в виду монгольские племена: даур-солонов, сибо-солонов и калмыков, бывших военными поселенцами Приилийской провинции Китая, о внешней и внутренней жизни которых до времени эмиграции мы и намерены высказать здесь несколько замечаний в виде предисловия к своему очерку.
Приилийская провинция Китая образовалась на месте бывшей Джунгарии, покоренной и уничтоженной китайцами во второй половине 18-го столетия [Джунгария (монг. Сун-гар, по-китайски Тьян-шан-пе-лу, т. е. левая сторона) была прежде самостоятельным царством сунгаров, составлявших левое крыло монгольского войска, и с 1759 года была покорена китайцами и заселена военными колонистами: манджурами, чахар-калмыками, торгоутами и особенно ссыльными из Китая. Вся эта страна, изобилующая озерами и котловинами и замкнутая горами, находится между 49 и 42° север. шир. и идет на юго-запад вдоль 98° вост. долг. (См. «Всеобщее землеописание» Разина и пр. Спб. 1864 г. Т. III, стр. 351)]. Главным правительственным центром этой новопокоренной страны считался основанный в 1764 году [по Разину и пр., в 1760 году] на реке Или город Хай-Юан-Чен, известный более под именем Новой Кульджи в отличие от старой, мусульманской Кульджи, существовавшей гораздо ранее Новой Кульджи.
Все названные сейчас поселенцы монгольского племени: даур-солоны, сибо-солоны и калмыки были выселены китайцами на берега р. Или как правительственный элемент, с целью поддержания в новопокоренной стране спокойствия и порядка, так как на место истребленных китайцами джунгаров были поселены китайцами, на удобных для хлебопашества местностях, 7000 сартских семейств из Турфана и других городов Восточного Туркестана и дунгане из провинции Ганьсу. Но расчеты китайского правительства не сбылись: военные поселенцы монгольского племени не были настолько многочисленны, чтобы могли на случай восстания турфанских переселенцев подавить бунт в самом начале и не дать ему принять большие размеры, а переселенцы турфанские и дунгане, как мусульмане по вере, не могли быть покорными и надежными подданными китайцев. Кроме того, китайцы допустили с своей стороны ошибку и в том, что для скорейшего заселения Приилийской долины ссылали туда каторжников, известных под нарицательным именем «чампанов», которые также отбывали воинскую повинность. составляя особую милицию, отличавшуюся храбростью. Вследствие таких ошибок китайского правительства, со стороны его новых подданных начались восстания. В 1865 году восстали турфанские переселенцы, но были усмирены и в наказание за восстание были записаны в казенные землепашцы под общим именем таранчей [Таранчи (تارانچی) от глаг. корня тара (تارا) - обрабатывать землю, - означает земледельца. По словам Гейнса, таранчи были полурабы, выселенные манджурами из Алты-Шара в опустошенную Джунгарию после покорения обеих этих стран, т. е. около 1759 года. Тогда выселено было в Джунгарию около 8.000 семейств, которые имели право запахивать столько земли, сколько могли обработать; зато они были обложены непомерно большими податями. Семейство, состоящее из четырех человек и менее, обязано было платить ежегодно 32 мешка проса (в мешке около 5 пудов) подати; семейство, состоящее ил 4-8 членов, платило 64 мешка проса; 8-10 членов платили 120 мешков и т. д. Содержание каждого китайского солдата стоит по цене 32 мешка проса, т. е. 8000 семейств таранчей содержали 8000-й корпус манджуров, что составляло постоянную цифру войск, находившихся в окрестностях Кульджи, в мирное время.]. Этою мерою китайское правительство не обеспечило, однако ж, себе спокойствия в бывшей Джунгарии и не могло подавить последовавшего в 60 годах текущего столетия мятежа дунган, так как собственно китайский элемент в Приилийской провинции всегда был гораздо малочисленное мусульманского. Гарнизоны таких городов, каковы Кульджа, Чугучак и Баяндай, имели всего от одной до трех тысяч человек. Между тем дунгане были распространены по всей Китайской империи, группируясь более в провинциях Ганьсу, Шаньси, Сычуан, Юннань и по северным отрогам Тянь-Шаня. Это были люди с китайским типом лица, говорящие китайским языком и носившие китайскую одежду, а по вере чрезвычайно строгие и набожные мусульмане суннитского толка. В мечетях они читали текст молитв на арабском языке, а объяснения арабского текста делали на китайском языке. Они подстригали себе усы по-мусульмански, не пили вина и водки, не курили опиума и табаку. В Средней Азии они были известны своею честностью, особенно в торговых делах, и китайское правительство вследствие этого охотно определяло дунган на полицейские должности. Дунгане горячи, запальчивы и при ссорах хватаются за ножи, которые они носят при себе. По наружности они отличаются от манджур и китайцев крепким физическим сложением и более осмысленным лицом. Особенно характеристическую черту дунган составляет их наклонность к промышленным предприятиям. Сознание своей силы и нравственного превосходства давало дунганам возможность находиться в исключительном положении. Несмотря на политическую щекотливость манджурского правительства, оно не вмешивалось в дела сильной дунганской общины (Салар) в провинций Ганьсу, где мусульмане жили сплошною массою. Этою общиною управлял имам, имевший значение духовного главы дунган; со стороны же манджурского правительства в дунганской общине находился всего один человек, между тем как у дунган провинции Ганьсу считалось около 4.000 мечетей. Хотя эта цифра с лишком и преувеличена, во всяком случае, она дает понять, что дунган было много и что одного манджурского чиновника для надзора за ними было очень недостаточно.
Несмотря на многочисленность дунган, китайцы смотрели на них как на людей, стоящих ниже прочих граждан-буддистов. Поэтому дунгане были обложены большим количеством податей, не только по сравнению с господствующими в Китае народностями, но и с другими покоренными племенами. Вероятно, желая ослабить резкое различие, существовавшее между дунганами и остальными жителями городов империи, китайское правительство, когда могло, касалось обычаев и внутреннего порядка дунганской жизни. Таким образом в начале нынешнего столетия, был издан императорский декрет, в силу которого дунганы должны были носить длинные косы, а их дочери иметь уродливые китайские ножки. Точно так же административным путем было сделано несколько попыток заставить дунган отдавать своих дочерей замуж за китайцев-немусульман. Эти притеснения, особенно последнее насилие, чрезвычайно оскорбившее дунган, а также новые и большие налоги, сбор которых сопровождался взяточничеством чиновников, и крутые меры, предпринимавшиеся подозрительным манджурским правительством против мусульманских своих подданных, ставили всех их в одинаково враждебное отношение к правительству, против которого у них началась фанатическая пропаганда политически-религиозного характера, скоро распространившаяся повсеместно среди дунганского населения. Главою этой пропаганды считают некоего Савуна, довольно высокого чиновника, пользовавшегося особенным доверием манджурского (китайского) правительства.
О ближайшем поводе к восстанию дунган рассказывают различно. Гейнс останавливается на рассказе о следующем обстоятельстве: в городе Синган-Фу [Синган-Фу - губернский город в провинции Шанси, близ реки Вейхо, впадающей в реку Хоанхо. Синган-Фу, по рассказам азиат, в пять раз более Ташкента, следовательно, очень большой город.] жили два богача: один манджур, другой дунган. Последний был купцом и покупал у первого скот на ямбы [китайские серебряные деньги]. Так как обороты купли и продажи были очень велики, то расплата производилась гуртом, в известные определенные сроки. Однажды дунган почему-то не захотел отдать манджуру своего долга. Последний осрамил его публично. Раздраженный дунганин выхватил саблю и распорол живот манджуру. Убитый пользовался между своими громкою репутациею и имел множество клиентов, которые подстерегли дунганского богача и убили его, а имущество и дом совершенно разграбили. Это обстоятельство послужило сигналом общей резни между дунганами и манджурами, жившими в Синган-Фу. Тех и других было почти поровну; но манджуры, потерявшие в последнее время всякую энергию, вследствие непомерного употребления опиума, не могли дать надлежащего отпора и были истреблены, а обширный Синган-Фу достался в руки дунган.
При известии об успехе инсуррекции, из Салара прибыл в Синган-Фу сын упомянутого выше Савуна, Сохупжан, молодой человек 21 года, и принял начальство над восставшими. Успехи инсургентов были так велики, что восстания не могли подавить регулярные китайские войска. Несколько раз китайские войска вступали в открытый бой с инсургентами, но безуспешно. В 1862 году инсургенты даже совершенно разбили 40.000-ю манджурскую армию и уничтожили ее. Резня в Синган-Фу подала повод к такой же резне и в других городах Северо-Западного Китая. Во всех местах, населенных дунганами, усиленно проповедывалась «священная война» против неверных манджуров. Началось общее восстание мусульманских подданных Китая против иноверного и нетерпимого правительства. Жестокие наказания и казни, каким китайцы под ничтожными предлогами предавали даже почетных мусульман, думая подавить этим возмущение, еще более ожесточали народ и усиливали мятеж. Предводителями мятежников были духовные лица, которым было удобно поддерживать и усиливать в народе религиозный фанатизм, составляющий самое сильное средство в руках заправителей народными мятежами. Ходжи и ахуны везде входили в близкие сношения с местными ишанами и волновали жителей-мусульман, внушая им, что настало время готовиться к борьбе с неверными манджурами, борьбе, долженствующей продолжаться или до окончательного их истребления, или же до обращения их в мусульманскую веру. По примеру саларской общины, все дунганы-мужчины должны были идти на войну, несмотря на лета и физические недостатки. Они должны были отказаться от всего мирского и свое достояние отдать в мечеть.
На эту тему много говорилось и читалось в мечетях до тех пор, пока возбуждение не достигло крайних пределов; тогда достаточно было незначительного повода, чтобы дунганам взяться за оружие. Подобные проповеди столь сильно действовали на сердца слушателей, что не было примера, чтобы кто-нибудь из богатых дунган не отдал всего своего имения в мечеть. Это наблюдалось так строго, что ахуны, ходжи и имамы непременно казнили бы обманщика, как врага Божия.
Из собранных таким способом денежных средств при мечетях образовались денежные кассы, из которых выдавалось содержание воинам и их семействам, и на средства которых велась борьба со врагами. Кроме того, были образованы центральные денежные склады, куда поступали: часть средств из каждой мечети и вся добыча, взятая от манджуров. До окончания священной борьбы, никто не должен был иметь своего состояния, но каждый инсургент имел право на получение из мечети всего ему нужного. Ему выдавались: исправная одежда, кольчуга и вообще полное вооружение [Сначала инсургенты были вооружены палками, резаками, кистенями. топорами и камнями; но, надеясь на небесную помощь, они не боялись кидаться на своих относительно хорошо вооруженных врагов и отнимали у них много оружия. Скоро между дунганами нашелся мастер, который стал делать им деревянные пушки, из которых каждая могла выдержать до 7-ми выстрелов. При помощи этих пушек дунганы стали отбирать у манджуров настоящие пушки и крепости. В тех местностях, где дунганы оставались победителями, они оставляли свои семейства на местах, под покровительством мусульманского гарнизона; а когда не предвиделось безопасности и невозможно было брать с собою семейства, дунганы, чтобы не стесняться мирскими интересами, убивали своих жен и детей, оправдывая себя тем, что они все равно попадут в руке неверных манджуров, что, на взгляд мусульманина, хуже смерти.]. Равным образом на счет мечети производилось исправление всего испортившегося. Семейства дунган, получавшие продовольствие от мечетей, имели общий стол.
Во время боя при известном числе воинов должен был находиться один неспособный носить оружие, и держать два кушанья: одно холодное, другое горячее, чтобы, по первому требованию, иметь возможность подкрепить силы дерущихся. Для раненых устроены были большие госпитали при мечетях, где больных лечили муллы, имамы и ахуны. Дунганские начальники не пользовались никакими материальными преимуществами и получали то же самое, что и простые рядовые. За неповиновение старшим виновным отсекали головы. Грабеж солдат строго наказывался. Если во время боя дунганский солдат поднимал с поля золото, серебро, чужое оружие или какую-нибудь вещь, то его казнили на месте. После боя вся добыча от побежденного неприятеля поступала полностью в общественные кассы. Кто курил табак или опиум или пил вино, тех наказывали также весьма строго.
Одно из первых мест в начале восстания дунган занимал некто Хаджи-Ахун [Он был начальником в Илийской провинции, и распорядился, чтобы добыча из буддийских кумирен поступала на содержание гробниц двух мусульманских святых и на содержание при них сторожей. Одна гробница, в урочище Кургас-Тайссы, - Темир-хана; другая, находящаяся между Чан-Пандзы и Кульджею, Шейк-Магомет-Саддыка, из Медины. При этих двух гробницах жили, в качестве сторожей, 200 мусульманских семейств. В других местах, охваченных восстанием дунган, из медных бурханов (идолов) или золотых и серебряных вещей, находимых в кумирнях, чеканили монету.] - пользовавшийся почетом во всей Новой Кульдже как человек, проживший 15 лет в Мекке. Вместе с ним упоминается постоянно, вероятно, как его помощник, султан Мазам, или Махзамет-хан, который за полгода до восстания сидел в тюрьме по подозрению китайских властей, несмотря на то, что он сам и предки его отличались видимою преданностью правительству. Китайцы хотели поправить ошибку и освободили из тюрьмы Махзам-хана, давшего обещание китайским властям подавить мятеж. Но Махзам-хан обманул китайцев и пристал к мятежникам в качестве их предводителя, на место убитого, по его проискам, предводителя новокульджинских мятежников, Абдрасуль-эмира.
Г. Троттер. Дунганское войско. Кашгар. 1873
В начале восстания инсургенты оставляли все управление краем в том же порядке, как это было при манджурах; только последним подстригали усы в знак того, что начнутся мусульманские порядки. Выступая против манджуров, дунгане возили с собою важнейших из императорских чиновников, признавших над собою власть инсургентов, с тою целью, чтобы они дрались против манджуров же. Однако вскоре открылось, что манджурские чиновники переписываются с своим прежним правительством и всячески стараются вредить инсургентам. Тогда, по приговору дунганских старшин, им всем отсекли головы. После того дунгане, по овладении какой-либо страной, начали переделывать все на свой лад: все мусульмане сейчас же сбрасывали китайский наряд и одевались в сартское платье; китайские и калмыцкие божницы немедленно разрушались; детей, без различия происхождения, дунгане отдавали в мечеть на воспитание и обращали в мусульман. Кто из китайцев принимал ислам, тот пользовался всеми правами дунган; кто оставался буддистом - тот обращался в работника или пастуха. От женщин не требовалось перемены исповедания.
Ход дунганского восстания во внутренних областях Китая хорошо не известен. В 1864 году, летом, предводимые своими офицерами, дунгане взбунтовались против манджурских властей, взяли Урумчи и сожгли часть этого обширного города [в Урумчи считалось до восстания, как утверждают, до 2.000.000 жителей (вероятно, с окрестностями]. При этом погибли огромные склады чая (30.000 мест одного байхового чая) - так как из Урумчи, как главного торгового пункта Западного Китая, снабжалась чаем вся Средняя Азия и наши степные рынки. Все манджуры, жившие в Урумчи, были убиты [даже в официальных сведениях показано китайскими чиновниками до 130.000 манджуров убитыми при штурме Урумчи (записка г. Захарова)]. Сарты, т. е. все мусульмане и дунгане и не из Китайского Туркестана, жившие в Урумчи, оставались равнодушными во время борьбы манджуров с дунганами; но последние заставили их присоединиться к себе, угрожая, в противном случае, истребить их. Из Урумчи инсургенты, двинулись на запад, к Манасу. Завладев здесь несколькими орудиями, они продолжали двигаться на Кур-Кара-Усу. Илийский дцяньдзюн (генерал-губернатор) выслал против мятежников из Кульджи войска, которые были разбиты и отступили, чрез Талкинский проход, к Баяндаю. Результатом этой победы было волнение между илийскими дунганами и сартами. Одновременно с движением на Манас, часть инсургентов направилась на юг от Урумчи и, перевалив через Тянь-Шаньский хребет, вступила в пределы Туркестана.
Летом 1861 года дунгане перешли через Тянь-Шань и двинулись по направленно к г. Куча [о. Покровский говорит, что восстание в г. Куча началось по следующему побуждению: китайский чиновник увлекся одной дунганкой, за что дунганка была зарезана своим отцом. Чиновник обиделся на отца своей любимицы и распорядился зарезать как отца, так и некоторых его родственников. Кучинские дунгане, возмущенные подобным поступком китайского чиновника, восстали поголовно и, убивши виновника, вырезали всех китайских чиновников в городе.]. Соединившись в Кучинском округе с мусульманами и дунганами, служащими в расположенных здесь войсках, они овладели городом и опять перерезали всех манджуров; тем из туземных мусульман, которые оставались равнодушными к восстанию дунган, было предложено на выбор либо пристать к стороне инсургентов, либо испытать участь манджуров. Конечно, власть дунган была признана. По взятии Кучи, главным начальником округа и города дунгане назначили Хана-ходжу, одного из династии ходжиев черногорской линии. Усилившись мусульманским населением восточной части Туркестана, дунгане двинулись на Аксу. Разбивши здесь манджурские войска, инсургенты взяли город и цитадель. Судьба прочих туркестанских городов постигла бы Кашгар и Хотан, если бы манджурские гарнизоны этих городов не были до времени спасены каким-то известием тревожного свойства, полученным дунганами в Яркенде. Отсюда они поворотили на север и, оставив гарнизоны в завоеванных городах, под начальством Хана-ходжи, сосредоточились в Урумчи.
Э. Чапман. Дунганское войско эмира. Ярканд. 1873
Вероятно, около этого же времени произошло восстание и в Хамиле, по крайней мере, к половине 1865 года манджурская власть там не существовала. В сентябре 1864 года мятежники напали на самую Кульджу, на улицах которой резня продолжалась 12 дней [О последнем поводе к кульджинскому восстанию рассказывают так. Когда на востоке дунгане одержали несколько успехов, из Пекина, в видах предупреждения, было разослано секретное приказание истребить всех дунган. Получив это приказание, кульджинский дцяньдзюн собрал на совет важнейших чиновников Илийской провинции. Пока сановники разбирали предложенный вопрос, их подслушал слуга дцяньдзюна, дунганин по происхождению, который и поспешил дать знать своим единоверцам о грозящей им опасности. Дунгане стали открыто готовиться к восстанию. Слухи о причинах, заставивших дунган волноваться, дошли до дцяньдзюна. Желая успокоить их, он сам отправился в мусульманскую мечеть, но тут дунганские старшины наделали ему грубостей. В тот же день началась уличная резня.]. Китайцы, отразив несколько раз нападение мусульман, должны были разрушить город, а сами заперлись в крепости, где они могли с величайшими для себя усилиями продержаться до 8-го марта 1860 года. 3 марта 1866 года (а по показанию консула Павлинова, 22 февраля) Кульджинская крепость была взята мусульманами, а потом были осаждены и другие поселения китайцев, причем китайцы, не успевавшие спасаться бегством, были поголовно вырезываемы. Насколько дунгане были озлоблены против китайцев и насколько последние были запуганы дунганами, об этом весьма наглядно свидетельствует то обстоятельство, что при нападении двух-трех дунган, вооруженных одними ножами, китайцы падали в страхе на землю иногда целыми десятками и без всякого сопротивления дозволяли дунганам отрезывать у себя поочередно головы.
Э. Чапман. Дунганское войско эмира. Ярканд. 1873
После взятия Кульджинской крепости и разорения китайских городов, мятежники направили всю свою силу на солонов, как военных поселян, державших сторону китайского правительства, и нанесли их селениям (кент) ужасный погром. В мае 1866 и январе 1867 годов инсургенты разорили и ограбили все, что только можно было разорять и грабить. Солоны вынуждены были или переходить на сторону дунган и принимать мусульманство, или же спасаться бегством от мести дунган. Бежавшие действительно спаслись в русских владениях, под защитою Борохудзирского отряда, где и основали небольшое поселение [В Борохудзир бежали около тысячи человек солонов с правого берега Или, под предводительством Ильгидая Чирчи. В 1869 году он домогался от русских похода против таранчей и обещал содействие всех калмыков и сибо.]. Калмыки олётского рода, кочевавшие на р. Текесе, еще в 1865 году были разбиты и ограблены дунганами за помощь китайцам и также должны были спасаться за русской границей, которую они перешли в количестве 2.000 юрт. Военные поселяне из племени сибо, обитавшие на левом берегу реки Или, в семи кентах, т. е. поселках, вынуждены были заблаговременно признать над собой власть дунган и принять мусульманство, и только поэтому остались неистребленными. Но после и сибо, хотя далеко не все, должны были бежать в русские пределы Семиречья и там искать себе окончательного спасения и спокойствия. И на самом деле, сибо и их соплеменникам и сотоварищам по бедственному положению ничего более не оставалось, как бежать в русские семиреченские владения, потому что на месте их прежнего жительства не было уже никакой надежды на спокойное житье: китайские гарнизоны в крепостях были вырезаны; крепости были разрушены до основания; надежды на прибытие к месту этой ужасной, беспощадной резни новых китайских войск не было; на вмешательство могущественного соседа - России - рассчитывать было нельзя. При таком положении дел всем монгольским племенам предстояла одна возможность избежать переселения в чужую сторону - присягнуть в верности новому мусульманскому правительству. Но от дунган они всегда должны были ожидать себе мщения за прежнюю свою верность китайцам, и потому решились бежать, невзирая на все трудности такого отчаянного предприятия, и в 1867 году целые тысячи их бежали в Копальский и Верненский уезды Семиреченской области.
Нужно было видеть собственными глазами этих несчастных беглецов, чтобы судить о всех перенесенных ими бедствиях. Это были окончательно разоренные бедняки, бежавшие в паническом страхе, кто в чем мог и успел спастись. Старики, взрослые, дети, мужчины и женщины, пешие и конные - целыми массами стремились в Семиречье, как к тихому пристанищу, - стремились в беспорядке, с поспешностью, свойственною большому страху. Многие из них за дорогу от Кульджи до Копала отдали проводникам-киргизам все свои драгоценности, а иные - ужасно сказать - отдавали собственных детей в рабство тем же киргизам единственно за кусок хлеба. Такой страшный голод испытывали бежавшие в дороге!
При таких невероятных усилиях в борьбе за жизнь, около 4.000 несчастных переселенцев добрались наконец до г. Копала, где положение их, благодаря вниманию и заботливости местной администрации и русского населения Копала, скоро улучшилось. Семиреченское русское правительство благоразумно обласкало переселенцев, потому что они заслуженно пользовались славою самого трудолюбивого земледельческого населения в Приилийской провинции Китая, где они довели земледелие, садоводство, огородничество и лесоводство до такой степени совершенства, какую мы можем только гадательно представить себе. Кроме того, в данное время они представляли собою неоцененные рабочие руки, в которых тогда так нуждалось наше Семиречье. Поэтому невольно приходится пожалеть, что значительная часть таких дорогих переселенцев, вследствие подстрекательства китайских чиновников, заверявших их в возможности возвращения всех в кульджинские пределы и в возможности спокойной жизни там, под охраною новых и многочисленных китайских полчищ, двинулись обратно к китайской границе, между тем как все они, обласканные русскими в Семиречье, были склонны к принятию русского подданства.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
См. также: Воспоминания илийского сибинца о дунганско-таранчинском восстании в Илийском крае.