Кашгар и кашгарлыки (3/3)
Н. Л. Зеланд. Кашгария и перевалы Тянь-Шаня. Путевые записки // Записки Западно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества. Книжка IX. 1888.
Предыдущие отрывки: [ Нарынское укрепление], [ Таш-Рабат и дорога в Кашгарию], [ В Кашгарии. Китайский пикет], [ Кашгар и кашгарлыки (1/3)], [ Кашгар и кашгарлыки (2/3)].
Однако я удалился далеко от описания г. Кашгара, которого еще не кончил. Дело в том, что есть еще другой Кашгар, т. е. Янгишар, или Новый город, который по преимуществу населен китайцами. От старого он удален верст на семь. Здесь «твердыня» китайских сил, т. е. крепость. Она китайской постройки, с довольно высокими стенами, в которых пониже амбразуры вделаны небольшие отверстия, как бы для крепостных ружей. С виду стена глинобитная, хотя я не уверен, так ли это; во всяком случае, она с виду более солидна, чем стена старого города. Там и сям над гребнем стены возвышаются небольшие четырехугольные домики (башни?), кое-где торчат сверху шесты с красными тряпками, но нигде не заметно человеческого существа, - отличительная черта всех виденных мною китайских укреплений.
Ворота Нового города, или Янги-Шахра, близ Кашгара. 1870-е
Недалеко от городских ворот имеется караул, но в оном вместо людей виднеются только расставленные копья, алебарды, трезубцы и узенькие, переносимые на плечах, пушки. Воины же, долженствующие управлять всеми этими смертоносными предметами, лишь изредка выглядывают на улицу. На них мундирные кофты, подобные тем, которые я описывал выше. Дома тут китайского покроя, они больше и выше, у них есть окна, заклеенные бумагой, и крыши из цилиндрических глиняных черепиц, по краям эти крыши, разумеется, выгнуты и украшены глиняными дракончиками, змеиными головами, и т. п. chefs d’ocuvre поднебесной скульптуры.
Жителей всего тысячи две в Новом городе, а главная улица представляет грязный полутемный коридор, которого стены состоят из лавок. Я думаю, что каждый, кто хотя раз имел случай вдохнуть в себя аромат китайского базара, узнал бы близость его безошибочно и с завязанными глазами, - до того врезывается в память этот тошнотворный букет грязи, кунжутного масла, мускуса, опийного и табачного дыма и проч. Аромату, меня здесь встретившему, соответствовала и вся окружающая картина. Открытые спереди грязные шкафы с прилавками, а за прилавками фигуры в кофтах и юбках, с грязно-желтыми безбородыми апатичными лицами, полувыбритыми головами, хвостами на затылке и с трубкой в руке. Около них нагромождены товары самого незатейливого сорта, грубые китайские материи, башмаки, шляпы, ящики с плохими чаями, разная мелочь - деревянные гребни, жестяные ящики, зеркальца, лубочные картины, палочки для еды (служащие вместо наших вилок), трубки и кальяны, трубки для опиума и т. п. [Табачная трубка, употребляемая простым классом во всем Китае (до нашего Уссурийского края), состоит из короткого рогового чубука, нефритового мундштука и крошечной медной трубочки, в которую входит щепотка табаку. Чугунная трубка для опиума имеет некоторое сходство с флейтой. В некотором отдалении от нижнего конца насаживается полушаровидная металлическая чашечка (трубка), которая вся закрыта, за исключением крошечного отверстия в средине; на последнее насаживаются кусочки продыравленного опиума так, чтобы канал его соответствовал отверстию чашки]. Прелести этой торговой клоаки для меня еще увеличились тем, что меня и сопровождавших меня казаков осаждала толпа хвостатых зевак, затруднявших каждый шаг.
У стен Янгишара. Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Когда я сел в консульскую коляску, чтобы возвратиться домой, в памяти моей восстали иного рода образы, из прежних моих путешествий. Мне представились сцены из виденных мною городов Японии - страны, которую многие до сих пор чуть не отождествляют с Китаем и которая, между тем, во многих отношениях представляет его противоположный полюс. Вот широкая светлая, идеально чистая улица, изящные европейские виллы и уютные аккуратные японские домики с выдвижными дверцами и галерейками; широкие, чистые лавки с очаровательными и разнообразными товарами, а среди их хозяева, мужчины и женщины, тщательно одетые и убранные, с здоровыми, приветливыми лицами, иногда окруженные краснощекими, веселыми ребятишками. Выехав из города, мы, между прочим, встретили дорогой несколько китайцев из чиновной аристократии, ехавших в «каретах». Это - двуколесный, продолговатый, спереди открытый сундук, с полукруглым верхом и окошечками сбоку, выкрашенный большею частью в синий цвет и запряженный двумя лошадьми или мулами, идущими гусем. Из одной из этих колесниц выглядывали грубые краснощекие лица «дам», с прилизанной высокой прической и громадными серьгами. Китаянок, впрочем, в Кашгарии очень мало, менее чиновные лица держат себе сартовских мальчиков или женщин, которые обязаны одеваться по-китайски. Как у сартянок, так и у китаянок фальшивые косы в большом ходу.
Г. Лансделл. Китаянки в Кашгаре. 1888
Между Новым и старым Кашгаром есть место, имеющее трагический интерес для великообразованного человека. В 1857 году здесь был убит один из трех знаменитых братьев-путешественников Шлагинтвейт, Адольф. Чрез реку Кашгар-дарья ведет каменный мост [этот мост с мечетями разделяет привилегию сооружения из жженого кирпича, но вообще построен он незавидно]; от этого моста, по дороге к новому городу, есть еще несколько деревянных мостиков, по которым переезжают через арыки. У 3-го мостика налево стоит дрянная глиняная полуразвалившаяся сакля. Перед нею в тот печальный день стоял тогдашний владыка Кашгарии Валюхан-тюря, грубый и жестокий деспот, который в это время был занят мыслию, как бы отвести воду от Янгишара, т. е. Нового города, где еще держался китайский гарнизон. Вдруг увидели приближающийся по дороге к старому Кашгару караван, во главе которого ехал «френгиз». Это и был Шлагинтвейт. Караван тотчас был остановлен, и Валюхан потребовал от френгиза, чтобы он ему помог отвести воду. Шлагинтвейт не согласился, говоря, что он не сведущ в этом деле. Тогда Валюхан потребовал бумаги, который он имел к коканскому хану. Когда же Шлагинтвейт и в этом отказал, то изверг крикнул: «Чап!» (руби), и вмиг несчастный ученый был изрублен [У Ша («Очерки Верхней Татарии, Яркенда и Кашгара» Роберта Ша. 1872 г.) этот эпизод рассказывается несколько иначе. Но так как наш вариант исходит из уст лиц, близко знавших участников убийства и отыскавших даже термометр убитого, то я расположен думать, что он вернее]. Из четырех его палачей один еще жив, но уехал куда-то из Кашгара. Память об этом событии еще жива в народе, и рассказ в этом виде был передан Н. Ф. Петровскому. Вещи его были частью разграблены, частью уничтожены или заброшены. К последним относились, конечно, книги и инструменты, но в недавнее время расспросы г. Петровского в этом направлении увенчались неожиданным успехом: ему принесли термометр в сафьянном чехле; на чехле и самой ска́ле ясно виднеется надпись «Dr. Schlagintweit»; термометр очень длинный и каждый градус разделен на 50 частей.
Роберт, Адольф и Германн Шлагинтвейт
На третей день моего пребывания в Кашгаре решено было сделать визит губернатору (даотаю). Получив об этом сведение, он прислал мне свою визитную карточку, т. е. красную бумажку вершков четырех длины с крупными черными каракулями. Я ответствовал посылкой своей карточки, надпись которой, конечно, для даотая оказалась столь же удобопонятной, как его для меня. Затем мы отправились, консул и я впереди в полной форме верхом, а за нами 12 казаков. Было так тепло, точнее жарко, что я мог надеть китель [в Туркестане и Семиречье летняя парадная форма заключается в кителе с погонами, но при орденах]. Выезд наш, конечно, составлял событие для городской толпы, и облака пыли, поднятой сотнями сбежавшихся около нас ног, немало увеличили для нас удовольствие этого визита.
Н. Ф. Петровский, консул в Кашгаре с 1882 по 1903 год
С узкой улицы, из которой входят в губернаторской «дворец», последнего вовсе не видно, а видна лишь стена с несколькими рядами стоящими воротами, а на воротах и vis-à-vis на стене другой стороны улицы красуются изображения аляповато нарисованных огромных драконов, долженствующих, вероятно, вселять благоговейный страх в душе прохожих. За самыми воротами оказался род коридора, служащего для хранения печатей; печати фигуры продолговатой и такой величины, что самое клеймо длиною вершков в шесть. Потом следовало несколько дворов, из которых один крытый; дворы вымощены квадратными камнями, и местами виднеются каменные решетки с растениями по бокам, различные службы и гауптвахта с неизменными трезубцами, алебардами и кольями. У ворот внутреннего двора встретил нас даотай, и мы слезли с лошадей.
Р. Кобболд. На приеме у даотая. Кашгар. 1898
Затем следовал параграф из «книги о десяти тысячах церемоний», - о котором я был уже предуведомлен, а именно: его превосходительство, взяв меня и консула за руки, как желанных братцев, усиливался ввести нас первых в ворота, мы же, в свою очередь, долженствовали проделать то же самое над ним; результат был, конечно, тот, что вся нежная тройка, даотай в середине, мы по бокам, разом вошли во двор и затем в приемную залу. Последняя представляет довольно большой сарай с лощеными полами, 3-мя в ряд растворенными дверями и двумя большими квадратными окнами, стекла в окнах матовые, с прямоугольными узорами, над дверьми устроены подобные стекла меньших размеров. Стены оштукатурены, разрисованы подобными же узорами, и, кроме того, на них виднеются несколько грубых картин, изображающих цветы, птиц и т. п. С потолка висели крашеные бумажные фонари без малого в аршин длины. Мебель состояла из нескольких диванчиков, покрытых тоненьким сукном, синего и красного цвета подушками, и одного кресла, такой же грубой работы, с прямой спинкой и боками. На диванчиках усадили консула и меня, а даотай поместился vis-à-vis на кресле. По сторонам, в две шеренги, стоя выстроилась его свита и переводчики. Даотай человек лет 40 с небольшим, с желтым безусым, улыбающимся лицом. Выражение последнего довольно наивное, но не отталкивающее, пожалуй, даже добродушное, хотя этот термин при употреблении его относительно китайского чиновника всегда следует понимать с оговоркой, о чем скоро будет речь. Костюм генерала был шелковый, состоял из желтого подрясника и темно-синего кафтана с голубым лежачим воротником и такими же обшлагами на широких рукавах, сзади и спереди светлая, шелковая же, квадратная бляха с узорами и надписями, на шее четки из черных и красных камней, назначенные для молитвы за богдыхана. Шляпа с красной шишкой, сапоги атласные вышеописанной уродливой формы.
Большинство членов свиты были с прозрачными шариками на шляпах, т. е. в обер-офицерских чинах. Некоторые из них были в длинных кафтанах с кушаком - это оказались сартовские беки, другие в подрясниках и кофтах с широкими рукавами или вовсе без них; некоторые кофты с желтыми обшивками и узорами, другие с синими. Вообще, костюмы вроде тех, которые уже выше были описаны. Оружия ни у кого не было; физиономии у всех грубые и пошлые.
Р. Кобболд. На званом обеде у даотая. Кашгар. 1898
Начался разговор между мною и даотаем, чрез двух переводчиков. Роль одного из них, т. е. по тюркскому языку, из любезности взял на себя Н. Ф. Петровский. После расспросов о здоровье был подвергнут экзамену относительно имени, фамилии и чина. Первые показались публике столь замечательными, что тотчас их записали. Затем следовали различные паточные любезности со стороны даотая, вроде: «Мы слышали, что гость наш очень ученый человек» (никто никогда не мог ему об этом говорить), или: «Это, однако, очень высокий чин, вроде нашего дарина» и т. п. Не имея привычки льстивых словоизвержений, составляющих необходимую приправу китайской беседы, я придумывал, чем бы ему ответить, и наконец заявил, что ехал в китайских пределах столь же спокойно, как в наших, что приписываю его мероприятиям. Для полного нашего услаждения нам подали по большой закрытой баклаге чаю. Я хлебнул для приличия, но этим ограничился: это были холодные помои. При этом следует упомянуть, что в Кашгарии вообще порядочных сортов чаю вовсе нет. В Аксу, где дорожный мой запас чаю стал приближаться к концу, я не мог его пополнить, и мне сказали, что даже китайское чиновничество не знает толку в чае. После чайной пробы у даотая приходилось этому верить.
На другой день, под вечер, воспоследовал ответный визит, которому, как вообще всякому выезду губернатора, предшествовали 3 пушечных выстрела. Такому торжественному началу долженствует соответствовать и вся картина поезда начальника, хотя на европейца она производит совсем иное впечатление. Впереди шли 2 человека, державшие громадные красные незажженные фонари на палках; затем один с изображением выкрашенной в красную краску руки на шесте (символ власти), затем другие с бубнами, затем 2 палача в красных кофтах с двуручными мечами, наконец карета губернатора и свита. Карета с претензиями на шик, хотя казаки наши нашли, что она «ничего не стоит». Она представляет двухколесный сундук, колеса пунцовые, а сундук ярко-зеленый, с окошечками и с тремя зеркальцами внутри, в запряжке один большой мул.
Д. Хэнбери. Экипаж амбаня. Яркенд. Конец XIX в.
Все общество консульства в это время сидело в саду за чаем, туда же пригласили китайца; ему предложили сливок и сладкого печенья к чаю. Выпив стакан, он несколько раз выражал свое удовольствие громким рычанием, нисколько не замечая иронической искры, пробегавшей при этом по глазам присутствующих европейцев. Между прочим он в разговоре намекнул, что следовало бы познакомить меня с китайским обедом. Имея уже и так невыгодное понятие о китайской кухне, я перед этим еще слышал, что у них подаются деликатесы вроде собачьих котлет, жареных дождевых червей, лягушек и т. д. Все это вместе с кунжутным маслом, большим числом кушаньев, с продолжительным пребыванием за столом и неизбежными церемониями, привело меня в такой ужас, что я отклонил приглашение. Указывая на близлежащее рисовое поле, я сказал, что получил здесь лихорадку (и это была правда) и поэтому сижу на строгой диете. Оказалось, что намек на связь рисового поля с лихорадкой быль принят за доказательство великой моей учености, и даотай прибавил: «ибо я также знаю, что у нас в Китае, где много сеется риса, там и лихорадки часты». Пока губернатор пил чай, за стулом его стояло человек пять его офицеров, причем один держал генеральский платок, другой трубку, третий веер и т. д. Лакейские эти услуги вполне согласуются с обращением, которое здесь в обыкновении относительно подчиненных. Не только такие субалтерные офицеры и беки, но и лю-далой (нечто вроде штаб-офицера по особым поручениям) не раз испытывали на своей коже действие кулаков его превосходительства. Самое содержание чиновников губернаторской свиты мизерное. Даотай получает на руки до 30.000 руб. в год, на себя и на содержание свиты. Но один он получает при этом львиную долю, т. е. около ⅔ этой суммы, а большинство чиновников рублей по 200-300, даже упомянутый лю-далой не более 600. Понятно, что вся эта ватага, беки, писцы, переводчики, сборщики и пр., стараются при первом удобном случае пополнять мошну посторонними доходами, т. е. вымогательством, взятками и т. п., что тяжело ложится на население. В войсках высшие чины еще более наживаются на счет низших и на счет государства: начальник лянзы, наприм., получает деньги на содержание своей команды, поэтому у него на бумаге всегда числятся на ⅓ или вдвое больше, чем состоит налицо, а содержание этой фиктивной части идет в его карман. Этим, однако, не довольствуются, и зачастую не выдают солдатам даже того, что уже выслужено. Отсюда распущенность войск, на которую начальники, в видах пополнения своего маммона, смотрят сквозь пальцы. Отсюда частые бунты солдат и смена начальников.
Г. Дизи. Хотанский амбань. 1898
Система усвоения чужого добра до такой степени въелась в привычки китайской администрации, что чиновники не прочь и прямо стянуть что-нибудь. При посещениях консульства были примеры, что чиновник или офицер, сидя где-нибудь около стола, на котором есть вещи, ему нравящиеся, повертит которую-нибудь из них в руке, как бы рассматривая, а потом она оказывается пропавшею.
Уже по таким привычкам и вообще по всему, что было сказано о наружном виде, о вкусах и обычаях китайского чиновничества, можно себе составить понятие о степени его умственного развитая и образования. Действительно, от низшего до высшего это люди невежественные, все их образование ограничивается знанием китайской грамоты. Военные люди тоже мало заботятся о том, что есть на свете военные науки. Между прочим, они не умеют вовсе обращаться с орудиями, заряжающимися с казенной части, которых в Кашгаре есть несколько штук. Ниже мы еще ближе познакомимся с этим воинством.
Чиновник со своими детьми. Кашгар. Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Каковы нравственные принципы этих людей, отчасти тоже видно из предыдущего. Все, чем исстари прославились китайские порядки, в полной мере можно наблюдать здесь. Казнокрадство, лихоимство, презрение и произвол относительно низших, раболепие и трусость перед высшими, жадность, косность, самообожание [образчиком самовосхваления могут послужить рассказы, ходящие между здешними китайцами о недавних подвигах китайского воинства против французов: одних французских генералов перебито ими 1.200.000 челов.] и подозрительность ко всему чужому - все это неотчуждаемые атрибуты китайской системы управления, которая сама развивает и укрепляет эти качества даже в тех, которые еще недостаточно ими пропитались. Они дополняются двуличностью и жестокостью. Посмотреть, например, на такого даотая, когда он беседует со своими русскими «друзьями», как он добродушно хохочет, как он обещает сделать то и то, как старается сказать что-нибудь приятное и т. д. Можно бы подумать, что это парень хоть куда, и, в самом деле, по природе он может быть недурной человек, но его уродуют положение и система. Кто имел с ним дело, как напр. наш консул, тот знает, что нет ничего изменчивее расположения и обещаний китайского генерала, и что если ему и неизвестно изречение Талейрана относительно назначения человеческого языка [«Язык дан человеку для того, чтобы скрывать мысли»], то по крайней мере на практике он ему следует неизменно. А вот другая параллель: даотай заведомо нежный семьянин, верен жене, любит детей и проводит с ними свои вечера. Между тем этот же человек нередко заставляет в своем присутствии подвергать арестованных пытке. После тех примеров наказаний, которые я приводил выше, неудивительно, что и практика застенка еще не коробит нервов «небесных» людей. Должность местного Торквемады исполняет полицеймейстер (вместе с тем подвизающийся в искусстве резания китайских печатей). При малейшем запирательстве подозреваемого в преступлении или проступке, идут в дело трехгранные палки, лотом истязание каленым железом, вывихание рук и ног, ломание костей и т. д.
Г. Лансделл. Клетка для медленного повешения. Яркенд. 1888
Конечно, если мы оглянемся назад, на наше собственное прошлое, то увидим, к стыду своему, что в те века, когда в Европе еще процветали пытки и мучительные казни, она по общему развитию стояла, по меньшей мере, не ниже теперешнего Китая, а отдельные проявления в области науки и в особенности искусств уже были такие, до которых Китаю и теперь как до звезды небесной. Но как бы ни было, для нас это нечто пережитое, и показываемый в музеях аппарат инструментов для истязаний и увечений себе подобных лишь служит для нас печальным напоминанием о «добром старом времени», и потому-то в особенности здешние люди производят на нас впечатление, несколько похожее на то, с которых мы рассматриваем какие-нибудь ископаемые скелеты. Все эти фигуры с грубыми и безжизненными лицами, с длинными и грязными ногтями, с хвостами, в странных болтающихся нарядах, это допотопное оружие, уродливые колесницы, этот отживший хлам церемоний quasi торжественных выездов и смешных демонстраций, эта невозможность вести с китайцами разговор о чем-нибудь путном, эта грязь и зловоние, отсутствие всяких следов современной производительности и городского благоустройства, злоупотребление и раболепие администрации, самовосхваление и недоверие к иноземному, наконец, варварские наказания, пытки и казни, - все это, вместе взятое, мне напоминало образы давно прошедшего, казалось, что передо мной заживо восстали люди и обычаи какой-нибудь допетровской Руси.
Г. Лансделл. Тюрьма города Аксу. Способы наказания преступников. 1888
При вышеописанных нравах и понятиях, при флегматичности китайского характера, которая благодаря опиуму у многих доходит до сонного бессилия, при малочисленности семейных, понятно, что и об общественной жизни и увеселениях в нашем смысле у них нет и речи. Праздники их ознаменовываются вывешиванием красных флагов на крепостных стенах, усугублением количества бумажных фонарей да лишней порцией свинины, риса и опиума. Из общественных церемоний наичаще повторяющаяся есть процессия поклонения имени богдыхана: два раза в месяц все чиновничество, под предводительством даотая, в праздничных нарядах, отправляется к капищу богдыхана. Это не что иное, как та же сакля, в которой все убранство состоит из накрытого красным сукном стола, на котором стоит чашка с рисом, на стене против двери на красном фоне виднеется надпись, изображающая имя и фамилию богдыхана. Пред этой надписью даотай кланяется в землю, потом, по выходе из капища, все присутствующие таким же образом кланяются даотаю. Затем он и командующий войсками делают друг другу визиты, и вся церемония окончена. По мертвенности и нелепости ее можно судить об остальном.
Какое влияние на физическое, нравственное и умственное преуспеяния местного населения должно иметь лежащее на нем китайское наслоение, об этом читатель пусть составляет себе понятие по вышесказанному.
Г. Дизи. Базарная площадь. Кашгар. 1899
Между прочим влияние это выражается в санитарном состоянии страны. Уже во время остановки в Артыше, где ко мне обратились больные разных возрастов, мне бросилось в глаза значительное отношение худосочных субъектов, разных упорных форм золотухи, хронических сыпей, сифилиса и т. д. Еще более это обнаружилось в Кашгаре, где нахлынувшие на двор консульства больные заставили меня пожалеть о малости моего запаса йодистых средств. Кроме того, много малокровных и истощенных, чахоточных, далее разные искривления, параличи и различные нервные страдания. Душевнобольные мне не представлялись, но слышно было, что они очень нередки, особенно между мужской половиной. Относительно часто встречается рак желудка [В самом Кашгаре больных раком мне не приводилось видеть, но, судя по описанию Н. Ф. Петровского тех случаев смертельной болезни желудка, которые ему представлялись, нужно думать, что это был рак. Впоследствии я сам видел одного такого больного в деревне.], из острых болезней чаще всего перемежная лихорадка, происхождению которой благоприятствует между прочим близость рисовых полей. Нужно, впрочем, прибавить, что лихорадки здесь не особенно злы и упорны. Что же касается до глазных болезней, который, по мнению г. Куропаткина [«Кашгария», р. 29], занимают первое место, то я с этим не могу согласиться. В числе больных, приходивших ко мне, не было ни одного глазного; слепых я не встречал на улице, и даже в местах, куда стекаются нищие, например, около монастыря Хазрет-Аппак, слепых можно увидеть меньше, чем в подобных местах З. Туркестана. Мнение г-на Куропаткина, может быть, отчасти составилось под влиянием априористического заключения о действии солонцеватой пыли. В самом деле, казалось бы, что эта пыль должна раздражать сильнее обыкновенной, да и этой то большое изобилие, по крайней мере в городах. А между тем результат этого раздражения не особенно большой. Не замечал я также во время следования из Кашгара в Аксу, чтобы глаза моих спутников и мои собственные от солончаковой пыли страдали более, чем от обыкновенной, между тем для сравнительных наблюдений на этом пути случаев представляется достаточно.
Р. Кобболд. Мавзолей Хазрат-Афака (Аппак-ходжи). 1898
Я упомянул выше о зловонии, которым отличается воздух на тесных улицах и дворах Кашгара и которое свидетельствует об изобилии разлагающихся органических веществ, продукты которых и прямо, и вместе с пылью попадают в легкие людей, чему особенно способствует редкость дождей здешнего климата. Всякие помои, отброски, моча людей и животных, - все это выливается куда попало. Помойные ямы есть кое-где на площадях, но они никогда не чистятся и в свою очередь распространяют кругом зловоние; когда же яма переполняется, то жидкость стекает, куда ей удобнее. Есть несколько арыков и прудов, но вода в них не многим чище, чем в помойных ямах, а между тем бедная часть населения употребляет ее в пищу, хотя развозят по городу воду из ключей и из реки Кызыл-су.
Г. Дизи. Хотанский водонос. 1898
Следует упомянуть теперь, что в Кашгарии существуют некоторые естественные условия и некоторые обычаи людские, которые имеют гигиеническое значение, и они обнаруживали бы это влияние более заметно, если бы остальные условия не были так плохи. Почва - плотная глина, которая по своей труднопроницаемости для воды препятствует просачиванию загрязненных жидкостей в толщу почвы, где бы они могли сделаться источником развития подпочвенных фокусов разложения и образования микробов.
Дом туземцев в оазисе Ясулгун. Экспедиция М. В. Певцова, 1889
С другой стороны, полы в домах повсеместно глинобитные, которые в санитарном отношении неизмеримо выше деревянных, т. е. при тех условиях загрязнения и закупоривания фундаментов и подпольев, которые у нас встречаются столь часто и которые обращают подполье в заразные фокусы [между прочим, в г. Верном, который славится лихорадками, половина последних обязана своим происхождением подпольям], где процветают разные плесени и грибы (Merulius lacrymans).
Женщина с детьми в деревне близ Маралбаши. Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Как ни печальна внутренность голой, пыльной и полутемной сакли, но нужно сказать, что она проветривается лучше многих европейских домов: благодаря редкости дождей отверстие в потолке открыто постоянно, и даже ночью, а кроме того, существует тяга чрез камин, особенно когда он топится. Наконец, бедность и недостаток в удобрении и топливе заставили утилизировать навоз и испражнения, которые поэтому не обращаются в такой источник вреда, как во многих наших городах. Навоз ежедневно подбирается по улицам и дворам, испражнения вывозятся еженедельно на поля, и, кроме того, самая земля городская с бойких мест соскребывается хозяевами окрестных полей и вывозится, а остающиеся углубления выполняются землею из-за города.
Куртизанки из Аксу. Экспедиция Альберта фон Лекока, 1913-1914
Несмотря, однако, на то, что все эти условия противодействуют отравлению людей различными разлагающимися веществами и микробами, все же остальных условий образования их столько, и вообще весь склад городской жизни таков, что способствует происхождению как худосочных, так и инфекционных болезней: пыль, зловоние, дурная вода, нечистоплотность, проституция брачная и внебрачная, скудная пища и другие атрибуты бедности, злоупотребление наркотическими веществами, наконец, отсутствие всякой медицинской помощи и т. д. Известно, наприм., что бани на мусульманском Востоке весьма обыкновенны; здесь же есть всего одна - и то небольшая и плохая, которою пользуются немногие. Большинство бедного населения никогда не купается.
Куртизанки из Аксу. Экспедиция Альберта фон Лекока, 1913-1914
Проституция совершается с абсолютной необузданностью, в медико-полицейском смысле, но зато по временам ее «обуздывают» весьма оригинальным, истинно китайским способом: по приказанию полицмейстера, переписывают сартянок, ходящих в гости к казакам консульства, и вот в какой-нибудь назначенный день тех грешниц выводят на базар и секут розгами. В этом, конечно, следует скорее видеть своеобразную политическую демонстрацию, ибо вообще проституциею мало озабочиваются. Понятно, что свойственные разврату болезни вольно гуляют по телесам кашгарских жителей, не поддаваясь китайским розгам.
О лечебницах, аптеках, врачах, благотворительных заведениях и проч., разумеется, и речи нет. Вся врачебная и филантропическая часть изображается двумя самозваными лечителями, а при монастыре Хазрет-Аппак есть род кассы для нищих, в которую опускаются милостыни посетителей. Все вместе взятое показывает, что Кашгар представляет такую же благодарную почву для эндемий и эпидемий, как Аксу, что и выразилось вскоре после нашего отъезда возникновением оспенной эпидемии. Что касается появившейся в самом Аксу болезни, то я расспрашивал о ней двух вновь приезжих оттуда, но по описанию их не мог составить себе определенного понятия, - лишь счел возможным заключить, что это не холера, - тем более что по всем данным ее нигде не было по тракту между Аксу и Кашгаром, несмотря на то, что мер не было принято никаких.
Богадельня в Яркенде. Зоб в этой местности распространен.
Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Как оазис среди пустыни показалось мне консульство, которое приютило меня и моих спутников. Оно занимает дом одного из здешних оптиматов, на окраине старого города, за стеною. Хотя полы каменные, хотя не только мебель, но и печи, оконные стекла и т. п. пришлось выписать из Ташкента, но все же в нем по крайней мере достаточное количество светлых комнат, оштукатуренные стены, чистые дворики и порядочный фруктовый сад, так что в общем итоге этот дом по здешнему масштабу может считаться дворцом. К нему прилегает помещение консульского помощника, канцелярия и казарма для конвоя, состоящего из 50 казаков при одном офицере. Кроме консула и его семейства, секретаря и казачьего офицера, к европейскому элементу консульства еще принадлежит делопроизводитель, пожилой господин из поляков, приехавший сюда как помощник голландского миссионера. Прислуга, кроме одной русской женщины, состоит из сартов. Между последними находился один субъект, известный под названием «полковника». Он, действительно, при Якуб-беке командовал кавалерийской сотней, а теперь состоит конюхом при русском консульстве. Такие метаморфозы на Востоке никого не удивляют, потому что, в сущности, высшие и низшие различаются не внутренними качествами, а только положением, которое большею частью зависит от каприза имеющих власть. Те же порядки и у китайцев, наприм. кашгарский даотай прежде, говорят, был лакеем у какого-то мандарина.
Русское генеральное консульство в Кашгаре. 1913-1914
Отдых и удобства после лишений и утомительного скитальчества, европейская обстановка квартиры, гостеприимство, соединенное с самой предупредительною любезностью, беседа с многосторонне образованными людьми, каковы консул и его супруга, - все это вместе оправдывает сравнение, которое я употребил выше относительно этого уголка цивилизации, водворившегося среди окружающего варварства. К европейской колонии Кашгара относилось, в данное время, еще одно лицо, о котором я уже упомянул вскользь. Это - католический миссионер Гендрикс, с которым я познакомился уже за год перед тем, во время проезда его чрез Верный. Здесь я возобновил знакомство и несколько раз не без удовольствия беседовал с этим ученым, много путешествовавшим и самоотверженным монахом, но должен прибавить, что общее впечатление не такое, какое обыкновенно соединяют с именем миссионера. В характере, во взглядах и образе действий его уже тогда проглядывали резкие странности, а впоследствии он решительно помешался и был отвезен в Фергану. Какова была его дальнейшая судьба - не знаю, но слышал потом от людей, знавших его в Кульчже, что у него раньше появлялись припадки сумасшествия.
О. Кросби. Патер Гендрикс в собственном экипаже. Кашгар. 1903
Предыдущие отрывки: [ Нарынское укрепление], [ Таш-Рабат и дорога в Кашгарию], [ В Кашгарии. Китайский пикет], [ Кашгар и кашгарлыки (1/3)], [ Кашгар и кашгарлыки (2/3)].
Однако я удалился далеко от описания г. Кашгара, которого еще не кончил. Дело в том, что есть еще другой Кашгар, т. е. Янгишар, или Новый город, который по преимуществу населен китайцами. От старого он удален верст на семь. Здесь «твердыня» китайских сил, т. е. крепость. Она китайской постройки, с довольно высокими стенами, в которых пониже амбразуры вделаны небольшие отверстия, как бы для крепостных ружей. С виду стена глинобитная, хотя я не уверен, так ли это; во всяком случае, она с виду более солидна, чем стена старого города. Там и сям над гребнем стены возвышаются небольшие четырехугольные домики (башни?), кое-где торчат сверху шесты с красными тряпками, но нигде не заметно человеческого существа, - отличительная черта всех виденных мною китайских укреплений.
Ворота Нового города, или Янги-Шахра, близ Кашгара. 1870-е
Недалеко от городских ворот имеется караул, но в оном вместо людей виднеются только расставленные копья, алебарды, трезубцы и узенькие, переносимые на плечах, пушки. Воины же, долженствующие управлять всеми этими смертоносными предметами, лишь изредка выглядывают на улицу. На них мундирные кофты, подобные тем, которые я описывал выше. Дома тут китайского покроя, они больше и выше, у них есть окна, заклеенные бумагой, и крыши из цилиндрических глиняных черепиц, по краям эти крыши, разумеется, выгнуты и украшены глиняными дракончиками, змеиными головами, и т. п. chefs d’ocuvre поднебесной скульптуры.
Жителей всего тысячи две в Новом городе, а главная улица представляет грязный полутемный коридор, которого стены состоят из лавок. Я думаю, что каждый, кто хотя раз имел случай вдохнуть в себя аромат китайского базара, узнал бы близость его безошибочно и с завязанными глазами, - до того врезывается в память этот тошнотворный букет грязи, кунжутного масла, мускуса, опийного и табачного дыма и проч. Аромату, меня здесь встретившему, соответствовала и вся окружающая картина. Открытые спереди грязные шкафы с прилавками, а за прилавками фигуры в кофтах и юбках, с грязно-желтыми безбородыми апатичными лицами, полувыбритыми головами, хвостами на затылке и с трубкой в руке. Около них нагромождены товары самого незатейливого сорта, грубые китайские материи, башмаки, шляпы, ящики с плохими чаями, разная мелочь - деревянные гребни, жестяные ящики, зеркальца, лубочные картины, палочки для еды (служащие вместо наших вилок), трубки и кальяны, трубки для опиума и т. п. [Табачная трубка, употребляемая простым классом во всем Китае (до нашего Уссурийского края), состоит из короткого рогового чубука, нефритового мундштука и крошечной медной трубочки, в которую входит щепотка табаку. Чугунная трубка для опиума имеет некоторое сходство с флейтой. В некотором отдалении от нижнего конца насаживается полушаровидная металлическая чашечка (трубка), которая вся закрыта, за исключением крошечного отверстия в средине; на последнее насаживаются кусочки продыравленного опиума так, чтобы канал его соответствовал отверстию чашки]. Прелести этой торговой клоаки для меня еще увеличились тем, что меня и сопровождавших меня казаков осаждала толпа хвостатых зевак, затруднявших каждый шаг.
У стен Янгишара. Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Когда я сел в консульскую коляску, чтобы возвратиться домой, в памяти моей восстали иного рода образы, из прежних моих путешествий. Мне представились сцены из виденных мною городов Японии - страны, которую многие до сих пор чуть не отождествляют с Китаем и которая, между тем, во многих отношениях представляет его противоположный полюс. Вот широкая светлая, идеально чистая улица, изящные европейские виллы и уютные аккуратные японские домики с выдвижными дверцами и галерейками; широкие, чистые лавки с очаровательными и разнообразными товарами, а среди их хозяева, мужчины и женщины, тщательно одетые и убранные, с здоровыми, приветливыми лицами, иногда окруженные краснощекими, веселыми ребятишками. Выехав из города, мы, между прочим, встретили дорогой несколько китайцев из чиновной аристократии, ехавших в «каретах». Это - двуколесный, продолговатый, спереди открытый сундук, с полукруглым верхом и окошечками сбоку, выкрашенный большею частью в синий цвет и запряженный двумя лошадьми или мулами, идущими гусем. Из одной из этих колесниц выглядывали грубые краснощекие лица «дам», с прилизанной высокой прической и громадными серьгами. Китаянок, впрочем, в Кашгарии очень мало, менее чиновные лица держат себе сартовских мальчиков или женщин, которые обязаны одеваться по-китайски. Как у сартянок, так и у китаянок фальшивые косы в большом ходу.
Г. Лансделл. Китаянки в Кашгаре. 1888
Между Новым и старым Кашгаром есть место, имеющее трагический интерес для великообразованного человека. В 1857 году здесь был убит один из трех знаменитых братьев-путешественников Шлагинтвейт, Адольф. Чрез реку Кашгар-дарья ведет каменный мост [этот мост с мечетями разделяет привилегию сооружения из жженого кирпича, но вообще построен он незавидно]; от этого моста, по дороге к новому городу, есть еще несколько деревянных мостиков, по которым переезжают через арыки. У 3-го мостика налево стоит дрянная глиняная полуразвалившаяся сакля. Перед нею в тот печальный день стоял тогдашний владыка Кашгарии Валюхан-тюря, грубый и жестокий деспот, который в это время был занят мыслию, как бы отвести воду от Янгишара, т. е. Нового города, где еще держался китайский гарнизон. Вдруг увидели приближающийся по дороге к старому Кашгару караван, во главе которого ехал «френгиз». Это и был Шлагинтвейт. Караван тотчас был остановлен, и Валюхан потребовал от френгиза, чтобы он ему помог отвести воду. Шлагинтвейт не согласился, говоря, что он не сведущ в этом деле. Тогда Валюхан потребовал бумаги, который он имел к коканскому хану. Когда же Шлагинтвейт и в этом отказал, то изверг крикнул: «Чап!» (руби), и вмиг несчастный ученый был изрублен [У Ша («Очерки Верхней Татарии, Яркенда и Кашгара» Роберта Ша. 1872 г.) этот эпизод рассказывается несколько иначе. Но так как наш вариант исходит из уст лиц, близко знавших участников убийства и отыскавших даже термометр убитого, то я расположен думать, что он вернее]. Из четырех его палачей один еще жив, но уехал куда-то из Кашгара. Память об этом событии еще жива в народе, и рассказ в этом виде был передан Н. Ф. Петровскому. Вещи его были частью разграблены, частью уничтожены или заброшены. К последним относились, конечно, книги и инструменты, но в недавнее время расспросы г. Петровского в этом направлении увенчались неожиданным успехом: ему принесли термометр в сафьянном чехле; на чехле и самой ска́ле ясно виднеется надпись «Dr. Schlagintweit»; термометр очень длинный и каждый градус разделен на 50 частей.
Роберт, Адольф и Германн Шлагинтвейт
На третей день моего пребывания в Кашгаре решено было сделать визит губернатору (даотаю). Получив об этом сведение, он прислал мне свою визитную карточку, т. е. красную бумажку вершков четырех длины с крупными черными каракулями. Я ответствовал посылкой своей карточки, надпись которой, конечно, для даотая оказалась столь же удобопонятной, как его для меня. Затем мы отправились, консул и я впереди в полной форме верхом, а за нами 12 казаков. Было так тепло, точнее жарко, что я мог надеть китель [в Туркестане и Семиречье летняя парадная форма заключается в кителе с погонами, но при орденах]. Выезд наш, конечно, составлял событие для городской толпы, и облака пыли, поднятой сотнями сбежавшихся около нас ног, немало увеличили для нас удовольствие этого визита.
Н. Ф. Петровский, консул в Кашгаре с 1882 по 1903 год
С узкой улицы, из которой входят в губернаторской «дворец», последнего вовсе не видно, а видна лишь стена с несколькими рядами стоящими воротами, а на воротах и vis-à-vis на стене другой стороны улицы красуются изображения аляповато нарисованных огромных драконов, долженствующих, вероятно, вселять благоговейный страх в душе прохожих. За самыми воротами оказался род коридора, служащего для хранения печатей; печати фигуры продолговатой и такой величины, что самое клеймо длиною вершков в шесть. Потом следовало несколько дворов, из которых один крытый; дворы вымощены квадратными камнями, и местами виднеются каменные решетки с растениями по бокам, различные службы и гауптвахта с неизменными трезубцами, алебардами и кольями. У ворот внутреннего двора встретил нас даотай, и мы слезли с лошадей.
Р. Кобболд. На приеме у даотая. Кашгар. 1898
Затем следовал параграф из «книги о десяти тысячах церемоний», - о котором я был уже предуведомлен, а именно: его превосходительство, взяв меня и консула за руки, как желанных братцев, усиливался ввести нас первых в ворота, мы же, в свою очередь, долженствовали проделать то же самое над ним; результат был, конечно, тот, что вся нежная тройка, даотай в середине, мы по бокам, разом вошли во двор и затем в приемную залу. Последняя представляет довольно большой сарай с лощеными полами, 3-мя в ряд растворенными дверями и двумя большими квадратными окнами, стекла в окнах матовые, с прямоугольными узорами, над дверьми устроены подобные стекла меньших размеров. Стены оштукатурены, разрисованы подобными же узорами, и, кроме того, на них виднеются несколько грубых картин, изображающих цветы, птиц и т. п. С потолка висели крашеные бумажные фонари без малого в аршин длины. Мебель состояла из нескольких диванчиков, покрытых тоненьким сукном, синего и красного цвета подушками, и одного кресла, такой же грубой работы, с прямой спинкой и боками. На диванчиках усадили консула и меня, а даотай поместился vis-à-vis на кресле. По сторонам, в две шеренги, стоя выстроилась его свита и переводчики. Даотай человек лет 40 с небольшим, с желтым безусым, улыбающимся лицом. Выражение последнего довольно наивное, но не отталкивающее, пожалуй, даже добродушное, хотя этот термин при употреблении его относительно китайского чиновника всегда следует понимать с оговоркой, о чем скоро будет речь. Костюм генерала был шелковый, состоял из желтого подрясника и темно-синего кафтана с голубым лежачим воротником и такими же обшлагами на широких рукавах, сзади и спереди светлая, шелковая же, квадратная бляха с узорами и надписями, на шее четки из черных и красных камней, назначенные для молитвы за богдыхана. Шляпа с красной шишкой, сапоги атласные вышеописанной уродливой формы.
Большинство членов свиты были с прозрачными шариками на шляпах, т. е. в обер-офицерских чинах. Некоторые из них были в длинных кафтанах с кушаком - это оказались сартовские беки, другие в подрясниках и кофтах с широкими рукавами или вовсе без них; некоторые кофты с желтыми обшивками и узорами, другие с синими. Вообще, костюмы вроде тех, которые уже выше были описаны. Оружия ни у кого не было; физиономии у всех грубые и пошлые.
Р. Кобболд. На званом обеде у даотая. Кашгар. 1898
Начался разговор между мною и даотаем, чрез двух переводчиков. Роль одного из них, т. е. по тюркскому языку, из любезности взял на себя Н. Ф. Петровский. После расспросов о здоровье был подвергнут экзамену относительно имени, фамилии и чина. Первые показались публике столь замечательными, что тотчас их записали. Затем следовали различные паточные любезности со стороны даотая, вроде: «Мы слышали, что гость наш очень ученый человек» (никто никогда не мог ему об этом говорить), или: «Это, однако, очень высокий чин, вроде нашего дарина» и т. п. Не имея привычки льстивых словоизвержений, составляющих необходимую приправу китайской беседы, я придумывал, чем бы ему ответить, и наконец заявил, что ехал в китайских пределах столь же спокойно, как в наших, что приписываю его мероприятиям. Для полного нашего услаждения нам подали по большой закрытой баклаге чаю. Я хлебнул для приличия, но этим ограничился: это были холодные помои. При этом следует упомянуть, что в Кашгарии вообще порядочных сортов чаю вовсе нет. В Аксу, где дорожный мой запас чаю стал приближаться к концу, я не мог его пополнить, и мне сказали, что даже китайское чиновничество не знает толку в чае. После чайной пробы у даотая приходилось этому верить.
На другой день, под вечер, воспоследовал ответный визит, которому, как вообще всякому выезду губернатора, предшествовали 3 пушечных выстрела. Такому торжественному началу долженствует соответствовать и вся картина поезда начальника, хотя на европейца она производит совсем иное впечатление. Впереди шли 2 человека, державшие громадные красные незажженные фонари на палках; затем один с изображением выкрашенной в красную краску руки на шесте (символ власти), затем другие с бубнами, затем 2 палача в красных кофтах с двуручными мечами, наконец карета губернатора и свита. Карета с претензиями на шик, хотя казаки наши нашли, что она «ничего не стоит». Она представляет двухколесный сундук, колеса пунцовые, а сундук ярко-зеленый, с окошечками и с тремя зеркальцами внутри, в запряжке один большой мул.
Д. Хэнбери. Экипаж амбаня. Яркенд. Конец XIX в.
Все общество консульства в это время сидело в саду за чаем, туда же пригласили китайца; ему предложили сливок и сладкого печенья к чаю. Выпив стакан, он несколько раз выражал свое удовольствие громким рычанием, нисколько не замечая иронической искры, пробегавшей при этом по глазам присутствующих европейцев. Между прочим он в разговоре намекнул, что следовало бы познакомить меня с китайским обедом. Имея уже и так невыгодное понятие о китайской кухне, я перед этим еще слышал, что у них подаются деликатесы вроде собачьих котлет, жареных дождевых червей, лягушек и т. д. Все это вместе с кунжутным маслом, большим числом кушаньев, с продолжительным пребыванием за столом и неизбежными церемониями, привело меня в такой ужас, что я отклонил приглашение. Указывая на близлежащее рисовое поле, я сказал, что получил здесь лихорадку (и это была правда) и поэтому сижу на строгой диете. Оказалось, что намек на связь рисового поля с лихорадкой быль принят за доказательство великой моей учености, и даотай прибавил: «ибо я также знаю, что у нас в Китае, где много сеется риса, там и лихорадки часты». Пока губернатор пил чай, за стулом его стояло человек пять его офицеров, причем один держал генеральский платок, другой трубку, третий веер и т. д. Лакейские эти услуги вполне согласуются с обращением, которое здесь в обыкновении относительно подчиненных. Не только такие субалтерные офицеры и беки, но и лю-далой (нечто вроде штаб-офицера по особым поручениям) не раз испытывали на своей коже действие кулаков его превосходительства. Самое содержание чиновников губернаторской свиты мизерное. Даотай получает на руки до 30.000 руб. в год, на себя и на содержание свиты. Но один он получает при этом львиную долю, т. е. около ⅔ этой суммы, а большинство чиновников рублей по 200-300, даже упомянутый лю-далой не более 600. Понятно, что вся эта ватага, беки, писцы, переводчики, сборщики и пр., стараются при первом удобном случае пополнять мошну посторонними доходами, т. е. вымогательством, взятками и т. п., что тяжело ложится на население. В войсках высшие чины еще более наживаются на счет низших и на счет государства: начальник лянзы, наприм., получает деньги на содержание своей команды, поэтому у него на бумаге всегда числятся на ⅓ или вдвое больше, чем состоит налицо, а содержание этой фиктивной части идет в его карман. Этим, однако, не довольствуются, и зачастую не выдают солдатам даже того, что уже выслужено. Отсюда распущенность войск, на которую начальники, в видах пополнения своего маммона, смотрят сквозь пальцы. Отсюда частые бунты солдат и смена начальников.
Г. Дизи. Хотанский амбань. 1898
Система усвоения чужого добра до такой степени въелась в привычки китайской администрации, что чиновники не прочь и прямо стянуть что-нибудь. При посещениях консульства были примеры, что чиновник или офицер, сидя где-нибудь около стола, на котором есть вещи, ему нравящиеся, повертит которую-нибудь из них в руке, как бы рассматривая, а потом она оказывается пропавшею.
Уже по таким привычкам и вообще по всему, что было сказано о наружном виде, о вкусах и обычаях китайского чиновничества, можно себе составить понятие о степени его умственного развитая и образования. Действительно, от низшего до высшего это люди невежественные, все их образование ограничивается знанием китайской грамоты. Военные люди тоже мало заботятся о том, что есть на свете военные науки. Между прочим, они не умеют вовсе обращаться с орудиями, заряжающимися с казенной части, которых в Кашгаре есть несколько штук. Ниже мы еще ближе познакомимся с этим воинством.
Чиновник со своими детьми. Кашгар. Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Каковы нравственные принципы этих людей, отчасти тоже видно из предыдущего. Все, чем исстари прославились китайские порядки, в полной мере можно наблюдать здесь. Казнокрадство, лихоимство, презрение и произвол относительно низших, раболепие и трусость перед высшими, жадность, косность, самообожание [образчиком самовосхваления могут послужить рассказы, ходящие между здешними китайцами о недавних подвигах китайского воинства против французов: одних французских генералов перебито ими 1.200.000 челов.] и подозрительность ко всему чужому - все это неотчуждаемые атрибуты китайской системы управления, которая сама развивает и укрепляет эти качества даже в тех, которые еще недостаточно ими пропитались. Они дополняются двуличностью и жестокостью. Посмотреть, например, на такого даотая, когда он беседует со своими русскими «друзьями», как он добродушно хохочет, как он обещает сделать то и то, как старается сказать что-нибудь приятное и т. д. Можно бы подумать, что это парень хоть куда, и, в самом деле, по природе он может быть недурной человек, но его уродуют положение и система. Кто имел с ним дело, как напр. наш консул, тот знает, что нет ничего изменчивее расположения и обещаний китайского генерала, и что если ему и неизвестно изречение Талейрана относительно назначения человеческого языка [«Язык дан человеку для того, чтобы скрывать мысли»], то по крайней мере на практике он ему следует неизменно. А вот другая параллель: даотай заведомо нежный семьянин, верен жене, любит детей и проводит с ними свои вечера. Между тем этот же человек нередко заставляет в своем присутствии подвергать арестованных пытке. После тех примеров наказаний, которые я приводил выше, неудивительно, что и практика застенка еще не коробит нервов «небесных» людей. Должность местного Торквемады исполняет полицеймейстер (вместе с тем подвизающийся в искусстве резания китайских печатей). При малейшем запирательстве подозреваемого в преступлении или проступке, идут в дело трехгранные палки, лотом истязание каленым железом, вывихание рук и ног, ломание костей и т. д.
Г. Лансделл. Клетка для медленного повешения. Яркенд. 1888
Конечно, если мы оглянемся назад, на наше собственное прошлое, то увидим, к стыду своему, что в те века, когда в Европе еще процветали пытки и мучительные казни, она по общему развитию стояла, по меньшей мере, не ниже теперешнего Китая, а отдельные проявления в области науки и в особенности искусств уже были такие, до которых Китаю и теперь как до звезды небесной. Но как бы ни было, для нас это нечто пережитое, и показываемый в музеях аппарат инструментов для истязаний и увечений себе подобных лишь служит для нас печальным напоминанием о «добром старом времени», и потому-то в особенности здешние люди производят на нас впечатление, несколько похожее на то, с которых мы рассматриваем какие-нибудь ископаемые скелеты. Все эти фигуры с грубыми и безжизненными лицами, с длинными и грязными ногтями, с хвостами, в странных болтающихся нарядах, это допотопное оружие, уродливые колесницы, этот отживший хлам церемоний quasi торжественных выездов и смешных демонстраций, эта невозможность вести с китайцами разговор о чем-нибудь путном, эта грязь и зловоние, отсутствие всяких следов современной производительности и городского благоустройства, злоупотребление и раболепие администрации, самовосхваление и недоверие к иноземному, наконец, варварские наказания, пытки и казни, - все это, вместе взятое, мне напоминало образы давно прошедшего, казалось, что передо мной заживо восстали люди и обычаи какой-нибудь допетровской Руси.
Г. Лансделл. Тюрьма города Аксу. Способы наказания преступников. 1888
При вышеописанных нравах и понятиях, при флегматичности китайского характера, которая благодаря опиуму у многих доходит до сонного бессилия, при малочисленности семейных, понятно, что и об общественной жизни и увеселениях в нашем смысле у них нет и речи. Праздники их ознаменовываются вывешиванием красных флагов на крепостных стенах, усугублением количества бумажных фонарей да лишней порцией свинины, риса и опиума. Из общественных церемоний наичаще повторяющаяся есть процессия поклонения имени богдыхана: два раза в месяц все чиновничество, под предводительством даотая, в праздничных нарядах, отправляется к капищу богдыхана. Это не что иное, как та же сакля, в которой все убранство состоит из накрытого красным сукном стола, на котором стоит чашка с рисом, на стене против двери на красном фоне виднеется надпись, изображающая имя и фамилию богдыхана. Пред этой надписью даотай кланяется в землю, потом, по выходе из капища, все присутствующие таким же образом кланяются даотаю. Затем он и командующий войсками делают друг другу визиты, и вся церемония окончена. По мертвенности и нелепости ее можно судить об остальном.
Какое влияние на физическое, нравственное и умственное преуспеяния местного населения должно иметь лежащее на нем китайское наслоение, об этом читатель пусть составляет себе понятие по вышесказанному.
Г. Дизи. Базарная площадь. Кашгар. 1899
Между прочим влияние это выражается в санитарном состоянии страны. Уже во время остановки в Артыше, где ко мне обратились больные разных возрастов, мне бросилось в глаза значительное отношение худосочных субъектов, разных упорных форм золотухи, хронических сыпей, сифилиса и т. д. Еще более это обнаружилось в Кашгаре, где нахлынувшие на двор консульства больные заставили меня пожалеть о малости моего запаса йодистых средств. Кроме того, много малокровных и истощенных, чахоточных, далее разные искривления, параличи и различные нервные страдания. Душевнобольные мне не представлялись, но слышно было, что они очень нередки, особенно между мужской половиной. Относительно часто встречается рак желудка [В самом Кашгаре больных раком мне не приводилось видеть, но, судя по описанию Н. Ф. Петровского тех случаев смертельной болезни желудка, которые ему представлялись, нужно думать, что это был рак. Впоследствии я сам видел одного такого больного в деревне.], из острых болезней чаще всего перемежная лихорадка, происхождению которой благоприятствует между прочим близость рисовых полей. Нужно, впрочем, прибавить, что лихорадки здесь не особенно злы и упорны. Что же касается до глазных болезней, который, по мнению г. Куропаткина [«Кашгария», р. 29], занимают первое место, то я с этим не могу согласиться. В числе больных, приходивших ко мне, не было ни одного глазного; слепых я не встречал на улице, и даже в местах, куда стекаются нищие, например, около монастыря Хазрет-Аппак, слепых можно увидеть меньше, чем в подобных местах З. Туркестана. Мнение г-на Куропаткина, может быть, отчасти составилось под влиянием априористического заключения о действии солонцеватой пыли. В самом деле, казалось бы, что эта пыль должна раздражать сильнее обыкновенной, да и этой то большое изобилие, по крайней мере в городах. А между тем результат этого раздражения не особенно большой. Не замечал я также во время следования из Кашгара в Аксу, чтобы глаза моих спутников и мои собственные от солончаковой пыли страдали более, чем от обыкновенной, между тем для сравнительных наблюдений на этом пути случаев представляется достаточно.
Р. Кобболд. Мавзолей Хазрат-Афака (Аппак-ходжи). 1898
Я упомянул выше о зловонии, которым отличается воздух на тесных улицах и дворах Кашгара и которое свидетельствует об изобилии разлагающихся органических веществ, продукты которых и прямо, и вместе с пылью попадают в легкие людей, чему особенно способствует редкость дождей здешнего климата. Всякие помои, отброски, моча людей и животных, - все это выливается куда попало. Помойные ямы есть кое-где на площадях, но они никогда не чистятся и в свою очередь распространяют кругом зловоние; когда же яма переполняется, то жидкость стекает, куда ей удобнее. Есть несколько арыков и прудов, но вода в них не многим чище, чем в помойных ямах, а между тем бедная часть населения употребляет ее в пищу, хотя развозят по городу воду из ключей и из реки Кызыл-су.
Г. Дизи. Хотанский водонос. 1898
Следует упомянуть теперь, что в Кашгарии существуют некоторые естественные условия и некоторые обычаи людские, которые имеют гигиеническое значение, и они обнаруживали бы это влияние более заметно, если бы остальные условия не были так плохи. Почва - плотная глина, которая по своей труднопроницаемости для воды препятствует просачиванию загрязненных жидкостей в толщу почвы, где бы они могли сделаться источником развития подпочвенных фокусов разложения и образования микробов.
Дом туземцев в оазисе Ясулгун. Экспедиция М. В. Певцова, 1889
С другой стороны, полы в домах повсеместно глинобитные, которые в санитарном отношении неизмеримо выше деревянных, т. е. при тех условиях загрязнения и закупоривания фундаментов и подпольев, которые у нас встречаются столь часто и которые обращают подполье в заразные фокусы [между прочим, в г. Верном, который славится лихорадками, половина последних обязана своим происхождением подпольям], где процветают разные плесени и грибы (Merulius lacrymans).
Женщина с детьми в деревне близ Маралбаши. Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Как ни печальна внутренность голой, пыльной и полутемной сакли, но нужно сказать, что она проветривается лучше многих европейских домов: благодаря редкости дождей отверстие в потолке открыто постоянно, и даже ночью, а кроме того, существует тяга чрез камин, особенно когда он топится. Наконец, бедность и недостаток в удобрении и топливе заставили утилизировать навоз и испражнения, которые поэтому не обращаются в такой источник вреда, как во многих наших городах. Навоз ежедневно подбирается по улицам и дворам, испражнения вывозятся еженедельно на поля, и, кроме того, самая земля городская с бойких мест соскребывается хозяевами окрестных полей и вывозится, а остающиеся углубления выполняются землею из-за города.
Куртизанки из Аксу. Экспедиция Альберта фон Лекока, 1913-1914
Несмотря, однако, на то, что все эти условия противодействуют отравлению людей различными разлагающимися веществами и микробами, все же остальных условий образования их столько, и вообще весь склад городской жизни таков, что способствует происхождению как худосочных, так и инфекционных болезней: пыль, зловоние, дурная вода, нечистоплотность, проституция брачная и внебрачная, скудная пища и другие атрибуты бедности, злоупотребление наркотическими веществами, наконец, отсутствие всякой медицинской помощи и т. д. Известно, наприм., что бани на мусульманском Востоке весьма обыкновенны; здесь же есть всего одна - и то небольшая и плохая, которою пользуются немногие. Большинство бедного населения никогда не купается.
Куртизанки из Аксу. Экспедиция Альберта фон Лекока, 1913-1914
Проституция совершается с абсолютной необузданностью, в медико-полицейском смысле, но зато по временам ее «обуздывают» весьма оригинальным, истинно китайским способом: по приказанию полицмейстера, переписывают сартянок, ходящих в гости к казакам консульства, и вот в какой-нибудь назначенный день тех грешниц выводят на базар и секут розгами. В этом, конечно, следует скорее видеть своеобразную политическую демонстрацию, ибо вообще проституциею мало озабочиваются. Понятно, что свойственные разврату болезни вольно гуляют по телесам кашгарских жителей, не поддаваясь китайским розгам.
О лечебницах, аптеках, врачах, благотворительных заведениях и проч., разумеется, и речи нет. Вся врачебная и филантропическая часть изображается двумя самозваными лечителями, а при монастыре Хазрет-Аппак есть род кассы для нищих, в которую опускаются милостыни посетителей. Все вместе взятое показывает, что Кашгар представляет такую же благодарную почву для эндемий и эпидемий, как Аксу, что и выразилось вскоре после нашего отъезда возникновением оспенной эпидемии. Что касается появившейся в самом Аксу болезни, то я расспрашивал о ней двух вновь приезжих оттуда, но по описанию их не мог составить себе определенного понятия, - лишь счел возможным заключить, что это не холера, - тем более что по всем данным ее нигде не было по тракту между Аксу и Кашгаром, несмотря на то, что мер не было принято никаких.
Богадельня в Яркенде. Зоб в этой местности распространен.
Экспедиция К. Г. Маннергейма, 1906
Как оазис среди пустыни показалось мне консульство, которое приютило меня и моих спутников. Оно занимает дом одного из здешних оптиматов, на окраине старого города, за стеною. Хотя полы каменные, хотя не только мебель, но и печи, оконные стекла и т. п. пришлось выписать из Ташкента, но все же в нем по крайней мере достаточное количество светлых комнат, оштукатуренные стены, чистые дворики и порядочный фруктовый сад, так что в общем итоге этот дом по здешнему масштабу может считаться дворцом. К нему прилегает помещение консульского помощника, канцелярия и казарма для конвоя, состоящего из 50 казаков при одном офицере. Кроме консула и его семейства, секретаря и казачьего офицера, к европейскому элементу консульства еще принадлежит делопроизводитель, пожилой господин из поляков, приехавший сюда как помощник голландского миссионера. Прислуга, кроме одной русской женщины, состоит из сартов. Между последними находился один субъект, известный под названием «полковника». Он, действительно, при Якуб-беке командовал кавалерийской сотней, а теперь состоит конюхом при русском консульстве. Такие метаморфозы на Востоке никого не удивляют, потому что, в сущности, высшие и низшие различаются не внутренними качествами, а только положением, которое большею частью зависит от каприза имеющих власть. Те же порядки и у китайцев, наприм. кашгарский даотай прежде, говорят, был лакеем у какого-то мандарина.
Русское генеральное консульство в Кашгаре. 1913-1914
Отдых и удобства после лишений и утомительного скитальчества, европейская обстановка квартиры, гостеприимство, соединенное с самой предупредительною любезностью, беседа с многосторонне образованными людьми, каковы консул и его супруга, - все это вместе оправдывает сравнение, которое я употребил выше относительно этого уголка цивилизации, водворившегося среди окружающего варварства. К европейской колонии Кашгара относилось, в данное время, еще одно лицо, о котором я уже упомянул вскользь. Это - католический миссионер Гендрикс, с которым я познакомился уже за год перед тем, во время проезда его чрез Верный. Здесь я возобновил знакомство и несколько раз не без удовольствия беседовал с этим ученым, много путешествовавшим и самоотверженным монахом, но должен прибавить, что общее впечатление не такое, какое обыкновенно соединяют с именем миссионера. В характере, во взглядах и образе действий его уже тогда проглядывали резкие странности, а впоследствии он решительно помешался и был отвезен в Фергану. Какова была его дальнейшая судьба - не знаю, но слышал потом от людей, знавших его в Кульчже, что у него раньше появлялись припадки сумасшествия.
О. Кросби. Патер Гендрикс в собственном экипаже. Кашгар. 1903