У калмыков, киргиз и хивинцев: судьба Василия Михайлова, персиянина (2)
Benjamin Bergmann. Schicksale des Persers Waßilij Michailow unter den Kalmüken, Kirgisen und Chiwensern. Riga, 1804.
НАЧАЛО
Здесь и далее - грав. по рис. Д. Р. Ничмана, участника
Академической экспедиции. Начало 1770-х
Я поступил на казачью службу в конце декабря 1770 года, как раз когда калмыки готовились к своему бегству в Китай. Убаша-хан, который стоял на противоположной стороне Волги между Чернояром и Енотаевском, стремился усыпить внимание русского командующего Кишенского [Находившийся при калмыцких делах полковник Иван Алексеевич Кишенский. - rus_turk.], притворяясь, что среди киргизов начались волнения, которые он желал подавить. Кишенский немедленно послал ему для задействования против киргизов сотника с 17 казаками и переводчика, под командованием драгунского капитана Александра Михайловича Дудина, который в то время находился в калмыцкой ставке. Одним из этих семнадцати казаков был я.
Мы выступили из Енотаевска 2 января 1771 года, сделали на барках 27 верст вверх по Волге, по которой шли лишь небольшие льдины, и высадились напротив Копановской станицы. Мы продолжили наше движение до реки Ахтубы, которая на самом деле рукав Волги, отходящий от нее неподалеку от Царицына и вновь впадающий в нее возле Енотаевска. Ахтуба в это время была настолько полноводна, что мы не могли найти брод и потому сделали плот, на который поместили наши седла и поклажу, а сами переправились верхом. На противоположном берегу мы провели ночь, а на следующее утро продолжили наш путь к ханскому стану. Нам предстояло еще два дня пути, и так как еды мы взяли с собой немного, то в первый день прихватили пару баранов, а во второй верблюда, которые послужили нам пищей.
Пока мы были в пути, наместник ханства объявил всем калмыкам, собранным в песчаной степи Нарын, о намерении бежать в Китай, и отослал их назад к своему жилью, чтобы они сделали необходимые путевые сборы. Мы встречали отряды по 10-20 вооруженных калмыков, которые возвращались к Волге. Мы спросили: «Почему вы возвращаетесь? разве уже победили киргизов?» Калмыки ответили: «Наши приготовления усмирили киргизов. Наместник ханства распустил нас, и сам он будет завтра на Волге». Мы, казаки, не заподозрили вероломства и смело продолжили наш поход, сосредоточившись на скорейшем приближении к зимним квартирам. Когда мы к вечеру достигли окрестностей калмыцкого стана, то послали вперед переводчика, чтобы потребовать квартиры. Наши лошади, которые не покидали Кубани до поздней осени, так пострадали от нового похода, что они еле ползли, и мы чувствовали усиливающийся холод, так что с нетерпением ждали теплых кибиток. Я последовал за переводчиком быстрее других казаков, и не успел далеко отъехать, как услышал в отдалении громкую перебранку, и вскоре различил голос переводчика. Я последовал в калмыцкую кибитку, из которой они только что выпроводили переводчика. «Что это за шум?» - спросил я калмыцкого дзурхайча (прорицателя) гелюнга Шарапа, который состоял в свите ламы. Шарап кротким голосом спросил мое имя. «Васька!» - ответил я дерзко. «Васька, - сказал жрец, - сегодня у нас пост. Сегодня мы не забиваем скот и не можем вас развлечь. Но недалеко отсюда стоят трухменцы [Кто читал о калмыцком побеге в «Mongolischen Nachrichten» {действительного статского} советника Палласа, знает, что из-за киргизов к калмыкам было отправлено до сотни трухменцев.]; переночуйте у них, а утром приходите ко мне, и я сварю вам мяса».
К тому времени наши отставшие спутники также прибыли, и я им крикнул: «Товарищи, спешивайтесь, расседлывайте лошадей; они не хотят принимать нас, но мы все равно войдем». Мы уже собирались завладеть одной из кибиток, когда жрец позвал в свою кибитку сотника, переводчика и меня.
Калмыцкая кибитка. Перегонка кислого молока на водку
Мы вошли и сели по-калмыцки, вдоль боковой стены кибитки. Жрец сразу же подал каждому из нас чашку с чаем и сказал: «Пейте, ребята, пусть ваши желания будут исполнены». После чаю нам подогрели кобыльего молока, и пока мы осушали наши чаши, жрец сказал: «Счастливого пути!» Мы с переводчиком покосились на жреца и сказали друг другу: «У него, верно, не в порядке с головой».
Жрец некоторое время молчал, а потом спросил: «Кто лучший воин: калмык или русский?» Мы весьма сердито ответили: «Гелюнг (так калмыки называют видных жрецов), ты или пьян, или сошел с ума!» Присутствовавшие калмыки, не обращая внимания на наш ответ, стали говорить, что на ровном месте калмык одержит верх над русским, а в лесу - наоборот.
Через некоторое время гелюнг спросил: «Кто-нибудь из вас умеет читать?» Переводчик указал на меня и сказал: «Он умеет». На это я ответил: «Ну, хорошо читать я не мастер, но если есть нужда, помочь могу». Тогда жрец сказал: «В наших книгах написано, что через 46 лет калмыки будут властвовать над русскими».
С нас было довольно. Весьма удрученные, мы встали, вышли из кибитки и пошли к знакомому переводчика, чтобы провести там ночь. Мы обнаружили перед входом забитую корову и спросили, не дадут ли нам мяса. Хозяин ответил с дерзостью, что корова была забита для нас; но мы не обиделись на этот ответ и, отрезав кусок мяса, сварили его в кибитке себе на ужин. На топливо нам дали кибиточных жердей. «Разве нечем больше топить, кроме как деревом ваших кибиток?» - спросили мы. Они же ответили: «Это дерево сгнило. Там, где мы будем зимовать, дерево для новых кибиток найдется в избытке». Этот ответ показался нам правдоподобным, хотя калмыки сожгли дерево своих кибиток только для того, чтобы им проще было исполнить побег.
Когда мы съели наш ужин, то улеглись, но у нашего хозяина не было и мысли о сне. Его жена спросила, почему он тоже не ложится. Он ответил: «Ты разве не знаешь, что этой ночью моя очередь стеречь овец?» С этими словами он вышел, а мои спутники вскоре заснули.
Через некоторое время я услышал громкие крики и поднялся посмотреть, что происходит. У входа я нашел множество людей, которые мешали мне пройти. Я сказал им, что мне нужно выйти. Один из них ответил: «Сдержи себя и возвращайся в кибитку». Тогда я спросил, что значат эти крики. «Не твое дело, - ответил другой. - Два трухменца украли у нас лошадей. Наши люди погнались за ворами и одного поймали. Тебя и твоих товарищей завтра вызовут свидетелями, но если вы не останетесь в кибитке, ваши показания не будут приняты: таков наш обычай». Я видел, что эти люди удерживают меня, но повиновался, и решил потом пожаловаться на такое обхождение.
Когда я лег на свое место, то разбудил переводчика и рассказал ему то, что только что случилось. Примерно в то же время разделся новый вопль, и мы услышали, как кто-то по-русски закричал: «Отче, смилуйся!» По голосу мы узнали одного из наших казаков, который из-за отсутствия теплой одежды лег внутри одной из кибиток, а не снаружи, как другие. Мы вскочили и живо оделись. Трое калмыков вошли в кибитку и зажгли огонь. Пока они этим занимались, я вытащил нож из ножен и закричал им громким голосом: «Вы нас живыми не возьмете! Мы дорого продадим нашу жизнь!» Когда эти трое калмыков увидели мой обнаженный нож, они бросились бежать, а мы завязали дверь веревками, чтобы никто не мог войти.
Мы стали поддерживать огонь с помощью вырванных из кибитки жердей и, как могли, готовились к обороне. Калмыки, которых собралось возле нашей кибитки целых пятьдесят или шестьдесят человек, кричали нам, чтобы мы сдавались, а иначе будем мертвы. Мы отвечали: «Делайте что хотите, но из кибитки не выйдем».Тогда они стали тыкать своими пиками в отверстия кибитки, но мы прикрылись хозяйкой с грудным ребенком на коленях и тем отвели от себя пики.
Когда рассвело, калмыки возобновили свои угрозы и снова призвали нас сдаться добровольно. Не смея доверять этим людям, мы просили позвать гелюнга Шарапа, который предыдущим вечером, как мы теперь понимали, знал, что мы в опасности, и намекал об этом. Шарап явился. Мы сказали, что никому не доверяем больше, чем ему, и хотели бы от него узнать, что этот бунт означает. «Вы не поверили мне вчера, - ответил жрец, - почему вы поверите, что я скажу вам теперь?» Мы ответили, что попросили позвать его, так как мы твердое уверены в его честности. Тогда жрец сказал, что Убаша со всеми калмыками бежал в Китай, что наш капитан уже захвачен, и что в рабство предназначают и нас.
Хотя сообщение казалось маловероятным, мы не могли сделать ничего, кроме как сдаться мятежникам. Прочие кибитки были уже нагружены на верблюдов, и они начали разбирать и нашу, когда мы вышли и, пав к ногам жреца, умоляли его защитить нас от остальных калмыков. Верный Шарап поднял нас с земли и попытался утешить. И когда другие попытались утащить нас силой, наш благодетель сказал им: «Послушайте, что я должен вам сказать! У этих людей есть одежда, хорошее оружие и лошади; разделите меж собою все, что у них есть, но оставьте мне самих этих людей. Я дам им пять баранов, и каждому по теплому тулупу, и уведу их в дальнюю часть пустыни, чтобы они могли оттуда вернуться обратно в свои дома. Подумайте, что некоторые из них покинули несчастных отцов и матерей, другие же оставили своих жен и детей!»
Остальные ему громко закричали: «Как мы можем их отпустить? Разве ты не знаешь приказа хана: „Каждый, кто возвращается, будь то русский или калмык, должен быть убит“?»
После этих слов жрец обхватил всех нас троих и сказал остальным: «Если вы будете их убивать, меня убейте первым! Пока я жив, им не должно причиняться вреда!»
Теперь остальные калмыки отступились, и, так как все уже были в пути, Шарап также сел на лошадь и велел нам следовать за ним. Мы втроем отправились; чтобы не потерять нашего спасителя, мы ухватились за хвост его лошади и последовали за ним с печальной радостью. Когда мы прошли некоторое число шагов, жрец огляделся и, заметив своего брата, гнавшего табун кобылиц, поскакал в его сторону. Немедленно подъехав к нему, он ударил его пару раз кнутом и сказал: «Как?! Похоже, ты вздумал доить свое стадо в Китае! Разве ты не видишь бедных людей, которые идут пешком? ты сделаешь благотворное дело, если дашь им для езды удобных лошадей». Брат без возражений дал нам трех лошадей. Положив им в рот, вместо удил, веревки, мы сели на них и поехали рядом с нашим жрецом.
Неподалеку от места прошлой ночевки мы заметили убитого казака, который был одним из наших товарищей, а теперь лежал на дороге с расколотой головой. Проникнутые этим зрелищем, мы спешились, прикрыли тело несчастного рогожей, которая лежала неподалеку, и поспешили к жрецу, чтобы не разделиться с ним.
На новом ночлеге жрец велел приготовить для меня и моих спутников пищу и попытался утешить нас ласковыми словами. «Что хорошего в вашей печали? Конечно, никто не может избегнуть своей судьбы, но пока я жив, бояться вам нечего». Ни еда, ни табак не доставили нам удовольствия. Жрец велел постелить нам возле своего ложа, но мы просто ворочались туда-сюда и не думали о сне. «Спите! оставьте свои заботы! пока я жив, ничего с вами не случится», - так говорил благородный жрец, даже не думая спать, чтобы с нами не могло случиться несчастья.
На следующее утро калмыки вновь отправились в путь, и мы втроем, как и прежде, держались возле нашего жреца. Вечером пришли послушник (гецул) и трое других калмыков, и хотели взять нас силой, чтобы доставить к хану, который опережал нас на два или три дня пути, однако наш защитник не позволил этого сделать, но пожелал, чтобы калмыки отправились к хану и возвратились с его приказом. Что касается нас, то мы были очень довольны, потому что у нас с переводчиком было при дворе хана несколько друзей, и мы могли рассчитывать на их поддержку.
Минуло шесть дней, а мы все продолжали непрерывный поход и уже достигли Яика, а гонцы так и не вернулись. Между тем я встретил знакомую старуху калмычку, которая была племянницей гелюнга и жила с матерью в соседней кибитке. Кроме того, раньше эта калмычка пасла со своим мужем скот моего прежнего господина, а когда муж ее бросил, вернулась к своим сородичам.
Вечером шестого дня наш благодетельный жрец отправил нас к этой знакомой со словами: «Идите туда, спросите себе мяса и каши и поешьте. Кроме голода, вам бояться больше нечего». Мы побоялись покинуть нашего благодетеля, и он велел принести еду к нему в кибитку. Наш страх, однако, был не без причины: в полночь в кибитку прокрались семь калмыков, чтобы нас утащить, но Шарап проснулся и сорвал их нападение.
На следующий день разнеслась весть, что гонцы вернулись и доставят нас к хану. Добрый жрец постарался увеличить нашу радость от этого известия своими по-прежнему обнадеживающими словами. Он отослал нас в кибитку своей родственницы, от чего мы даже сейчас отказывались, но нас, хотели мы того или нет, отвел туда один из его мальчиков-жрецов (манджи).
Итак, мы отправились в эту кибитку, где нам подали табака и еды. Когда трапеза была окончена, племянница сказала своей матери: «Скажи этим беднягам, что мы только что услышали». Мать нам на это сказала: «Поберегитесь идти к тем приехавшим калмыкам. Они просто притворяются, что прибыли от хана. Они хотят вас увезти и убить». Мы были полностью ошеломлены этим известием и вышли из кибитки, чтобы искать защиты у нашего благодетеля. Злодеи вскоре появились, со своими лживыми заявлениями, но были выпровожены.
После этого происшествия прошло несколько дней, и Эмба уже осталась у нас за спиной, когда, в то время как мы тянули наших нагруженных верблюдов, три калмыка неожиданно набросились на меня и переводчика, схватили под уздцы наших лошадей и на полном скаку увели нас. Меня захватили первым и повели далеко вглубь степи. Тащащиеся калмыки уже скрылись из глаз, когда я заметил на холме толпу людей, пеших и конных, к которой мы приближались. Вскоре я опознал в собравшейся толпе двух наших казаков, одного из которых изрубили на мелкие куски, второй же либо оказал слишком большое сопротивление, либо своим поведением навлек большее наказание - его привязали к хвосту дикой лошади и долго волочили, пока он не испустил дух, а потом также изрубили на куски. Во время этого кровавого зрелища мы въехали на холм. Меня столкнули с лошади и потащили вперед. Я был больше мертв, чем жив.
К счастью, в это время к нам подъехал именитый зайсанг (военачальник) наместника ханства со своим тушимелом (тайным советником). Первый из них меня знал, и он сказал злодеям: «Этот человек один из тех, кого хан требовал к себе. Немедленно отпустите его!» Другие возразили: «Хан его не требовал, и мы не отпустим, а убьем его». Несколько старых калмыков из этой толпы, однако, имели больше сострадания, чем остальные. «Какую выгоду, - говорили они, - принесет вам смерть этого человека? Насытьтесь кровью уже убитых, а этому позвольте идти».
Тушимел сказал этой дикой толпе: «Вы презрели приказ хана! Вы увидите, что из этого выйдет!» Эти слова подействовали так сильно, что меня подвели к тушимелу и передали ему, чтобы он мог делать со мной все что пожелает. В это время Бог знает откуда появился верный Шарап, влетев на полном скаку, отнял переводчика и повез его обратно.
Тушимел приказал мне сесть позади него и поспешил, чтобы нагнать ушедших вперед. Пройдя несколько верст, мы встретили одного гецула, который, едва увидав меня, попросил меня у тушимела. «У меня один брат, - сказал гецул, - этот человек будет вторым моим братом. Я попрошу об этом хана, когда наш поход окончится». Тушимел отдал меня гецулу и продолжил свой путь без нас.
Теперь, когда мы с гецулом были наедине, он объяснил мне, почему они убили двух казаков и хотели убить и меня. Я и переводчик знали этих двух казаков: с ними обращались не так хорошо, как с нами, и шли они пешком. Мы свиделись только в ночь перед нашим захватом. Один из них при встрече громко крикнул: «Здравствуйте, братья! Теперь нас четверо, и мы можем попытаться бежать на родину». Однако другой казак, которого мы потом увидели волочимым по земле, сказал своим товарищам: «Брат, давай не будем спешить! Давайте лучше дождемся удобного случая: изнасилим калмыцких баб, возьмем лучших лошадей и оружие, и вернемся с добычей». Калмык, о котором мы не думали, что он понимает по-русски, услышал эти слова и тайно передал своим сородичам [Разгневанный Михайлов называет этого доносчика калмыцкой собакой.]. Поэтому-то им понадобилась наша жизнь.
К вечеру мой новый благодетель взял меня в свою кибитку, показал мне свою старую семидесятилетнюю мать и своего брата, который женился несколько месяцев назад, и сказал им: «Я принял этого человека как брата». Мне он сказал: «Живи здесь, в кибитке нашей матери!» Через некоторое время он покинул нас, чтобы нагнать хана, который был впереди с вооруженными калмыками.
Брат был похож на гецула своими добродушием и мягкостью нрава, но его жена была весьма злобной. Ее муж проводил со стадом весь день. Когда он на некоторое время возвращался, то каждый раз спрашивал меня, доволен ли я и хорошо ли поел. Хотя со мной не обращались приветливо и я как следует не ел, я не смел жаловаться. Добрый Лосанг - так звали моего хозяина - не позволял мне нуждаться ни в чем, когда он оставался в кибитке надолго.
Таким образом я прожил некоторое время, когда честный гецул вернулся назад. Первые его словами мне были: «Как тебе здесь живется?» Я ответил: «Очень хорошо». Гецул, однако, спросил у соседей, как со мной обходились, и узнал правду. Гуцул сразу вызвал своего брата и сказал ему: «Твоя жена - скверное создание, но ты ее ничем не лучше, потому что не знаешь, как ее укротить. Я представил тебе этого человека как брата, но поскольку твоя баба относилась к нему столь плохо, я не хочу иметь с тобой ничего общего. Разделим же наше имущество».
Просьбы и заверения брата смягчили гецула, который затем препоручил мне свою старуху мать, а сам вернулся к хану. Лосанг был так зол на жену из-за того что она вызвала гнев его брата, что он выгнал ее и больше не хотел иметь с ней ничего общего. Но родственники последней донесли до него другие мысли, говоря ему: «В нынешних условиях люди должны искать друзей и спутников, но не бросать их». Эти слова оказали свое влияние, и брат гецула снова взял отвергнутую жену в свою кибитку.
В ежедневном движении через Киргизские степи, я провел с моим новым хозяином месяц. Скот был очень истощен, но непрерывные атаки киргизов вынуждали калмыков бежать в такой спешке, какая только возможна. Когда мы достигли реки Иргиз, все думали: «Теперь орда будет отдыхать, чтобы вступить с русскими в переговоры». Калмыки даже надеялись на скорое возвращение в Россию, как вдруг прошел слух, что оставшиеся по ту сторону Волги пришли в движение и, разрушив многие города, также бежали в Китай.
Говорили, будто князь Дондуков разорил Енотаевск и Чернояр и уже достиг Яика. Дербетовский улус сравнял с землей Дубовск, Царицын и Сарептинскую колонию. Яндык, дядя хана, обратил Астрахань в кучу пепла и подходит с богатой добычей. Ни одна станица на Волге не осталась нетронутой. Это ошеломляющее известие лишило нас всякой надежды на возвращение и ускорило поход. Я слишком оторопел, чтобы попытаться бежать. Я боялся попасть в руки к калмыцким ордам, идущим за нами, и поэтому остался где был.
Хотя для меня все было не так плохо, как вначале, но я был в плену и хотел вернуться в мое русское отечество. Так как я уже не опасался за свою жизнь, то иногда ходил вокруг, по соседству. В хуруле ламы я встретил двух моих товарищей по несчастью, которые были там рабами-прислужниками; у одного был выбит глаз.
Между тем зима кончилась и наступили приятные весенние дни. Но как только подошло прекрасное время года, оживилось мое желание вернуться к Волге. Мое стремление увеличило варварское обхождение со мной двух калмыков. В тот день я, как обычно, гнал перед собой стадо доверенных мне овец, а моя злая хозяйка на некотором расстоянии позади меня вела нагруженных верблюдов. В это время меня увидели двое калмыков, и один сказал другому: «Спорим, что я одним ударом плети собью этого раба с лошади?» Второй ответил: «Шутишь! ты, верно, не сможешь!» Первый не хотел хвастать понапрасну и задал мне такой мощный удар по лицу, что из глаз пошли искры. Другой тогда сказал: «Ты видишь, он не упал, но погоди, сейчас я его сброшу». С этими словами он поднял плеть и ударил меня по лицу так, что я потерял сознание [Михайлов пишет: «Боже, как мне тогда хотелось оказаться в овечьей шкуре».]. Оба калмыка ускакали, а хозяйка подошла ко мне и стала меня ругать: «Бездельник, почему ты не гонишь овец? Разве ты не видишь, что все уже на стоянке?» Я был так обозлен этой бранью, что, возможно, покончил бы с собой, будь у меня пистолет или нож. Я решил бежать, как бы худо мне ни пришлось.
Через десять дней пути мы уже были за рекой Тургай и думали там несколько месяцев отдохнуть, когда разнеслась весть о приближении русских. Поход был спешно возобновлен, и мы три дня должны были тащиться через ужасную пустыню, где вода была такой мутной, что даже скот едва мог ее пить. За этой страшной пустыней на нас напали киргизы, от которых мы спаслись с трудом. Это произошло в начале апреля, а через два дня я бежал.
(Продолжение следует)
НАЧАЛО
Здесь и далее - грав. по рис. Д. Р. Ничмана, участника
Академической экспедиции. Начало 1770-х
Я поступил на казачью службу в конце декабря 1770 года, как раз когда калмыки готовились к своему бегству в Китай. Убаша-хан, который стоял на противоположной стороне Волги между Чернояром и Енотаевском, стремился усыпить внимание русского командующего Кишенского [Находившийся при калмыцких делах полковник Иван Алексеевич Кишенский. - rus_turk.], притворяясь, что среди киргизов начались волнения, которые он желал подавить. Кишенский немедленно послал ему для задействования против киргизов сотника с 17 казаками и переводчика, под командованием драгунского капитана Александра Михайловича Дудина, который в то время находился в калмыцкой ставке. Одним из этих семнадцати казаков был я.
Мы выступили из Енотаевска 2 января 1771 года, сделали на барках 27 верст вверх по Волге, по которой шли лишь небольшие льдины, и высадились напротив Копановской станицы. Мы продолжили наше движение до реки Ахтубы, которая на самом деле рукав Волги, отходящий от нее неподалеку от Царицына и вновь впадающий в нее возле Енотаевска. Ахтуба в это время была настолько полноводна, что мы не могли найти брод и потому сделали плот, на который поместили наши седла и поклажу, а сами переправились верхом. На противоположном берегу мы провели ночь, а на следующее утро продолжили наш путь к ханскому стану. Нам предстояло еще два дня пути, и так как еды мы взяли с собой немного, то в первый день прихватили пару баранов, а во второй верблюда, которые послужили нам пищей.
Пока мы были в пути, наместник ханства объявил всем калмыкам, собранным в песчаной степи Нарын, о намерении бежать в Китай, и отослал их назад к своему жилью, чтобы они сделали необходимые путевые сборы. Мы встречали отряды по 10-20 вооруженных калмыков, которые возвращались к Волге. Мы спросили: «Почему вы возвращаетесь? разве уже победили киргизов?» Калмыки ответили: «Наши приготовления усмирили киргизов. Наместник ханства распустил нас, и сам он будет завтра на Волге». Мы, казаки, не заподозрили вероломства и смело продолжили наш поход, сосредоточившись на скорейшем приближении к зимним квартирам. Когда мы к вечеру достигли окрестностей калмыцкого стана, то послали вперед переводчика, чтобы потребовать квартиры. Наши лошади, которые не покидали Кубани до поздней осени, так пострадали от нового похода, что они еле ползли, и мы чувствовали усиливающийся холод, так что с нетерпением ждали теплых кибиток. Я последовал за переводчиком быстрее других казаков, и не успел далеко отъехать, как услышал в отдалении громкую перебранку, и вскоре различил голос переводчика. Я последовал в калмыцкую кибитку, из которой они только что выпроводили переводчика. «Что это за шум?» - спросил я калмыцкого дзурхайча (прорицателя) гелюнга Шарапа, который состоял в свите ламы. Шарап кротким голосом спросил мое имя. «Васька!» - ответил я дерзко. «Васька, - сказал жрец, - сегодня у нас пост. Сегодня мы не забиваем скот и не можем вас развлечь. Но недалеко отсюда стоят трухменцы [Кто читал о калмыцком побеге в «Mongolischen Nachrichten» {действительного статского} советника Палласа, знает, что из-за киргизов к калмыкам было отправлено до сотни трухменцев.]; переночуйте у них, а утром приходите ко мне, и я сварю вам мяса».
К тому времени наши отставшие спутники также прибыли, и я им крикнул: «Товарищи, спешивайтесь, расседлывайте лошадей; они не хотят принимать нас, но мы все равно войдем». Мы уже собирались завладеть одной из кибиток, когда жрец позвал в свою кибитку сотника, переводчика и меня.
Калмыцкая кибитка. Перегонка кислого молока на водку
Мы вошли и сели по-калмыцки, вдоль боковой стены кибитки. Жрец сразу же подал каждому из нас чашку с чаем и сказал: «Пейте, ребята, пусть ваши желания будут исполнены». После чаю нам подогрели кобыльего молока, и пока мы осушали наши чаши, жрец сказал: «Счастливого пути!» Мы с переводчиком покосились на жреца и сказали друг другу: «У него, верно, не в порядке с головой».
Жрец некоторое время молчал, а потом спросил: «Кто лучший воин: калмык или русский?» Мы весьма сердито ответили: «Гелюнг (так калмыки называют видных жрецов), ты или пьян, или сошел с ума!» Присутствовавшие калмыки, не обращая внимания на наш ответ, стали говорить, что на ровном месте калмык одержит верх над русским, а в лесу - наоборот.
Через некоторое время гелюнг спросил: «Кто-нибудь из вас умеет читать?» Переводчик указал на меня и сказал: «Он умеет». На это я ответил: «Ну, хорошо читать я не мастер, но если есть нужда, помочь могу». Тогда жрец сказал: «В наших книгах написано, что через 46 лет калмыки будут властвовать над русскими».
С нас было довольно. Весьма удрученные, мы встали, вышли из кибитки и пошли к знакомому переводчика, чтобы провести там ночь. Мы обнаружили перед входом забитую корову и спросили, не дадут ли нам мяса. Хозяин ответил с дерзостью, что корова была забита для нас; но мы не обиделись на этот ответ и, отрезав кусок мяса, сварили его в кибитке себе на ужин. На топливо нам дали кибиточных жердей. «Разве нечем больше топить, кроме как деревом ваших кибиток?» - спросили мы. Они же ответили: «Это дерево сгнило. Там, где мы будем зимовать, дерево для новых кибиток найдется в избытке». Этот ответ показался нам правдоподобным, хотя калмыки сожгли дерево своих кибиток только для того, чтобы им проще было исполнить побег.
Когда мы съели наш ужин, то улеглись, но у нашего хозяина не было и мысли о сне. Его жена спросила, почему он тоже не ложится. Он ответил: «Ты разве не знаешь, что этой ночью моя очередь стеречь овец?» С этими словами он вышел, а мои спутники вскоре заснули.
Через некоторое время я услышал громкие крики и поднялся посмотреть, что происходит. У входа я нашел множество людей, которые мешали мне пройти. Я сказал им, что мне нужно выйти. Один из них ответил: «Сдержи себя и возвращайся в кибитку». Тогда я спросил, что значат эти крики. «Не твое дело, - ответил другой. - Два трухменца украли у нас лошадей. Наши люди погнались за ворами и одного поймали. Тебя и твоих товарищей завтра вызовут свидетелями, но если вы не останетесь в кибитке, ваши показания не будут приняты: таков наш обычай». Я видел, что эти люди удерживают меня, но повиновался, и решил потом пожаловаться на такое обхождение.
Когда я лег на свое место, то разбудил переводчика и рассказал ему то, что только что случилось. Примерно в то же время разделся новый вопль, и мы услышали, как кто-то по-русски закричал: «Отче, смилуйся!» По голосу мы узнали одного из наших казаков, который из-за отсутствия теплой одежды лег внутри одной из кибиток, а не снаружи, как другие. Мы вскочили и живо оделись. Трое калмыков вошли в кибитку и зажгли огонь. Пока они этим занимались, я вытащил нож из ножен и закричал им громким голосом: «Вы нас живыми не возьмете! Мы дорого продадим нашу жизнь!» Когда эти трое калмыков увидели мой обнаженный нож, они бросились бежать, а мы завязали дверь веревками, чтобы никто не мог войти.
Мы стали поддерживать огонь с помощью вырванных из кибитки жердей и, как могли, готовились к обороне. Калмыки, которых собралось возле нашей кибитки целых пятьдесят или шестьдесят человек, кричали нам, чтобы мы сдавались, а иначе будем мертвы. Мы отвечали: «Делайте что хотите, но из кибитки не выйдем».Тогда они стали тыкать своими пиками в отверстия кибитки, но мы прикрылись хозяйкой с грудным ребенком на коленях и тем отвели от себя пики.
Когда рассвело, калмыки возобновили свои угрозы и снова призвали нас сдаться добровольно. Не смея доверять этим людям, мы просили позвать гелюнга Шарапа, который предыдущим вечером, как мы теперь понимали, знал, что мы в опасности, и намекал об этом. Шарап явился. Мы сказали, что никому не доверяем больше, чем ему, и хотели бы от него узнать, что этот бунт означает. «Вы не поверили мне вчера, - ответил жрец, - почему вы поверите, что я скажу вам теперь?» Мы ответили, что попросили позвать его, так как мы твердое уверены в его честности. Тогда жрец сказал, что Убаша со всеми калмыками бежал в Китай, что наш капитан уже захвачен, и что в рабство предназначают и нас.
Хотя сообщение казалось маловероятным, мы не могли сделать ничего, кроме как сдаться мятежникам. Прочие кибитки были уже нагружены на верблюдов, и они начали разбирать и нашу, когда мы вышли и, пав к ногам жреца, умоляли его защитить нас от остальных калмыков. Верный Шарап поднял нас с земли и попытался утешить. И когда другие попытались утащить нас силой, наш благодетель сказал им: «Послушайте, что я должен вам сказать! У этих людей есть одежда, хорошее оружие и лошади; разделите меж собою все, что у них есть, но оставьте мне самих этих людей. Я дам им пять баранов, и каждому по теплому тулупу, и уведу их в дальнюю часть пустыни, чтобы они могли оттуда вернуться обратно в свои дома. Подумайте, что некоторые из них покинули несчастных отцов и матерей, другие же оставили своих жен и детей!»
Остальные ему громко закричали: «Как мы можем их отпустить? Разве ты не знаешь приказа хана: „Каждый, кто возвращается, будь то русский или калмык, должен быть убит“?»
После этих слов жрец обхватил всех нас троих и сказал остальным: «Если вы будете их убивать, меня убейте первым! Пока я жив, им не должно причиняться вреда!»
Теперь остальные калмыки отступились, и, так как все уже были в пути, Шарап также сел на лошадь и велел нам следовать за ним. Мы втроем отправились; чтобы не потерять нашего спасителя, мы ухватились за хвост его лошади и последовали за ним с печальной радостью. Когда мы прошли некоторое число шагов, жрец огляделся и, заметив своего брата, гнавшего табун кобылиц, поскакал в его сторону. Немедленно подъехав к нему, он ударил его пару раз кнутом и сказал: «Как?! Похоже, ты вздумал доить свое стадо в Китае! Разве ты не видишь бедных людей, которые идут пешком? ты сделаешь благотворное дело, если дашь им для езды удобных лошадей». Брат без возражений дал нам трех лошадей. Положив им в рот, вместо удил, веревки, мы сели на них и поехали рядом с нашим жрецом.
Неподалеку от места прошлой ночевки мы заметили убитого казака, который был одним из наших товарищей, а теперь лежал на дороге с расколотой головой. Проникнутые этим зрелищем, мы спешились, прикрыли тело несчастного рогожей, которая лежала неподалеку, и поспешили к жрецу, чтобы не разделиться с ним.
На новом ночлеге жрец велел приготовить для меня и моих спутников пищу и попытался утешить нас ласковыми словами. «Что хорошего в вашей печали? Конечно, никто не может избегнуть своей судьбы, но пока я жив, бояться вам нечего». Ни еда, ни табак не доставили нам удовольствия. Жрец велел постелить нам возле своего ложа, но мы просто ворочались туда-сюда и не думали о сне. «Спите! оставьте свои заботы! пока я жив, ничего с вами не случится», - так говорил благородный жрец, даже не думая спать, чтобы с нами не могло случиться несчастья.
На следующее утро калмыки вновь отправились в путь, и мы втроем, как и прежде, держались возле нашего жреца. Вечером пришли послушник (гецул) и трое других калмыков, и хотели взять нас силой, чтобы доставить к хану, который опережал нас на два или три дня пути, однако наш защитник не позволил этого сделать, но пожелал, чтобы калмыки отправились к хану и возвратились с его приказом. Что касается нас, то мы были очень довольны, потому что у нас с переводчиком было при дворе хана несколько друзей, и мы могли рассчитывать на их поддержку.
Минуло шесть дней, а мы все продолжали непрерывный поход и уже достигли Яика, а гонцы так и не вернулись. Между тем я встретил знакомую старуху калмычку, которая была племянницей гелюнга и жила с матерью в соседней кибитке. Кроме того, раньше эта калмычка пасла со своим мужем скот моего прежнего господина, а когда муж ее бросил, вернулась к своим сородичам.
Вечером шестого дня наш благодетельный жрец отправил нас к этой знакомой со словами: «Идите туда, спросите себе мяса и каши и поешьте. Кроме голода, вам бояться больше нечего». Мы побоялись покинуть нашего благодетеля, и он велел принести еду к нему в кибитку. Наш страх, однако, был не без причины: в полночь в кибитку прокрались семь калмыков, чтобы нас утащить, но Шарап проснулся и сорвал их нападение.
На следующий день разнеслась весть, что гонцы вернулись и доставят нас к хану. Добрый жрец постарался увеличить нашу радость от этого известия своими по-прежнему обнадеживающими словами. Он отослал нас в кибитку своей родственницы, от чего мы даже сейчас отказывались, но нас, хотели мы того или нет, отвел туда один из его мальчиков-жрецов (манджи).
Итак, мы отправились в эту кибитку, где нам подали табака и еды. Когда трапеза была окончена, племянница сказала своей матери: «Скажи этим беднягам, что мы только что услышали». Мать нам на это сказала: «Поберегитесь идти к тем приехавшим калмыкам. Они просто притворяются, что прибыли от хана. Они хотят вас увезти и убить». Мы были полностью ошеломлены этим известием и вышли из кибитки, чтобы искать защиты у нашего благодетеля. Злодеи вскоре появились, со своими лживыми заявлениями, но были выпровожены.
После этого происшествия прошло несколько дней, и Эмба уже осталась у нас за спиной, когда, в то время как мы тянули наших нагруженных верблюдов, три калмыка неожиданно набросились на меня и переводчика, схватили под уздцы наших лошадей и на полном скаку увели нас. Меня захватили первым и повели далеко вглубь степи. Тащащиеся калмыки уже скрылись из глаз, когда я заметил на холме толпу людей, пеших и конных, к которой мы приближались. Вскоре я опознал в собравшейся толпе двух наших казаков, одного из которых изрубили на мелкие куски, второй же либо оказал слишком большое сопротивление, либо своим поведением навлек большее наказание - его привязали к хвосту дикой лошади и долго волочили, пока он не испустил дух, а потом также изрубили на куски. Во время этого кровавого зрелища мы въехали на холм. Меня столкнули с лошади и потащили вперед. Я был больше мертв, чем жив.
К счастью, в это время к нам подъехал именитый зайсанг (военачальник) наместника ханства со своим тушимелом (тайным советником). Первый из них меня знал, и он сказал злодеям: «Этот человек один из тех, кого хан требовал к себе. Немедленно отпустите его!» Другие возразили: «Хан его не требовал, и мы не отпустим, а убьем его». Несколько старых калмыков из этой толпы, однако, имели больше сострадания, чем остальные. «Какую выгоду, - говорили они, - принесет вам смерть этого человека? Насытьтесь кровью уже убитых, а этому позвольте идти».
Тушимел сказал этой дикой толпе: «Вы презрели приказ хана! Вы увидите, что из этого выйдет!» Эти слова подействовали так сильно, что меня подвели к тушимелу и передали ему, чтобы он мог делать со мной все что пожелает. В это время Бог знает откуда появился верный Шарап, влетев на полном скаку, отнял переводчика и повез его обратно.
Тушимел приказал мне сесть позади него и поспешил, чтобы нагнать ушедших вперед. Пройдя несколько верст, мы встретили одного гецула, который, едва увидав меня, попросил меня у тушимела. «У меня один брат, - сказал гецул, - этот человек будет вторым моим братом. Я попрошу об этом хана, когда наш поход окончится». Тушимел отдал меня гецулу и продолжил свой путь без нас.
Теперь, когда мы с гецулом были наедине, он объяснил мне, почему они убили двух казаков и хотели убить и меня. Я и переводчик знали этих двух казаков: с ними обращались не так хорошо, как с нами, и шли они пешком. Мы свиделись только в ночь перед нашим захватом. Один из них при встрече громко крикнул: «Здравствуйте, братья! Теперь нас четверо, и мы можем попытаться бежать на родину». Однако другой казак, которого мы потом увидели волочимым по земле, сказал своим товарищам: «Брат, давай не будем спешить! Давайте лучше дождемся удобного случая: изнасилим калмыцких баб, возьмем лучших лошадей и оружие, и вернемся с добычей». Калмык, о котором мы не думали, что он понимает по-русски, услышал эти слова и тайно передал своим сородичам [Разгневанный Михайлов называет этого доносчика калмыцкой собакой.]. Поэтому-то им понадобилась наша жизнь.
К вечеру мой новый благодетель взял меня в свою кибитку, показал мне свою старую семидесятилетнюю мать и своего брата, который женился несколько месяцев назад, и сказал им: «Я принял этого человека как брата». Мне он сказал: «Живи здесь, в кибитке нашей матери!» Через некоторое время он покинул нас, чтобы нагнать хана, который был впереди с вооруженными калмыками.
Брат был похож на гецула своими добродушием и мягкостью нрава, но его жена была весьма злобной. Ее муж проводил со стадом весь день. Когда он на некоторое время возвращался, то каждый раз спрашивал меня, доволен ли я и хорошо ли поел. Хотя со мной не обращались приветливо и я как следует не ел, я не смел жаловаться. Добрый Лосанг - так звали моего хозяина - не позволял мне нуждаться ни в чем, когда он оставался в кибитке надолго.
Таким образом я прожил некоторое время, когда честный гецул вернулся назад. Первые его словами мне были: «Как тебе здесь живется?» Я ответил: «Очень хорошо». Гецул, однако, спросил у соседей, как со мной обходились, и узнал правду. Гуцул сразу вызвал своего брата и сказал ему: «Твоя жена - скверное создание, но ты ее ничем не лучше, потому что не знаешь, как ее укротить. Я представил тебе этого человека как брата, но поскольку твоя баба относилась к нему столь плохо, я не хочу иметь с тобой ничего общего. Разделим же наше имущество».
Просьбы и заверения брата смягчили гецула, который затем препоручил мне свою старуху мать, а сам вернулся к хану. Лосанг был так зол на жену из-за того что она вызвала гнев его брата, что он выгнал ее и больше не хотел иметь с ней ничего общего. Но родственники последней донесли до него другие мысли, говоря ему: «В нынешних условиях люди должны искать друзей и спутников, но не бросать их». Эти слова оказали свое влияние, и брат гецула снова взял отвергнутую жену в свою кибитку.
В ежедневном движении через Киргизские степи, я провел с моим новым хозяином месяц. Скот был очень истощен, но непрерывные атаки киргизов вынуждали калмыков бежать в такой спешке, какая только возможна. Когда мы достигли реки Иргиз, все думали: «Теперь орда будет отдыхать, чтобы вступить с русскими в переговоры». Калмыки даже надеялись на скорое возвращение в Россию, как вдруг прошел слух, что оставшиеся по ту сторону Волги пришли в движение и, разрушив многие города, также бежали в Китай.
Говорили, будто князь Дондуков разорил Енотаевск и Чернояр и уже достиг Яика. Дербетовский улус сравнял с землей Дубовск, Царицын и Сарептинскую колонию. Яндык, дядя хана, обратил Астрахань в кучу пепла и подходит с богатой добычей. Ни одна станица на Волге не осталась нетронутой. Это ошеломляющее известие лишило нас всякой надежды на возвращение и ускорило поход. Я слишком оторопел, чтобы попытаться бежать. Я боялся попасть в руки к калмыцким ордам, идущим за нами, и поэтому остался где был.
Хотя для меня все было не так плохо, как вначале, но я был в плену и хотел вернуться в мое русское отечество. Так как я уже не опасался за свою жизнь, то иногда ходил вокруг, по соседству. В хуруле ламы я встретил двух моих товарищей по несчастью, которые были там рабами-прислужниками; у одного был выбит глаз.
Между тем зима кончилась и наступили приятные весенние дни. Но как только подошло прекрасное время года, оживилось мое желание вернуться к Волге. Мое стремление увеличило варварское обхождение со мной двух калмыков. В тот день я, как обычно, гнал перед собой стадо доверенных мне овец, а моя злая хозяйка на некотором расстоянии позади меня вела нагруженных верблюдов. В это время меня увидели двое калмыков, и один сказал другому: «Спорим, что я одним ударом плети собью этого раба с лошади?» Второй ответил: «Шутишь! ты, верно, не сможешь!» Первый не хотел хвастать понапрасну и задал мне такой мощный удар по лицу, что из глаз пошли искры. Другой тогда сказал: «Ты видишь, он не упал, но погоди, сейчас я его сброшу». С этими словами он поднял плеть и ударил меня по лицу так, что я потерял сознание [Михайлов пишет: «Боже, как мне тогда хотелось оказаться в овечьей шкуре».]. Оба калмыка ускакали, а хозяйка подошла ко мне и стала меня ругать: «Бездельник, почему ты не гонишь овец? Разве ты не видишь, что все уже на стоянке?» Я был так обозлен этой бранью, что, возможно, покончил бы с собой, будь у меня пистолет или нож. Я решил бежать, как бы худо мне ни пришлось.
Через десять дней пути мы уже были за рекой Тургай и думали там несколько месяцев отдохнуть, когда разнеслась весть о приближении русских. Поход был спешно возобновлен, и мы три дня должны были тащиться через ужасную пустыню, где вода была такой мутной, что даже скот едва мог ее пить. За этой страшной пустыней на нас напали киргизы, от которых мы спаслись с трудом. Это произошло в начале апреля, а через два дня я бежал.
(Продолжение следует)