По Волге: Астрахань. На бойком промысле
В. И. Немирович-Данченко. По Волге. (Очерки и впечатления летней поездки). - СПб., 1877. Другие отрывки: [ Царицын и Сарепта], [ Владимировка, Черный Яр, Енотаевск], [ Прибытие в Астрахань], [ «Бусурманская украйна»], [На бойком промысле], [ В царстве тузлука], [ Тюленьи выхода], [ Земля калмыцкая], [ На Калмыцком базаре].
Мертвые улицы. - Чем Бог благословляет астраханцев, или чиновник, одержимый мясами. - Отчего рыбы в Волге меньше стало
Сквозь грязные занавеси армянского трактира яркий луч солнца бил мне прямо в глаза, когда я проснулся. На часах было уже двенадцать, а к половине первого - назначено сбираться к П-ву, чтоб отправиться оттуда на противоположный берег Волги: осматривать выхода́ и промысловые заведения Орехова, Ананова и других…
Как и вчера, улицы пусты и пыльны. Жара неимоверная. В редком окне не опущено жалузи и не закрыты ставни… На дворе никого… Даже собаки не лают. Вытянули лапы вперед, положили между ними морды и, вполглаза, посматривают на вас, когда вы проходите мимо… Еще собаки счастливейшая часть населения в эту минуту. Они хотя в тени от солнца прячутся, а вот растянувшегося посереди улицы, в пыль, солдатика, из бессрочных, насквозь пропекает. Голый череп даже зарумянился, как корка пирога в печке у хорошей хозяйки. Нос почернел совсем… Думаю, не мертвый ли… Нет, похрапывает. Какая привычка нужна к этому жару, чтоб равнодушно спать себе в лютый полдень на припеке… У самого «Тифлиса», гостиницы, где я остановился на съедение блохам и армянам-половым, - бульвар, но какой жалкий, чахлый; листва вялая, блеклая… Впрочем, может быть, и не блеклая, да ее не видно. Вся она сплошь пылью покрыта. На всем этом однообразно серый колорит… В тени - если это можно назвать тенью, сидит, утирая пот, чиновник в форменном вицмундире и каких-то необычайных ситцевых, с разводами, шароварах. На платке изображен какой-то турок, обнимающий одалиску. Как ни ожесточенно трет он себе лицо этой одалиской - капля за каплей выступает на губчатых, словно разваренных, щеках и жирном подбородке.
- Тяжело-с! - ни с того ни с сего приветствует он меня.
- Что? - приостанавливаюсь я.
- Нет, я насчет природы!.. Самый египетский клима́т у нас… Особливо, ежели кого Господь Вседержитель мяса́ми благословил… Вот с одиннадцати часов все в палату иду, а дойти не могу…
- Скажите, как пройти тут на Кутум?..
- А вы приезжий?
- Да…
- Одни будете или семейные?
Удовлетворил я и этот вопрос…
- Что ж это вы сюда, по делу или для легкого воздуха? Из ваших краев все больше для легкого воздуха приезжают… У нас, я вам скажу, самая эта - край света. Потому - что дальше? калмык, перс этот… Ну, однако, у нас тоже двойные оклады и на службе положение особливое… Всем бы хорошо, да вот, как видите, мясами одержим…
- Да вы мне скажите, как пройти на Кутум?
- Ах, да, на Кутум, вы бы извозчика взяли… Ну, а что у вас, в Питере, как про нашу Астрахань полагают?
Едва отбился от словоохотливого толстяка… Впрочем, до самого дома П-ва мне только и встретились эти двое туземцев. Солдатик во всей своей неприкосновенности и чиновник, «благословенный мясами»… Всю остальную дорогу я сделал наугад. Шел, шел и дошел. Ни извозчиков, ни прохожих. Жизнь проклянешь, совсем мертвый город…
Астрахань. Рыбацкие суда на реке Кутуме. 1894
Едва отдышался в прохладных комнатах у П-ва. Там уже собрались кое-кто. Шел неизбежный разговор о рыбе. Вообще, в эту пору, куда ни заглянешь в Астрахани, везде - неизбежная рыба. Или она мозолит вам глаза, или обдает вас своим специфическим запахом, или нескончаемые толки о ней.
Теперь какой-то промышленник жаловался П-ву на то, что рыбы меньше стало.
- Господь обижать нас, ловцов, начал… Рыбки не посылает… Точно мы всю выловили… Совсем достатку нет.
- А зачем мелкоячейные невода держите…
- Как в старину, так и теперь…
- В старину-то ловцов наполовину против нынешнего было.
Действительно, следовало бы здесь установить известный размер для ячей неводов на крупную рыбу. При настоящих условиях рыболовство не может быть названо правильным. Мелкие породы расхищаются, и нарост попадает в слишком густую сеть. Принимая в соображение особенное развитие промыслов, которое, разумеется, не остановится на настоящих своих размерах, а пойдет дальше, местному комитету рыбных и тюленьих промыслов следовало бы как можно скорее предупредить истощение рыбных богатств на низовьях Волги… Еще больший вред приносят здесь так называемые распорные невода. Они пугают рыбу, и, с особенным размножением таких именно промысловых орудий у ловцов, рыба вся отвалила к устьям реки, оставив ильмени, поросшие камышом, где ей прежде самый вод был, где для икромета - лучшие места.
На дворе целая толпа калмыков расположилась в тени сараев.
- А эти у вас в качестве чего?.. - поинтересовался я.
- Тоже промышленники… Только не из доли, а наемные.
- Работники, значит.
- Да.
- Разве они и на рыбном промысле хороши?
- Первый сорт… Лучший работник - калмык. Хорошие работники и русские, особенно что с верховьев Волги приходят, но все же хуже калмыков. Потом нужно считать татар. Этих берем, если нет калмыков и русских, а всех сквернее - киргизы. Ленивый, слабосильный народ. Стой над ним, тогда он что-нибудь сделает, а то с места его не сдвинешь. Лень прежде них на свет родилась!.. Все это я вам говорю о речных промыслах. На морских ловлях в Каспии - самый надежный народ - русские. Неводчиков мы всегда стараемся русских ставить.
- Ну, а условия у вас каковы?
- Калмыков мы нанимаем в весеннюю путину, т. е. с марта по 15-е мая, и в жаркую путину, с 15-го июня по заморозки, за 27-30 р. каждый раз, всего, значит, в лето за 54-60 р. Сверх того идет им от хозяев харч, бахилы (то же слово и на Крайнем Севере), кожаны. Все это, разумеется, при распорных неводах. Ну, а свободные промышленники, которые у нас задатки берут и потом обязаны только нам товар свой рыбный продать, те в лето, пожалуй, и все 90 р. на брата заработают.
Чем и как ловят рыбу калмыки и киргизы
<…> Я скоро и сам имел возможность понять всю разницу между киргизами и калмыками. Во двор вошло несколько человек первых. Калмыки перед ними просто богатырями были. В плечах у последних - косая сажень, грудь колесом, склад тела атлетический, на темных силуэтах их так и обрисовываются выпуклины и изгибы мускулов, тогда как киргизы - хилы, слабы, ходят понурившись, грудь впалая, ноги колесом и худые, мускулов на тонких руках и не заметишь.
- Что же вы этим платите?
- Они на 15% получают менее калмыков, а сделают на 50% меньше. К тому же и плуты большие.
Потом уже другие мне рассказывали, что часто киргиз ухитряется наняться сразу к пяти хозяевам, получить с каждого задаток и «здорово живешь» убраться вовремя домой… Их очень не любят русские ловцы, относящиеся в то же время весьма благосклонно к калмыкам.
- Вольными артелями киргизы почти и не ловят ничего.
- А что вы называете вольною артелью?
- Красная рыба ловится у нас в море не от хозяев, не нанятыми рабочими. Рыбопромышленник, положим, устроил на берегу моря - выход - т. е. самый выход, лабаз, чанье и т. д. - все промысловое обзаведение, завел надзирателя, коренника, клеевщика, резальщика, солильщика, короче, полный штат рыбного дела. Купил он соли, посуды… 1-го июля, когда здесь начинается рыбный год, к нему являются местные ловцы, живущие около выхода. Тут ведь целые поселки стоят, преимущественно из выходцев - нижегородцев. Они условливаются с хозяином, по какой цене он будет принимать от них рыбу - на круглый год, т. е. до будущего 1-го июля. При этом хозяин раздает артелям или партиям, если они состоят из одного промышленника и нескольких наемных работников, задатки от 200 руб. до 1.000 руб. на лодку. Сверх денег они берут у хозяина в долг снасть, орудия промысла и т. д. Начинается лов. За всю упромышленную до 15-го февраля рыбу они получают наличные деньги, задаток же отрабатывается, «залавливается», с 15-го февраля. Билеты на морские участки, на право лова, берет тоже хозяин, и уже от себя дает их ловцам - даром. Вот это именно и называется у нас вольною артелью.
- Следовательно, существуют и наемные?
- На морских промыслах почти нет, а на речных, в свою очередь, очень мало вольных. На речные промыслы - на каждую лодку нанимают двух рабочих, в том числе хозяин лодки; за путину они получают 45-50 р. в путину весеннюю и жаркую, т. е. летнюю. Зимою самый лучший рабочий получает 25 р. за путину. Сверх этих ловцов нанимается кебень, или точильщик, исправляющий уды; он получает 15 р. за все лето. Кебенями служат бабы или мальчики. Случается, что на рыбный лов и бабы ездят. Чаще бабы только снасть тащут, получая от 23 до 24 рублей в лето. Средней руки хозяин на одной лодке заработает от 500 р. до 3.000 р. в морских ловах. В прошлом году в одну осень заработали хозяева по 2.000 р.
- А без задатков устроиться нельзя, т. е. совсем отделаться от зависимости?
- Какая же тут зависимость! он мне должен только сдать всю добычу по заранее условленной цене. Впрочем, кто не пьет - легко без задатка обойдется. Тогда он рыбу продает кому хочет… И, разумеется, берет дороже, хотя на очень незначительный процент. Так, например, на пуд икры разница между ценами у первых и последних на 50 к. только. К сожалению, теперь и калмыки пить начинают, а на что уж трезвый народ были… К тому же и прелести азартных игр познали… Но гораздо хуже пьянства и картежной игры разоряют нашего калмыка работника - его гелюнги… Эдакой прожженный народ, с одного вола семь шкур содрать сумеет. Болезнь калмыка влечет за собою вернейшее разорение его самого и обогащение гелюнга.
Пристань и верховые. - Живодновское судно. - Великомученичество воблы
Большая лодка уже ожидала нас у пристани. Как нарочно, на краю мертвого и безлюдного города - здесь, у воды, несмотря на пекло, толпились массы часто совершенно праздного люда. Кучами сидели на берегу, перебалтывались друг с другом, неопределенно поглядывая вдаль, или просто стали в тень, где хоть клочок ее был. Поминутно лодки с противоположного берега подвозили рабочих, или здешние отчаливали туда. Несколько пьяных путалось… Но эта жизнь была похожа на оазис в мертвой пустыне. Немножко подальше от берега и в сторону все так же недвижно. Не шелохнется струя в остеклевшей реке, не дрогнет застоявшееся у берега судно, не шевельнется никто на его палубе. Все тихо, все точно заснуло. Раз только на палубе грязноватой морской шкунки показалась какая-то красавица в алом канаусе. На одно мгновение прозвенели подвешенные к ее головному и шейному убору монеты, и снова - никого… До одури делается скучно!.. И опять уйдешь скорее на пристань. Там хоть лицо человеческое увидишь.
- Эй ты, верховой! - слышится в стороне на пристани.
- Я тебя за «верхового» так вздую…
- Ладно, не своими ли боками?
- А ты не ругайся!..
- Что это еще за ругательство - верховой? - спрашиваю я у своего спутника.
- Да каспийцы терпеть не могут верховых, т. е. рабочих, пришедших с верху, из волжских губерний. Назвать каспийца верховым - значит кровно обидеть его. Он никогда не оставит этого без равносильной ругани. Верховые рабочие - трусы на море, ну и обойтись на промысле ни с чем не умеют, отсюда понятно пренебрежение к ним со стороны приморского населения. У верховых и энергии нет в такой степени, в какой она развита у самого завалящегося каспийца.
- Да ведь некоторые прикаспийские села из верховых же нижегородцев составились.
- То было во времена оны, когда по всей Волге единственным правом «сарынь на кичку» оказывалось. Тогда и народ иной был, а теперь одряб, опустился…
Река вся так и сверкала солнечными бликами. Астрахань мало-помалу отходила от нас. Пароходы, суда, лодки сливались в одно пестрое марево, по мере того, как перед нами вырастали массы факторий (не знаю, как и назвать их иначе), загромоздившие противоположный берег… На сером фоне его выделялись все отчетливее и отчетливее сотни промысловых судов. Некоторые из них только что разгрузились, нужно назад, да заштилело и сиди тут, ожидая у моря погоды. Мимо то и дело проскакивали, суетливо фыркая и попыхивая дымком, буксирные пароходы с массами пестрых барж. Одни кверху тащились, другие ползли вниз к Бирючьей косе и еще дальше. Вот пробежал пароходик «Проворный». Весь с кулачок, а семь громадных карапузых посудин за собою волочет…
Удивительно, какие каменные лица у наших гребцов-калмыков. Ни один мускул на них не шелохнется. Слышно только, как хрипят груди. Ни песни, ни шутки. Губы сжаты, в глазах какое-то недоумение, точно раз когда-то они удивились, да так на всю жизнь и остолбенели… Я пробовал и заговаривать - ничего, только промычит про себя, или головою кивает. Больше не дождешься… Вон несколько кусовых лодок в стороне; зачем сюда попали эти чисто морские промысловые суда? Одну мы обогнали даже. Сажен коло четырех в длину, на палубе масса бочонков с чем-то. На двух мачтах бессильно повисли и не шелохнутся флаги… Около кусовой, точно дети, замерли на воде подчалки…
- Кусовичи наши - первые мореходы! Это самое лучшее рыболовное судно!..
- А завести его дорого ли стоит?
- Смотря какое… Рублей четыреста нужно истратить. Да и хорошая же лодка. На ней вся ватага. Тут и харч хранится, и целые груды крючковой самоловки, снасти сложены и ставные сети есть. Подчалки работают, рыбу ловят, а кусовое стоит себе. Вечером съедутся подчалки - народ на кусовую. Распластывают рыбу, солят ее, икру обрабатывают… Тут и сети дубят, и крючки точат. Короче, это полное заведение. Кусовая с подчалками - ни в чем и ни в ком не нуждаются. Другие с моря везут рыбу в выхода или ватаги, чтоб приготовить ее, а тут все на месте есть.
Вон беспалубная, тупоносая, широкодонная рыбница. Что за неуклюжее создание! Точно какая-нибудь замоскворецкая купчиха средней руки, раздобревшая на белом хлебе да на квасах своих до того, что сам Кит Китыч Брусков обходит ее, чтоб как-нибудь ненароком не растрясти «экую махину».
- Потому растрясешь - тут ей и конец. Тут у ей и дух вон, дама она сырая, полная, долго ли до греха!..
Миновал и ее…
- Хотите пристать к очень интересному судну нашего ловецкого флота?
- К какому это?
- К живодновскому.
Это та же кусовая лодка только беспалубная.
- Эй, братцы, можно к вам?..
- Ради гостям… Войдите…
Кое-как взобрались на нее. Смотрю, посредине громадный чан, у бизань-мачты насосы, для переливки воды в чан…
- Что это за чан такой?
- А для воблы… Мы крючья воблой живой наживляем. Так воблу в чану и держим; тысяч по шести штук бывает. Насосы, что у бизань-мачты, новую воду в чан проводят; а со дна чана сквозь борт судна кожаный рукав пропущен - через него старая, испорченная вода уходит. Вобле-то и хорошо.
- Хорошо! - засмеялся мой спутник, - вы спросите у них, что они с воблой-то делают.
- Известная вобла - рыбка живучая.
- То-то живучая… Они ее живою насаживают на крюк и бросают в воду. Когда снасть вынута, воблу снимают с крюка и опять в чан кидают. Там она оживает. Ее в следующий день опять на крюк. Так по нескольку раз повторяют… Действительно, живучая рыбка.
- Экое зверство!
- Промышленникам некогда заниматься такими рассуждениями. Новой воблы не достанешь. Не бросать же промысла из-за этого!
Живодновские суда идут обыкновенно на юг и становятся на большой глубине. На палубе у них все обзаведение. Как и кусовая лодка, живодновское судно представляет собою полную ватагу.
- Вобле что! вобле - с полгоря, а вот нам, промышленникам, иной раз и хуже бывает.
- А что?
- А стоножка эта самая больно обижать начала.
- Опять ее много стало?
- Страсть Господня! Мы, - обратился он ко мне, - у дербентских берегов свой лов производили. Опустим снасть в воду: простоит она там денек, вытащим - смотрим, несколько белуг сплошь стоножка поела. Только одни мешки от рыбины болтаются, а мясо все сплошь сожрано… Это ли еще не анафема. А и зверь-то малый!..
- Только у Дербента и водится стоножка?
- Какое! по всему Каспийскому поморью сколько хошь ее!..
- Тоже и на воблу часто чума нападает. Ты ее сколько ни наживляешь - все одно, жива, диву иной раз дашься. А то еще и на крюк не сажали - цела рыбка, смотришь - вся поколела до одной… Ну - опять бросай промысел, коли залишней нет, иди за воблой!.. Тоже и нам не сладко!
Какой крупный народ эти рыболовы; точно на диво сколочены из железа да из дубового леса. Правда, и нескладны уж очень. Да и к чему им склад? На свое дело ловки - и довольно. Подходящих к этому типу ловцов можно найти в Коле между мурманскими промышленниками, да и в северном Урале около Павды и Растеса между кедровниками-охотниками. Простодушные лица, добрые серые, вдумчивые глаза, свалявшиеся войлоком бороды, голая грудь вся внаружу, сильная, выпуклая… На промысле эти люди - золото.
- Тут нам скучно, в Астрахани вашей.
- Так ли, поди пьете на убой? - усумнился кто-то.
- Что ж, что пьем? Оттого и пьем, что тоска. Дела нет. В море уйдешь - благодать… Рыбку ловишь, по зорям снасти выметываешь, поднимается непогодь - в щель какую-нибудь лезешь, либо от ветра «на уру» посередь моря отстаиваешься… В снастях свищет, судно скрипит да покряхтывает, что живой человек. И боязно, и весело… Потому за свою душу стоишь… А тут у вас что - спи себе да пьянствуй… Негоже рыболову к вам приходить. У вас и девки-то ноне все к верховым ловцам льнут… Те им с верху, известно, разную дрянь тащут - лент там, позументов… Совсем Астрахань ваша опостылела. Вот сдадим только рыбку - и домой восвояси.
Баржа с рыбой. - Бабы в штанах. - Как складывают рыбу. - В чем состоит интерес бабы промышленницы. - С Богом супротивница
- Прежде чем выйдем на берег, не хотите ли посмотреть погрузку рыбы в баржу?
Мы взошли на это громадное буксирное судно, и первое, что меня поразило на палубе - бабы в штанах.
- Это что такое?
- Где?.. - П*, очевидно, не понимал моего изумления.
- Да вон… эти женщины…
- А! - и он расхохотался. - Приезжие прежде всего на этом останавливаются. Действительно, и ново и оригинально для вас. Это - здешние работницы.
На палубе штабелями были уложены чрезвычайно плотно лещ и сазан, правильными слоями, одна за другую бочка́ми вниз - «ребром», как называют здесь; бабы в холщовых рубахах и холщовых штанах (рубаха видна только по пояс) голыми пятками придавливают массу сушеной рыбы, чтобы она занимала как можно менее места, или просто сидят на рыбе, поджав под себя ноги калачиком. Волосы подобраны; есть и красивые лица. Будь это не грязный холст, можно было бы подумать, что видишь перед собою парижских дебардерок из Opera comique. Формы тела обрисовывались весьма пластично и рельефно, потому что многие нарочно на этой жаре обливаются водою. Вполне достигается таким образом на астраханских рыболовных промыслах задача современной моды - насколько возможно откровеннее обрисовать линии и выпуклости грешного женского тела. Я несколько сконфузился, а бабы ничего. Даже посмеиваются.
- Аль таких не видали? - задирает одна.
- У нас просто, начистоту дело! - отзывается другая.
Болтают точно сороки, до одури доведут хоть кого.
И как ловко распоряжаются с укладкой! Слои рыбы вырастают быстро перед вашими глазами. Одна швыряет рыбу из кучи, другая втискивает ее в промежутки нижнего слоя сухого сазана или леща. Запах от рыбы - не совсем неприятный, когда к нему привыкнешь. Рыба оказывалась очень крупной.
- У нас так и приноравливают, чтобы в одном месте уложена была рыба подходящего размера. Меряют даже для этого. Оттого и штабели выходят такие правильные. Не считая поштучно, можно определить, сколько суши в той или другой кучке.
- Что это за сушь?
- А сушеный лапыш, сазан, судак и т. д., если они просолены сверх того - оттого на них и слои соли.
- У вас как рыба меряется - от конца носа до конца хвоста?
- Нет, тут есть своя особенность. Мы ее берем от полглаза по конец пера.
- На каждую баржу, по-видимому, складывается разная рыба, а не то чтобы на одно судно лещ, на другое сазан и т. д.?
- Разная. Вот на этой, вы видите, и лапыш, и судак, и лещ… Даже постоянно бывает так, что в трюм какой-нибудь совершенно иной товар нагружен, и тут же, разумеется, только приняты предосторожности - белуга, севрюга соленая…
Попробовал я взять сухой судак в руки - крепок как дерево.
- Посмотрите-ка под верхнее перо - есть соль?
- И много даже.
- Значит доброкачественного приготовления рыба.
Складывать рыбу столбами, штабелями называется - складывать корнем.
Работники рыбного промысла
- У нас на все своя наука, - вмешалась в разговор бойкая, голубоглазая астраханка с удивительными округлостями торса. - Теперича коли сушь - мы ее по брюху режем, а малосольного судака, который в сушку не идет, режем по спине.
- Чем же это объясняется?
- Да так отцы наши делали, так и мы, свычай у нас, у глупых баб такой.
- Разве и вы на промыслах работаете тоже?
- Слава Богу - руки есть, отчего не робить - робим… Другая за двух мужиков постоит еще. Мы на мужнины хлеба - не лакомы, сами в дом носим… Это верховские бабы только хороводничать да гулять умеют. Красный плат на себя наденет да и величается, а деньгу нажить ей никак не возможно. Разве за грибами в лес пойдет, да на семитку в день наробит. У нас другой свычай здесь. С испокон веку баба на промысел ходит, с мужиком на работе дружит. Бывают эмбенские бабы, что и в море промышлять охочи… Только возьми.
- И берут?
- Для ча не брать… Три бабы за двух мужиков потрафить могут, а платят ей за полмужика…
- Так ведь это невыгодно…
- Мы свой антирец тоже имеем.
Громоздкая и бойкая астраханка, видно, тоже городской цивилизации понюхала.
Обед рабочих на промысле
- В чем же интерес этот?
- А от мужиков презентики идут. - И расхохоталась.
Расхохотались и остальные, да так откровенно, что одна от полноты души даже икнула на весь этот простор.
- Ишь, у Матрены нутро-то, должно, с Митькиных угощений так себя оказывает.
- Ладно… Тебе от Семена, видно, мало подарков-то идет, что других обзавидовала…
- Брысь!.. У меня Семен во! - и «дама» в штанах плюнула.
- То-то… Аль позабыла, как он тебя хлебом ржаным да солью-владимиркой одаривал…
Главное, все начистоту. Сейчас видишь, что насчет прописной морали здесь очень слабо и «Митькины угощения» действуют в полной силе.
- Ты не смотри на нас, - советовала одна. - Мы бойкие. Что рыба в тепло.
- Зимой погляди рыбку. В холодной воде-то она смирная-смирная, а как жарка́я пора придет - и сазан, на что уж глуп, разгуляется…
- Бойка рыбка в тепло-то… Бойка…
- Наша баба что с Богом супротивница, всякого охаживает.
- Это еще что за термин, «с Богом супротивница»? - обратился я к П*.
- Новые шкуны строются у нас, от ветра ходят 3½ румба; их и назвали так.
Астрахань. Резка и посол рыбы
Полиция из лекоковской оперетки и оффенбаховские революционеры
Между рабочими и промышленниками постоянно встречаются калмыки, ногаи, киргизы. Между бабами, работающими на пристанях, в выходах, на баржах - нет ни одной русской. Все это астраханские казачки или бабы из окрестных селений. Здесь они кормятся, даже многочисленные семьи свои содержат на бойком развале промыслового обихода. Между ними находят себе занятие и чуть не восьмилетние девочки, хотя подростков тут, говоря вообще, очень немного. Мать работает - а молодому поколению и дома по горло найдется дела.
Наконец по сходням вышли на берег. Какая тут масса народа: те же бабы в штанах, промышленники - некоторые точно в гвардии его патагонского величества состоят. Саженные, с на диво сколоченными лапищами. Эдакий ежели зашибет, беда. В толпе, ради вчерашнего праздника, и пьяные путаются.
- Чиво толкаешси… Чиво на человека лезешь… - визжит сбитая с ног баба.
- Да разве ты человек… Баба!.. - оправдывается пьяный. - Что, штаны надела, так и человеком стала?
- Али глаза в кабаке-то пропил… Дья-вол!.. Ну и народ… Черта слопает да лешаком закусит и не поперхнется.
- Давако-сь я тебя слопаю.
- Ешь тебя чума… Отвяжись!
- Что, бабочка, аль трогают? - ввязывается случайно попавшая на этот берег полиция.
- А ты чего зенки-то таращишь? Бери его, ежели пьяный.
- Ах и какая же ты бабочка строгая… Ужели ж в часть…
- Бесстыжая твоя рожа… Для порядка-то ведь вас держат на сем свете.
- Это ты, бабочка, верно, для порядку.
- Фараон, одно слово!
- А не желаете ли в лодочке на казенную фатеру прокатиться?
- Ладно, у меня и своя есть, проваливай.
- А позвольте узнать, где проживать изволите, местожительство твое! - вдруг принимает официальный тон полиция.
- Не пужай, - зевает баба на всю пристань, - не пужлива я! У меня у самой муж-то в сотских был три года.
- Нну! - радостно изумляется городовой.
- Три, верно.
- Ежель супруг твой три года при полице - так ступай!.. Только смотри!..
- А ты здесь бунтовать не смей! - оказывает он свою власть по отношению к пьяному.
- Я-то?
- Ты самый, потому вашего брата за бунтовство, знаешь куда?
- Врешь. Я здесь завсегда бунтовать могу. Потому я бунтую по распределению. Пять ден я у хозяина роблю - а два бунтую.
- А за это вас в сибирку прячут.
- Ладно… Ты что, рыбница дырявая, бестолочь сыплешь… В сибирку, чего таково в сибирку? Какой мой бунт?.. Ну?.. Я бунтую в аккурате, на тридцать копеек выпил и бунтую… коли бы я платье пропил, либо у кого стянул что, да в кабак, ну тогда ты меня за бунты бери - твое счастье!.. А то бунт… У меня, брат, и всего бунту на тридцать копеек было!..
ПРОДОЛЖЕНИЕДругие тексты об Астрахани:
• Ф. С. Гёбель. Обзор путешествия профессора Гебеля в степи Южной России в 1834 году;
• Ф. А. Бюлер. Кочующие и оседло живущие в Астраханской губернии инородцы;
• А. В. Терещенко. Астрахань;
• И. С. Аксаков. Письма к родным;
• А. Н. Харузин. Степные очерки (Киргизская Букеевская орда).
Мертвые улицы. - Чем Бог благословляет астраханцев, или чиновник, одержимый мясами. - Отчего рыбы в Волге меньше стало
Сквозь грязные занавеси армянского трактира яркий луч солнца бил мне прямо в глаза, когда я проснулся. На часах было уже двенадцать, а к половине первого - назначено сбираться к П-ву, чтоб отправиться оттуда на противоположный берег Волги: осматривать выхода́ и промысловые заведения Орехова, Ананова и других…
Как и вчера, улицы пусты и пыльны. Жара неимоверная. В редком окне не опущено жалузи и не закрыты ставни… На дворе никого… Даже собаки не лают. Вытянули лапы вперед, положили между ними морды и, вполглаза, посматривают на вас, когда вы проходите мимо… Еще собаки счастливейшая часть населения в эту минуту. Они хотя в тени от солнца прячутся, а вот растянувшегося посереди улицы, в пыль, солдатика, из бессрочных, насквозь пропекает. Голый череп даже зарумянился, как корка пирога в печке у хорошей хозяйки. Нос почернел совсем… Думаю, не мертвый ли… Нет, похрапывает. Какая привычка нужна к этому жару, чтоб равнодушно спать себе в лютый полдень на припеке… У самого «Тифлиса», гостиницы, где я остановился на съедение блохам и армянам-половым, - бульвар, но какой жалкий, чахлый; листва вялая, блеклая… Впрочем, может быть, и не блеклая, да ее не видно. Вся она сплошь пылью покрыта. На всем этом однообразно серый колорит… В тени - если это можно назвать тенью, сидит, утирая пот, чиновник в форменном вицмундире и каких-то необычайных ситцевых, с разводами, шароварах. На платке изображен какой-то турок, обнимающий одалиску. Как ни ожесточенно трет он себе лицо этой одалиской - капля за каплей выступает на губчатых, словно разваренных, щеках и жирном подбородке.
- Тяжело-с! - ни с того ни с сего приветствует он меня.
- Что? - приостанавливаюсь я.
- Нет, я насчет природы!.. Самый египетский клима́т у нас… Особливо, ежели кого Господь Вседержитель мяса́ми благословил… Вот с одиннадцати часов все в палату иду, а дойти не могу…
- Скажите, как пройти тут на Кутум?..
- А вы приезжий?
- Да…
- Одни будете или семейные?
Удовлетворил я и этот вопрос…
- Что ж это вы сюда, по делу или для легкого воздуха? Из ваших краев все больше для легкого воздуха приезжают… У нас, я вам скажу, самая эта - край света. Потому - что дальше? калмык, перс этот… Ну, однако, у нас тоже двойные оклады и на службе положение особливое… Всем бы хорошо, да вот, как видите, мясами одержим…
- Да вы мне скажите, как пройти на Кутум?
- Ах, да, на Кутум, вы бы извозчика взяли… Ну, а что у вас, в Питере, как про нашу Астрахань полагают?
Едва отбился от словоохотливого толстяка… Впрочем, до самого дома П-ва мне только и встретились эти двое туземцев. Солдатик во всей своей неприкосновенности и чиновник, «благословенный мясами»… Всю остальную дорогу я сделал наугад. Шел, шел и дошел. Ни извозчиков, ни прохожих. Жизнь проклянешь, совсем мертвый город…
Астрахань. Рыбацкие суда на реке Кутуме. 1894
Едва отдышался в прохладных комнатах у П-ва. Там уже собрались кое-кто. Шел неизбежный разговор о рыбе. Вообще, в эту пору, куда ни заглянешь в Астрахани, везде - неизбежная рыба. Или она мозолит вам глаза, или обдает вас своим специфическим запахом, или нескончаемые толки о ней.
Теперь какой-то промышленник жаловался П-ву на то, что рыбы меньше стало.
- Господь обижать нас, ловцов, начал… Рыбки не посылает… Точно мы всю выловили… Совсем достатку нет.
- А зачем мелкоячейные невода держите…
- Как в старину, так и теперь…
- В старину-то ловцов наполовину против нынешнего было.
Действительно, следовало бы здесь установить известный размер для ячей неводов на крупную рыбу. При настоящих условиях рыболовство не может быть названо правильным. Мелкие породы расхищаются, и нарост попадает в слишком густую сеть. Принимая в соображение особенное развитие промыслов, которое, разумеется, не остановится на настоящих своих размерах, а пойдет дальше, местному комитету рыбных и тюленьих промыслов следовало бы как можно скорее предупредить истощение рыбных богатств на низовьях Волги… Еще больший вред приносят здесь так называемые распорные невода. Они пугают рыбу, и, с особенным размножением таких именно промысловых орудий у ловцов, рыба вся отвалила к устьям реки, оставив ильмени, поросшие камышом, где ей прежде самый вод был, где для икромета - лучшие места.
На дворе целая толпа калмыков расположилась в тени сараев.
- А эти у вас в качестве чего?.. - поинтересовался я.
- Тоже промышленники… Только не из доли, а наемные.
- Работники, значит.
- Да.
- Разве они и на рыбном промысле хороши?
- Первый сорт… Лучший работник - калмык. Хорошие работники и русские, особенно что с верховьев Волги приходят, но все же хуже калмыков. Потом нужно считать татар. Этих берем, если нет калмыков и русских, а всех сквернее - киргизы. Ленивый, слабосильный народ. Стой над ним, тогда он что-нибудь сделает, а то с места его не сдвинешь. Лень прежде них на свет родилась!.. Все это я вам говорю о речных промыслах. На морских ловлях в Каспии - самый надежный народ - русские. Неводчиков мы всегда стараемся русских ставить.
- Ну, а условия у вас каковы?
- Калмыков мы нанимаем в весеннюю путину, т. е. с марта по 15-е мая, и в жаркую путину, с 15-го июня по заморозки, за 27-30 р. каждый раз, всего, значит, в лето за 54-60 р. Сверх того идет им от хозяев харч, бахилы (то же слово и на Крайнем Севере), кожаны. Все это, разумеется, при распорных неводах. Ну, а свободные промышленники, которые у нас задатки берут и потом обязаны только нам товар свой рыбный продать, те в лето, пожалуй, и все 90 р. на брата заработают.
Чем и как ловят рыбу калмыки и киргизы
<…> Я скоро и сам имел возможность понять всю разницу между киргизами и калмыками. Во двор вошло несколько человек первых. Калмыки перед ними просто богатырями были. В плечах у последних - косая сажень, грудь колесом, склад тела атлетический, на темных силуэтах их так и обрисовываются выпуклины и изгибы мускулов, тогда как киргизы - хилы, слабы, ходят понурившись, грудь впалая, ноги колесом и худые, мускулов на тонких руках и не заметишь.
- Что же вы этим платите?
- Они на 15% получают менее калмыков, а сделают на 50% меньше. К тому же и плуты большие.
Потом уже другие мне рассказывали, что часто киргиз ухитряется наняться сразу к пяти хозяевам, получить с каждого задаток и «здорово живешь» убраться вовремя домой… Их очень не любят русские ловцы, относящиеся в то же время весьма благосклонно к калмыкам.
- Вольными артелями киргизы почти и не ловят ничего.
- А что вы называете вольною артелью?
- Красная рыба ловится у нас в море не от хозяев, не нанятыми рабочими. Рыбопромышленник, положим, устроил на берегу моря - выход - т. е. самый выход, лабаз, чанье и т. д. - все промысловое обзаведение, завел надзирателя, коренника, клеевщика, резальщика, солильщика, короче, полный штат рыбного дела. Купил он соли, посуды… 1-го июля, когда здесь начинается рыбный год, к нему являются местные ловцы, живущие около выхода. Тут ведь целые поселки стоят, преимущественно из выходцев - нижегородцев. Они условливаются с хозяином, по какой цене он будет принимать от них рыбу - на круглый год, т. е. до будущего 1-го июля. При этом хозяин раздает артелям или партиям, если они состоят из одного промышленника и нескольких наемных работников, задатки от 200 руб. до 1.000 руб. на лодку. Сверх денег они берут у хозяина в долг снасть, орудия промысла и т. д. Начинается лов. За всю упромышленную до 15-го февраля рыбу они получают наличные деньги, задаток же отрабатывается, «залавливается», с 15-го февраля. Билеты на морские участки, на право лова, берет тоже хозяин, и уже от себя дает их ловцам - даром. Вот это именно и называется у нас вольною артелью.
- Следовательно, существуют и наемные?
- На морских промыслах почти нет, а на речных, в свою очередь, очень мало вольных. На речные промыслы - на каждую лодку нанимают двух рабочих, в том числе хозяин лодки; за путину они получают 45-50 р. в путину весеннюю и жаркую, т. е. летнюю. Зимою самый лучший рабочий получает 25 р. за путину. Сверх этих ловцов нанимается кебень, или точильщик, исправляющий уды; он получает 15 р. за все лето. Кебенями служат бабы или мальчики. Случается, что на рыбный лов и бабы ездят. Чаще бабы только снасть тащут, получая от 23 до 24 рублей в лето. Средней руки хозяин на одной лодке заработает от 500 р. до 3.000 р. в морских ловах. В прошлом году в одну осень заработали хозяева по 2.000 р.
- А без задатков устроиться нельзя, т. е. совсем отделаться от зависимости?
- Какая же тут зависимость! он мне должен только сдать всю добычу по заранее условленной цене. Впрочем, кто не пьет - легко без задатка обойдется. Тогда он рыбу продает кому хочет… И, разумеется, берет дороже, хотя на очень незначительный процент. Так, например, на пуд икры разница между ценами у первых и последних на 50 к. только. К сожалению, теперь и калмыки пить начинают, а на что уж трезвый народ были… К тому же и прелести азартных игр познали… Но гораздо хуже пьянства и картежной игры разоряют нашего калмыка работника - его гелюнги… Эдакой прожженный народ, с одного вола семь шкур содрать сумеет. Болезнь калмыка влечет за собою вернейшее разорение его самого и обогащение гелюнга.
Пристань и верховые. - Живодновское судно. - Великомученичество воблы
Большая лодка уже ожидала нас у пристани. Как нарочно, на краю мертвого и безлюдного города - здесь, у воды, несмотря на пекло, толпились массы часто совершенно праздного люда. Кучами сидели на берегу, перебалтывались друг с другом, неопределенно поглядывая вдаль, или просто стали в тень, где хоть клочок ее был. Поминутно лодки с противоположного берега подвозили рабочих, или здешние отчаливали туда. Несколько пьяных путалось… Но эта жизнь была похожа на оазис в мертвой пустыне. Немножко подальше от берега и в сторону все так же недвижно. Не шелохнется струя в остеклевшей реке, не дрогнет застоявшееся у берега судно, не шевельнется никто на его палубе. Все тихо, все точно заснуло. Раз только на палубе грязноватой морской шкунки показалась какая-то красавица в алом канаусе. На одно мгновение прозвенели подвешенные к ее головному и шейному убору монеты, и снова - никого… До одури делается скучно!.. И опять уйдешь скорее на пристань. Там хоть лицо человеческое увидишь.
- Эй ты, верховой! - слышится в стороне на пристани.
- Я тебя за «верхового» так вздую…
- Ладно, не своими ли боками?
- А ты не ругайся!..
- Что это еще за ругательство - верховой? - спрашиваю я у своего спутника.
- Да каспийцы терпеть не могут верховых, т. е. рабочих, пришедших с верху, из волжских губерний. Назвать каспийца верховым - значит кровно обидеть его. Он никогда не оставит этого без равносильной ругани. Верховые рабочие - трусы на море, ну и обойтись на промысле ни с чем не умеют, отсюда понятно пренебрежение к ним со стороны приморского населения. У верховых и энергии нет в такой степени, в какой она развита у самого завалящегося каспийца.
- Да ведь некоторые прикаспийские села из верховых же нижегородцев составились.
- То было во времена оны, когда по всей Волге единственным правом «сарынь на кичку» оказывалось. Тогда и народ иной был, а теперь одряб, опустился…
Река вся так и сверкала солнечными бликами. Астрахань мало-помалу отходила от нас. Пароходы, суда, лодки сливались в одно пестрое марево, по мере того, как перед нами вырастали массы факторий (не знаю, как и назвать их иначе), загромоздившие противоположный берег… На сером фоне его выделялись все отчетливее и отчетливее сотни промысловых судов. Некоторые из них только что разгрузились, нужно назад, да заштилело и сиди тут, ожидая у моря погоды. Мимо то и дело проскакивали, суетливо фыркая и попыхивая дымком, буксирные пароходы с массами пестрых барж. Одни кверху тащились, другие ползли вниз к Бирючьей косе и еще дальше. Вот пробежал пароходик «Проворный». Весь с кулачок, а семь громадных карапузых посудин за собою волочет…
Удивительно, какие каменные лица у наших гребцов-калмыков. Ни один мускул на них не шелохнется. Слышно только, как хрипят груди. Ни песни, ни шутки. Губы сжаты, в глазах какое-то недоумение, точно раз когда-то они удивились, да так на всю жизнь и остолбенели… Я пробовал и заговаривать - ничего, только промычит про себя, или головою кивает. Больше не дождешься… Вон несколько кусовых лодок в стороне; зачем сюда попали эти чисто морские промысловые суда? Одну мы обогнали даже. Сажен коло четырех в длину, на палубе масса бочонков с чем-то. На двух мачтах бессильно повисли и не шелохнутся флаги… Около кусовой, точно дети, замерли на воде подчалки…
- Кусовичи наши - первые мореходы! Это самое лучшее рыболовное судно!..
- А завести его дорого ли стоит?
- Смотря какое… Рублей четыреста нужно истратить. Да и хорошая же лодка. На ней вся ватага. Тут и харч хранится, и целые груды крючковой самоловки, снасти сложены и ставные сети есть. Подчалки работают, рыбу ловят, а кусовое стоит себе. Вечером съедутся подчалки - народ на кусовую. Распластывают рыбу, солят ее, икру обрабатывают… Тут и сети дубят, и крючки точат. Короче, это полное заведение. Кусовая с подчалками - ни в чем и ни в ком не нуждаются. Другие с моря везут рыбу в выхода или ватаги, чтоб приготовить ее, а тут все на месте есть.
Вон беспалубная, тупоносая, широкодонная рыбница. Что за неуклюжее создание! Точно какая-нибудь замоскворецкая купчиха средней руки, раздобревшая на белом хлебе да на квасах своих до того, что сам Кит Китыч Брусков обходит ее, чтоб как-нибудь ненароком не растрясти «экую махину».
- Потому растрясешь - тут ей и конец. Тут у ей и дух вон, дама она сырая, полная, долго ли до греха!..
Миновал и ее…
- Хотите пристать к очень интересному судну нашего ловецкого флота?
- К какому это?
- К живодновскому.
Это та же кусовая лодка только беспалубная.
- Эй, братцы, можно к вам?..
- Ради гостям… Войдите…
Кое-как взобрались на нее. Смотрю, посредине громадный чан, у бизань-мачты насосы, для переливки воды в чан…
- Что это за чан такой?
- А для воблы… Мы крючья воблой живой наживляем. Так воблу в чану и держим; тысяч по шести штук бывает. Насосы, что у бизань-мачты, новую воду в чан проводят; а со дна чана сквозь борт судна кожаный рукав пропущен - через него старая, испорченная вода уходит. Вобле-то и хорошо.
- Хорошо! - засмеялся мой спутник, - вы спросите у них, что они с воблой-то делают.
- Известная вобла - рыбка живучая.
- То-то живучая… Они ее живою насаживают на крюк и бросают в воду. Когда снасть вынута, воблу снимают с крюка и опять в чан кидают. Там она оживает. Ее в следующий день опять на крюк. Так по нескольку раз повторяют… Действительно, живучая рыбка.
- Экое зверство!
- Промышленникам некогда заниматься такими рассуждениями. Новой воблы не достанешь. Не бросать же промысла из-за этого!
Живодновские суда идут обыкновенно на юг и становятся на большой глубине. На палубе у них все обзаведение. Как и кусовая лодка, живодновское судно представляет собою полную ватагу.
- Вобле что! вобле - с полгоря, а вот нам, промышленникам, иной раз и хуже бывает.
- А что?
- А стоножка эта самая больно обижать начала.
- Опять ее много стало?
- Страсть Господня! Мы, - обратился он ко мне, - у дербентских берегов свой лов производили. Опустим снасть в воду: простоит она там денек, вытащим - смотрим, несколько белуг сплошь стоножка поела. Только одни мешки от рыбины болтаются, а мясо все сплошь сожрано… Это ли еще не анафема. А и зверь-то малый!..
- Только у Дербента и водится стоножка?
- Какое! по всему Каспийскому поморью сколько хошь ее!..
- Тоже и на воблу часто чума нападает. Ты ее сколько ни наживляешь - все одно, жива, диву иной раз дашься. А то еще и на крюк не сажали - цела рыбка, смотришь - вся поколела до одной… Ну - опять бросай промысел, коли залишней нет, иди за воблой!.. Тоже и нам не сладко!
Какой крупный народ эти рыболовы; точно на диво сколочены из железа да из дубового леса. Правда, и нескладны уж очень. Да и к чему им склад? На свое дело ловки - и довольно. Подходящих к этому типу ловцов можно найти в Коле между мурманскими промышленниками, да и в северном Урале около Павды и Растеса между кедровниками-охотниками. Простодушные лица, добрые серые, вдумчивые глаза, свалявшиеся войлоком бороды, голая грудь вся внаружу, сильная, выпуклая… На промысле эти люди - золото.
- Тут нам скучно, в Астрахани вашей.
- Так ли, поди пьете на убой? - усумнился кто-то.
- Что ж, что пьем? Оттого и пьем, что тоска. Дела нет. В море уйдешь - благодать… Рыбку ловишь, по зорям снасти выметываешь, поднимается непогодь - в щель какую-нибудь лезешь, либо от ветра «на уру» посередь моря отстаиваешься… В снастях свищет, судно скрипит да покряхтывает, что живой человек. И боязно, и весело… Потому за свою душу стоишь… А тут у вас что - спи себе да пьянствуй… Негоже рыболову к вам приходить. У вас и девки-то ноне все к верховым ловцам льнут… Те им с верху, известно, разную дрянь тащут - лент там, позументов… Совсем Астрахань ваша опостылела. Вот сдадим только рыбку - и домой восвояси.
Баржа с рыбой. - Бабы в штанах. - Как складывают рыбу. - В чем состоит интерес бабы промышленницы. - С Богом супротивница
- Прежде чем выйдем на берег, не хотите ли посмотреть погрузку рыбы в баржу?
Мы взошли на это громадное буксирное судно, и первое, что меня поразило на палубе - бабы в штанах.
- Это что такое?
- Где?.. - П*, очевидно, не понимал моего изумления.
- Да вон… эти женщины…
- А! - и он расхохотался. - Приезжие прежде всего на этом останавливаются. Действительно, и ново и оригинально для вас. Это - здешние работницы.
На палубе штабелями были уложены чрезвычайно плотно лещ и сазан, правильными слоями, одна за другую бочка́ми вниз - «ребром», как называют здесь; бабы в холщовых рубахах и холщовых штанах (рубаха видна только по пояс) голыми пятками придавливают массу сушеной рыбы, чтобы она занимала как можно менее места, или просто сидят на рыбе, поджав под себя ноги калачиком. Волосы подобраны; есть и красивые лица. Будь это не грязный холст, можно было бы подумать, что видишь перед собою парижских дебардерок из Opera comique. Формы тела обрисовывались весьма пластично и рельефно, потому что многие нарочно на этой жаре обливаются водою. Вполне достигается таким образом на астраханских рыболовных промыслах задача современной моды - насколько возможно откровеннее обрисовать линии и выпуклости грешного женского тела. Я несколько сконфузился, а бабы ничего. Даже посмеиваются.
- Аль таких не видали? - задирает одна.
- У нас просто, начистоту дело! - отзывается другая.
Болтают точно сороки, до одури доведут хоть кого.
И как ловко распоряжаются с укладкой! Слои рыбы вырастают быстро перед вашими глазами. Одна швыряет рыбу из кучи, другая втискивает ее в промежутки нижнего слоя сухого сазана или леща. Запах от рыбы - не совсем неприятный, когда к нему привыкнешь. Рыба оказывалась очень крупной.
- У нас так и приноравливают, чтобы в одном месте уложена была рыба подходящего размера. Меряют даже для этого. Оттого и штабели выходят такие правильные. Не считая поштучно, можно определить, сколько суши в той или другой кучке.
- Что это за сушь?
- А сушеный лапыш, сазан, судак и т. д., если они просолены сверх того - оттого на них и слои соли.
- У вас как рыба меряется - от конца носа до конца хвоста?
- Нет, тут есть своя особенность. Мы ее берем от полглаза по конец пера.
- На каждую баржу, по-видимому, складывается разная рыба, а не то чтобы на одно судно лещ, на другое сазан и т. д.?
- Разная. Вот на этой, вы видите, и лапыш, и судак, и лещ… Даже постоянно бывает так, что в трюм какой-нибудь совершенно иной товар нагружен, и тут же, разумеется, только приняты предосторожности - белуга, севрюга соленая…
Попробовал я взять сухой судак в руки - крепок как дерево.
- Посмотрите-ка под верхнее перо - есть соль?
- И много даже.
- Значит доброкачественного приготовления рыба.
Складывать рыбу столбами, штабелями называется - складывать корнем.
Работники рыбного промысла
- У нас на все своя наука, - вмешалась в разговор бойкая, голубоглазая астраханка с удивительными округлостями торса. - Теперича коли сушь - мы ее по брюху режем, а малосольного судака, который в сушку не идет, режем по спине.
- Чем же это объясняется?
- Да так отцы наши делали, так и мы, свычай у нас, у глупых баб такой.
- Разве и вы на промыслах работаете тоже?
- Слава Богу - руки есть, отчего не робить - робим… Другая за двух мужиков постоит еще. Мы на мужнины хлеба - не лакомы, сами в дом носим… Это верховские бабы только хороводничать да гулять умеют. Красный плат на себя наденет да и величается, а деньгу нажить ей никак не возможно. Разве за грибами в лес пойдет, да на семитку в день наробит. У нас другой свычай здесь. С испокон веку баба на промысел ходит, с мужиком на работе дружит. Бывают эмбенские бабы, что и в море промышлять охочи… Только возьми.
- И берут?
- Для ча не брать… Три бабы за двух мужиков потрафить могут, а платят ей за полмужика…
- Так ведь это невыгодно…
- Мы свой антирец тоже имеем.
Громоздкая и бойкая астраханка, видно, тоже городской цивилизации понюхала.
Обед рабочих на промысле
- В чем же интерес этот?
- А от мужиков презентики идут. - И расхохоталась.
Расхохотались и остальные, да так откровенно, что одна от полноты души даже икнула на весь этот простор.
- Ишь, у Матрены нутро-то, должно, с Митькиных угощений так себя оказывает.
- Ладно… Тебе от Семена, видно, мало подарков-то идет, что других обзавидовала…
- Брысь!.. У меня Семен во! - и «дама» в штанах плюнула.
- То-то… Аль позабыла, как он тебя хлебом ржаным да солью-владимиркой одаривал…
Главное, все начистоту. Сейчас видишь, что насчет прописной морали здесь очень слабо и «Митькины угощения» действуют в полной силе.
- Ты не смотри на нас, - советовала одна. - Мы бойкие. Что рыба в тепло.
- Зимой погляди рыбку. В холодной воде-то она смирная-смирная, а как жарка́я пора придет - и сазан, на что уж глуп, разгуляется…
- Бойка рыбка в тепло-то… Бойка…
- Наша баба что с Богом супротивница, всякого охаживает.
- Это еще что за термин, «с Богом супротивница»? - обратился я к П*.
- Новые шкуны строются у нас, от ветра ходят 3½ румба; их и назвали так.
Астрахань. Резка и посол рыбы
Полиция из лекоковской оперетки и оффенбаховские революционеры
Между рабочими и промышленниками постоянно встречаются калмыки, ногаи, киргизы. Между бабами, работающими на пристанях, в выходах, на баржах - нет ни одной русской. Все это астраханские казачки или бабы из окрестных селений. Здесь они кормятся, даже многочисленные семьи свои содержат на бойком развале промыслового обихода. Между ними находят себе занятие и чуть не восьмилетние девочки, хотя подростков тут, говоря вообще, очень немного. Мать работает - а молодому поколению и дома по горло найдется дела.
Наконец по сходням вышли на берег. Какая тут масса народа: те же бабы в штанах, промышленники - некоторые точно в гвардии его патагонского величества состоят. Саженные, с на диво сколоченными лапищами. Эдакий ежели зашибет, беда. В толпе, ради вчерашнего праздника, и пьяные путаются.
- Чиво толкаешси… Чиво на человека лезешь… - визжит сбитая с ног баба.
- Да разве ты человек… Баба!.. - оправдывается пьяный. - Что, штаны надела, так и человеком стала?
- Али глаза в кабаке-то пропил… Дья-вол!.. Ну и народ… Черта слопает да лешаком закусит и не поперхнется.
- Давако-сь я тебя слопаю.
- Ешь тебя чума… Отвяжись!
- Что, бабочка, аль трогают? - ввязывается случайно попавшая на этот берег полиция.
- А ты чего зенки-то таращишь? Бери его, ежели пьяный.
- Ах и какая же ты бабочка строгая… Ужели ж в часть…
- Бесстыжая твоя рожа… Для порядка-то ведь вас держат на сем свете.
- Это ты, бабочка, верно, для порядку.
- Фараон, одно слово!
- А не желаете ли в лодочке на казенную фатеру прокатиться?
- Ладно, у меня и своя есть, проваливай.
- А позвольте узнать, где проживать изволите, местожительство твое! - вдруг принимает официальный тон полиция.
- Не пужай, - зевает баба на всю пристань, - не пужлива я! У меня у самой муж-то в сотских был три года.
- Нну! - радостно изумляется городовой.
- Три, верно.
- Ежель супруг твой три года при полице - так ступай!.. Только смотри!..
- А ты здесь бунтовать не смей! - оказывает он свою власть по отношению к пьяному.
- Я-то?
- Ты самый, потому вашего брата за бунтовство, знаешь куда?
- Врешь. Я здесь завсегда бунтовать могу. Потому я бунтую по распределению. Пять ден я у хозяина роблю - а два бунтую.
- А за это вас в сибирку прячут.
- Ладно… Ты что, рыбница дырявая, бестолочь сыплешь… В сибирку, чего таково в сибирку? Какой мой бунт?.. Ну?.. Я бунтую в аккурате, на тридцать копеек выпил и бунтую… коли бы я платье пропил, либо у кого стянул что, да в кабак, ну тогда ты меня за бунты бери - твое счастье!.. А то бунт… У меня, брат, и всего бунту на тридцать копеек было!..
ПРОДОЛЖЕНИЕДругие тексты об Астрахани:
• Ф. С. Гёбель. Обзор путешествия профессора Гебеля в степи Южной России в 1834 году;
• Ф. А. Бюлер. Кочующие и оседло живущие в Астраханской губернии инородцы;
• А. В. Терещенко. Астрахань;
• И. С. Аксаков. Письма к родным;
• А. Н. Харузин. Степные очерки (Киргизская Букеевская орда).