На верблюдах. 8
Н. Уралов. На верблюдах. Воспоминания из жизни в Средней Азии. - СПб., 1897. Другие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [9], [10].
Одинокий путешественник
По крутой, узкой тропинке, затерявшейся между Алтын-Эмельских ущелий, пробирался верхом на маленькой горной лошадке бильджуанской породы [эти лошади при езде по горным кручам - устойчивы, крепки и легки, как козы] Тюра-Якуб-бай. Звонкий топот конских копыт далеко раздавался вокруг и нарушал полную тишину гор. По временам, почти из-под самых ног лошади, взлетали табунки горных рябчиков (кеклек), да на покатостях утесов мелькали быстрые красноватые чрезвычайно ядовитые змейки - медянки. Это были единственные признаки жизни в глухом Кастекском перевале. Тишь стояла необыкновенная, казалось, всё спало в солнечном жару: горы, воздуха, небо… По виду лошади и путника можно было заключить, что путешествуют они уже давно: и без того поджарая лошадка совсем втянула бока, а в углах губ ее заметны были следы запекшейся крови, и она, и всадник, по всему было видно, испытывали страшную жажду. Да и было от чего. Уже другой день Тюра-Якуб-бай не видел ни капли воды, а июньский зной давал себя чувствовать. Тюра-Якуб в эти края попал впервые, а потому и не знал местности. Ехал он с Аулие-Агача в Чимкент; от людей, что попадись дорогой, услышал, будто если пересечь кряж Алтын-Эмельских гор, дорога вдвое ближе будет; послушался - и вот теперь приходится умирать. За себя-то он не боялся: все равно умирать когда-нибудь надо, Аллах двух смертей не пошлет, а одной никак не избавишься, да вот беда, - ехал-то он не один: меж куржумов, что болтались по обе стороны передней луки седла, мирно покоился ребенок лет семи. Час тому назад ребенок выпил из тыквенной бутылки последний глоток воды, который Тюра-Якуб-бай, несмотря на то, что сам умирал от жажды, отдал тому, кто был для него дороже всего на свете. Каждую минуту ребенок мог проснуться и попросить пить. Пить! Легко сказать! А где он, несчастный отец, незнакомый с местностью, возьмет воды? Этот вопрос, словно нож, запущенный в сердце, причинял Якуб-баю нетерпимую, жгучую боль.
- Эх, напрасно я послушался! Ехать бы степью, там хоть колодцы встречаются, а то вот… - и тюра, не окончив фразы, с горечью махнул рукой. Вдруг он вздрогнул всем телом, почти разом остановил лошадь и замер. Ребенок от такой внезапной остановки проснулся и смуглыми кулачонками стал протирать заспанные глаза. Тюра осторожно соскочил с лошади, придерживая одной рукой ребенка, спустил его, а сам поспешно прилег к земле. Чуткое ухо его уловило какой-то неопределенный глухой шум, напоминавший рокот ручья.
Пролежав совершенно неподвижно минуты две он, радостно вскочил и, ласково потрепав лошадь, обратился с следующей бессвязной речью к дорогим для него существам:
- Хазыр су булады, милые мои, хорошие, хазыр, хазыр!..
Лошадь, как бы поняв всю важность сообщенного ей известия, тихо заржала. Не успел еще замереть отголосок ее ржания, как в ответ и совсем близко раздалось такое же приветствие.
Якуб-бай невольно схватился за висевший у него за плечами фитильный мултук [мултук - среднеазиатское ружье на развилах, втыкаемых в землю для большей верности прицеливания].
Встреча здесь, в горах, могла быть очень опасна: кого-то Аллах пошлет - врага или друга? Избежать, однако ж, этой встречи нечего было и думать, так как оставшаяся позади горная тропинка до того была узка, что мало представляла удобства спастись от врага бегством, к тому ж и воды не было, а впереди…
- Э, будь что угодно Пророку! - решительно проговорил Якуб-бай, подтянул потуже седло, протер полой чапана воспаленные ноздри лошади и, вскочив на нее, бодро отправился вперед, поддерживая левой рукой ребенка, а правой крепко сжимая большой нарезной, с раструбом на конце, мултук.
Обогнув утес, скрывавший даль, всадник выехал на небольшую долину. Зоркие глаза его разом охватили все пространство, раскинувшееся в виде небольшого оазиса.
Три стреноженные лошади весело пощипывали траву. Хозяева их лежали, растянувшись словно волки, и с любопытством всматривались в приближавшегося гостя. Невдалеке где-то журчал невидимый ручей.
Тюра-Якуб-бай подъехал, остановился и поздоровался по всем правилам степного этикета, т. е., сложив руки на животе, отвесил кулдук, проговорив неизбежные в таких случаях фразы: «здравствуйте, мол, добрые люди, откуда и куда держите путь» и прочее в этом роде, честь честью, как следует. Ему отвечали и, в свою очередь, задали те же вопросы.
- В Чимкент из Аулие пробираюсь, - было ответом, - горами поехал, сказали, ближе будет, да вот дорогу-то хорошо не знаю, ну, должно быть, и заблудился.
Ничего ему не сказали, только молча переглянулись.
- В Чимке-е-нт?! - протянул один из них, после минутной паузы, - ну, бай, ловко же над тобой пошутили. Какой тут Чимкент, когда неделю воды не встретишь.
Слово «воды» напомнило прибывшему о тех муках, какие он испытывал вместе с лошадью.
- Вы вот говорите «воды», а ведь я - другой день пошел - как ни капли не пил; увидал вас - очень обрадовался уж, забыл и про жажду.
- Ручей течет у этой муллушки; много воды, искупаться даже можно, - проговорил один джигит, указывая на степной сардоб, стоявший саженях в пятнадцати.
Тюра быстро спешился с лошади, отстегнул от седла свернутый в трубку небольшой палас, разостлал его и, посадив ребенка, проговорил, обращаясь в джигитам:
- Совсем смучился с ним, думал - погибнем без воды, эх!..
- На, дай ему! Воды на всех хватит… - и при этом старший, одетый в ярко-красный адрассовый халат, протянул медный кумган с чистой родниковой водой.
Жадно прильнул к кумгану тюра и, не отрываясь, начал тянуть драгоценную влагу.
- А ты не нападай сразу-то! Сам же говоришь, другой день не пил, знаешь ведь, что вредно.
- Правда. Спасибо за совет! - поблагодарил тюра и про себя подумал: люди, значит, не дурные, коли добру наставляют.
- Посиди тут, карагам-чарагам (милый, хороший), пойду лошадь напою! - обратился он к ребенку и, взяв за повод коня, повел его к ручью.
- Подозрительно что-то, и откуда такой взялся? - ворчливо начал было узкоглазый джигит, тот, что был помоложе, обращаясь к старшему товарищу.
- Тише ты, видишь, щенок-то смотрит как! - толкнул красный халат первого.
- Помешать еще, дьявол, может…
- Эх, баба! чего бояться, нас шестеро.
- Я не к тому, а откуда, мол, едет и кто такой.
- Чуль улькун [степь большая], всем места хватит, а дороги никому не заказаны.
- Мирза, а мирза, что это у него в куржумах-то понабито, посмотреть бы!
- Тсс!.. - снова предостерег старший и покосился на ребенка, - после узнаем.
Тюра-Якуб-бай, напоив между тем лошадь, начал вываживать ее по поляне.
- Долго что-то наши не возвращаются! - помолчав, заговорил опять молодой.
- Вечера ждут, когда стемнеется… да ты лишнего-то не болтай, вон тот возвращается.
Действительно, Тюра-Якуб-бай, стреножив лошадь, пустить ее к другим, причем седла не снял, а только ослабил немного подпругу: мало ли, дескать, что может случиться, а сам подошел к ребенку.
- Хорошо бы теперь бишбармаку похлебать! - помечтал вслух молодой джигит.
- Ишь, чего выдумал, бишбармаку! тьфу ты…
- Или плову бы, а потом кумысу напиться! - продолжал первый.
- Да ну тебя к шайтану, тьфу! тошнит даже.
Позывы к тошноте, если сказать правду, произошли у красного халата отнюдь не от того, что он не хотел предлагаемых кушаньев или не любил их; причины были совсем иные: рыская по степи уже несколько дней, волки эти ничего, кроме чурека (сухие лепешки), не ели, а бишбармак и плов, да еще с кумысом в заключенье - такие вещи, о которых только помечтать и доводится вечно полуголодным степным разбойникам.
- А мы вот чайку сейчас вскипятим, у меня и чайник есть! - сказал повеселевший Тюра-Якуб, - жаль только, топлива-то нету…
- Что ты! какой тут чай… огня никак разводить не можно!..
- Отчего?
- Ну, сам знаешь… степь… дым далеко будете видно, зачем выдавать свое присутствие, неравно худые люди придут…
Все помолчали.
- Так вы саудикеры [купцы], говорите? А где же товар-то у вас? - спросил Якуб-бай у своих новых знакомцев.
- Мы на день караван обогнали, дело было… к вечеру все сюда прибудут… да вон никак и наши едут! - быстро воскликнул Мирза, прикрыв рукой, в виде козырька, глаза и всматриваясь вдаль.
На горизонте виднелись едва заметные три точки.
Тюра-Якуб-бай задумался
Теперь, когда он удовлетворил мучившую его жажду, когда возможность умереть без воды миновала, пред ним возник новый тревожный вопрос; новое чувство, доселе, правда, ни на чем не основанное - чувство боязни за ребенка закралось в его душу: ведь кто знает, что за люди встретились ему.
- У одного вон кольчуга под халатом! - подумал тюра - а хороший человек этой рубахи не наденет! Саудикеры, - говорят, - да, может, из тех, что по дорогам беспошлинно торгуют… пики у всех! эх, волк тебе навстречу, - положение-то какое!..
- Зачем кичкене [кичкене - маленький] с собой везешь? дорога дальняя, трудно! - спросил молчавший до этой минуты третий джигит, посматривая на красивого ребенка. - Хатын [баба, хозяйка, жена] разве нету?
- Нету! - вздохнул тюра, - не с кем оставить было, а в Чимкенте большое дело есть.
- Ата, маган нан керек! [отец, мне хлеба надо, хлеба дай!] - неожиданно заявил маленький путешественник, - нан берсенчь!
- Хазыр, карагам-чарагам, хазыр! - и тюра хотел было достать хлеба, да вспомнил, что все припасы остались в сумке, привязанной к седлу.
Между тем показавшиеся на горизонте точки стали яснее. Теперь уже можно было без особого напряжения зрения рассмотреть трех всадников, гнавших во весь опор. Песок, вздымаемый шестью парами лошадиных ног, густым облаком окружал наездников. Еще четверть часа - и они будут здесь.
Тюра Якуб подумал минутку, затем зевнул с таким аппетитом, что чуть не свихнул себе челюстей.
- Всю ночь ехал, спать страшно хочется! - проговорил он, ни к кому в сущности не обращаясь. - Да, так тебе хлеба, Райхан? Пойдем, у меня в сумке хлеб-то.
- Куда же ты? Погоди, вот наши приедут, ужин будем варить.
Худые люди на дым, пожалуй, приедут! - с чуть заметной иронией отпарировал Якуб-бай и решительно добавил: нет, я пойду в муллушку, поужинаем с ним вот, да и спать завалимся, а там в путь пора! - а про себя добавил: «Кто вас знает, что вы за купцы такие, если тут лечь, так, пожалуй, долго не проснуться, а в муллушке все-таки легче оборониться, в случае чего…» - Пойдем Райхан, я тебе «нан» дам.
Крепко захотелось молодому мирзе вцепиться в гостя, но он, что-то сообразив, должно быть, только плюнул: ступай, дескать, спи; нам ведь все равно - теперь ли, после ли тебя прикончить.
Чтоб не навлечь какого подозрения, Якуб-бай отвязал куржумы и отправился с ребенком в муллушку, предварительно распутав лошадь и оставив ее совершенно на воле. Он не боялся за своего карабаира: тот с полуслова понимал своего хозяина и всегда мог явиться на первый свист, как бы далеко ни отошел. Маневр этот не укрылся от джигитов.
- Ишь, собака, догадался, должно быть! - проворчал красный халат, - лошадь распутал.
Молодой Мирза ничего на это не ответил, он, очевидно, с большим нетерпением ожидал подъезжающих товарищей, по крайней мере смотрел на приближающихся всадников, не отрывая глаз.
Замыслы разбойников
В Киргизской степи весьма нередко встречаются разбросанные там и сям надгробные глиняные мавзолеи (муллушки, или мазарки). Эти мавзолеи нередко бывают весьма красивы, да и вообще, обделка даже самой бедной киргизской могилы, в виде гробницы с полукруглым или заостренным продольным сводом, ясно указывает, что киргизы свято чтут память своих мертвых.
Чокан Валиханов. Типы казахских надгробных сооружений. 1854.
Встречающиеся в Туркестанском крае могилы можно подразделить на несколько типов или групп; так, например, одни из них снабжены сверху более или менее значительными насыпями земли (могильные курганы); иногда вместо земли могилы обкладываются камнями, особенно поблизости гор; встречаются также и с четырехугольными углублениями на поверхности, выложенными плитами; эти углубления обнесены кругом камнями, поставленными на ребро. Всего интереснее, разумеется, мавзолеи. Представьте себе высокую, сажени в три вышиною, пустую куполообразную глинобитную палатку. Во всей этой постройке, при ее обширности и высоте, вы нигде не найдете никаких железных связей, перемычек и скреплений, так что Аллах ее знает, на чем и как держится вся эта масса!
Офорт Бронислава Залесского ("La vie des Steppes Kirghizes", 1865)
В давно минувшие времена, когда владычествовал еще Абдуллах-хан - этот истинный благодетель степей, память которого много веков будут чтить все те, кого судьба забросит в мертвые пустыни, - у киргизов проявлялось и уважение к знанию, и стремление к распространению науки и цивилизации. Остатки древних арыков в Голодной степи и в других, ныне совершенно мертвых пустынях, величественные степные рабаты и монументальные сардобы - продолжают свидетельствовать, что были свои золотые времена и для Средней Азии (исключая, впрочем, Каракумов, этой пуповины пустынного пространства, описанной мною выше).
Сардоба в Голодной степи
В наши дни такие сооружения представляют лишь редкие памятники старины, к сожалению, совершенно неисследованные и даже не приведенные в известность. Всесокрушающее время безжалостно уничтожает их…
Муллушка, в которую отправился тюра Якуб-бай, была сажени четыре в диаметре и аршин восемь в вышину. От времени материал, из которого она была построена, так затвердел, что при ударе в него звенел как хороший глиняный сосуд.
Дверка из красного дерева была увешана разноцветными лоскутками и тряпицами, которые обыкновенно оставляются путешествующими номадами как знак своего пребывания на могиле святого (очевидно, и под этим мавзолеем покоился какой-нибудь святой). Настенные панели оригинального памятника были облицованы узорчатыми изразцами и испещрены мозаикой надписей, заключающих в себе молитвы и тексты из корана. Над самой дверкой надпись состояла из следующего текста корана: «Всякому благочестивому открыты двери рая».
Немного повыше, кругом всего мавзолея тянулась другая подпись красивыми сульскими литерами: «Аллахумма-Алгаккуна-ль Гакуни уляу-кона-ль букагу-би-кодри-саукиль-ашрате», т. е. «Вознеси, Господи, душу мою в обитель блаженства, сопричти к Твоим праведникам и сохрани на том свете».
Лазурно-голубой орнамент приятно поражал глаз и невольно переносил в какую-нибудь цивилизованную страну, заставляя забыть, что вы находитесь среди песчаной, голодной Киргизской степи, где на целую неделю времени надо запасаться водой, чтоб не умереть самой ужасной, самой мучительной смертью.
В сущности, у киргиз только по особо данному обету можно входить в эти степные склепы, чтобы поклониться праху святого, покоящемуся под ними.
Почему же тюра Якуб-бай сделал такое отступление?! Это мы скоро узнаем.
Вновь прибывшие (трое) джигиты, по-видимому, сильно спешили. Взмыленные лошади тяжело дышали и едва переводили дух, да и наездники были не в лучшем состоянии.
- Чего это вы так упарились, словно за вами сам шайтан гнался? - иронически спросил прибывших красный халат, который, по-видимому, был главарем этой шайки каракчей (разбойников).
- Скоро будут… караван большой… урус есть!.. торопливо, сильно захлебываясь, сообщил один из джигитов, не обращая внимания на иронический тон начальника. - Мы круг большой дали…
- Народу много? - деловым уже тоном спросил красный.
- Много-то много, да никто не вооружен; только у двух русских мултуки есть, остальные безо всего… спят по целым дням, словно сурки…
- Саидку, значит, видели? говорили с ним?
- Мало… не удалось поговорить… только и сказал, что спят… мы так, издалека… за барханам сидели…
- Э, плохо дело! не верю я этому собаке, пожалуй, не исполнит, чего обещал.
- Что ж ему обманывать, я пай посулил хороший…
- Пай посулил! а ты сначала поймай зверя в капкан, да потом говори о шкуре… надует тебя твой таджик…
- Чего меня надувать-то, я ведь не козий мех!
- Тс!.. дьяволы! чего раскричались словно коршуны над падалью, забыли разве про этого-то! - предостерег Мирза Хаким, указывая глазами на сардоб, где находился тюра Якуб-бай.
- А что такое? кым анда? (кто там?)
- Принес шайтан без вас какого-то, спрятался вон в муллушку.
- Ну-у?! кто такой?
- Проезжал какой-то, с ребенком едет, говорит, заблудился.
- А вы его уж не могли того?.. - и прибывший джигит жестом докончил фразу.
- Эк ты до крови-то жаден; погоди ужо, вот на том свете шайтан тебя за это изжарит в котле, как шашлык…
- Устал, по-видимому, сильно, теперь, должно быть, спит уже… - умиротворяющим тоном сказал один из джигитов-халатников.
- Ну, будет об этом! там посмотрим, что делать, а пока слушайте, да двиньтесь ближе, нечего на всю степь-то орать!.. - повелительным тоном приказал красный халат, и военный совет придорожных разбойников начался уже вполголоса.
Нападение
Чтобы сделать более понятным план местности, я должен нарисовать топографию и сказать несколько слов о колодцах Тендерли - этой единственной артерии всей кызылкумской безводной степи. Смотря теперь на карту Средней Азии, мы можем только удивляться поражающему количеству урочищ с киргизскими и русскими названиями. Бор-Муле, Казыл-гак, Обалы-Томсук, Джендели-Конур так и чередуются с Викторовскими, Федоровскими, Александровскими и Семеновскими станицами и пикетами, протянутыми по всей степи от Оренбурга и до Ташкента. Нередки также ныне и артезианские колодцы, словом - теперь путешествия по степи сделались делом обычным не только для нас, русских, но и для бухарских купцов, во всяком случае сильно ослепленных предрассудками, во-первых, и весьма резонно побаивавшихся отваживаться прежде путешествовать по безводной пустыне, во-вторых. Как Кавказ, освобожденный от хищных беев, дал возможность производительному населению этого края развить его неисчерпаемые источники богатства, так и Туркестанский край (недавно представлявший terra incognita), стал в наши дни таким Эльдорадо, к которому стремятся тысячи предприимчивых людей. В 70-х годах, однако, мы не слыхали ни о каких таких штуках, называемых «артезианскими колодцами», а, отправляясь в путь, попросту брали с собой в запас воды в количестве, достаточном для переезда от одного вырытого колодца к другому. Правда, подобные расчеты не всегда оправдывались: иногда от жары вода испарялась, иногда нечаянно турсуки отвязывались и разрывались в лоскутья, а иногда, придя к вырытому каким-то неведомым благодетелем колодцу, путешественники заставали одну зияющую дыру, откуда несло разлагающимися трупами, если не всегда человеческими, то звериными.
Не всякому были и известны эти степные дыры, носящие громкое название колодцев. Если такой опытный проводник, как Кебеков, заблуждался, то люди, менее его знающие характер и свойства степи, зачастую делались жертвами своей предприимчивости.
И только колодцы Тендерли были той приятной перспективой, которая еще за неделю вперед вселяла надежду. Да не подумает читатель, что Тендерли представляли тоже какой-нибудь клоповник, или дыру, вырытую среди степи.
Мус-Бель есть отроги Мугоджарских гор, а горы эти (под различными, впрочем, названиями) с одной стороны упираются в город Верный, а с другой - граничат с рекой Эмбой (Уральской области). Почти что по самой их средине, как раз по окончании последних безводных Тусумских песков, и находятся Тендерли. В соседнем ущелье бьют родники с чистой, прозрачной как хрусталь водой. Ущелье это круто кончается сопкой, из-под которой и течет карыз [карыз - подземная река; изобретение персидское: по направлению скатов прорывается несколько десятков близко расположенных друга от друга колодцев, которые внутри соединяются между собою общим подземным каналом], наполняя десяток колодцев под общим названием Тендерли.
Если представить поле зрения с той стороны, как мы ехали, то расположение было таково: прямо высился утес, за которым извилистой лентой пропадало ущелье, несколько левее колодцев, саженях в 40, была могила киргизского святого Эмбетея (к сожалению, мне никак не удалось собрать сведений об этом почитаемом номадами мулле). Могила эта находилась, впрочем, среди громаднейшего сардоба. С правой стороны тянулся овраг, затерявшийся в перспективе; все это, однако, скрывалось горой, выдвинувшейся поперек в виде какого-то гигантского утюга. Опасность если и представлялась, то избежать ее не было никакой возможности, так как, только подъехавши вплотную к колодцам, можно было ориентироваться, но это во всяком случае было бы слишком поздно. Разбойники могли скрываться и в овраге Акча-Куйма, и в муллушке, и за утесом. Осторожность, конечно, не мешала, но и будоражить зря народ ни один караван-баш не решится, а потому Кебеков, кроме меня, никому ничем не выдал своего волнения, а волнение - это я отлично видел - у него было слишком велико. Впрочем, как мною где-то уже замечено, брать на себя ответственность за целый караван - дело далеко не шуточное: поневоле за каждым утесом будут чудиться разбойники.
Мы подходили к колодцам Тендерли.
Жажда томила всех страшная, верблюды еще бодро выносили это лишение, лошади же едва волочили ноги и частенько спотыкались, но не от усталости, а от жажды, что можно было заключить по их глазам, сильно помутившимся.
Тонкий беловатый пар поднимался над зияющими отверстиями степных колодцев, песок кругом был влажен и на нем искрились мелкие солончаковые блестки. Там и сям виднелись кучки побелевшей оставшейся золы, чернел помет, отпечатки перепутанных следов верблюжьих, конских, человеческих, обрывочки веревок и т. п. остатки временных бивуаков. Лошади, почуя воду, звонко заржали, верблюды тоже надрывались каким-то хриплым ревом, словно простуженные.
Повар Кулпашка, захватив с собой турсук, первый бросился за водой, но не успел он сделать и двух шагов, как из-за муллушки что-то пукнуло, показался беловатый дымок - и Кулпашка прямо носом сунулся в песок, сильно взрыхлив его. Вслед за этим раздался дикий крик, и шестеро всадников с длинными тонкими пиками наперевес бросились на наш караван. Поднялась суматоха, крики, брань… Не успел я понять еще, в чем дело, как вдруг почувствовал у себя на плече какую-то острую боль. Схватившись инстинктивно за больное место, я с ужасом увидел, что рука моя покрылась теплой липкой кровью.
Удар нанесен был сзади; в эту минуту Левашев что-то закричал мне, я оглянулся и прямо пред собой встретил разъяренную рожу Саид-Басмана, замахнувшегося ай-балтой. Крикнуть я не успел: глухой удар по голове свалил меня с лошади, - и я лишился чувств…
Незнакомец
Звонко ударяются подковы о каменистый грунт, и однообразно отдается этот звук в крутых, черных стенах, со свесившимся по ним низким колючим кустарником. Испуганный уж торопливо прячется в расщелину утеса; проворно пробирается ящерица по выдающимся между растениями камням; маленькая черепаха любопытно высовывает голову из своего костяка, лиса и хорек, подгоняя друг друга, несутся большими скачками через разбросанные камни, и оглушительно раздается вверху свист нелюдимого орла-стервятника. Я хорошенько не помню - видел я все это во сне или наяву. Сознание то возвращалось, то вновь оставляло меня. Как попал сюда, в эти горы, что со мной - ничего этого я не мог себе представить, только чувствовал, что ложе мое крайне беспокойно; голова свесилась набок, туловище было привязано к седлу тонким волосяным арканом; при всем этом страшно ныло плечо, а во рту палило словно огнем. Подле меня шел другой конь, на котором сидел, понурившись, всадник, по виду узбек, голова его была опущена на грудь, он или спал, или сильно о чем-то задумался.
- Куда это везут меня! зачем? - подумал я, и вдруг действительность воскресла передо мной со всеми мельчайшими подробностями. Я вспомнил и рану в плечо, и удар, нанесенный Саид-Басманом, и теперь уже не было сомнений, что везут меня в плен. - Но почему же нас только двое? Где же остальные? А, да, впрочем, не все ли равно!.. И на меня напало какое-то убийственное равнодушие к своей судьбе…
Более двадцати лет прошло с того времени: ведь кажется: как давно, а между тем из моей памяти не успела стушеваться или исчезнуть ни одна черта, ни одна линия, ни одна полоса света или тени из того, что я описываю. Я помню; как вслед за мыслью, что я попал в плен, мне тут же пришло в голову, почему это стук копыт одной лошади был поразительно похож на мелкую дробь барабана: «Тра-та-та! тра-та-та!», тогда как другая лошадь довольно правильно выбивала копытами: «Раз, два, три, четыре! раз, два, три, четыре!..»
- Ах; как хочется пить! тра-та-та! тра-та-та! Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре!..
- Эй, тюра! если ты желаешь живого меня девяти, то, ради Бога, дай хоть глоток воды и развяжи, не убегу ведь!.. - обратился я к своему чичероне, едва выговаривая слова, так все наболело и пересохло.
Если б, вслед за этим, с ясного голубого неба упал гром, то он не более поразил бы меня, как то, что я услышал.
- Ах, вы очнулись! Ну, слава Богу, слава Богу! - проговорил мой спутник чистейшим русским языком и разом остановил лошадей, соскочил и бросился ко мне развязывать веревки. Через минуту я сидел уже на лошади и с жадностью глотал воду.
- Будет, не пейте много; давайте я перевяжу вам плечо! - заботливо продолжал он, хлопоча около меня.
- Господи! да что же это такое… брежу я, или это все во сне происходит?.. но нет, сильная боль в плече, до которого дотронулся спутник, заставила меня вскрикнуть; значит, я и не сплю, и не брежу.
- Ради Бога, скажите, кто вы и куда меня везете? - спросил я.
- Пожалуйста, успокойтесь и не волнуйтесь! Вы находитесь в совершенной безопасности и в самом скором времени будете опять среди вашего каравана.
- Как каравана! да где же он? Давно ли мы оттуда? Где вы меня взяли?
- Вы так много задали мне вопросов, что я не знаю, на который и отвечать. Скажите-ка лучше, в состоянии ли вы сидеть на лошади и можем ли мы продолжать путь?
- О, да, да…
- Ну, и отлично. Вы садитесь, и пойдем, а дорогой я вам постараюсь объяснить все, только, пожалуйста, не говорите и успокойтесь; уверяю вас, что я друг ваш и везу вас туда, откуда вы были похищены…
- Похищен?! Я?
- Ну, да, ну, да! Слушайте же и не перебивайте. Вез сомнения, костюм мой заставляет вас предполагать во мне киргиза и даже разбойника, тогда как я русский…
- Русский?! но как же…
- Вы опять заговорили; вам вредно. Успокойтесь и слушайте меня… Да, я русский. По крайней мере, прежде был им… давно уже меня зовут Якуб-бай, но на самом деле я Яков Николаев Зубарев… Вчера вечером, волею судеб, мне случилось быть в той самой муллушке, около которой было сделано нападение на ваш караван…
- О, Боже! так неужели и вы…
- Был одним из разбойников, хотите вы сказать, - успокойтесь и не торопитесь делать никаких заключений. Я еще раз прошу вас не перебивать меня, и через несколько минут вы будете знать все.
Мне оставалось только покориться, и я услыхал следующее.
- Проезжая в Чимкент, я заблудился и попал совершенно случайно к колодцам. Около этих колодцев встретились мне трое степных разбойников, о чем я узнал уже после. Они, поджидая караван, не обратили, по-видимому, особенного внимания на мой уход в муллушку, куда я отправился со своим ребенком спать, как сказал им, а на самом деле, чтобы укрыться в более безопасное место и возможно дороже продать жизнь, если бы она понадобилась этим молодцам. Сквозь дверную щель я стал наблюдать за всем происходившим пред моими глазами. Встреченные люди сказали мне, что они купцы, уехавшие вперед от своего каравана, который вскоре должен прибыть. Однако, почти перед самим уходом в муллушку я видел приближавшихся трех всадников, гнавших во весь опор. Прибывшие были вооружены с головы до ног и нисколько не походили на мирных купцов. Они начали что-то горячо рассказывать, и я, хотя не слышал слов, но легко мог догадаться, что речь шла о каком-то нападении на караван. Несколько раз это слово, громко повторенное, дало мне понять, в чем суть. Не могу вам в точности сказать, сколько прошло времени, только вдруг злодеи направились к муллушке, и я уже думал, что настал мой конец. Однако, они обогнули мазарку и спрягались за ней, уведя вместе с собой и лошадей; очевидно, они расположились так потому, чтобы хотя на первое время скрыть свое присутствие. Изредка до меня доносился неясный, сдержанный шепот, но вскоре и он смолк. Но вот, в степном безмолвии, издалека донесся как бы звук колокольчика, и я сообразил, что караван приближается, а, стало быть, вскоре должна произойти катастрофа. Судите о моем положении. Что делать? Впрочем, я решил выжидать и… примкнуть к партии сильного… Осмотрев ружье, я решился разрядить его в самом крайнем случае… Между тем караван приближался; я видел, как какой-то киргиз соскочил с верблюда и бросился к колодцам: должно быть, пить очень захотел; почти в ту же минуту позади меня раздался выстрел и пуля пронзительно завыла, затем звонко щелкнула, и киргиз упал. Тогда спрятавшиеся разбойники с диким криком: «Аллеман! Али, Магома!» [обычный боевой крик всех степных разбойников] кинулись на передних людей каравана, и началась схватка. Вдруг один из членов каравана на великолепной вороной лошади вскрикнул что-то по-русски. Что именно, я не мог разобрать и только видел, как вы упали на землю замертво. Присутствие русских, которым я обязан был оказать помощь, вынуждало меня броситься в свалку, но кто были враги, этого отличить не представлялось никакой возможности. Костюм мой, без сомнения, ввел бы в заблуждение ваших и усилил панику… К тому же, я не мог рисковать своей жизнью, потому что подле меня спал мой ребенок, т. е., другими словами, мое все… Однако борьба происходила во мне недолго, голос чести заглушил рассудок, и я, громко вскрикнув по-русски: «Мужайтесь, приятель!», бросился на помощь. Всадник на вороной лошади дрался молодцом. Его смертоносная шашка уложила уже трех разбойников и не оставалось сомнения, что победа будет на нашей стороне, как вдруг один из злодеев, тот самый, который вам нанес удар, быстро схватил вас, перебросил через седло и во весь опор поскакал в горы. Я в кратких словах объяснил русскому, кто я и как попал в эту шайку, попросил его последить за моим ребенком, которого оставил спящим в муллушке, а сам, свистнув лошадь, которая паслась в овраге, погнался спасать вас, если вы живы, или отбить, по крайней мере, труп своего соотечественника. Злодей, однако, гнал, и столько быстро, что я никак не мог его настигнуть. Я боялся, чтоб он не свернул куда-нибудь в сторону, или чтоб мне не потерять след, тем более что каменистый грунт не оставлял ни малейшего знака. Вдруг до моего слуха донесся топот лошади; я пришпорил своего карабаира, и чрез каких-нибудь десять минут разбойник был у меня на глазах. Он остановился. Прицелившись из ружья, я потребовал, чтоб он немедленно отдал мне ваш труп. Злодей противился. Терять времени не приходилось, и… я размозжил ему череп. Но не раскаиваюсь! Благодарю Бога, что Он дал мне возможность оказать услугу своему соотечественнику… Вскоре я убедился, что вы живы и только находитесь в глубоком обмороке, вероятно, от потери крови, которой достаточно-таки, должно быть, вышло из вас. Между тем ночь наступала; ехать обратно я не рискнул, боясь наткнуться на новую шайку; оставалось свернуть с тропинки и расположиться на ночлег, что я и сделал. Представьте же себе весь ужас моего положения, когда я услышал топот, а вскоре и разговор двух человек. Это, должно быть, возвращались оставшиеся в живых разбойники… труп убитого неизбежно должен был им попасться, они могли вернуться и… признаюсь вам откровенно, что, боясь за оставленного ребенка, я хотел бросить и вас, и лошадей, чтоб пешком пробраться обратно, но эта подлая мысль лишь на одну минуту пришла мне в голову, я с негодовашем отогнал ее и решил положиться на волю Божию. Между тем с вами сделался бред… и я провел довольно-таки тревожную ночь. Однако все обошлось благополучно, и рано утром, чуть забрежжил свет, я отправился далее. Вы все не приходили к себя, и вот, наконец… теперь… Слава Богу!..
- Но, умоляю вас, скажите, далеко ли мы от каравана?
- Думаю, что не так далеко. Чрез полчаса, много через час приедем… а теперь, когда я познакомил вас со всем происшедшим, вновь попрошу не разговаривать, не утомлять себя; вы еще так слабы… Когда отдохнете, мы возобновим разговор.
- Откуда же это у меня лошадь? Я ее знаю… это Саид-Басмана…
- Убитому разбойнику, полагаю, она была не нужна, и я с спокойной совестью взял ее себе… т. е. для вас… Что делать, в степи свои законы, не укоряйте меня!
Рис. Н. Н. Каразина
Укорять его, когда этому неизвестному человеку я был обязан жизнью! О, я далеко был от подобных сантиментальных взглядов и хорошо помнил эти «законы степей»!
Мысли мои вскоре невольно направились на свое чудесное избавление. Что это такое, в самом деле? Случайность, рок, фатум? Каким образом этот таинственный незнакомец очутился в глухой степи как бы для того, чтоб вырвать меня из костлявых рук смерти? Теперь, когда над моей головой пронеслись долгие годы, когда примеров таких случайностей я испытал много, я привык, наконец, верить, что в фактах этих кроется что-то непонятное и вместе с тем неотразимое. Я глубоко убежден в том, что человеку положен известный жизненный предел, а там случайности его спасают или что другое - не берусь доказывать, да это едва ли и возможно, ибо, на мой взгляд, объяснять случайность случайностью - по меньшей мере нелогично. Но есть, конечно, люди, которые, несмотря ни на какие доказательства, не поверят в фатальность, рок, предопределение, и… благо им! Может быть, реальность и хорошее качество, но благодарю судьбу за то, что я был и есть и останусь глубоким идеалистом… «Есть, друг Горацио, многое в природе, чего и не снилось нашим мудрецам».
Одинокий путешественник
По крутой, узкой тропинке, затерявшейся между Алтын-Эмельских ущелий, пробирался верхом на маленькой горной лошадке бильджуанской породы [эти лошади при езде по горным кручам - устойчивы, крепки и легки, как козы] Тюра-Якуб-бай. Звонкий топот конских копыт далеко раздавался вокруг и нарушал полную тишину гор. По временам, почти из-под самых ног лошади, взлетали табунки горных рябчиков (кеклек), да на покатостях утесов мелькали быстрые красноватые чрезвычайно ядовитые змейки - медянки. Это были единственные признаки жизни в глухом Кастекском перевале. Тишь стояла необыкновенная, казалось, всё спало в солнечном жару: горы, воздуха, небо… По виду лошади и путника можно было заключить, что путешествуют они уже давно: и без того поджарая лошадка совсем втянула бока, а в углах губ ее заметны были следы запекшейся крови, и она, и всадник, по всему было видно, испытывали страшную жажду. Да и было от чего. Уже другой день Тюра-Якуб-бай не видел ни капли воды, а июньский зной давал себя чувствовать. Тюра-Якуб в эти края попал впервые, а потому и не знал местности. Ехал он с Аулие-Агача в Чимкент; от людей, что попадись дорогой, услышал, будто если пересечь кряж Алтын-Эмельских гор, дорога вдвое ближе будет; послушался - и вот теперь приходится умирать. За себя-то он не боялся: все равно умирать когда-нибудь надо, Аллах двух смертей не пошлет, а одной никак не избавишься, да вот беда, - ехал-то он не один: меж куржумов, что болтались по обе стороны передней луки седла, мирно покоился ребенок лет семи. Час тому назад ребенок выпил из тыквенной бутылки последний глоток воды, который Тюра-Якуб-бай, несмотря на то, что сам умирал от жажды, отдал тому, кто был для него дороже всего на свете. Каждую минуту ребенок мог проснуться и попросить пить. Пить! Легко сказать! А где он, несчастный отец, незнакомый с местностью, возьмет воды? Этот вопрос, словно нож, запущенный в сердце, причинял Якуб-баю нетерпимую, жгучую боль.
- Эх, напрасно я послушался! Ехать бы степью, там хоть колодцы встречаются, а то вот… - и тюра, не окончив фразы, с горечью махнул рукой. Вдруг он вздрогнул всем телом, почти разом остановил лошадь и замер. Ребенок от такой внезапной остановки проснулся и смуглыми кулачонками стал протирать заспанные глаза. Тюра осторожно соскочил с лошади, придерживая одной рукой ребенка, спустил его, а сам поспешно прилег к земле. Чуткое ухо его уловило какой-то неопределенный глухой шум, напоминавший рокот ручья.
Пролежав совершенно неподвижно минуты две он, радостно вскочил и, ласково потрепав лошадь, обратился с следующей бессвязной речью к дорогим для него существам:
- Хазыр су булады, милые мои, хорошие, хазыр, хазыр!..
Лошадь, как бы поняв всю важность сообщенного ей известия, тихо заржала. Не успел еще замереть отголосок ее ржания, как в ответ и совсем близко раздалось такое же приветствие.
Якуб-бай невольно схватился за висевший у него за плечами фитильный мултук [мултук - среднеазиатское ружье на развилах, втыкаемых в землю для большей верности прицеливания].
Встреча здесь, в горах, могла быть очень опасна: кого-то Аллах пошлет - врага или друга? Избежать, однако ж, этой встречи нечего было и думать, так как оставшаяся позади горная тропинка до того была узка, что мало представляла удобства спастись от врага бегством, к тому ж и воды не было, а впереди…
- Э, будь что угодно Пророку! - решительно проговорил Якуб-бай, подтянул потуже седло, протер полой чапана воспаленные ноздри лошади и, вскочив на нее, бодро отправился вперед, поддерживая левой рукой ребенка, а правой крепко сжимая большой нарезной, с раструбом на конце, мултук.
Обогнув утес, скрывавший даль, всадник выехал на небольшую долину. Зоркие глаза его разом охватили все пространство, раскинувшееся в виде небольшого оазиса.
Три стреноженные лошади весело пощипывали траву. Хозяева их лежали, растянувшись словно волки, и с любопытством всматривались в приближавшегося гостя. Невдалеке где-то журчал невидимый ручей.
Тюра-Якуб-бай подъехал, остановился и поздоровался по всем правилам степного этикета, т. е., сложив руки на животе, отвесил кулдук, проговорив неизбежные в таких случаях фразы: «здравствуйте, мол, добрые люди, откуда и куда держите путь» и прочее в этом роде, честь честью, как следует. Ему отвечали и, в свою очередь, задали те же вопросы.
- В Чимкент из Аулие пробираюсь, - было ответом, - горами поехал, сказали, ближе будет, да вот дорогу-то хорошо не знаю, ну, должно быть, и заблудился.
Ничего ему не сказали, только молча переглянулись.
- В Чимке-е-нт?! - протянул один из них, после минутной паузы, - ну, бай, ловко же над тобой пошутили. Какой тут Чимкент, когда неделю воды не встретишь.
Слово «воды» напомнило прибывшему о тех муках, какие он испытывал вместе с лошадью.
- Вы вот говорите «воды», а ведь я - другой день пошел - как ни капли не пил; увидал вас - очень обрадовался уж, забыл и про жажду.
- Ручей течет у этой муллушки; много воды, искупаться даже можно, - проговорил один джигит, указывая на степной сардоб, стоявший саженях в пятнадцати.
Тюра быстро спешился с лошади, отстегнул от седла свернутый в трубку небольшой палас, разостлал его и, посадив ребенка, проговорил, обращаясь в джигитам:
- Совсем смучился с ним, думал - погибнем без воды, эх!..
- На, дай ему! Воды на всех хватит… - и при этом старший, одетый в ярко-красный адрассовый халат, протянул медный кумган с чистой родниковой водой.
Жадно прильнул к кумгану тюра и, не отрываясь, начал тянуть драгоценную влагу.
- А ты не нападай сразу-то! Сам же говоришь, другой день не пил, знаешь ведь, что вредно.
- Правда. Спасибо за совет! - поблагодарил тюра и про себя подумал: люди, значит, не дурные, коли добру наставляют.
- Посиди тут, карагам-чарагам (милый, хороший), пойду лошадь напою! - обратился он к ребенку и, взяв за повод коня, повел его к ручью.
- Подозрительно что-то, и откуда такой взялся? - ворчливо начал было узкоглазый джигит, тот, что был помоложе, обращаясь к старшему товарищу.
- Тише ты, видишь, щенок-то смотрит как! - толкнул красный халат первого.
- Помешать еще, дьявол, может…
- Эх, баба! чего бояться, нас шестеро.
- Я не к тому, а откуда, мол, едет и кто такой.
- Чуль улькун [степь большая], всем места хватит, а дороги никому не заказаны.
- Мирза, а мирза, что это у него в куржумах-то понабито, посмотреть бы!
- Тсс!.. - снова предостерег старший и покосился на ребенка, - после узнаем.
Тюра-Якуб-бай, напоив между тем лошадь, начал вываживать ее по поляне.
- Долго что-то наши не возвращаются! - помолчав, заговорил опять молодой.
- Вечера ждут, когда стемнеется… да ты лишнего-то не болтай, вон тот возвращается.
Действительно, Тюра-Якуб-бай, стреножив лошадь, пустить ее к другим, причем седла не снял, а только ослабил немного подпругу: мало ли, дескать, что может случиться, а сам подошел к ребенку.
- Хорошо бы теперь бишбармаку похлебать! - помечтал вслух молодой джигит.
- Ишь, чего выдумал, бишбармаку! тьфу ты…
- Или плову бы, а потом кумысу напиться! - продолжал первый.
- Да ну тебя к шайтану, тьфу! тошнит даже.
Позывы к тошноте, если сказать правду, произошли у красного халата отнюдь не от того, что он не хотел предлагаемых кушаньев или не любил их; причины были совсем иные: рыская по степи уже несколько дней, волки эти ничего, кроме чурека (сухие лепешки), не ели, а бишбармак и плов, да еще с кумысом в заключенье - такие вещи, о которых только помечтать и доводится вечно полуголодным степным разбойникам.
- А мы вот чайку сейчас вскипятим, у меня и чайник есть! - сказал повеселевший Тюра-Якуб, - жаль только, топлива-то нету…
- Что ты! какой тут чай… огня никак разводить не можно!..
- Отчего?
- Ну, сам знаешь… степь… дым далеко будете видно, зачем выдавать свое присутствие, неравно худые люди придут…
Все помолчали.
- Так вы саудикеры [купцы], говорите? А где же товар-то у вас? - спросил Якуб-бай у своих новых знакомцев.
- Мы на день караван обогнали, дело было… к вечеру все сюда прибудут… да вон никак и наши едут! - быстро воскликнул Мирза, прикрыв рукой, в виде козырька, глаза и всматриваясь вдаль.
На горизонте виднелись едва заметные три точки.
Тюра-Якуб-бай задумался
Теперь, когда он удовлетворил мучившую его жажду, когда возможность умереть без воды миновала, пред ним возник новый тревожный вопрос; новое чувство, доселе, правда, ни на чем не основанное - чувство боязни за ребенка закралось в его душу: ведь кто знает, что за люди встретились ему.
- У одного вон кольчуга под халатом! - подумал тюра - а хороший человек этой рубахи не наденет! Саудикеры, - говорят, - да, может, из тех, что по дорогам беспошлинно торгуют… пики у всех! эх, волк тебе навстречу, - положение-то какое!..
- Зачем кичкене [кичкене - маленький] с собой везешь? дорога дальняя, трудно! - спросил молчавший до этой минуты третий джигит, посматривая на красивого ребенка. - Хатын [баба, хозяйка, жена] разве нету?
- Нету! - вздохнул тюра, - не с кем оставить было, а в Чимкенте большое дело есть.
- Ата, маган нан керек! [отец, мне хлеба надо, хлеба дай!] - неожиданно заявил маленький путешественник, - нан берсенчь!
- Хазыр, карагам-чарагам, хазыр! - и тюра хотел было достать хлеба, да вспомнил, что все припасы остались в сумке, привязанной к седлу.
Между тем показавшиеся на горизонте точки стали яснее. Теперь уже можно было без особого напряжения зрения рассмотреть трех всадников, гнавших во весь опор. Песок, вздымаемый шестью парами лошадиных ног, густым облаком окружал наездников. Еще четверть часа - и они будут здесь.
Тюра Якуб подумал минутку, затем зевнул с таким аппетитом, что чуть не свихнул себе челюстей.
- Всю ночь ехал, спать страшно хочется! - проговорил он, ни к кому в сущности не обращаясь. - Да, так тебе хлеба, Райхан? Пойдем, у меня в сумке хлеб-то.
- Куда же ты? Погоди, вот наши приедут, ужин будем варить.
Худые люди на дым, пожалуй, приедут! - с чуть заметной иронией отпарировал Якуб-бай и решительно добавил: нет, я пойду в муллушку, поужинаем с ним вот, да и спать завалимся, а там в путь пора! - а про себя добавил: «Кто вас знает, что вы за купцы такие, если тут лечь, так, пожалуй, долго не проснуться, а в муллушке все-таки легче оборониться, в случае чего…» - Пойдем Райхан, я тебе «нан» дам.
Крепко захотелось молодому мирзе вцепиться в гостя, но он, что-то сообразив, должно быть, только плюнул: ступай, дескать, спи; нам ведь все равно - теперь ли, после ли тебя прикончить.
Чтоб не навлечь какого подозрения, Якуб-бай отвязал куржумы и отправился с ребенком в муллушку, предварительно распутав лошадь и оставив ее совершенно на воле. Он не боялся за своего карабаира: тот с полуслова понимал своего хозяина и всегда мог явиться на первый свист, как бы далеко ни отошел. Маневр этот не укрылся от джигитов.
- Ишь, собака, догадался, должно быть! - проворчал красный халат, - лошадь распутал.
Молодой Мирза ничего на это не ответил, он, очевидно, с большим нетерпением ожидал подъезжающих товарищей, по крайней мере смотрел на приближающихся всадников, не отрывая глаз.
Замыслы разбойников
В Киргизской степи весьма нередко встречаются разбросанные там и сям надгробные глиняные мавзолеи (муллушки, или мазарки). Эти мавзолеи нередко бывают весьма красивы, да и вообще, обделка даже самой бедной киргизской могилы, в виде гробницы с полукруглым или заостренным продольным сводом, ясно указывает, что киргизы свято чтут память своих мертвых.
Чокан Валиханов. Типы казахских надгробных сооружений. 1854.
Встречающиеся в Туркестанском крае могилы можно подразделить на несколько типов или групп; так, например, одни из них снабжены сверху более или менее значительными насыпями земли (могильные курганы); иногда вместо земли могилы обкладываются камнями, особенно поблизости гор; встречаются также и с четырехугольными углублениями на поверхности, выложенными плитами; эти углубления обнесены кругом камнями, поставленными на ребро. Всего интереснее, разумеется, мавзолеи. Представьте себе высокую, сажени в три вышиною, пустую куполообразную глинобитную палатку. Во всей этой постройке, при ее обширности и высоте, вы нигде не найдете никаких железных связей, перемычек и скреплений, так что Аллах ее знает, на чем и как держится вся эта масса!
Офорт Бронислава Залесского ("La vie des Steppes Kirghizes", 1865)
В давно минувшие времена, когда владычествовал еще Абдуллах-хан - этот истинный благодетель степей, память которого много веков будут чтить все те, кого судьба забросит в мертвые пустыни, - у киргизов проявлялось и уважение к знанию, и стремление к распространению науки и цивилизации. Остатки древних арыков в Голодной степи и в других, ныне совершенно мертвых пустынях, величественные степные рабаты и монументальные сардобы - продолжают свидетельствовать, что были свои золотые времена и для Средней Азии (исключая, впрочем, Каракумов, этой пуповины пустынного пространства, описанной мною выше).
Сардоба в Голодной степи
В наши дни такие сооружения представляют лишь редкие памятники старины, к сожалению, совершенно неисследованные и даже не приведенные в известность. Всесокрушающее время безжалостно уничтожает их…
Муллушка, в которую отправился тюра Якуб-бай, была сажени четыре в диаметре и аршин восемь в вышину. От времени материал, из которого она была построена, так затвердел, что при ударе в него звенел как хороший глиняный сосуд.
Дверка из красного дерева была увешана разноцветными лоскутками и тряпицами, которые обыкновенно оставляются путешествующими номадами как знак своего пребывания на могиле святого (очевидно, и под этим мавзолеем покоился какой-нибудь святой). Настенные панели оригинального памятника были облицованы узорчатыми изразцами и испещрены мозаикой надписей, заключающих в себе молитвы и тексты из корана. Над самой дверкой надпись состояла из следующего текста корана: «Всякому благочестивому открыты двери рая».
Немного повыше, кругом всего мавзолея тянулась другая подпись красивыми сульскими литерами: «Аллахумма-Алгаккуна-ль Гакуни уляу-кона-ль букагу-би-кодри-саукиль-ашрате», т. е. «Вознеси, Господи, душу мою в обитель блаженства, сопричти к Твоим праведникам и сохрани на том свете».
Лазурно-голубой орнамент приятно поражал глаз и невольно переносил в какую-нибудь цивилизованную страну, заставляя забыть, что вы находитесь среди песчаной, голодной Киргизской степи, где на целую неделю времени надо запасаться водой, чтоб не умереть самой ужасной, самой мучительной смертью.
В сущности, у киргиз только по особо данному обету можно входить в эти степные склепы, чтобы поклониться праху святого, покоящемуся под ними.
Почему же тюра Якуб-бай сделал такое отступление?! Это мы скоро узнаем.
Вновь прибывшие (трое) джигиты, по-видимому, сильно спешили. Взмыленные лошади тяжело дышали и едва переводили дух, да и наездники были не в лучшем состоянии.
- Чего это вы так упарились, словно за вами сам шайтан гнался? - иронически спросил прибывших красный халат, который, по-видимому, был главарем этой шайки каракчей (разбойников).
- Скоро будут… караван большой… урус есть!.. торопливо, сильно захлебываясь, сообщил один из джигитов, не обращая внимания на иронический тон начальника. - Мы круг большой дали…
- Народу много? - деловым уже тоном спросил красный.
- Много-то много, да никто не вооружен; только у двух русских мултуки есть, остальные безо всего… спят по целым дням, словно сурки…
- Саидку, значит, видели? говорили с ним?
- Мало… не удалось поговорить… только и сказал, что спят… мы так, издалека… за барханам сидели…
- Э, плохо дело! не верю я этому собаке, пожалуй, не исполнит, чего обещал.
- Что ж ему обманывать, я пай посулил хороший…
- Пай посулил! а ты сначала поймай зверя в капкан, да потом говори о шкуре… надует тебя твой таджик…
- Чего меня надувать-то, я ведь не козий мех!
- Тс!.. дьяволы! чего раскричались словно коршуны над падалью, забыли разве про этого-то! - предостерег Мирза Хаким, указывая глазами на сардоб, где находился тюра Якуб-бай.
- А что такое? кым анда? (кто там?)
- Принес шайтан без вас какого-то, спрятался вон в муллушку.
- Ну-у?! кто такой?
- Проезжал какой-то, с ребенком едет, говорит, заблудился.
- А вы его уж не могли того?.. - и прибывший джигит жестом докончил фразу.
- Эк ты до крови-то жаден; погоди ужо, вот на том свете шайтан тебя за это изжарит в котле, как шашлык…
- Устал, по-видимому, сильно, теперь, должно быть, спит уже… - умиротворяющим тоном сказал один из джигитов-халатников.
- Ну, будет об этом! там посмотрим, что делать, а пока слушайте, да двиньтесь ближе, нечего на всю степь-то орать!.. - повелительным тоном приказал красный халат, и военный совет придорожных разбойников начался уже вполголоса.
Нападение
Чтобы сделать более понятным план местности, я должен нарисовать топографию и сказать несколько слов о колодцах Тендерли - этой единственной артерии всей кызылкумской безводной степи. Смотря теперь на карту Средней Азии, мы можем только удивляться поражающему количеству урочищ с киргизскими и русскими названиями. Бор-Муле, Казыл-гак, Обалы-Томсук, Джендели-Конур так и чередуются с Викторовскими, Федоровскими, Александровскими и Семеновскими станицами и пикетами, протянутыми по всей степи от Оренбурга и до Ташкента. Нередки также ныне и артезианские колодцы, словом - теперь путешествия по степи сделались делом обычным не только для нас, русских, но и для бухарских купцов, во всяком случае сильно ослепленных предрассудками, во-первых, и весьма резонно побаивавшихся отваживаться прежде путешествовать по безводной пустыне, во-вторых. Как Кавказ, освобожденный от хищных беев, дал возможность производительному населению этого края развить его неисчерпаемые источники богатства, так и Туркестанский край (недавно представлявший terra incognita), стал в наши дни таким Эльдорадо, к которому стремятся тысячи предприимчивых людей. В 70-х годах, однако, мы не слыхали ни о каких таких штуках, называемых «артезианскими колодцами», а, отправляясь в путь, попросту брали с собой в запас воды в количестве, достаточном для переезда от одного вырытого колодца к другому. Правда, подобные расчеты не всегда оправдывались: иногда от жары вода испарялась, иногда нечаянно турсуки отвязывались и разрывались в лоскутья, а иногда, придя к вырытому каким-то неведомым благодетелем колодцу, путешественники заставали одну зияющую дыру, откуда несло разлагающимися трупами, если не всегда человеческими, то звериными.
Не всякому были и известны эти степные дыры, носящие громкое название колодцев. Если такой опытный проводник, как Кебеков, заблуждался, то люди, менее его знающие характер и свойства степи, зачастую делались жертвами своей предприимчивости.
И только колодцы Тендерли были той приятной перспективой, которая еще за неделю вперед вселяла надежду. Да не подумает читатель, что Тендерли представляли тоже какой-нибудь клоповник, или дыру, вырытую среди степи.
Мус-Бель есть отроги Мугоджарских гор, а горы эти (под различными, впрочем, названиями) с одной стороны упираются в город Верный, а с другой - граничат с рекой Эмбой (Уральской области). Почти что по самой их средине, как раз по окончании последних безводных Тусумских песков, и находятся Тендерли. В соседнем ущелье бьют родники с чистой, прозрачной как хрусталь водой. Ущелье это круто кончается сопкой, из-под которой и течет карыз [карыз - подземная река; изобретение персидское: по направлению скатов прорывается несколько десятков близко расположенных друга от друга колодцев, которые внутри соединяются между собою общим подземным каналом], наполняя десяток колодцев под общим названием Тендерли.
Если представить поле зрения с той стороны, как мы ехали, то расположение было таково: прямо высился утес, за которым извилистой лентой пропадало ущелье, несколько левее колодцев, саженях в 40, была могила киргизского святого Эмбетея (к сожалению, мне никак не удалось собрать сведений об этом почитаемом номадами мулле). Могила эта находилась, впрочем, среди громаднейшего сардоба. С правой стороны тянулся овраг, затерявшийся в перспективе; все это, однако, скрывалось горой, выдвинувшейся поперек в виде какого-то гигантского утюга. Опасность если и представлялась, то избежать ее не было никакой возможности, так как, только подъехавши вплотную к колодцам, можно было ориентироваться, но это во всяком случае было бы слишком поздно. Разбойники могли скрываться и в овраге Акча-Куйма, и в муллушке, и за утесом. Осторожность, конечно, не мешала, но и будоражить зря народ ни один караван-баш не решится, а потому Кебеков, кроме меня, никому ничем не выдал своего волнения, а волнение - это я отлично видел - у него было слишком велико. Впрочем, как мною где-то уже замечено, брать на себя ответственность за целый караван - дело далеко не шуточное: поневоле за каждым утесом будут чудиться разбойники.
Мы подходили к колодцам Тендерли.
Жажда томила всех страшная, верблюды еще бодро выносили это лишение, лошади же едва волочили ноги и частенько спотыкались, но не от усталости, а от жажды, что можно было заключить по их глазам, сильно помутившимся.
Тонкий беловатый пар поднимался над зияющими отверстиями степных колодцев, песок кругом был влажен и на нем искрились мелкие солончаковые блестки. Там и сям виднелись кучки побелевшей оставшейся золы, чернел помет, отпечатки перепутанных следов верблюжьих, конских, человеческих, обрывочки веревок и т. п. остатки временных бивуаков. Лошади, почуя воду, звонко заржали, верблюды тоже надрывались каким-то хриплым ревом, словно простуженные.
Повар Кулпашка, захватив с собой турсук, первый бросился за водой, но не успел он сделать и двух шагов, как из-за муллушки что-то пукнуло, показался беловатый дымок - и Кулпашка прямо носом сунулся в песок, сильно взрыхлив его. Вслед за этим раздался дикий крик, и шестеро всадников с длинными тонкими пиками наперевес бросились на наш караван. Поднялась суматоха, крики, брань… Не успел я понять еще, в чем дело, как вдруг почувствовал у себя на плече какую-то острую боль. Схватившись инстинктивно за больное место, я с ужасом увидел, что рука моя покрылась теплой липкой кровью.
Удар нанесен был сзади; в эту минуту Левашев что-то закричал мне, я оглянулся и прямо пред собой встретил разъяренную рожу Саид-Басмана, замахнувшегося ай-балтой. Крикнуть я не успел: глухой удар по голове свалил меня с лошади, - и я лишился чувств…
Незнакомец
Звонко ударяются подковы о каменистый грунт, и однообразно отдается этот звук в крутых, черных стенах, со свесившимся по ним низким колючим кустарником. Испуганный уж торопливо прячется в расщелину утеса; проворно пробирается ящерица по выдающимся между растениями камням; маленькая черепаха любопытно высовывает голову из своего костяка, лиса и хорек, подгоняя друг друга, несутся большими скачками через разбросанные камни, и оглушительно раздается вверху свист нелюдимого орла-стервятника. Я хорошенько не помню - видел я все это во сне или наяву. Сознание то возвращалось, то вновь оставляло меня. Как попал сюда, в эти горы, что со мной - ничего этого я не мог себе представить, только чувствовал, что ложе мое крайне беспокойно; голова свесилась набок, туловище было привязано к седлу тонким волосяным арканом; при всем этом страшно ныло плечо, а во рту палило словно огнем. Подле меня шел другой конь, на котором сидел, понурившись, всадник, по виду узбек, голова его была опущена на грудь, он или спал, или сильно о чем-то задумался.
- Куда это везут меня! зачем? - подумал я, и вдруг действительность воскресла передо мной со всеми мельчайшими подробностями. Я вспомнил и рану в плечо, и удар, нанесенный Саид-Басманом, и теперь уже не было сомнений, что везут меня в плен. - Но почему же нас только двое? Где же остальные? А, да, впрочем, не все ли равно!.. И на меня напало какое-то убийственное равнодушие к своей судьбе…
Более двадцати лет прошло с того времени: ведь кажется: как давно, а между тем из моей памяти не успела стушеваться или исчезнуть ни одна черта, ни одна линия, ни одна полоса света или тени из того, что я описываю. Я помню; как вслед за мыслью, что я попал в плен, мне тут же пришло в голову, почему это стук копыт одной лошади был поразительно похож на мелкую дробь барабана: «Тра-та-та! тра-та-та!», тогда как другая лошадь довольно правильно выбивала копытами: «Раз, два, три, четыре! раз, два, три, четыре!..»
- Ах; как хочется пить! тра-та-та! тра-та-та! Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре!..
- Эй, тюра! если ты желаешь живого меня девяти, то, ради Бога, дай хоть глоток воды и развяжи, не убегу ведь!.. - обратился я к своему чичероне, едва выговаривая слова, так все наболело и пересохло.
Если б, вслед за этим, с ясного голубого неба упал гром, то он не более поразил бы меня, как то, что я услышал.
- Ах, вы очнулись! Ну, слава Богу, слава Богу! - проговорил мой спутник чистейшим русским языком и разом остановил лошадей, соскочил и бросился ко мне развязывать веревки. Через минуту я сидел уже на лошади и с жадностью глотал воду.
- Будет, не пейте много; давайте я перевяжу вам плечо! - заботливо продолжал он, хлопоча около меня.
- Господи! да что же это такое… брежу я, или это все во сне происходит?.. но нет, сильная боль в плече, до которого дотронулся спутник, заставила меня вскрикнуть; значит, я и не сплю, и не брежу.
- Ради Бога, скажите, кто вы и куда меня везете? - спросил я.
- Пожалуйста, успокойтесь и не волнуйтесь! Вы находитесь в совершенной безопасности и в самом скором времени будете опять среди вашего каравана.
- Как каравана! да где же он? Давно ли мы оттуда? Где вы меня взяли?
- Вы так много задали мне вопросов, что я не знаю, на который и отвечать. Скажите-ка лучше, в состоянии ли вы сидеть на лошади и можем ли мы продолжать путь?
- О, да, да…
- Ну, и отлично. Вы садитесь, и пойдем, а дорогой я вам постараюсь объяснить все, только, пожалуйста, не говорите и успокойтесь; уверяю вас, что я друг ваш и везу вас туда, откуда вы были похищены…
- Похищен?! Я?
- Ну, да, ну, да! Слушайте же и не перебивайте. Вез сомнения, костюм мой заставляет вас предполагать во мне киргиза и даже разбойника, тогда как я русский…
- Русский?! но как же…
- Вы опять заговорили; вам вредно. Успокойтесь и слушайте меня… Да, я русский. По крайней мере, прежде был им… давно уже меня зовут Якуб-бай, но на самом деле я Яков Николаев Зубарев… Вчера вечером, волею судеб, мне случилось быть в той самой муллушке, около которой было сделано нападение на ваш караван…
- О, Боже! так неужели и вы…
- Был одним из разбойников, хотите вы сказать, - успокойтесь и не торопитесь делать никаких заключений. Я еще раз прошу вас не перебивать меня, и через несколько минут вы будете знать все.
Мне оставалось только покориться, и я услыхал следующее.
- Проезжая в Чимкент, я заблудился и попал совершенно случайно к колодцам. Около этих колодцев встретились мне трое степных разбойников, о чем я узнал уже после. Они, поджидая караван, не обратили, по-видимому, особенного внимания на мой уход в муллушку, куда я отправился со своим ребенком спать, как сказал им, а на самом деле, чтобы укрыться в более безопасное место и возможно дороже продать жизнь, если бы она понадобилась этим молодцам. Сквозь дверную щель я стал наблюдать за всем происходившим пред моими глазами. Встреченные люди сказали мне, что они купцы, уехавшие вперед от своего каравана, который вскоре должен прибыть. Однако, почти перед самим уходом в муллушку я видел приближавшихся трех всадников, гнавших во весь опор. Прибывшие были вооружены с головы до ног и нисколько не походили на мирных купцов. Они начали что-то горячо рассказывать, и я, хотя не слышал слов, но легко мог догадаться, что речь шла о каком-то нападении на караван. Несколько раз это слово, громко повторенное, дало мне понять, в чем суть. Не могу вам в точности сказать, сколько прошло времени, только вдруг злодеи направились к муллушке, и я уже думал, что настал мой конец. Однако, они обогнули мазарку и спрягались за ней, уведя вместе с собой и лошадей; очевидно, они расположились так потому, чтобы хотя на первое время скрыть свое присутствие. Изредка до меня доносился неясный, сдержанный шепот, но вскоре и он смолк. Но вот, в степном безмолвии, издалека донесся как бы звук колокольчика, и я сообразил, что караван приближается, а, стало быть, вскоре должна произойти катастрофа. Судите о моем положении. Что делать? Впрочем, я решил выжидать и… примкнуть к партии сильного… Осмотрев ружье, я решился разрядить его в самом крайнем случае… Между тем караван приближался; я видел, как какой-то киргиз соскочил с верблюда и бросился к колодцам: должно быть, пить очень захотел; почти в ту же минуту позади меня раздался выстрел и пуля пронзительно завыла, затем звонко щелкнула, и киргиз упал. Тогда спрятавшиеся разбойники с диким криком: «Аллеман! Али, Магома!» [обычный боевой крик всех степных разбойников] кинулись на передних людей каравана, и началась схватка. Вдруг один из членов каравана на великолепной вороной лошади вскрикнул что-то по-русски. Что именно, я не мог разобрать и только видел, как вы упали на землю замертво. Присутствие русских, которым я обязан был оказать помощь, вынуждало меня броситься в свалку, но кто были враги, этого отличить не представлялось никакой возможности. Костюм мой, без сомнения, ввел бы в заблуждение ваших и усилил панику… К тому же, я не мог рисковать своей жизнью, потому что подле меня спал мой ребенок, т. е., другими словами, мое все… Однако борьба происходила во мне недолго, голос чести заглушил рассудок, и я, громко вскрикнув по-русски: «Мужайтесь, приятель!», бросился на помощь. Всадник на вороной лошади дрался молодцом. Его смертоносная шашка уложила уже трех разбойников и не оставалось сомнения, что победа будет на нашей стороне, как вдруг один из злодеев, тот самый, который вам нанес удар, быстро схватил вас, перебросил через седло и во весь опор поскакал в горы. Я в кратких словах объяснил русскому, кто я и как попал в эту шайку, попросил его последить за моим ребенком, которого оставил спящим в муллушке, а сам, свистнув лошадь, которая паслась в овраге, погнался спасать вас, если вы живы, или отбить, по крайней мере, труп своего соотечественника. Злодей, однако, гнал, и столько быстро, что я никак не мог его настигнуть. Я боялся, чтоб он не свернул куда-нибудь в сторону, или чтоб мне не потерять след, тем более что каменистый грунт не оставлял ни малейшего знака. Вдруг до моего слуха донесся топот лошади; я пришпорил своего карабаира, и чрез каких-нибудь десять минут разбойник был у меня на глазах. Он остановился. Прицелившись из ружья, я потребовал, чтоб он немедленно отдал мне ваш труп. Злодей противился. Терять времени не приходилось, и… я размозжил ему череп. Но не раскаиваюсь! Благодарю Бога, что Он дал мне возможность оказать услугу своему соотечественнику… Вскоре я убедился, что вы живы и только находитесь в глубоком обмороке, вероятно, от потери крови, которой достаточно-таки, должно быть, вышло из вас. Между тем ночь наступала; ехать обратно я не рискнул, боясь наткнуться на новую шайку; оставалось свернуть с тропинки и расположиться на ночлег, что я и сделал. Представьте же себе весь ужас моего положения, когда я услышал топот, а вскоре и разговор двух человек. Это, должно быть, возвращались оставшиеся в живых разбойники… труп убитого неизбежно должен был им попасться, они могли вернуться и… признаюсь вам откровенно, что, боясь за оставленного ребенка, я хотел бросить и вас, и лошадей, чтоб пешком пробраться обратно, но эта подлая мысль лишь на одну минуту пришла мне в голову, я с негодовашем отогнал ее и решил положиться на волю Божию. Между тем с вами сделался бред… и я провел довольно-таки тревожную ночь. Однако все обошлось благополучно, и рано утром, чуть забрежжил свет, я отправился далее. Вы все не приходили к себя, и вот, наконец… теперь… Слава Богу!..
- Но, умоляю вас, скажите, далеко ли мы от каравана?
- Думаю, что не так далеко. Чрез полчаса, много через час приедем… а теперь, когда я познакомил вас со всем происшедшим, вновь попрошу не разговаривать, не утомлять себя; вы еще так слабы… Когда отдохнете, мы возобновим разговор.
- Откуда же это у меня лошадь? Я ее знаю… это Саид-Басмана…
- Убитому разбойнику, полагаю, она была не нужна, и я с спокойной совестью взял ее себе… т. е. для вас… Что делать, в степи свои законы, не укоряйте меня!
Рис. Н. Н. Каразина
Укорять его, когда этому неизвестному человеку я был обязан жизнью! О, я далеко был от подобных сантиментальных взглядов и хорошо помнил эти «законы степей»!
Мысли мои вскоре невольно направились на свое чудесное избавление. Что это такое, в самом деле? Случайность, рок, фатум? Каким образом этот таинственный незнакомец очутился в глухой степи как бы для того, чтоб вырвать меня из костлявых рук смерти? Теперь, когда над моей головой пронеслись долгие годы, когда примеров таких случайностей я испытал много, я привык, наконец, верить, что в фактах этих кроется что-то непонятное и вместе с тем неотразимое. Я глубоко убежден в том, что человеку положен известный жизненный предел, а там случайности его спасают или что другое - не берусь доказывать, да это едва ли и возможно, ибо, на мой взгляд, объяснять случайность случайностью - по меньшей мере нелогично. Но есть, конечно, люди, которые, несмотря ни на какие доказательства, не поверят в фатальность, рок, предопределение, и… благо им! Может быть, реальность и хорошее качество, но благодарю судьбу за то, что я был и есть и останусь глубоким идеалистом… «Есть, друг Горацио, многое в природе, чего и не снилось нашим мудрецам».