Встреча в Китае
Аалы Токомбаев, народный поэт Киргизии. Встреча в Китае // Огонёк, 1950, № 23.
Встреча в Китае
Это было в те дни, когда жили киргизы в неволе.
И куда только нас не бросала несчастья звезда!
Мы скитались в ущельях, ища человеческой доли,
Голод, холод терпели, но мы не погибли тогда.
Наших стройных красавиц текесские жадные баи
Отнимали у нас, отнимали овец и коней…
Миновали те годы, когда побывал я в Китае,
Но былое встает предо мной с каждым годом ясней.
Кто куда разбрелись мы по желтым китайским долинам.
Очутились мы, беженцы, в поисках хлеба в Аксу.
Шум базара сперва показался жужжаньем пчелиным…
Я боялся, что здесь заблудиться могу, как в лесу.
Завывал продавец, предлагая то рыбу, то сласти.
Вторил детскому плачу пронзительный крик ишаков.
Проходили в коротких штанах представители власти,
Разгоняя слепцов, лицедеев, калек, бедняков.
Наш манап1 лебезил пред купцом. Толстый, маленький, ловкий,
То с купцом, то с манапом шептался посредник-далдал:
- Будут проданы в рабство малютки сейчас по дешевке!
Быстро замысел черных людей мой отец разгадал.
Он сказал: - Надо скрыться в толпе. Разговор здесь короткий,
Мы погибнем!.. - Но поздно: покорный и льстивый, как раб,
На красавицу-девочку, младшую дочь моей тетки,
Пальцем в перстнях далдалу показывал алчный манап.
Он раскрыл редкозубый, смеющийся рот лицемера,
Убеждая: - Тебе в твоем горе помочь я хочу.
Ты получишь деньгами - подумай! - четыре сээра2,
Ты племянницу должен китайцу продать, богачу.
Уверял он отца, поправляя серебряный пояс:
- Не продашь ее нынче - от голода завтра умрет.
Не о пользе своей - о семействе твоем беспокоюсь!
Покупатель - богач, настоящий источник щедрот.
Не захочет ее он купить - кончим дало с тобою:
Не задержим тебя, убирайся долой с наших глаз…
На манапа, рыдая, сестричка глядела с мольбою,
И сережка единственная от рыданий тряслась.
Мой двоюродный брат побледнел. Был он юноша пылкий,
Он рванулся к манапу, но тут обожгла его плеть.
Вдруг послышались крики: - Пош, пош! - Появились носилки,
И носильщики остановились. Мы стали смотреть.
Малый шар помещался на шаре огромном, и где-то
Был и нему прикреплен и, как видно, служил головой,
И во столько шелков было круглое тело одето,
Что оно показалось мне луковицею живой.
Длиннокосый помещик, в очках, в одеянии алом,
Он облизывал губы коротким, тупым языком.
Посмотрел он на девочку, вскрикнул, махнув опахалом,
И качнулся в носилках, согбенными кули влеком.
Семенили босыми ногами усталые кули,
И не мог я понять, почему столько сотен людей
Перед луковицей говорящею спины согнули.
Почему до земли так почтительно кланялись ей.
И далдалу манап подмигнул заплывающим глазом,
Тот, звеня кошельком, торопясь, начал деньги считать,
И у матери стражники отняли девочку разом,
И упала в базарную грязь безутешная мать.
Закричал мой отец от обиды, и горя, и злости
И племянницу стая вырывать из грабительских рук.
Но его повалили ударом бамбуковой трости
И забрали рабыню, и стражники встали вокруг.
…Вечер падал на землю. Толпа начала расходиться.
Мы, не в силах уйти, прилегли у стены крепостной.
Появился прохожий в повязке из белого ситца,
Дряхлый, с палкой в руке, с узелком за согбенной спиной.
Я не видел такой, как пергамент, иссушенной кожи
И такого сияния узких задумчивых глаз.
Узелок свой поставив, сказал по-уйгурски3 прохожий:
- Ныне много встречаю несчастных, похожих на вас.
Вы лишились ребенка, и мне ваше горе знакомо:
Я любил черноглазую с голосом, как ручеек.
Но отец ее продал владельцам публичного дома,
И теперь я живу, словно камень в степи, одинок.
Я родился в несчастьи, и жизнь я в несчастьи покину -
О, как долго, как жадно я счастья искал день за днем,
День за днем проходя по Шанхаю, Кантону, Пекину, -
То погоня была за туманным и сказочным сном!
Ты песок сосчитай, а потом населенье Китая,
Но как мало таких, что живут без нужды и в тепле.
Мы одно постигаем, рождаясь, трудясь, умирая:
Счастья нет на земле, счастья нет на жестокой земле!..
- Счастье есть на земле, а несчастье нам душу калечит! -
С книгой в смуглой руке к нам китаец приблизился вдруг.
То был юный и стройный джигит, черноглазый, как кречет.
Подойдя, поклонился, как старый, испытанный друг.
- Тяжко в мире, вы правы, - сказал он китайцу седому. -
Но ужели для горькой нужды человек сотворен!
Разве мы не сумеем устроить наш мир по-иному?
Уничтожитъ обман и найти справедливый закон!
Покачал головою старик: - Не людские законы
Счастье, благо творят, а творец, вездесущий вовек.
Наше счастье и благо давно проглотили драконы,
И теперь их не может на землю вернуть человек.
Ты совсем еще юн, но, я вижу, один из упрямых,
Что сражаются с небом. А я многоумен и стар.
Знаю: всюду драконы - на небе, на улицах, в храмах,
Мир, что нас окружает, - он тоже дракон-аджидар!
Этот старый прохожий с таким говорил убежденьем,
Что я вздрогнул невольно, тоскливым испугом объят.
Молодой незнакомец взглянул на него с сожаленьем
И сказал: - Погоди и послушай, отец мой и брат.
Нет незримых драконов, и счастье у них не ищи ты,
Нам опасны драконы, что золотом и серебром
На халатах купцов и помещиков ярко расшиты.
На одежде врагов, завладевших народным добром.
Кто, скажи мне, бедою китайцу грозит, китаянке?
Те драконы, что в банках сидят и живут во дворцах.
Вот плывут по китайским морям англичанин и янки,
И драконы у них нарисованы на кораблях.
Мы рождаемся в лодках пловучих и в них умираем,
Но могуч наш народ, как широкие воды Янцзы.
Станет древний Китай молодым и свободным Китаем,
Жаждет наша земля очистительной светлой грозы.
Наклонившись ко мне, на меня он взглянул, на худышку,
Пыльных, грязных волос моих смуглой коснулся рукой
И промолвил: - Счастливым я этого вижу мальчишку,
Обретет он довольство и волю в отчизне родной…
Мне дракон возле крепости, крылья расправивший хищно,
Показался игрушкою, страшною детям одним.
А китаец монету вложил в мою руку неслышно
И ушел, попрощавшись. И странник пошел вслед за ним…
Много бед, много лет, много дел с той поры миновало.
Дал мне волю и родину русский великий народ.
Я под ленинским знаменем жизнь свою начал сначала,
Я под сталинским солнцем пустил свою песню в полет.
Полетела та песня над синей струей Иссык-куля.
И не раз я глядел на соседний Китай, и тогда
Предо мной возникали базар, и сестричка, и кули,
И китайский джигит, славословивший правду труда.
Часто-часто я думал о той замечательной встрече.
Кто он был, незнакомец с открытой и чистой душой?
Сун Ят-сена, быть может, дошли к нам горячие речи
Или с нами беседовал Мао Цзе-дун молодой?
Кто бы ни был он, видел я славного сына Китая,
Молодого Китая, что ныне свободу обрел.
Торжествует победу он, Ленина благословляя,
Сталин путь указал ему - горный, могучий орел.
О китайцы! Сосед ваш, киргиз, я живу на Тянь-Шане,
Говорю я вам: пусть благоденствует ваша земля -
Наши горы и долы одно озарило сиянье,
Возвышающее человека сиянье Кремля.
Перевел с киргизского С. ЛИПКИН
1 Манапы - киргизская знать.
2 Сээр - китайская серебряная монета.
3 Уйгурский язык близок киргизскому.
(Кликабельно)
Встреча в Китае
Это было в те дни, когда жили киргизы в неволе.
И куда только нас не бросала несчастья звезда!
Мы скитались в ущельях, ища человеческой доли,
Голод, холод терпели, но мы не погибли тогда.
Наших стройных красавиц текесские жадные баи
Отнимали у нас, отнимали овец и коней…
Миновали те годы, когда побывал я в Китае,
Но былое встает предо мной с каждым годом ясней.
Кто куда разбрелись мы по желтым китайским долинам.
Очутились мы, беженцы, в поисках хлеба в Аксу.
Шум базара сперва показался жужжаньем пчелиным…
Я боялся, что здесь заблудиться могу, как в лесу.
Завывал продавец, предлагая то рыбу, то сласти.
Вторил детскому плачу пронзительный крик ишаков.
Проходили в коротких штанах представители власти,
Разгоняя слепцов, лицедеев, калек, бедняков.
Наш манап1 лебезил пред купцом. Толстый, маленький, ловкий,
То с купцом, то с манапом шептался посредник-далдал:
- Будут проданы в рабство малютки сейчас по дешевке!
Быстро замысел черных людей мой отец разгадал.
Он сказал: - Надо скрыться в толпе. Разговор здесь короткий,
Мы погибнем!.. - Но поздно: покорный и льстивый, как раб,
На красавицу-девочку, младшую дочь моей тетки,
Пальцем в перстнях далдалу показывал алчный манап.
Он раскрыл редкозубый, смеющийся рот лицемера,
Убеждая: - Тебе в твоем горе помочь я хочу.
Ты получишь деньгами - подумай! - четыре сээра2,
Ты племянницу должен китайцу продать, богачу.
Уверял он отца, поправляя серебряный пояс:
- Не продашь ее нынче - от голода завтра умрет.
Не о пользе своей - о семействе твоем беспокоюсь!
Покупатель - богач, настоящий источник щедрот.
Не захочет ее он купить - кончим дало с тобою:
Не задержим тебя, убирайся долой с наших глаз…
На манапа, рыдая, сестричка глядела с мольбою,
И сережка единственная от рыданий тряслась.
Мой двоюродный брат побледнел. Был он юноша пылкий,
Он рванулся к манапу, но тут обожгла его плеть.
Вдруг послышались крики: - Пош, пош! - Появились носилки,
И носильщики остановились. Мы стали смотреть.
Малый шар помещался на шаре огромном, и где-то
Был и нему прикреплен и, как видно, служил головой,
И во столько шелков было круглое тело одето,
Что оно показалось мне луковицею живой.
Длиннокосый помещик, в очках, в одеянии алом,
Он облизывал губы коротким, тупым языком.
Посмотрел он на девочку, вскрикнул, махнув опахалом,
И качнулся в носилках, согбенными кули влеком.
Семенили босыми ногами усталые кули,
И не мог я понять, почему столько сотен людей
Перед луковицей говорящею спины согнули.
Почему до земли так почтительно кланялись ей.
И далдалу манап подмигнул заплывающим глазом,
Тот, звеня кошельком, торопясь, начал деньги считать,
И у матери стражники отняли девочку разом,
И упала в базарную грязь безутешная мать.
Закричал мой отец от обиды, и горя, и злости
И племянницу стая вырывать из грабительских рук.
Но его повалили ударом бамбуковой трости
И забрали рабыню, и стражники встали вокруг.
…Вечер падал на землю. Толпа начала расходиться.
Мы, не в силах уйти, прилегли у стены крепостной.
Появился прохожий в повязке из белого ситца,
Дряхлый, с палкой в руке, с узелком за согбенной спиной.
Я не видел такой, как пергамент, иссушенной кожи
И такого сияния узких задумчивых глаз.
Узелок свой поставив, сказал по-уйгурски3 прохожий:
- Ныне много встречаю несчастных, похожих на вас.
Вы лишились ребенка, и мне ваше горе знакомо:
Я любил черноглазую с голосом, как ручеек.
Но отец ее продал владельцам публичного дома,
И теперь я живу, словно камень в степи, одинок.
Я родился в несчастьи, и жизнь я в несчастьи покину -
О, как долго, как жадно я счастья искал день за днем,
День за днем проходя по Шанхаю, Кантону, Пекину, -
То погоня была за туманным и сказочным сном!
Ты песок сосчитай, а потом населенье Китая,
Но как мало таких, что живут без нужды и в тепле.
Мы одно постигаем, рождаясь, трудясь, умирая:
Счастья нет на земле, счастья нет на жестокой земле!..
- Счастье есть на земле, а несчастье нам душу калечит! -
С книгой в смуглой руке к нам китаец приблизился вдруг.
То был юный и стройный джигит, черноглазый, как кречет.
Подойдя, поклонился, как старый, испытанный друг.
- Тяжко в мире, вы правы, - сказал он китайцу седому. -
Но ужели для горькой нужды человек сотворен!
Разве мы не сумеем устроить наш мир по-иному?
Уничтожитъ обман и найти справедливый закон!
Покачал головою старик: - Не людские законы
Счастье, благо творят, а творец, вездесущий вовек.
Наше счастье и благо давно проглотили драконы,
И теперь их не может на землю вернуть человек.
Ты совсем еще юн, но, я вижу, один из упрямых,
Что сражаются с небом. А я многоумен и стар.
Знаю: всюду драконы - на небе, на улицах, в храмах,
Мир, что нас окружает, - он тоже дракон-аджидар!
Этот старый прохожий с таким говорил убежденьем,
Что я вздрогнул невольно, тоскливым испугом объят.
Молодой незнакомец взглянул на него с сожаленьем
И сказал: - Погоди и послушай, отец мой и брат.
Нет незримых драконов, и счастье у них не ищи ты,
Нам опасны драконы, что золотом и серебром
На халатах купцов и помещиков ярко расшиты.
На одежде врагов, завладевших народным добром.
Кто, скажи мне, бедою китайцу грозит, китаянке?
Те драконы, что в банках сидят и живут во дворцах.
Вот плывут по китайским морям англичанин и янки,
И драконы у них нарисованы на кораблях.
Мы рождаемся в лодках пловучих и в них умираем,
Но могуч наш народ, как широкие воды Янцзы.
Станет древний Китай молодым и свободным Китаем,
Жаждет наша земля очистительной светлой грозы.
Наклонившись ко мне, на меня он взглянул, на худышку,
Пыльных, грязных волос моих смуглой коснулся рукой
И промолвил: - Счастливым я этого вижу мальчишку,
Обретет он довольство и волю в отчизне родной…
Мне дракон возле крепости, крылья расправивший хищно,
Показался игрушкою, страшною детям одним.
А китаец монету вложил в мою руку неслышно
И ушел, попрощавшись. И странник пошел вслед за ним…
Много бед, много лет, много дел с той поры миновало.
Дал мне волю и родину русский великий народ.
Я под ленинским знаменем жизнь свою начал сначала,
Я под сталинским солнцем пустил свою песню в полет.
Полетела та песня над синей струей Иссык-куля.
И не раз я глядел на соседний Китай, и тогда
Предо мной возникали базар, и сестричка, и кули,
И китайский джигит, славословивший правду труда.
Часто-часто я думал о той замечательной встрече.
Кто он был, незнакомец с открытой и чистой душой?
Сун Ят-сена, быть может, дошли к нам горячие речи
Или с нами беседовал Мао Цзе-дун молодой?
Кто бы ни был он, видел я славного сына Китая,
Молодого Китая, что ныне свободу обрел.
Торжествует победу он, Ленина благословляя,
Сталин путь указал ему - горный, могучий орел.
О китайцы! Сосед ваш, киргиз, я живу на Тянь-Шане,
Говорю я вам: пусть благоденствует ваша земля -
Наши горы и долы одно озарило сиянье,
Возвышающее человека сиянье Кремля.
Перевел с киргизского С. ЛИПКИН
1 Манапы - киргизская знать.
2 Сээр - китайская серебряная монета.
3 Уйгурский язык близок киргизскому.
(Кликабельно)