Большевизм - социальная варваризация и деградация России
Оригинал взят у glavbuhdudin в Большевизм - социальная варваризация и деградация России
Большевизм - линия наименьшего сопротивления для темных инстинктов человеческой природы.
«"Большевизм" есть линия наименьшего сопротивления для естественных и элементарных инстинктов всякой темной, непросветленной человеческой природы. "Большевиками" на время сделались все, которые не хотят воевать, не хотят ничем жертвовать, но хотят как можно больше получить»
(Н. А. Бердяев. Была ли в России революция?//Н. А. Бердяев. Собрание сочинений. Париж, 1990. Т 4. С. 110; первая публикация: Народоправство. 19 нояб. 1917 г. № 15) (Бердяев, 1917).
«Коммунизм можно рассматривать как злокачественную ткань на теле цивилизации. Коммунизм растекается, движется по линии наименьшего сопротивления. Для него абсолютно все, происходящее с ним, есть его успех. Он не знает ошибок и поражений. Идеология этого общества оправдывает любое поведение его руководства. Угрызения совести здесь не мучают никого, ибо такого явления, как совесть, и других элементов нравственности вообще нет в его природе»
(А. Зиновьев. Коммунизм как реальность. М., 1980. С. 237) (Зиновьев, 1980).
Большевизм - рецидив первобытного каннибализма, пещерного быта и звериных нравов.
«И все декламации о социализме, о пролетарской солидарности, о пролетарской дисциплине, о совместной работе на общее благо - все эти сентиментальные разговоры являлись лишь аккомпанементом к сценам первобытного каннибализма. Освобожденный от религии человек семимильными шагами пошел не вперед, к царству разума, свободы, равенства и братства, как учили лживые социалистические пророки, а назад, к временам пещерного быта и звериных нравов»
(А. С. Изгоев. Социализм, культура и большевизм // Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1991. С. 177; первая публикация: М.; Пг., 1918) (Изгоев, 1918).
Большевизм - путь к озверению.
«Почва, на которой строится большевизм, его предпосылка - экономический материализм, атеизм. От него к механическому автоматизму, и далее - к озверению, к потере лица человеческого - вот естественный путь большевизма. Вся европейская культура исходит из христианского корня и основана на личности; держится на ней, как на стержне. Убивается личность - вынимается стержень, и не только культура, но само бытие человеческое разлагается, приближается к небытию, механизируется»
(В. Злобин. Тайна большевиков // Царство Антихриста. Мюнхен, 1921. С. 220) (Злобин, 1921).
Свержение библейских десяти заповедей обнажило в России Питекантропию.
«Я вспоминал о прогнозах, пророчествах и обещаниях: Конта и Канта, Гегеля и Маркса, Милюкова и Керенского, Ленина и Сталина, Гитлера и Геббельса... Вся эта сумма сейчас заканчивается (заканчивается ли?) истинно небывалым в истории человечества скандалом. Все ее диагнозы оказались отсебятиной, все ее прогнозы - промахом, все ее рецепты - уголовным преступлением. Вся эта сумма свергала все десять заповедей. И - когда заповеди были свергнуты -то из-под их развалин автоматически возник Питекантроп - носитель идеи первозданного, до-синайского коммунизма. Он, конечно, и во мне, как во всяком человеке, поставленном в социальные условия Питекантропии»
(И. Л. Солоневич. Диктатура импотентов. Социализм, его пророчества и их реализация. Буэнос-Айрес, 1949. Ч. 1. С. 28) (Солоневич, 1949).
Корни психологического типа, породившего большевизм, уходят в племенную архаику.
«Корни уходят в глубь истории: в опыт жизни лесных племен, делавших на всякий случай один-два тайных выхода из своего убежища; в опыт степняков, не имевших возможности огородиться и потому спасавшихся либо мгновенным, дерзким, коварным броском, либо скучиванимем в огромные воинственные массы-орды; жили-то на равнине, на «блюдце», во власти всякого проходящего, чья сила; жили в зоне «условного земледелия», с голодовками и морами; жили - не загадывая далеко, в поминутной готовности к переменам и несчастьям, в тихой надежде все вытерпеть и вместе с тем при случае обмануть судьбу, а потрафит - так и взять за рога, сорвать банк разом..., а потом и спустить все, плюнуть: не держаться, если все равно безнадежно. Выработался тип мечтателя, терпеливца, не столько живущего на земле, сколько на ней летающего. Тип кочевника, скитальца. Тип человека контактного и переменчивого, эмоционального и импульсивного; недоверчивого и легковерного: недоверчивого в вопросах мелких, практических, сиюминутных и легковерного в вопросах крупных, духовных, вечных. Выработалась и глубоко вошла в душу ненависть к оседлой цепкости, к практичной дальновидности, у узкому здравомыслию и повседневной определенности, ко всему, что связано со словом «предел»
(Л. Аннинский. Монологи бывшего сталинца //Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 77) (Аннинский, 1989).
Большевизм - апогей бестиализации обезбоженного человека.
«.Но и мещанство не последняя ступень человеческого падения. Человек без Бога не может остаться человеком. Обезвоженный человек становится зверем - в борьбе - или домашним животным - в укрощенной цивилизации. Культура - эти сгустки накопленных ценностей - замедляет процесс бестиализации обезбоженного человека задерживая его в этических, эстетических планах человеческой душевности. Вот почему слабость культурной прослойки в русском жизни беспощадно оголяет зверя. Прошедший через революцию русский человек быстро теряет не только национальное, но и человеческое лицо»
(Г. П. Федотов. О национальном покаянии // Новый град. 1933, № 6. С. 5) (Федотов, 1933).
Большевизм победил тем, что сделал ставку на хаос и возглавил процесс стихийной дезорганизации.
«Большевизм предвидел то, что другие не видели. Он предвидел, что ближайшие годы пройдут в России под знаком хаоса, крушения всех, самых элементарных основ общественной, экономической, культурной и практической жизни... Он знал, что отныне на ближайшие годы править бал будет Сатана - и Сатане, хаосу поклонился, включив свою партию в их чертов пляс... В этом сущность большевистского предвиденья... Тот, кому приходилось с ними спорить на митингах, кто их видел в работе до их победы, не мог не унести с собою незабываемого впечатления ставки, бесстыдно-откровенной, до конца доведенной ставки на хаос...»
(Ст. Иванович (С. О. Пор-тугейс). Пять лет большевизма. Берлин, 1922. С. 12-15) (Порту-гейс, 1922).
Большевизм - фактор общественного гниения.
«В качестве силы, разлагающей общество на непримиримые классы, большевизм есть фактор общественного гниения... Перспективы земного рая, коими большевизм соблазняет народные массы, не более, как обольстительный мираж, который манит издали. Как только мы подходим к нему вплотную, мнимый рай превращается в ад, ибо, прежде всего - это царство всеобщей взаимной ненависти, где идет нескончаемое междоусобие: миллионы завистливых очей следят там за всяким приростом человеческого благополучия... Так идеал всеобщей сытости рождает голод: это не случайность, а необходимая принадлежность всего большевистского общественного строения»
(Е. Трубецкой. Великая революция и кризис патриотизма, Б. м.,1919. С. 17-18) (Е. Трубецкой, 1919).
Русский социализм - царство лени и безделья.
«Солдатская масса, делающая революцию, неспособна к положительной организации труда, она дезорганизует труд и создает царство лени и безделья... И характерно, что психология восставших не трудовая, а потребительская психология. Воля восставших масс направлена не на организацию труда, не на регуляцию социального целого, а на захваты и потребление. Это - менее всего психология производителей. Производство не интересует революционные массы. Это только наглядно показывает, насколько подлинный труд имеет духовную основу и предполагает нравственную самодисциплину трудящихся. Материалистическое отношение к труду ведет к разложению труда, и на этой нездоровой почве может расцвести лишь лень и безделие... Русское революционно-социалистическое движение не организует, а дезорганизует производство, оно в сущности враждебно труду»
(Н. А. Бердяев. Духовный и материальный труд в русской революции // Н. А. Бердяев. Собрание сочинений. Париж, 1990. Т. 4. С. 68, 70; первая публикация: Народоправство. 21 янв. 1918 г., № 21-22) (Бердяев, 1918).
Большевизм - результат падения воли к труду, «революция уставших каторжников».
«Советский режим в действии весь проникнут не волей к труду, а волей от труда. В этом была его притягательная сила для масс... Право на труд и обязанность труда становились социально-психологическими бессмыслицами в обстановке искусно подогреваемого босяцкого аристократизма. Их заме-то "право на леность" - это название парадоксального памфлета Лафарга сильно подходило к социально-психологической атмосфере, созданной в России большевистской демагогией... Массам нужен разительный шок инобытия именно в той сфере, какая прежде была наиболее острым проявлением их социальной приниженности. Если раньше проклятием был труд, то что же явится благословением нового мира? Не отрицание ли труда, как принудительного принципа бытия, не превращение ли его в репрессию против прежних угнетателей, не орудие ли классовой мести?.. Большевизм не мог, объективно не мог поддерживать пафос труда, он должен был труд развенчать, заклеймить его печатью проклятия, превратить его в издевку над былыми господами... Власть не трудящихся, а трудившихся... Революция уставших каторжников, превратившаяся в профанацию и развенчание труда»
(Ст. Иванович (С. О. Португейс). Пять лет большевизма. Берлин, 1922. С. 70-72, 75-77) (Португейс, 1922).
Террористический большевизм - система контрпродуктивная.
«Изададим себе вопрос: пусть хотя бы и путем террора, но созданы ли основные элементы социального бытия, заложен ли, хотя бы и внешне, фундамент, построены ли леса социального здания, установлены ли крепко - в сознании и быте людей - новые формы хозяйственной и культурной жизни? Можно ли утверждать, что когда беспощадный резец террора оставит, наконец, косную глыбу человеческой массы, то из-за скрывавшего ее покрывала на нас глянет лик стремящегося к гармонии, бесформенного и хаотического прежде общества? Советская земля, вспаханная террором, не родит ни в прямом, ни в переносном смысле. Люди, бродящие по этой земле, стали тенями. В стране нет прежде всего живого, непрерывного, движущегося внутренней охотой труда. Утилитарная точка зрения стремилась ведь, главным образом, к воссозданию производительности труда, к замене старо-буржуазного общественного кровообращения новым, пролетарски концентрированным. Ибо для нее ведь социализм прежде всего и главным образом производственная революция. Эта точка зрения строила социалистическое здание на соединении инициативы, политической и иной энергии сверху и мощно развивающегося хозяйственного интереса снизу. Этот хозяйственный стимул у рабочего, у крестьянина, у интеллигента - углубившийся при новой социальной обстановке - должен был стать той точкой опоры, упираясь в которую, пролетарское правительство могло бы высекать новые формы общества... Что же, есть ли у нас теперь что-либо похожее на результаты? Нет, нигде! Террор - в действии или в потенции - вырвал сразу почву из-под ног у всех расчетов... Экономический «интерес» говорит человеку о его непосредственной пользе, а террор не менее ярко говорит о непосредственной угрозе»
(И. 3. Штейнберг. Нравственный лик революции. Берлин, 1923. С. 92-94) (Штейнберг, 1919-1921).
«В стереотипах сознания социализма один из самых важных - то, что многие, если не большинство его проблем связаны с развитием производства. Представляется, однако, что проблемы производства, как это ни парадоксально, никогда не являлись фундаментальными для организаторов и рукодителей нового государства. Гораздо более важными и в теории, и в практике "реального социализма" являются проблемы потребления и присвоения. Производство - лишь подчиненный момент в этой системе»
(С. Г. Кордонский. «Реальный социализм»: история, структура, парадоксы // Вопросы философии. 1991. № 3. С. 44) (Кордонский, 1991).
Большевизм - движение реакционное, абсолютно лишенное творческого и созидательного начала.
«Русские писатели, поставленные перед социальным заказом, и Европа, зрительница небывалого строительства, часто обманываются или обманывают, принимая большевистскую энергию за волю к творчеству, к созиданию. Слово "творчество", кстати сказать, стало в России ходячей, модной монетой. Но, вглядываясь пристально в характер этого полубезумного творчества, видишь, что в основе его всегда лежит пафос борьбы. Борьба не создает ценностей, но разрушает: убивает живую силу врага и его - пусть ложные - ценности. Творчество немыслимо без любовного созерцания идеи-цели, без момента внутренней тишины и радости, хотя бы рождающей самые бурные внешние проявления. Но большевизм уничтожил в себе все источники созерцания, радости, любви, то есть все источ-ники творчества"
(Г. П. Федотов. Правда побежденных// Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. Спб., 1992. Т.2 С. 37- 38; первая публикация: Современные записки. Париж, 1933. № 51) (Федоров, 1933).
Большевизм - паразитарно-хищнический экономический строй.
Большевики - паразиты по самому своему существу... Большевики все же остаются паразитами - ибо, ничего не прибавяляя к прежде созданному, питаются соками того организма, к которому они присосались. Как долго можно так существовать, сколько времени может питать Россия большевиков - не берусь сказать»
(Л. Шестов. Что такое большевизм? Берлин, 1920. С. 13-14) (Шестов, 1920).
«Государственное хозяйство советской России покоится не только на производстве бумажных денег, но и на потреблении и на отчуждении накопленного буржуазным строем золотого запаса. Производя денежную бумагу, коммунистическое государство проедает золотой фонд, доставшийся ему в наследство от прежней России. Таким образом, в области финансового хозяйства коммунистическая власть чисто паразитарно-хищнически существует за счет прошлого... Если брать процесс, совершившийся в России, исторически, то следует признать, что коммунистическое хозяйство, сменившее хозяйство капиталистическое - довоенное и военное, явилось по отношению к ним чистейшим паразитом-хищником. Коммунизм эти три года жил на счет капиталистического и, в частности, военно-капиталистического хозяйства, на счет накопленных им запасов. Теперь он съел эти запасы - отсюда крайнее обострение экономического положения советской России. Это обострение есть кризис паразитарно-хищнического хозяйства, ввергшего страну в натурально-хозяйственную реакцию»
(П. Б. Струве. Итоги и существо коммунистического хозяйства (1921) //П. Б. Струве. Избранные сочинения. М., 1999. С. 297-298) (Струве, 1921).
Большевизм - измена Родине ради классовой выгоды.
«В критическую минуту люди променяли родину на классовую выгоду. Обещание земного рая за счет имущих классов - вот искушение, которому народы подвергались и раньше, но которому оказались не в силах противостоять народы современные... Утрата духовных ценностей, экономизм, для которого рай чувственный, материалистический есть высшее, безусловное, - вот та всемирная болезнь, которая подточила национальное чувство и у нас, и в Германии, и в Болгарии»
(Е. Трубецкой. Великая революция и кризис патриотизма Б. м., 1919. С. 9) (Е.Трубецкой, 1919).
Тоталитаризм - не страшный стерильный мир, а помойка.
«Авторам антиутопий всегда представляется белый, сияющий стерильный мир из алюминия, стекла и каких-то еще летуче дивных металлов. А что получилось? Помойка»
(Ю. Нагибин. Выступление на обсуждения романа Замятина «Мы»//Литературная газета. 1989. № 22) (Нагибин, 1989).
Большевизм - приоритет «лошадиных сил» над силой человеческой личности.
«Лошадиным силам полное раздолье, а сила человеческой личности зажата в такие омерзительные тиски насилия, хамства и бесчестия,
что есть большой социализм превращается в какую-то фантасмагорическую лошадиную морду, оскалившую зубы в ядовитом смешке: не любишь?!
( Ст. Иванович (С. О. Португейс). Люди и вещи // Записки социал-демократа. 1931. № 3. С. 12) (Португейс, 1931).
Тоталитаризм - царство лжи.
Никогда еще ложь не изготовлялась и не лилась в мир в таких пантагрюэлических количествах, как в современных тоталитарных
транах. Ложь стала воздухом, которым там дышат, самой тканью культуры, производимой государством. Может быть, там, в зоне углекислоты, вырабатываются дыхательные приспособления организма, вроде способности видеть в темноте, - да и то, вероятно, у немногих. Большинство слепнет»
(Г. П. Федотов. Загадки России // Новый журнал. 1943. № 5. С. 161) (Федотов, 1943).
Сталин - хозяин-варвар.
«Всякий бандит, овладевший государством, перестает отделять интересы этого государства от своих собственных. Сталин, как немецкие императоры в Петербурге XVIIIв., прежде всего хозяин России. Но хозяин хищнический, варвар, головотяп, который ради своих капризов или своей тупости губит землю, истощает ее силы. К естественному варварству прибавьте страх. Борьба за личную безопасность, за сохранение власти для тирана заслоняет все. Накануне войны он разрушает армию, чтобы обезопасить себя от заговоров - в этом весь Сталин»
(Г. П. Федотов. Торопитесь! // Г. П. Федотов. Защита России. Париж, 1988. Т. 4. С. 214; первая публикация: Новая Россия. 1 янв. 1939 г. № 59) (Федотов, 1939).
Большевизм - нашествие внутреннего варварства.
«Этот процесс стихийной демократизации России может быть охарактеризован как нашествие внутреннего варвара. Но, подобно нашествию внешних варваров на античный мир, он имеет двойной смысл и двоякую тенденцию. Он несет с собой частичное разрушение непонятной и чуждой варвару культуры и имеет своим автоматическим последствием понижение уровня культуры именно в силу приспособления его к духовному уровню варвара. С другой стороны, нашествие это движимо не одной лишь враждой к культуре и жаждой ее разрушения; основная тенденция его - стать ее хозяином, овладеть ею, напитаться ее благами. Нашествие варваров на культуру есть поэтому одновременно распространение культуры на мир варваров; победа варваров над культурой есть в конечном счете все же победа сохранившихся от катастрофы остатков этой культуры над варварами. Здесь нет в строгом смысле слова победителя и побежденного, а есть, среди хаоса разрушения, взаимное проникновение и слияние двух стихий в новое живое целое»
(С. Л. Франк. Из размышлений о русской революции // С. Л. Франк. По ту сторону «правого» и «левого». Париж, 1972. С. 11-12; первая публикация: Русская мысль. Прага; Берлин, 1923. Кн. VI-VII) (Франк, 1923).
Большевизм - неврастеническая и злая сила.
«В старой русской литературе сила скорее была представлена добрым великаном. Сила была великодушной. Мы привыкли скорее к злобной слабости. Большевизм хочет быть злой силой - не потому ли, что чувствует свою тайную слабость (припадочность, неврастеничность)?.. Неврастеническая и злая сила, подавившая в себе окончательно жалость и любовь к человеку, - может ли сохранить в себе свежесть жизни, способной к природной, органической радости? На пороге XX века духовные предтечи большевизма (Горький, Арцыбашев) любили рисовать веселую и красивую жестокость ницшеанского зверя. Зрелый большевизм бежит красоты. Большевик никогда не смеется. Он скучает среди природы. Зелени ее полей он предпочитает угольную пыль рудников. Лязг машин - песне человеческого голоса. Он до сих пор не знает, что ему делать с любовью: превратить ли ее в товарищество борьбы, в безразличный чувственный акт или подавить ее совершенно. Ясно одно, ее нельзя допустить как любовь. Ибо всякая любовь - к человеку, к женщине, к земле, к искусству, к истине - расслабляет, "размагничивает" человеческую машину, функционирующую для убийства»
(Г. П. Федотов. Правда побежденных // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб., 1992. Т. 2. С. 34-35; первая публикация: Современные записки. Париж, 1933. № 51) (Федотов, 1933).
Большевизм - система обращения людей в слякоть с целью властвования над ними.
"Имморализм присущ самой душе большевизма, зачатого в холодной, ненавидящей усмешке Ленина. Его система - действовать на подлость, подкупать, развращать, обращать в слякоть людей, чтобы влавстовать над ними, - дала блестящие результаты»
(Г. П. Федотов Тяжба о России // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб 1992. Т. 2. С. 105; первая публикация: Современные записки. Париж, 1936. № 62) {Федотов, 1936).
Большевизм - перестройка общества по типу паразитарно-потребительской солдатской коммуны.
«Порвав с великой традицией своего народа, поддавшись соблазну занесенной с Запада небытийной идеологии, она <российская интеллигенция> попыталась обуздать стихию русского бунта, следуя при этом доморощенной философии концентрированного насилия. Неэффективность этой практиковавшейся в России с октября 1917года технологии власти стала очевидной уже в годы военного коммунизма, когда большевики предприняли титанические усилия по перестройке российского общества по образу паразитарно -потребительской солдатской коммуны с ее авторитарно-принудительными методами нормирования и регламентирования человеческой жизни»
(А. Водолагин. Диктатура посредственности // В. Аксючиц. Идео-кратия в России. М., 1995. С. 10) {Водолагин, 1995).
Коммунизм - не уничтожение классов, а крайний классовый антагонизм властвующих и подвластных, являющийся огромным историческим регрессом.
«Как раз в коммунизме доминирующее место занимает вовсе не хозяйственный класс производителей, а политический класс правителей (аппарат), который подчиняет себе и подавляет два других класса. Проблема массы и правящего класса является центральной социологической и исторической проблемой, а вовсе не преходящая и уже потерявшая интерес проблема пролетариата и буржуазии. Как раз в коммунизме мы наблюдаем не уничтожение классов, а, напротив, крайний антагонизм классов и прежде всего аппарата и массы, властвующих и подвластных. Эти классы всегда существовали и, вероятно, будут существовать. Но та форма властвования, какую изобрел коммунизм, а за ним нацизм, форма вождизма и тоталитаризма есть огромный шаг назад. Ее существование есть позор для современного человечества, и ее уничтожение есть категорический императив»
(Б. Вышеславцев. Философская нищета марксизма // Б. П. Вышеславцев. Сочинения. М., 1995. С. 149) (Вышеславцев, 1952).
Большевизм есть реализация массового права на лень» с помощью диктатуры пролетариата.
"Прежде всего бытовой основой большевизма, так ярко проявившейся в русской революции, является комбинация двух могущественных массовых тенденцденций: 1) стремления каждого отдельного индивида из трудящихся масс работать возможно меньше и получать возможно больше и 2) стремления массовым коллективным действием, не останавливающимся ни перед какими средствами, осуществить этот результат и в то же время избавить индивида от пагубных последствий такого поведения. Именно комбинация этих двух тенденций есть явление современное, ибо стремление работать меньше и получать возможно больше существовало всегда, но всегда оно подавлялось непосредственным наступлением пагубных последствий для индивида от такого поведения. Эту комбинацию двух тенденций можно назвать стихийным экономическим или бытовым большевизмом... Но большевизм, как он обнаружился в России, есть не только это, а целое политическое и социально-политическое движение, опирающееся на указанные две могущественные массовые тенденции и стремящееся, опираясь на них, организовать социалистический строй при помощи захвата государственной власти. Большевизм есть комбинация массового стремления осуществить то, что один социалист, Лафарг, назвал "правом на лень", с диктатурой пролетариата. Эта комбинация именно и осуществилась в России, и в осуществлении ее состояло торжество большевизма, пережитое нами. Возможен ли в этом смысле большевизм на Западе? Я на этот вопрос даю категорический ответ: нет, невозможен. Социальное строение Запада и его культурный уровень совершенно несовместимы с большевизмом в этом смысле»
(П. Б. Струве. Размышления о русской революции (1919). София, 1921. С. 11-12) (Струве, 1919).
Русская революция - не только злое и дьявольское, но и глупое дело.
«Мысли о регрессивном существе русской революции можно выразить еще проще так: если вообще русская революция есть чье-либо дело (а в известном смысле, как я сказал, революции всегда делаются), то она не только злое и дьявольское, но еще - и поскольку в этом деле участвовали народные массы, всего больше - глупое дело. Когда у кого-либо сгорел дом, это великая беда. Когда люди сами спалили свой дом, по злобе или по невежеству, это, во всяком случае, глупо. И они должны, прежде всего, восчувствовать это»
(П. Б. Струве. Познание революции и возрождение духа // Русская мысль. Прага; Берлин, 1923. Кн. VI-VIII. С. 309-310) (Струве, 1923).
Большевистский переворот - социальная и политическая эгалитарных низов против европеизации России.
«Этот период новой русской истории (1648-1917) есть эпоха еврпеизации российского пространства и его населения... Этот период завершается мировой войной и внутреннеполитическим и внешнеполитическим крушением 1917 года, когда под идеологическим покровом западного социализма и безбожия, в новых формах партийно-политического владычества, совершается по существу возврат в области социальной к "тягловому" укладу, к "лейтургическому" государству XV- XVII вв., в области политической - к той резкой форме московской деспотии, которая временно воплотилась во второй половине XVI века в фигуре Ивана Грозного. Большевистский переворот и большевистское владычество есть социальная и политическая реакция эгалитарных низов против многовековой социально-экономической европеизации России»
(П. Б. Струве. Социальная и экономическая история России. Париж, 1952. С. 18-19) (Струве, 1938-1944).
Революционная проповедь большевиков развращала массы.
«Этот стихийный рост большевизма был вполне понятен. Вся проповедь большевиков была построена на самой низкой демагогии, на внушении массам мысли, чо теперь все позволено, на игре на наиболее элементарных и эгоистических стремлениях масс. Конечно, в этой проповеди не было ни грана государственности, ни социализма, ни вообще какой-нибудь творческой идеи... Постепенно эта проповедь развращала массу, ибо она толкала ее не к должному, а к непосредственно желательному... Она говорила не об обязательствах, а об аппетитах. И масса, слишком мало воспитанная в свободной морали и политике, не задумывающаяся над тем, что же из этого выйдет для будущего, для грядущих поколений, бросалась на обещания сегодняшнего дня, шла за проповедью удовлетворения сегодняшнего аппетита своего»
(Н. Д. Авксентьев. Большевистский переворот. Воспоминания. М., 1995. С. 5) (Авксентьев, 1920-е).
В большевизме шкурничество победило Революцию.
«Кто не помнит ленинских лозунгов 1917 года? - Это было подлинное шкурничество... Все темное, все звериное, все личное, противообщественное было поднято большевистскими демагогами с самого дна народной души. Шкурничество победило Революцию. И на этом фундаменте, на социальной реакции низов было выстроено все великолепное задание московского коммунизма. Здоровые трудящиеся слои русского народа никогда не были с большевиками»
(А. Ф. Керенский. Веяние смерти (1921) //А. Ф. Керенский. Издалека (сборник статей 1920-1921 гг.). Париж, 1922. С. 63) (Керенский, 1921).
"Ни человек, ни класс, ни отечество, ни интернационал трудящихся, ни человечество за пять лет от "революции" не выиграли, а потеряли Развеяна по ветру, на долгие годы погасла вера в человека, уважение к труду, к слову, к разуму коллективных усилий, к энтузиазму Пробуждены и освящены эгоцентрические, шкурнические, первичные инстинкты в человеке»
(М. Вишняк. Пятилетие // Современные записки. Париж, 1922. № 13. С. 262) (Вишняк, 1922).
Отличительная черта большевизма - примитивизм и недоверие к культуре.
«Примитивная вера, примитивная прямолинейная логика, примитивная идеология и примитивные инстинкты при полном неуважении и недоверии к культуре, и к опытности старой мудрой Европы, - вот что составляло отличительные черты большевизма»
(П. Я. Рысс. Русский опыт. Историко-психологический очерк русской революции. Париж, 1921. С. 116) (Рысс, 1921).
Ленин - тип упрощенного человека.
«Лишь вглядываясь в выражение глаз Ленина, замечаешь, что пред тобой человек большой воли, каким Ленин и является. Но воля, как прирожденное качество, не отличительная черта его природы. Едва ли не самым для него характерным является схематичность его ума, - отсюда - небрежность во всем. Ленин - схематик в науке, он набрасывает контуры, он очерчивает границы, но в пределах этих границ - огромное пустое место, которое всякий может заполнить чем ему угодно... И далее, как я говорил, Ленин небрежен. Он небрежен в своих писаниях, в речах, а одежде, в пище, в обращении с людьми. Он не замечает, не умеет замечать ничего, ибо будучи эгоцентриком - не пытается уделить время и внимание людям и вещам. И, как большинство эгоцентриков, он высокомерен, замкнут в себе, и глубоко презирает людей... И далее: это законченный тип того упрощенного человека, о котором мечтал Лев Толстой. Не из принципов, но по природе своей, Ленин - само упрощение. При сильном логическом, но упрощенном уме схематика и фанатика, он инстинктивно упрощен и в обыденной жизни. Ему чужда культура быта и, сам того не замечая, он живет в грязи, без потребности жить в чистоте, как живет европеец даже низшего класса. Инстинктивно не нуждаясь в культуре, он примитивен в потребностях своих, ест, что угодно, лишь бы быть сытым; одевается во что попало, лишь бы укрыть тело от непогоды; спит в любом помещении и на любой постели только бы выспаться и т. д., и т. д. Отсюда - моральная и физическая неразборчивость... Ленин не неморален: как первобытный человек - он аморален, без слов, без оправданий для себя, так как сам он не сознает ни величия подвига, ни глубины падения»
(П. Я. Рысс Русский опыт. Историко-психологический очерк русской революции Париж, 1921. С. 118-119) {Рысс, 1921).
«Слушая первые ленинские речи, я недоумевал: он говорил изумительно убедительно, но и изумительно бессмысленно. Основною чертою психологии и идеологии его речей была не простота (настоящая простота внутреннее всегда сложна), а какое-то ухарски-злостное упростительство... Его непобедимость заключалась не в последнюю очередь в том, что он творил свое дело не столько в интересах народа, сколько в духе народа, не столько для и ради народа, сколько вместе с народом, то есть созвучно с народным пониманием и ощущением революции как стихии, как бунта. Как прирожденный вождь, он инстинктивно понимал, что вождь в революции может быть только ведомым, и, будучи человеком громадной воли, он послушно шел на поводу у массы, на поводу у ее самых темных инстинктов. В отличие от других деятелей революции, он сразу же овладел ее верховным догматом - догматом о тождестве разрушения и созидания и сразу же постиг, что важнее сегодня кое-как, начерно исполнить требование революционной толпы, чем отложить дело на завтра, хотя бы в целях наиболее правильного разрешения вопроса. На этом внутреннем понимании зудящего "невтерпеж:" и окончательного "сокрушай" русской революционной темы он и вырос в ту страшную фигуру, которая в свое время с такою силою надежд и проклятий приковала к себе глаза всего мира. Для всей психологии Ленина характернее всего то, что он, в сущности, не видел цели революции, а видел всего только революцию как цель. Благодаря такой установке он ощущал себя до конца и навсегда слитым с революцией: и потому, быть может, он был единственным из деятелей революции, который никогда не представлял себе момента своего отхода от революции на основании отхода революции от своих подлинных путей и существенных целей»
(Ф. Степун. Мысли о России // Современные записки. Париж, 1927. № 33. С. 345-347) (Степун, 1927).
Помню свой разговор в 1917 году в Царском Селе с Плехановым. Говоря о Ленине, он сказал мне: "Как только я познакомился с ним, я сразу понял, что это человек может оказаться для нашего дела очень опасным, так как его главный талант - невероятный дар упрощения" .Думаю, что подмеченный Плехановым в Ленине дар упрощения проник в русскую жизнь гораздо глубже, чем это видно на первый взгляд. Быть может, он не только материально, экономически развалил Россию, но и стилистически уподобил себе своих идейных противников. Если внимательнее присмотреться ко многим господствующим сейчас в русской жизни культурным явлениям, в особенности же к тем формулам спасения России, которые предлагаются ныне некоторыми "убежденными людьми", то невольно становится жутко: до того силен во всем ленинский дар упрощения. И в "сменовеховстве", и в вульгарном монархизме... и в почти модном ныне отрицании демократии как пустой формы и социализма как коммунизма, игнорирующем элементарные соображения, что и форма на своем месте может быть величайшим содержанием, и что не все дети выходят в отцов, а некоторые и в прохожих молодцов, и во многом другом очень много неосознанной большевистской заразы. Спасти всех стоящих сейчас на распутьи от этого вездесущего большевизма, от преждевременного движения все равно куда, лишь бы по линии наименьшего сопротивления... - величайшая задача демократии»
(Ф. А. Степун. Мысли о России // Современные записки. Париж, 1923. № 17. С. 360) (Степун, 1923).
Большевистская революция обнажила наиболее «упрощенные» формы социальной жизни.
«Революция обнажила тот психологический склад в народной душе, который определяется "простотой" как высшим критерием ценности. Все мы знаем этот чисто русский критерий в применении к искусству, к этике. С "простотой" прекрасно вяжется мужицкая республика, возглавляемая Калининым, но никак не вяжется мистика "помазанного" или наследственного царя»
(Г. П. Федотов. Проблемы будущей России (2) // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1.С. 262; первая публикация: Современные записки. Париж, 1931. № 45) (Федотов, 1931).
Большевизм - борьба с конституционными преобразованиями России.
«Революция в той стадии, которую мы переживаем, в стадии вдохновляемого "социалистическими" лозунгами бунта рабочих и крестьян, направляется против зародышей русской конституции, - что это такое в политическом отношении есть большевизм и разный полубольшевизм, как не борьба с конституционными преобразованиями России, начатыми в первое десятилетие XXвека?!»
(П. Б. Струве. В чем революция и контрреволюция (1917) // П. Б. Струве. Избранные сочинения. М., 1999. С. 255) (Струве, 1917).
Большевистская революция - не антифеодальная, а революция против собственности вообще.
«Революция обрушилась одинаково и на помещичью, и на крестьянскую собственность. Вот почему с чисто объективной точки зрения совершенно неверно говорить, что революция покончила в России с каким-то феодальным строем. В истории России, конечно, были элементы и феодального строя, но в 1917 г. сметены были не эти элементы, а собственность, по своему существу вполне совпадающая с тем, что называют на Западе "собственностью общего права". Характер аграрной революции в России определился именно тем, что в России выпал, собственно говоря, тот период развития и тот уклад жизни, который назывался на Западе феодальным и в котором исторически сложилась идея и институт крестьянской собственности»
(П. Б. Струве. Россия (1920) // П. Б. Струве. Избранные сочинения. М., 1999. С. 342) (Струве, 1920).
Большевизм - линия наименьшего сопротивления для темных инстинктов человеческой природы.
«"Большевизм" есть линия наименьшего сопротивления для естественных и элементарных инстинктов всякой темной, непросветленной человеческой природы. "Большевиками" на время сделались все, которые не хотят воевать, не хотят ничем жертвовать, но хотят как можно больше получить»
(Н. А. Бердяев. Была ли в России революция?//Н. А. Бердяев. Собрание сочинений. Париж, 1990. Т 4. С. 110; первая публикация: Народоправство. 19 нояб. 1917 г. № 15) (Бердяев, 1917).
«Коммунизм можно рассматривать как злокачественную ткань на теле цивилизации. Коммунизм растекается, движется по линии наименьшего сопротивления. Для него абсолютно все, происходящее с ним, есть его успех. Он не знает ошибок и поражений. Идеология этого общества оправдывает любое поведение его руководства. Угрызения совести здесь не мучают никого, ибо такого явления, как совесть, и других элементов нравственности вообще нет в его природе»
(А. Зиновьев. Коммунизм как реальность. М., 1980. С. 237) (Зиновьев, 1980).
Большевизм - рецидив первобытного каннибализма, пещерного быта и звериных нравов.
«И все декламации о социализме, о пролетарской солидарности, о пролетарской дисциплине, о совместной работе на общее благо - все эти сентиментальные разговоры являлись лишь аккомпанементом к сценам первобытного каннибализма. Освобожденный от религии человек семимильными шагами пошел не вперед, к царству разума, свободы, равенства и братства, как учили лживые социалистические пророки, а назад, к временам пещерного быта и звериных нравов»
(А. С. Изгоев. Социализм, культура и большевизм // Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1991. С. 177; первая публикация: М.; Пг., 1918) (Изгоев, 1918).
Большевизм - путь к озверению.
«Почва, на которой строится большевизм, его предпосылка - экономический материализм, атеизм. От него к механическому автоматизму, и далее - к озверению, к потере лица человеческого - вот естественный путь большевизма. Вся европейская культура исходит из христианского корня и основана на личности; держится на ней, как на стержне. Убивается личность - вынимается стержень, и не только культура, но само бытие человеческое разлагается, приближается к небытию, механизируется»
(В. Злобин. Тайна большевиков // Царство Антихриста. Мюнхен, 1921. С. 220) (Злобин, 1921).
Свержение библейских десяти заповедей обнажило в России Питекантропию.
«Я вспоминал о прогнозах, пророчествах и обещаниях: Конта и Канта, Гегеля и Маркса, Милюкова и Керенского, Ленина и Сталина, Гитлера и Геббельса... Вся эта сумма сейчас заканчивается (заканчивается ли?) истинно небывалым в истории человечества скандалом. Все ее диагнозы оказались отсебятиной, все ее прогнозы - промахом, все ее рецепты - уголовным преступлением. Вся эта сумма свергала все десять заповедей. И - когда заповеди были свергнуты -то из-под их развалин автоматически возник Питекантроп - носитель идеи первозданного, до-синайского коммунизма. Он, конечно, и во мне, как во всяком человеке, поставленном в социальные условия Питекантропии»
(И. Л. Солоневич. Диктатура импотентов. Социализм, его пророчества и их реализация. Буэнос-Айрес, 1949. Ч. 1. С. 28) (Солоневич, 1949).
Корни психологического типа, породившего большевизм, уходят в племенную архаику.
«Корни уходят в глубь истории: в опыт жизни лесных племен, делавших на всякий случай один-два тайных выхода из своего убежища; в опыт степняков, не имевших возможности огородиться и потому спасавшихся либо мгновенным, дерзким, коварным броском, либо скучиванимем в огромные воинственные массы-орды; жили-то на равнине, на «блюдце», во власти всякого проходящего, чья сила; жили в зоне «условного земледелия», с голодовками и морами; жили - не загадывая далеко, в поминутной готовности к переменам и несчастьям, в тихой надежде все вытерпеть и вместе с тем при случае обмануть судьбу, а потрафит - так и взять за рога, сорвать банк разом..., а потом и спустить все, плюнуть: не держаться, если все равно безнадежно. Выработался тип мечтателя, терпеливца, не столько живущего на земле, сколько на ней летающего. Тип кочевника, скитальца. Тип человека контактного и переменчивого, эмоционального и импульсивного; недоверчивого и легковерного: недоверчивого в вопросах мелких, практических, сиюминутных и легковерного в вопросах крупных, духовных, вечных. Выработалась и глубоко вошла в душу ненависть к оседлой цепкости, к практичной дальновидности, у узкому здравомыслию и повседневной определенности, ко всему, что связано со словом «предел»
(Л. Аннинский. Монологи бывшего сталинца //Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 77) (Аннинский, 1989).
Большевизм - апогей бестиализации обезбоженного человека.
«.Но и мещанство не последняя ступень человеческого падения. Человек без Бога не может остаться человеком. Обезвоженный человек становится зверем - в борьбе - или домашним животным - в укрощенной цивилизации. Культура - эти сгустки накопленных ценностей - замедляет процесс бестиализации обезбоженного человека задерживая его в этических, эстетических планах человеческой душевности. Вот почему слабость культурной прослойки в русском жизни беспощадно оголяет зверя. Прошедший через революцию русский человек быстро теряет не только национальное, но и человеческое лицо»
(Г. П. Федотов. О национальном покаянии // Новый град. 1933, № 6. С. 5) (Федотов, 1933).
Большевизм победил тем, что сделал ставку на хаос и возглавил процесс стихийной дезорганизации.
«Большевизм предвидел то, что другие не видели. Он предвидел, что ближайшие годы пройдут в России под знаком хаоса, крушения всех, самых элементарных основ общественной, экономической, культурной и практической жизни... Он знал, что отныне на ближайшие годы править бал будет Сатана - и Сатане, хаосу поклонился, включив свою партию в их чертов пляс... В этом сущность большевистского предвиденья... Тот, кому приходилось с ними спорить на митингах, кто их видел в работе до их победы, не мог не унести с собою незабываемого впечатления ставки, бесстыдно-откровенной, до конца доведенной ставки на хаос...»
(Ст. Иванович (С. О. Пор-тугейс). Пять лет большевизма. Берлин, 1922. С. 12-15) (Порту-гейс, 1922).
Большевизм - фактор общественного гниения.
«В качестве силы, разлагающей общество на непримиримые классы, большевизм есть фактор общественного гниения... Перспективы земного рая, коими большевизм соблазняет народные массы, не более, как обольстительный мираж, который манит издали. Как только мы подходим к нему вплотную, мнимый рай превращается в ад, ибо, прежде всего - это царство всеобщей взаимной ненависти, где идет нескончаемое междоусобие: миллионы завистливых очей следят там за всяким приростом человеческого благополучия... Так идеал всеобщей сытости рождает голод: это не случайность, а необходимая принадлежность всего большевистского общественного строения»
(Е. Трубецкой. Великая революция и кризис патриотизма, Б. м.,1919. С. 17-18) (Е. Трубецкой, 1919).
Русский социализм - царство лени и безделья.
«Солдатская масса, делающая революцию, неспособна к положительной организации труда, она дезорганизует труд и создает царство лени и безделья... И характерно, что психология восставших не трудовая, а потребительская психология. Воля восставших масс направлена не на организацию труда, не на регуляцию социального целого, а на захваты и потребление. Это - менее всего психология производителей. Производство не интересует революционные массы. Это только наглядно показывает, насколько подлинный труд имеет духовную основу и предполагает нравственную самодисциплину трудящихся. Материалистическое отношение к труду ведет к разложению труда, и на этой нездоровой почве может расцвести лишь лень и безделие... Русское революционно-социалистическое движение не организует, а дезорганизует производство, оно в сущности враждебно труду»
(Н. А. Бердяев. Духовный и материальный труд в русской революции // Н. А. Бердяев. Собрание сочинений. Париж, 1990. Т. 4. С. 68, 70; первая публикация: Народоправство. 21 янв. 1918 г., № 21-22) (Бердяев, 1918).
Большевизм - результат падения воли к труду, «революция уставших каторжников».
«Советский режим в действии весь проникнут не волей к труду, а волей от труда. В этом была его притягательная сила для масс... Право на труд и обязанность труда становились социально-психологическими бессмыслицами в обстановке искусно подогреваемого босяцкого аристократизма. Их заме-то "право на леность" - это название парадоксального памфлета Лафарга сильно подходило к социально-психологической атмосфере, созданной в России большевистской демагогией... Массам нужен разительный шок инобытия именно в той сфере, какая прежде была наиболее острым проявлением их социальной приниженности. Если раньше проклятием был труд, то что же явится благословением нового мира? Не отрицание ли труда, как принудительного принципа бытия, не превращение ли его в репрессию против прежних угнетателей, не орудие ли классовой мести?.. Большевизм не мог, объективно не мог поддерживать пафос труда, он должен был труд развенчать, заклеймить его печатью проклятия, превратить его в издевку над былыми господами... Власть не трудящихся, а трудившихся... Революция уставших каторжников, превратившаяся в профанацию и развенчание труда»
(Ст. Иванович (С. О. Португейс). Пять лет большевизма. Берлин, 1922. С. 70-72, 75-77) (Португейс, 1922).
Террористический большевизм - система контрпродуктивная.
«Изададим себе вопрос: пусть хотя бы и путем террора, но созданы ли основные элементы социального бытия, заложен ли, хотя бы и внешне, фундамент, построены ли леса социального здания, установлены ли крепко - в сознании и быте людей - новые формы хозяйственной и культурной жизни? Можно ли утверждать, что когда беспощадный резец террора оставит, наконец, косную глыбу человеческой массы, то из-за скрывавшего ее покрывала на нас глянет лик стремящегося к гармонии, бесформенного и хаотического прежде общества? Советская земля, вспаханная террором, не родит ни в прямом, ни в переносном смысле. Люди, бродящие по этой земле, стали тенями. В стране нет прежде всего живого, непрерывного, движущегося внутренней охотой труда. Утилитарная точка зрения стремилась ведь, главным образом, к воссозданию производительности труда, к замене старо-буржуазного общественного кровообращения новым, пролетарски концентрированным. Ибо для нее ведь социализм прежде всего и главным образом производственная революция. Эта точка зрения строила социалистическое здание на соединении инициативы, политической и иной энергии сверху и мощно развивающегося хозяйственного интереса снизу. Этот хозяйственный стимул у рабочего, у крестьянина, у интеллигента - углубившийся при новой социальной обстановке - должен был стать той точкой опоры, упираясь в которую, пролетарское правительство могло бы высекать новые формы общества... Что же, есть ли у нас теперь что-либо похожее на результаты? Нет, нигде! Террор - в действии или в потенции - вырвал сразу почву из-под ног у всех расчетов... Экономический «интерес» говорит человеку о его непосредственной пользе, а террор не менее ярко говорит о непосредственной угрозе»
(И. 3. Штейнберг. Нравственный лик революции. Берлин, 1923. С. 92-94) (Штейнберг, 1919-1921).
«В стереотипах сознания социализма один из самых важных - то, что многие, если не большинство его проблем связаны с развитием производства. Представляется, однако, что проблемы производства, как это ни парадоксально, никогда не являлись фундаментальными для организаторов и рукодителей нового государства. Гораздо более важными и в теории, и в практике "реального социализма" являются проблемы потребления и присвоения. Производство - лишь подчиненный момент в этой системе»
(С. Г. Кордонский. «Реальный социализм»: история, структура, парадоксы // Вопросы философии. 1991. № 3. С. 44) (Кордонский, 1991).
Большевизм - движение реакционное, абсолютно лишенное творческого и созидательного начала.
«Русские писатели, поставленные перед социальным заказом, и Европа, зрительница небывалого строительства, часто обманываются или обманывают, принимая большевистскую энергию за волю к творчеству, к созиданию. Слово "творчество", кстати сказать, стало в России ходячей, модной монетой. Но, вглядываясь пристально в характер этого полубезумного творчества, видишь, что в основе его всегда лежит пафос борьбы. Борьба не создает ценностей, но разрушает: убивает живую силу врага и его - пусть ложные - ценности. Творчество немыслимо без любовного созерцания идеи-цели, без момента внутренней тишины и радости, хотя бы рождающей самые бурные внешние проявления. Но большевизм уничтожил в себе все источники созерцания, радости, любви, то есть все источ-ники творчества"
(Г. П. Федотов. Правда побежденных// Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. Спб., 1992. Т.2 С. 37- 38; первая публикация: Современные записки. Париж, 1933. № 51) (Федоров, 1933).
Большевизм - паразитарно-хищнический экономический строй.
Большевики - паразиты по самому своему существу... Большевики все же остаются паразитами - ибо, ничего не прибавяляя к прежде созданному, питаются соками того организма, к которому они присосались. Как долго можно так существовать, сколько времени может питать Россия большевиков - не берусь сказать»
(Л. Шестов. Что такое большевизм? Берлин, 1920. С. 13-14) (Шестов, 1920).
«Государственное хозяйство советской России покоится не только на производстве бумажных денег, но и на потреблении и на отчуждении накопленного буржуазным строем золотого запаса. Производя денежную бумагу, коммунистическое государство проедает золотой фонд, доставшийся ему в наследство от прежней России. Таким образом, в области финансового хозяйства коммунистическая власть чисто паразитарно-хищнически существует за счет прошлого... Если брать процесс, совершившийся в России, исторически, то следует признать, что коммунистическое хозяйство, сменившее хозяйство капиталистическое - довоенное и военное, явилось по отношению к ним чистейшим паразитом-хищником. Коммунизм эти три года жил на счет капиталистического и, в частности, военно-капиталистического хозяйства, на счет накопленных им запасов. Теперь он съел эти запасы - отсюда крайнее обострение экономического положения советской России. Это обострение есть кризис паразитарно-хищнического хозяйства, ввергшего страну в натурально-хозяйственную реакцию»
(П. Б. Струве. Итоги и существо коммунистического хозяйства (1921) //П. Б. Струве. Избранные сочинения. М., 1999. С. 297-298) (Струве, 1921).
Большевизм - измена Родине ради классовой выгоды.
«В критическую минуту люди променяли родину на классовую выгоду. Обещание земного рая за счет имущих классов - вот искушение, которому народы подвергались и раньше, но которому оказались не в силах противостоять народы современные... Утрата духовных ценностей, экономизм, для которого рай чувственный, материалистический есть высшее, безусловное, - вот та всемирная болезнь, которая подточила национальное чувство и у нас, и в Германии, и в Болгарии»
(Е. Трубецкой. Великая революция и кризис патриотизма Б. м., 1919. С. 9) (Е.Трубецкой, 1919).
Тоталитаризм - не страшный стерильный мир, а помойка.
«Авторам антиутопий всегда представляется белый, сияющий стерильный мир из алюминия, стекла и каких-то еще летуче дивных металлов. А что получилось? Помойка»
(Ю. Нагибин. Выступление на обсуждения романа Замятина «Мы»//Литературная газета. 1989. № 22) (Нагибин, 1989).
Большевизм - приоритет «лошадиных сил» над силой человеческой личности.
«Лошадиным силам полное раздолье, а сила человеческой личности зажата в такие омерзительные тиски насилия, хамства и бесчестия,
что есть большой социализм превращается в какую-то фантасмагорическую лошадиную морду, оскалившую зубы в ядовитом смешке: не любишь?!
( Ст. Иванович (С. О. Португейс). Люди и вещи // Записки социал-демократа. 1931. № 3. С. 12) (Португейс, 1931).
Тоталитаризм - царство лжи.
Никогда еще ложь не изготовлялась и не лилась в мир в таких пантагрюэлических количествах, как в современных тоталитарных
транах. Ложь стала воздухом, которым там дышат, самой тканью культуры, производимой государством. Может быть, там, в зоне углекислоты, вырабатываются дыхательные приспособления организма, вроде способности видеть в темноте, - да и то, вероятно, у немногих. Большинство слепнет»
(Г. П. Федотов. Загадки России // Новый журнал. 1943. № 5. С. 161) (Федотов, 1943).
Сталин - хозяин-варвар.
«Всякий бандит, овладевший государством, перестает отделять интересы этого государства от своих собственных. Сталин, как немецкие императоры в Петербурге XVIIIв., прежде всего хозяин России. Но хозяин хищнический, варвар, головотяп, который ради своих капризов или своей тупости губит землю, истощает ее силы. К естественному варварству прибавьте страх. Борьба за личную безопасность, за сохранение власти для тирана заслоняет все. Накануне войны он разрушает армию, чтобы обезопасить себя от заговоров - в этом весь Сталин»
(Г. П. Федотов. Торопитесь! // Г. П. Федотов. Защита России. Париж, 1988. Т. 4. С. 214; первая публикация: Новая Россия. 1 янв. 1939 г. № 59) (Федотов, 1939).
Большевизм - нашествие внутреннего варварства.
«Этот процесс стихийной демократизации России может быть охарактеризован как нашествие внутреннего варвара. Но, подобно нашествию внешних варваров на античный мир, он имеет двойной смысл и двоякую тенденцию. Он несет с собой частичное разрушение непонятной и чуждой варвару культуры и имеет своим автоматическим последствием понижение уровня культуры именно в силу приспособления его к духовному уровню варвара. С другой стороны, нашествие это движимо не одной лишь враждой к культуре и жаждой ее разрушения; основная тенденция его - стать ее хозяином, овладеть ею, напитаться ее благами. Нашествие варваров на культуру есть поэтому одновременно распространение культуры на мир варваров; победа варваров над культурой есть в конечном счете все же победа сохранившихся от катастрофы остатков этой культуры над варварами. Здесь нет в строгом смысле слова победителя и побежденного, а есть, среди хаоса разрушения, взаимное проникновение и слияние двух стихий в новое живое целое»
(С. Л. Франк. Из размышлений о русской революции // С. Л. Франк. По ту сторону «правого» и «левого». Париж, 1972. С. 11-12; первая публикация: Русская мысль. Прага; Берлин, 1923. Кн. VI-VII) (Франк, 1923).
Большевизм - неврастеническая и злая сила.
«В старой русской литературе сила скорее была представлена добрым великаном. Сила была великодушной. Мы привыкли скорее к злобной слабости. Большевизм хочет быть злой силой - не потому ли, что чувствует свою тайную слабость (припадочность, неврастеничность)?.. Неврастеническая и злая сила, подавившая в себе окончательно жалость и любовь к человеку, - может ли сохранить в себе свежесть жизни, способной к природной, органической радости? На пороге XX века духовные предтечи большевизма (Горький, Арцыбашев) любили рисовать веселую и красивую жестокость ницшеанского зверя. Зрелый большевизм бежит красоты. Большевик никогда не смеется. Он скучает среди природы. Зелени ее полей он предпочитает угольную пыль рудников. Лязг машин - песне человеческого голоса. Он до сих пор не знает, что ему делать с любовью: превратить ли ее в товарищество борьбы, в безразличный чувственный акт или подавить ее совершенно. Ясно одно, ее нельзя допустить как любовь. Ибо всякая любовь - к человеку, к женщине, к земле, к искусству, к истине - расслабляет, "размагничивает" человеческую машину, функционирующую для убийства»
(Г. П. Федотов. Правда побежденных // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб., 1992. Т. 2. С. 34-35; первая публикация: Современные записки. Париж, 1933. № 51) (Федотов, 1933).
Большевизм - система обращения людей в слякоть с целью властвования над ними.
"Имморализм присущ самой душе большевизма, зачатого в холодной, ненавидящей усмешке Ленина. Его система - действовать на подлость, подкупать, развращать, обращать в слякоть людей, чтобы влавстовать над ними, - дала блестящие результаты»
(Г. П. Федотов Тяжба о России // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб 1992. Т. 2. С. 105; первая публикация: Современные записки. Париж, 1936. № 62) {Федотов, 1936).
Большевизм - перестройка общества по типу паразитарно-потребительской солдатской коммуны.
«Порвав с великой традицией своего народа, поддавшись соблазну занесенной с Запада небытийной идеологии, она <российская интеллигенция> попыталась обуздать стихию русского бунта, следуя при этом доморощенной философии концентрированного насилия. Неэффективность этой практиковавшейся в России с октября 1917года технологии власти стала очевидной уже в годы военного коммунизма, когда большевики предприняли титанические усилия по перестройке российского общества по образу паразитарно -потребительской солдатской коммуны с ее авторитарно-принудительными методами нормирования и регламентирования человеческой жизни»
(А. Водолагин. Диктатура посредственности // В. Аксючиц. Идео-кратия в России. М., 1995. С. 10) {Водолагин, 1995).
Коммунизм - не уничтожение классов, а крайний классовый антагонизм властвующих и подвластных, являющийся огромным историческим регрессом.
«Как раз в коммунизме доминирующее место занимает вовсе не хозяйственный класс производителей, а политический класс правителей (аппарат), который подчиняет себе и подавляет два других класса. Проблема массы и правящего класса является центральной социологической и исторической проблемой, а вовсе не преходящая и уже потерявшая интерес проблема пролетариата и буржуазии. Как раз в коммунизме мы наблюдаем не уничтожение классов, а, напротив, крайний антагонизм классов и прежде всего аппарата и массы, властвующих и подвластных. Эти классы всегда существовали и, вероятно, будут существовать. Но та форма властвования, какую изобрел коммунизм, а за ним нацизм, форма вождизма и тоталитаризма есть огромный шаг назад. Ее существование есть позор для современного человечества, и ее уничтожение есть категорический императив»
(Б. Вышеславцев. Философская нищета марксизма // Б. П. Вышеславцев. Сочинения. М., 1995. С. 149) (Вышеславцев, 1952).
Большевизм есть реализация массового права на лень» с помощью диктатуры пролетариата.
"Прежде всего бытовой основой большевизма, так ярко проявившейся в русской революции, является комбинация двух могущественных массовых тенденцденций: 1) стремления каждого отдельного индивида из трудящихся масс работать возможно меньше и получать возможно больше и 2) стремления массовым коллективным действием, не останавливающимся ни перед какими средствами, осуществить этот результат и в то же время избавить индивида от пагубных последствий такого поведения. Именно комбинация этих двух тенденций есть явление современное, ибо стремление работать меньше и получать возможно больше существовало всегда, но всегда оно подавлялось непосредственным наступлением пагубных последствий для индивида от такого поведения. Эту комбинацию двух тенденций можно назвать стихийным экономическим или бытовым большевизмом... Но большевизм, как он обнаружился в России, есть не только это, а целое политическое и социально-политическое движение, опирающееся на указанные две могущественные массовые тенденции и стремящееся, опираясь на них, организовать социалистический строй при помощи захвата государственной власти. Большевизм есть комбинация массового стремления осуществить то, что один социалист, Лафарг, назвал "правом на лень", с диктатурой пролетариата. Эта комбинация именно и осуществилась в России, и в осуществлении ее состояло торжество большевизма, пережитое нами. Возможен ли в этом смысле большевизм на Западе? Я на этот вопрос даю категорический ответ: нет, невозможен. Социальное строение Запада и его культурный уровень совершенно несовместимы с большевизмом в этом смысле»
(П. Б. Струве. Размышления о русской революции (1919). София, 1921. С. 11-12) (Струве, 1919).
Русская революция - не только злое и дьявольское, но и глупое дело.
«Мысли о регрессивном существе русской революции можно выразить еще проще так: если вообще русская революция есть чье-либо дело (а в известном смысле, как я сказал, революции всегда делаются), то она не только злое и дьявольское, но еще - и поскольку в этом деле участвовали народные массы, всего больше - глупое дело. Когда у кого-либо сгорел дом, это великая беда. Когда люди сами спалили свой дом, по злобе или по невежеству, это, во всяком случае, глупо. И они должны, прежде всего, восчувствовать это»
(П. Б. Струве. Познание революции и возрождение духа // Русская мысль. Прага; Берлин, 1923. Кн. VI-VIII. С. 309-310) (Струве, 1923).
Большевистский переворот - социальная и политическая эгалитарных низов против европеизации России.
«Этот период новой русской истории (1648-1917) есть эпоха еврпеизации российского пространства и его населения... Этот период завершается мировой войной и внутреннеполитическим и внешнеполитическим крушением 1917 года, когда под идеологическим покровом западного социализма и безбожия, в новых формах партийно-политического владычества, совершается по существу возврат в области социальной к "тягловому" укладу, к "лейтургическому" государству XV- XVII вв., в области политической - к той резкой форме московской деспотии, которая временно воплотилась во второй половине XVI века в фигуре Ивана Грозного. Большевистский переворот и большевистское владычество есть социальная и политическая реакция эгалитарных низов против многовековой социально-экономической европеизации России»
(П. Б. Струве. Социальная и экономическая история России. Париж, 1952. С. 18-19) (Струве, 1938-1944).
Революционная проповедь большевиков развращала массы.
«Этот стихийный рост большевизма был вполне понятен. Вся проповедь большевиков была построена на самой низкой демагогии, на внушении массам мысли, чо теперь все позволено, на игре на наиболее элементарных и эгоистических стремлениях масс. Конечно, в этой проповеди не было ни грана государственности, ни социализма, ни вообще какой-нибудь творческой идеи... Постепенно эта проповедь развращала массу, ибо она толкала ее не к должному, а к непосредственно желательному... Она говорила не об обязательствах, а об аппетитах. И масса, слишком мало воспитанная в свободной морали и политике, не задумывающаяся над тем, что же из этого выйдет для будущего, для грядущих поколений, бросалась на обещания сегодняшнего дня, шла за проповедью удовлетворения сегодняшнего аппетита своего»
(Н. Д. Авксентьев. Большевистский переворот. Воспоминания. М., 1995. С. 5) (Авксентьев, 1920-е).
В большевизме шкурничество победило Революцию.
«Кто не помнит ленинских лозунгов 1917 года? - Это было подлинное шкурничество... Все темное, все звериное, все личное, противообщественное было поднято большевистскими демагогами с самого дна народной души. Шкурничество победило Революцию. И на этом фундаменте, на социальной реакции низов было выстроено все великолепное задание московского коммунизма. Здоровые трудящиеся слои русского народа никогда не были с большевиками»
(А. Ф. Керенский. Веяние смерти (1921) //А. Ф. Керенский. Издалека (сборник статей 1920-1921 гг.). Париж, 1922. С. 63) (Керенский, 1921).
"Ни человек, ни класс, ни отечество, ни интернационал трудящихся, ни человечество за пять лет от "революции" не выиграли, а потеряли Развеяна по ветру, на долгие годы погасла вера в человека, уважение к труду, к слову, к разуму коллективных усилий, к энтузиазму Пробуждены и освящены эгоцентрические, шкурнические, первичные инстинкты в человеке»
(М. Вишняк. Пятилетие // Современные записки. Париж, 1922. № 13. С. 262) (Вишняк, 1922).
Отличительная черта большевизма - примитивизм и недоверие к культуре.
«Примитивная вера, примитивная прямолинейная логика, примитивная идеология и примитивные инстинкты при полном неуважении и недоверии к культуре, и к опытности старой мудрой Европы, - вот что составляло отличительные черты большевизма»
(П. Я. Рысс. Русский опыт. Историко-психологический очерк русской революции. Париж, 1921. С. 116) (Рысс, 1921).
Ленин - тип упрощенного человека.
«Лишь вглядываясь в выражение глаз Ленина, замечаешь, что пред тобой человек большой воли, каким Ленин и является. Но воля, как прирожденное качество, не отличительная черта его природы. Едва ли не самым для него характерным является схематичность его ума, - отсюда - небрежность во всем. Ленин - схематик в науке, он набрасывает контуры, он очерчивает границы, но в пределах этих границ - огромное пустое место, которое всякий может заполнить чем ему угодно... И далее, как я говорил, Ленин небрежен. Он небрежен в своих писаниях, в речах, а одежде, в пище, в обращении с людьми. Он не замечает, не умеет замечать ничего, ибо будучи эгоцентриком - не пытается уделить время и внимание людям и вещам. И, как большинство эгоцентриков, он высокомерен, замкнут в себе, и глубоко презирает людей... И далее: это законченный тип того упрощенного человека, о котором мечтал Лев Толстой. Не из принципов, но по природе своей, Ленин - само упрощение. При сильном логическом, но упрощенном уме схематика и фанатика, он инстинктивно упрощен и в обыденной жизни. Ему чужда культура быта и, сам того не замечая, он живет в грязи, без потребности жить в чистоте, как живет европеец даже низшего класса. Инстинктивно не нуждаясь в культуре, он примитивен в потребностях своих, ест, что угодно, лишь бы быть сытым; одевается во что попало, лишь бы укрыть тело от непогоды; спит в любом помещении и на любой постели только бы выспаться и т. д., и т. д. Отсюда - моральная и физическая неразборчивость... Ленин не неморален: как первобытный человек - он аморален, без слов, без оправданий для себя, так как сам он не сознает ни величия подвига, ни глубины падения»
(П. Я. Рысс Русский опыт. Историко-психологический очерк русской революции Париж, 1921. С. 118-119) {Рысс, 1921).
«Слушая первые ленинские речи, я недоумевал: он говорил изумительно убедительно, но и изумительно бессмысленно. Основною чертою психологии и идеологии его речей была не простота (настоящая простота внутреннее всегда сложна), а какое-то ухарски-злостное упростительство... Его непобедимость заключалась не в последнюю очередь в том, что он творил свое дело не столько в интересах народа, сколько в духе народа, не столько для и ради народа, сколько вместе с народом, то есть созвучно с народным пониманием и ощущением революции как стихии, как бунта. Как прирожденный вождь, он инстинктивно понимал, что вождь в революции может быть только ведомым, и, будучи человеком громадной воли, он послушно шел на поводу у массы, на поводу у ее самых темных инстинктов. В отличие от других деятелей революции, он сразу же овладел ее верховным догматом - догматом о тождестве разрушения и созидания и сразу же постиг, что важнее сегодня кое-как, начерно исполнить требование революционной толпы, чем отложить дело на завтра, хотя бы в целях наиболее правильного разрешения вопроса. На этом внутреннем понимании зудящего "невтерпеж:" и окончательного "сокрушай" русской революционной темы он и вырос в ту страшную фигуру, которая в свое время с такою силою надежд и проклятий приковала к себе глаза всего мира. Для всей психологии Ленина характернее всего то, что он, в сущности, не видел цели революции, а видел всего только революцию как цель. Благодаря такой установке он ощущал себя до конца и навсегда слитым с революцией: и потому, быть может, он был единственным из деятелей революции, который никогда не представлял себе момента своего отхода от революции на основании отхода революции от своих подлинных путей и существенных целей»
(Ф. Степун. Мысли о России // Современные записки. Париж, 1927. № 33. С. 345-347) (Степун, 1927).
Помню свой разговор в 1917 году в Царском Селе с Плехановым. Говоря о Ленине, он сказал мне: "Как только я познакомился с ним, я сразу понял, что это человек может оказаться для нашего дела очень опасным, так как его главный талант - невероятный дар упрощения" .Думаю, что подмеченный Плехановым в Ленине дар упрощения проник в русскую жизнь гораздо глубже, чем это видно на первый взгляд. Быть может, он не только материально, экономически развалил Россию, но и стилистически уподобил себе своих идейных противников. Если внимательнее присмотреться ко многим господствующим сейчас в русской жизни культурным явлениям, в особенности же к тем формулам спасения России, которые предлагаются ныне некоторыми "убежденными людьми", то невольно становится жутко: до того силен во всем ленинский дар упрощения. И в "сменовеховстве", и в вульгарном монархизме... и в почти модном ныне отрицании демократии как пустой формы и социализма как коммунизма, игнорирующем элементарные соображения, что и форма на своем месте может быть величайшим содержанием, и что не все дети выходят в отцов, а некоторые и в прохожих молодцов, и во многом другом очень много неосознанной большевистской заразы. Спасти всех стоящих сейчас на распутьи от этого вездесущего большевизма, от преждевременного движения все равно куда, лишь бы по линии наименьшего сопротивления... - величайшая задача демократии»
(Ф. А. Степун. Мысли о России // Современные записки. Париж, 1923. № 17. С. 360) (Степун, 1923).
Большевистская революция обнажила наиболее «упрощенные» формы социальной жизни.
«Революция обнажила тот психологический склад в народной душе, который определяется "простотой" как высшим критерием ценности. Все мы знаем этот чисто русский критерий в применении к искусству, к этике. С "простотой" прекрасно вяжется мужицкая республика, возглавляемая Калининым, но никак не вяжется мистика "помазанного" или наследственного царя»
(Г. П. Федотов. Проблемы будущей России (2) // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1.С. 262; первая публикация: Современные записки. Париж, 1931. № 45) (Федотов, 1931).
Большевизм - борьба с конституционными преобразованиями России.
«Революция в той стадии, которую мы переживаем, в стадии вдохновляемого "социалистическими" лозунгами бунта рабочих и крестьян, направляется против зародышей русской конституции, - что это такое в политическом отношении есть большевизм и разный полубольшевизм, как не борьба с конституционными преобразованиями России, начатыми в первое десятилетие XXвека?!»
(П. Б. Струве. В чем революция и контрреволюция (1917) // П. Б. Струве. Избранные сочинения. М., 1999. С. 255) (Струве, 1917).
Большевистская революция - не антифеодальная, а революция против собственности вообще.
«Революция обрушилась одинаково и на помещичью, и на крестьянскую собственность. Вот почему с чисто объективной точки зрения совершенно неверно говорить, что революция покончила в России с каким-то феодальным строем. В истории России, конечно, были элементы и феодального строя, но в 1917 г. сметены были не эти элементы, а собственность, по своему существу вполне совпадающая с тем, что называют на Западе "собственностью общего права". Характер аграрной революции в России определился именно тем, что в России выпал, собственно говоря, тот период развития и тот уклад жизни, который назывался на Западе феодальным и в котором исторически сложилась идея и институт крестьянской собственности»
(П. Б. Струве. Россия (1920) // П. Б. Струве. Избранные сочинения. М., 1999. С. 342) (Струве, 1920).