Квадратура света
Я расскажу вам максимально подробно о моей комнате на воронежском БАМе. Так мне будет проще настроиться на дальнейшее повествование. На двери комнаты, окрашенной ещё в советские времена в белый цвет, и не претерпевшей существенных изменений во время последующих ремонтов, висел мой любимый олимпийский мишка. Он и сейчас всё ещё со мной, я прикалываю на него значки из моей коллекции. Сразу же за дверью, в левом углу комнаты, сколько я себя помню, стояли два свёрнутых ковра, обёрнутых в старые газеты, и перевязанные шпагатом. Ковры привезли из ГДР мои родители, эти ковры, и ещё пара дорогих столовых сервизов - это было моё приданое, всё самое ценное, что смогли накопить мои родители за всю жизнь, и всё, что они собирались оставить мне в наследство. Тут же, в углу, подпирая ковры, стояли два огромных чемодана, синий и коричневый. Эти чемоданы были полны загадочных и таинственных вещей, и сами по себе долго ассоциировались у меня с закрытыми для посторонних глаз параллельными мирами, которые лишь иногда приоткрывали для меня свою дверцу...
Часть вещей в чемоданах тоже была родом из ГДР, но со временем я начал подозревать, что эти вещи из экзотической страны на побережье Адриатического моря, которая являлась мне в моих детских и подростковых снах и грёзах.
Сразу за чемоданами, слева у стены стоял тот самый знаменитый диван, спинка которого была обита бардовой тканью, с загадочными силуэтами чёрных рисунков, тайну которых я пытался разгадать с раннего детства, угадывая в загадочной вязи то верблюдов, плывущих караваном по пустыне, то стаю птиц, то буквы арабского алфавита. Чуть выше, занимая почти всю стену, висел красный ковёр, на который я в начале 1990-х годов приколол булавками целый ряд цветных этикеток от джинсов "Мальвина".
У изголовья дивана стоял покоцанный самодельный столик для радиоаппаратуры. Вообще-то, это был простенький и низенький детский столик, покрашенный зелёной краской не первой свежести. Но так как на нём у меня стоял магнитофон, и радиола "Вега", назовём это столиком для радиоаппаратуры. В пустом пространстве над столиком, куда не доставал ковёр, в этом дальнем углу, который образовывали внутренняя и внешние стены комнаты, я обычно вешал на обои какой-нибудь календарь на текущий год.
Окно было огромное, стандартное, как во всех советских девятиэтажках. Большая рама с квадратным стеклом, и ещё одна фрамуга поменьше.
На противоположной от дивана стене комнаты висели чехословацкие книжные полки а-ля "девяностые годы", фотографии которых сейчас можно найти только в интернет сообществах, посвящённых тому времени. Обои на той стене украшали незабвенные постеры со Шварценеггером и Ван-Даммом, под полками выстроилась тройка стульев, по стечению обстоятельств, тоже чехословацкого производства. На них сохранились даже этикетки, "ПРАГА 1. Водичкова улица, 41. Маде ин Чехословакия".
Ещё один такой же стул стоял в паре с моим письменным столом. Письменный стол находился на одной линии с книжными полками, но чуть ближе к окну. Над столом возвышалась массивная настольная лампа с зелёным обажуром. Свободного пространства в комнате оставалось не так уж много, но меня всё устраивало. Завершая экскурсию, двигаясь по часовой стрелке от входной двери, и возвращаясь к ней же, можно таким образом закончить осмотр комнаты у видавшего виды платяного шкафа, пережившего вместе с семьёй военнослужащего несколько переездов. В 1995 году на крышке шкафа, рядом с ещё несколькими чемоданами появился двухкассетный магнитофон "Маяк" с колонками.
Мелкие детали, дополняющие интерьер комнаты - простенькая люстра с пластмассовыми висюльками "под хрусталь", пылящиеся на подоконнике мясистые кактусы в пластмассовых плошках, пик цветения которых пришёлся как раз на середину 1990-х, начало 2000-х годов, да ещё светильник, выдающий в темноте картинки с плавающими рыбками на книжных полках.
Я просыпался каждое утро на том самом диванчике, под красным ковром и этикетками от джинсов "Мальвина", проводил рукой по шероховатой обивке на его спинке, приветствуя загадочных верблюдов, путешествующих по им одним известным караванным путям в своём собственном времени...
А что такое время, собственно говоря?
"Времени не существует, - разъяснил Айзекайя. - В том смысле, как его понимают обычные люди. Нет беспрерывного потока времени, а есть отрезки времени, как бы секунды, следующие одна за другой. Хотя ни секунд, ни похожих соизмеримых отрезков времени нет".
Клиффорд Саймак, "Кольцо вокруг Солнца".
В начале девяностых годов, как раз в период только-только сформировавшейся моей сознательной юности, я сделал для себя несколько важных и удивительных открытий. Беспрерывного потока времени не существует, иногда время имеет свойство существенно замедляться, у меня нет в этом мире родственных душ, потому что я из какого-то другого, загадочного мира, отблески которого являлись мне в коротких, сумеречных снах юности. А философия современных думеров, о которой я прочитал несколько лет назад в интернете, уже тогда чётко обозначилась в моём сознании - лучше уже не будет, но и хуже в жизни уже ничего не будет. А счастье - только внутри меня.
С самой весны 1995 года стояли удивительно синие дни. Каждый день Солнце вставало над окраинами Воронежа, за трубами шинного завода. Неспешно совершало свой путь над новостройками МАШМЕТА, и только потом, во второй половине дня надолго зависало над девятиэтажками БАМа, и БАМовскими пустырями, наблюдая оттуда за жизнью воронежского БАМа. Но даже это яркое, всё испепеляющее летнее солнце 1995 года не могло пробить своими лучами синий купол того особенного, неспешного времени, который образовался над всем БАМом и прилегающими территориями, включая биологические очистные сооружения, акваторию и берег воронежского водохранилища.
Когда-нибудь, когда я стану безнадёжно взрослым, я буду приходить на последний сохранившийся участок БАМовского пустыря, между гаражами и шприцевым заводом, чтобы остаться в одиночестве посреди огромного города, послушать в здешней сталкерской тишине пение птиц, и перешёптывание золотой листвы, и вновь увидеть в небе тот цвет, который запомнился мне тем летом 1995 года.
"Небо, такого цвета, как в детстве" - и для меня этот цвет существует в реальности, это очень синее небо майского или июньского вечера, между 18:00 и 19:00 часами. Различные эффекты в виде размытого инверсионного следа от самолёта, или белеющей где-нибудь в небе луны, приветствуются. По вечерам, когда я замечал такой оттенок синего цвета в небе, меня охватывало непреодолимое желание проскочить под колючей проволокой в заграждении недостроенного шприцевого завода на моей улице, и уйти на зелёный, поросший сочной травкой пустырь, зажатый в тесный квадрат времени и пространства.
А тем временем, летом 1995 года.
Я знал, если взглянуть в окно в сторону очистных сооружений, влево по диагонали от моего подъезда, то за геодезической вышкой на углу пустыря, и за рощицей чахлых осин я увижу сверкающие крыши строительных вагончиков, образовывающих квадратный посёлок рядом со шприцевым заводом. Предполагалось, что там будут располагаться рабочие, приехавшие на строительство завода, но пошло уже третье лето с момента возведения корпусов завода, а движения в районе этого посёлка так и не наблюдалось. На тропинке, ведущей через этот строительный посёлок, тоже не было ни одного человека. И по дороге, что перед моей девятиэтажкой, не прошуршит ни одна машина. Весь воронежский БАМ жил под куполом неспешного, волшебного времени, накрывшего его летом 1995 года. Кажется, что людей вокруг вообще не осталось.
Я тоже не торопясь собирался на водохранилище, его водная гладь привлекательно сверкала в окне, за очистными сооружениями. Все вещи в моей комнате, которым тоже будто бы передалось настроение этого лета, лениво зевали, и всем своим видом предлагали мне задержаться - диванчик с загадочными рисунками на спинке соблазнял завалиться на него, и поваляться, наслаждаясь тишиной и покоем в абсолютно пустой квартире, новенький магнитофон "Маяк", в котором ещё непривычно урчит электромоторчик, даже в режиме "стоп", хотел побаловать меня какой-нибудь незатейливой, попсовой музычкой.
После сбора своей спортивной сумки, в которую я укладываю новенькие плавки, флягу с водой и фотоаппарат, я всё-таки выбираюсь из дома, под резкие крики галок, этих вечных спутников городских крыш, прохожу через пустой двор, и сворачиваю за угол. Ощущения - как в далёком детстве, когда в летний полдень выходишь в раскалённый колодец двора, а там никого нет, все разъехались кто куда, кто в пионерский лагерь, кто в деревню. Заглянув во все укромные уголки за девятиэтажкой №31, где зеленеет прохладная тропинка под сенью тополей, между домом и забором детского сада, и никого не обнаружив и там, ничего не остаётся, как только отправиться за дом, на пустырь. Куда я направляюсь и сейчас...
На тропинке, что ведёт мимо рощицы чахлых осин - ни одного человека. Прохожу через лагерь из строительных вагончиков, углубляюсь в дачный посёлок. Лишь возле проходной очистных сооружений встречаю велосипедиста, парня лет тридцати, который едет со стороны Песчановки. Хотя, насчёт возраста я не уверен - когда тебе самому 18 лет, ещё трудно определять возраст других людей, все кажутся слишком старыми. Парень сворачивает возле проходной на лесную дорогу, я догадываюсь, что он едет в сторону водосброса. Там, в заборе очистных сооружений, среди бетонных плит есть никем не охраняемый проход, через который тянется тропинка в сторону очистных сооружений. У меня сохранилась фотография того места, сделанная летом 1995 года.
Сразу за забором начинается загадочная сталкерская территория очистных сооружений:
В обеденный перерыв этот парень приезжает туда на велосипеде, ждёт возле прохода в плитах жену, а может быть, свою девушку, которая работает на очистных, а в перерыв приходит по тропинке сюда, к полянке на опушке леса, парень сажает её на раму велосипеда, и они едут на водохранилище, в местечко, чуть не доезжая до Барж, туда, где растёт одинокое дерево над обрывом. Там они отдыхают, обедают в его тени. Одно из немногих мест, где в жаркий полдень на побережье водохранилища можно найти тень. И на многие-многие дни это единственные люди, которых я вижу здесь, на побережье, когда сам прихожу сюда.
Впрочем, я всегда один. В своей душе всегда один.
Белые пески и листья мать-и-мачехи. Когда-то всё побережье здесь выглядело так:
А теперь разбежаться, раскинув руки, по белым пескам, в сторону стоящих у кромки прибоя барж, влететь в воду, поднимая вокруг себя ослепительные искры водяных брызг, и по-детски, никого не стесняясь, насладиться этим моментом. Проплыть несколько метров до глубины, перевернуться на спину, и лежать, всматриваясь в пронзительную синеву неба, ни о чём не думая.
Отплыв от берега на приличное расстояние, я лишь немного приподнимаю голову, чтобы взглянуть на стоящие над обрывом сосны. Где-то там сейчас парни из другой смены с нашей Пожарно-Химической Станции тушат пожары в поте лица. Завтра в моей жизни тоже всё это будет, сигналы тревоги, выезды на очаги загорания, работа на износ, иногда не имея возможности сделать даже короткий перерыв на обед. Запах пожарных рукавов, которые начинают тлеть, если их вдруг забыли в круговерти пожара вытащить с подгоревшей лесной подстилки. Этот запах останется со мной на всю жизнь.
Но всё это будет завтра. А сегодня только шорох прибоя в ушах, и это расслабляющее покачивание на волнах. Наплававшись вволю, я возвращаюсь к берегу. Побережье близ Барж полно самых разнообразных, интересных вещей. Тут и те самые ржавые понтоны - толкачи на электрической тяге, которые ещё с восьмидесятых годов разбросаны вдоль берега, и разнообразные остатки рыболовных снастей, среди которых я однажды нашёл перевязанное шпагатом грузило от рыболовной сети, и для прикола надел его на шею, чтобы сфотографироваться с ним.
А из прибрежных песков неожиданно может появиться вот такой отрезок якорной цепи, как на фотографии чуть ниже, которой я проиллюстрировал рассказ о фильме "Старый порт", с грузилом от речного бакена.
Падаю в белые пески, среди стеблей мать-и-мачехи, и смотрю на синее небо, обязательно вот так, как на этом кадре - в просвет между крупными, прохладными листьями мать-и-мачехи, и травинками.
Закрываю глаза, и постепенно ощущение волшебного, неспешного времени, накрывающего куполом БАМ и окрестности, заполняет моё сознание до краёв, и из восприятия исчезают любые признаки города и городской цивилизации - нет больше ни дорог в лесу за моей спиной, ни очистных сооружений, ни случайных спутников, которые могут оказаться рядом. Только море, крики чаек, ощущение чего-то давно потерянного ещё в детстве, и вновь обретённого...
В те времена я сильно мечтал о большой VHS видеокамере, которая записывала бы сигнал прямо на видеокассету VHS. Снять короткометражный фильм "Старый порт" в здеших местах, и чтобы в кадре было много простора, белого песка до самого горизонта...
Я представлял себе, как мальчик в чёрных плавках, с длинными светлыми волосами, развевающимися на ветру, раскинув руки сбегает вниз с обрыва у сосен, и бежит к далёкой, слегка размытой в полуденном мареве барже, которая видна у кромки воды на горизонте.
И голос за кадром:
-Когда-то здесь был порт, и жизнь кипела. Но те времена давно канули в Лету, песчаные дюны постепенно зарастали мать-и-мачехой и самосевом, и лишь у самой кромки голубоватой воды ржавыми призраками чернели, то расплываясь в полуденном зное, то вновь обретая величественные очертания покорителей морей, несколько полузатопленных судов...
Пока мальчик поднимается по песчаной насыпи на баржу, чередуются несколько кадров, снятых камерой снизу, под необычным ракурсом: большая, иссушенная солнцем мидия с раскрытыми створками раковины, длинные травинки, уходящие в синие небо на фоне песчаных дюн, отрезок якорной цепи.
А на следующих кадрах мальчик уже сидит на носу баржи, и задумчиво смотрит вперёд, а в это время за ним, совмещённый в кадре с помощью видеомонтажа, проходит большой пассажирский теплоход, и раздаётся долгий, протяжный гудок.Мальчик оглядывается назад, и видит, что палуба вдруг оживает, наполняется людьми - матросы катают бочки с ромом, и таскают ящики с провизией, всюду шуршание шелков и кружев, изящные дамы, улыбаясь, прогуливаются вдоль бортиков под руку с кавалерами, внизу на причале, за бортом большого круизного теплохода, тоже кипит жизнь. Мальчик гуляет по палубе среди всех этих людей, вызванных к жизни его воображением, всё разглядывает, ему всё это очень интересно. И вдруг, на ступеньках трапа видит девочку в купальнике, свою ровесницу. Он протягиает ей руку, помогая подняться на палубу, со словами:
-Юная леди, позвольте мне поприветствовать Вас на борту моего корабля. Я, капитан, лично провожу Вас в ваши апартаменты, каюту первого класса, и прослежу, чтобы это путешествие было лучшим приключением в Вашей жизни! Мы отправимся на Маврикий, по пути зайдём в лучшие бухты Мадагаскара, где полюбуемся на лемуров, а затем совершим вояж вокруг островов архипелага Каргадос - Карахос, этих жемчужин Индийского океана!..
Мальчик и девочка вместе проходят через оживлённую палубу, мимо занятых последними приготовлениями к отплытию матросов, и весёлых беспечных пассажиров, и спускаются по трапу вниз, во внутренние помещения корабля. Но оказываются вновь на заброшенном корабле - призраке. Взявшись за руки, они гуляют по пустынным коридорам, где вода плещется им по щиколотку, звучит лёгкая музыка. Зайдя в заброшенную каюту, главные герои обнаруживают множество старинных, оставленных здесь вещей. Морской компас, судовой журнал, фонарь, альбом с фотографиями. Они садятся на койку в каюте, листают фотоальбом. Среди старых, чёрно-белых фотографий им попадается фотография, где мальчик и девочка, которые выглядят так же, как они, стоят на палубе старинного парохода. Мальчик в форме юнги, девочка в старинном платье. Девочка целенаправленно показывает мальчику эту фотографию, а остальные фотографии под лёгкую, ненавязчивую музыку уплывают куда-то вдаль, по воде, заполнившей коридоры старого теплохода, среди солнечных зайчиков.
В следующее мгновение мальчик и девочка уже вдвоём стоят на носу всё той же, старой баржи, и смотрят вдаль. Фотография, на которой изображены их двойники из прошлого, уплывает вдаль, вслед за остальными фотографиями, мальчик и девочка провожают её взглядом, но вот, главный герой остаётся в одиночестве. Девочка тоже исчезла. Но главный герой не очень расстраивается, ведь он находится в своём мире, в котором он только что всё это придумал...
На время выключаю этот фильм в своей голове. Хватит на сегодня.
Комната встречает меня послеполуденным зноем, от которого никуда не денешься на девятом этаже, и обострившимися в этой летней жаре запахами. Возвращаясь домой откуда-нибудь, я всегда в первую очередь вдыхал знакомые запахи. В то лето 1995 года это был запах новенького магнитофона "Маяк", запах фотографического проявителя и фиксажа, и запах бумаги от всех нагревшихся за день на моих стенах плакатов, и рисунков, ждущих своего часа на письменном столе.
Когда солнце под вечер покидало свой наблюдательный пост над воронежским БАМом, оставив тщетные попытки пробить купол неспешного, волшебного времени, и зависало над правым берегом водохранилища, напротив моих окон, я вновь оказывался на своём любимом диванчике, ожидая, когда квадраты света вспыхнут сначала на шкафу, а потом, по входной двери, переберутся в угол комнаты, где стояли два завёрнутых в старые газеты ковра.
В те времена я ещё ничего не слышал о фэн-шуй, но как-то подсознательно ощущал, что квадрат - это моя тема. Мне нравилось, что моя комната правильной квадратной формы, и на шторах в комнате у меня были специфические рисунки, на которых чередовались квадраты и прямоугольники. Отсюда и появился этот образ: квадратура света.
Старая полировка на моём советском шкафу вспыхивала свежими красками, когда в комнате перед закатом появлялись квадраты солнечного света. Дожидаясь на диване в одних плавках, когда квадраты переместятся в самый угол комнаты, я надевал солнцезащитные очки, и вставал в луч солнечного света, веря, что таким образом можно действительно подзарядиться энергией заходящего солнца, и немного впитать в свою кожу и сознание частички того неспешного, особенного времени, накрывшего тем летом воронежский БАМ и его окрестности.
В солнечном луче, воспринимавшемся очень красным через мои солнцезащитные очки, по комнате танцевали пылинки, и ещё больше обострялись с детства знакомые запахи и образы.
Я понимаю, что цельная картина того лета существует только в моей голове. Так уж устроена память, что мгновенно вспоминается всё сразу, и события, и настроение того лета. Но когда я сейчас пишу этот рассказ, мне всё равно приходится выхватывать из памяти то один, то другой эпизод, которые, возможно, не всегда стыкуются друг с другом. Но и не упомянуть некоторые события нельзя.
Ещё хочется отметить один эпизод того лета, который отчётливо запал мне в память. Помню, что тем летом 1995 года, в день молодёжи ко мне заглянули два Алексея, двое неразлучных друзей незабвенной юности моей...
Мы пошли на водохранилище, я знал, что когда отправляешься гулять компанией, восприятие притупляется, и мне не удастся в полной мере ощутить влияние купола неспешного, волшебного времени, но иногда, для контраста, нужно совершать и такие прогулки, в компании друзей. Мы шли через очистные сооружения, мимо сухих бассейнов, прикалываясь, что здесь идеальные места для тренировки на скейтборде, даже специально строить ничего не нужно. На водохранилище мы расположились на корме длинной баржи, стоявшей под углом 90 градусов к берегу. Ничего особенного в тот летний день не произошло, это был обычный отдых в компании, одни и те же приколы, одни и те же разговоры старых друзей. Но денёк был жаркий, солнечный, мы вволю накупались, позагорали на барже, я вернулся домой в отличном настроении, и даже попытался написать какой-то короткий рассказик в толстой общей тетради, где по традиции тех лет я делал автобиографические заметки. Вот бы опубликовать когда-нибудь книгу этих коротких рассказов, ещё подумал я тогда, а для обложки нарисовать все наши четыре БАМовские девятиэтажки, в окнах которых солнечным светом отражается слово БАМ...
Я сидел за своим письменным столом, и в моём воображении очень чётко и ясно возник образ этой книги, в мягкой обложке, в формате журнала "Роман-газета", издававшегося в СССР, а на обложке - все четыре выстроившиеся в ряд БАМовские девятиэтажки, а в окнах отблесками заката отражается слово - БАМ...
У меня хорошая телесная память, сейчас, когда я набираю этот текст на компьютере, ко мне возвращаются физические ощущения того, как плоские подошвы моих кедов шлёпали по извечной БАМовской пыли, когда мы с друзьями шли через очистные сооружения, как идеально сидела на мне моя любимая камуфлированная футболка, а на плече болталась полупустая спортивная сумка, в которой лежали только фотоаппарат, да фляжка с водой.
Продолжение фильма "Старый порт".
Полностью погрузившись в расслабляющую меня атмосферу лета 1995 года, я сначала не хотел упоминать о некоторых эпизодах фильма "Старый порт", и писать здесь о всяких гопниках, но когда перечитывал весь текст, понял, что история получается не полная, с каким-то непонятным разрывом в середине повествования.
С самых первых дней моего советского детства на воронежском БАМе, они всегда были рядом. Те, о ком Владислав Крапивин очень точно высказался в повести "Журавлёнок и молнии".
"Какой ощипанный сразу стал", - подумал Журка. Граблю он не любил. Правда, к Журке Грабля никогда не приставал, да и вообще в своей школе не трогал ребят, даже младших, но всё равно он был из "тех". Из тех, которые дежурят в кино, чтобы вытряхнуть у малыша гривенник или дать подножку. Из тех, у кого то ли от курева, то ли от равнодушия лицо будто присыпано серой пылью. Из тех, кто во время хорошего фильма вдруг начинает ржать, когда у тебя в горле щекочет от слёз".
Жил в моём подъезде на четвёртом этаже один персонаж, по кличке Кутя. К слову сказать, лицо у самого Кути было нормальное, встретишь его в школьном коридоре и в школьной форме, и не подумаешь, что он из компании гопоты. А вот его дружки, которые в зимнее время околачивались в нашем подъезде, на первом этаже - все, как на подбор, были из "тех".
Один был длинноволосый и узкоглазый, с вечно забинтованной рукой, я его про себя называл чукчей. Остальные все были на одно лицо, бритоголовые, шишковатые, вечные завсегдатаи первых этажей подъездов и столиков во дворе.
"Из тех, у кого то ли от курева, то ли от равнодушия лицо будто присыпано серой пылью".
Да и другие "герои" воронежского БАМа ходили как к себе домой в квартиру-притон на втором этаже нашего подъезда. Все эти, которые ни к ночи будут здесь помянуты, Тихон, Соболев, Барабанов и прочие. Отдельный привет Корыте.
В своём сценарии к фильму "Старый порт" я писал всё новые и новые эпизоды, как мальчик и девочка каждый день встречаются в порту, обустраивают частично затопленную каюту, которую они обнаружили на заброшенном корабле-призраке. Вдвоём они исследуют территорию судоремонтного завода, специально размещаю здесь найденную в интернете фотографию, которая отображает мой замысел. Вот под таким ракурсом камера снимает, как они, взявшись за руки, удаляются по огромному сухому доку, вдоль якорных цепей.
А где-то на заднем плане, тем временем, среди растущих над обрывом сосен, мелькают силуэты юных бритоголовых гопников.
И вот, в один погожий, солнечный день идиллическая сказка, которую мальчик и девочка сами создали для себя, разбивается о жестокую реальность. Гопники обнаруживают их каюту на корабле, и устраивают там разгром, камера снимает, как с грохотом и звоном все предметы из их коллекции разбиваются об стенку каюты. Гопники при этом ржут за кадром, и отпускают различные пошлые комментарии.
А потом гопники преследуют мальчика и девочку на верхней, огороженной металлическим заборчиком площадке возле сухого дока. Девочка успевает добежать до рубки управления, она видна на фотографии слева, возле осветительной вышки, и закрывается там на замок, а мальчик начинается драться с гопниками. Девочка мечется по рубке, и начинает нажимать кнопки на пульте, включая насосы, заполняющие сухой док водой. Мощные струи воды очень живописно бьют из клапанов, а мальчик дерётся с гопниками, и на фоне всего этого звучит песня Виктора Цоя:
Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать,
Руки прочь, прочь от меня, ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.
Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки,
И вот ты стоишь на берегу, и думаешь плыть, или не плыть...
И вот мальчик эффектным ударом отправляет прямо в уже наполовину заполненный водой док одного гопника, потом другого, но с третьим гопничком они серьёзно сцепляются в драке прямо над бортиком дока, и не удержав равновесие, оба падают в воду. Мальчик, оттолкнув прицепившегося к нему гопничка, ныряет ко дну, где бурление и завихрение воды всегда ослабевает, и проплыв под водой к борту, всплывает на поверхность возле металлического трапа, ведущего наверх. Уцепившись за трап, и приподнявшись над водой, мальчик наблюдает, как один из гопников, которые оказались никудышними пловцами, барахтается на поверхности воды среди бурунов, и истошно кричит.
Тем временем, отчаянно ругаясь, к рубке управления бежит дежурный в синей спецовке, и с красной повязкой на руке.
Мальчик некоторое время наблюдает, держась за трап, как барахтается в бурунах неудачливый гопник, а потом решается, отцепившись от трапа, подплывает к гопнику под водой, и толкает его в сторону трапа. Когда он уже отбуксировал ошалевшего гопника к трапу, и помог ему ухватиться за ступеньки, девочка наконец-то отпирает изнутри дверь рубки, и дежурный выключает насосы. Ещё несколько рабочих появляются наверху, и помогают незадачливым гопникам выбраться из дока. Мальчик, подталкивая перед собой гопника, появляется наверху последним, он сам очень устал, тяжело дышит, у него эффекто и реалистично вздымается грудь под рёбрами, он смотрит на всё слегка отстранённо, в ушах у него всё ещё шум воды и грохот мощных насосов, дежурный периодически теребит его, что-то говоря, указывая то на девчонку, которая чуть виновато опустив голову, стоит в сторонке, то на гопника, который всё ещё не может отдышаться, сидя на бетоне. Остальные гопники, мокрые, поникшие, растерявшие свой боевой пыл, стоят полукругом, и смотрят на своего товарища, которому никто из них так и не осмелился помочь, когда тот барахтался в бурунах...
Я всегда придумывал несколько альтернативных вариантов развития событий, когда начинал сочинять какую-нибудь историю. А сейчас вот думаю, что если бы мне суждено было снять тот короткометражный фильм "Старый порт", то закончил бы я его так: установил бы видеокамеру над обрывом, где заканчиваются сосны, и каждое лето, год за годом, снимал бы, как меняется это место, сначала с баржи исчезают верхние надстройки, потом постепенно растворяется во времени и сама баржа, а белые пески зарастают травами и соснами. И только силуэты мальчика и девочки, главных героев, остаются неизменным на переднем плане, как символ того, что они остались верны своей детской мечте о путешествиях.
Как только закончились девяностые годы, я утратил ощущение того волшебного, неспешного времени, которое накрывало синим прозрачным куполом воронежский БАМ, и его окрестности. Время пошло для меня так же, как и для всех обыкновенных людей, быстро и беспощадно.
Но я продолжаю искать свою дверь в лето...
Как написал Карлос Кастанеда в посвящении к своей первой книге:
"Дону Хуану и ещё двоим, разделявшим со мной его чувство магического времени".
Моё чувство неспешного, магического времени в то лето 1995 года разделяли со мной разве что мои воображаемые друзья, являвшиеся ко мне из синего, струящегося над белыми песками воздуха из тех давно исчезнувших мест нашей юности. Так что, писать красноречивые посвящения мне некому.
Но, надеюсь, этот короткий рассказ поможет моим друзьям и читателям с воронежского БАМа приоткрыть дверь в их лето...
Часть вещей в чемоданах тоже была родом из ГДР, но со временем я начал подозревать, что эти вещи из экзотической страны на побережье Адриатического моря, которая являлась мне в моих детских и подростковых снах и грёзах.
Сразу за чемоданами, слева у стены стоял тот самый знаменитый диван, спинка которого была обита бардовой тканью, с загадочными силуэтами чёрных рисунков, тайну которых я пытался разгадать с раннего детства, угадывая в загадочной вязи то верблюдов, плывущих караваном по пустыне, то стаю птиц, то буквы арабского алфавита. Чуть выше, занимая почти всю стену, висел красный ковёр, на который я в начале 1990-х годов приколол булавками целый ряд цветных этикеток от джинсов "Мальвина".
У изголовья дивана стоял покоцанный самодельный столик для радиоаппаратуры. Вообще-то, это был простенький и низенький детский столик, покрашенный зелёной краской не первой свежести. Но так как на нём у меня стоял магнитофон, и радиола "Вега", назовём это столиком для радиоаппаратуры. В пустом пространстве над столиком, куда не доставал ковёр, в этом дальнем углу, который образовывали внутренняя и внешние стены комнаты, я обычно вешал на обои какой-нибудь календарь на текущий год.
Окно было огромное, стандартное, как во всех советских девятиэтажках. Большая рама с квадратным стеклом, и ещё одна фрамуга поменьше.
На противоположной от дивана стене комнаты висели чехословацкие книжные полки а-ля "девяностые годы", фотографии которых сейчас можно найти только в интернет сообществах, посвящённых тому времени. Обои на той стене украшали незабвенные постеры со Шварценеггером и Ван-Даммом, под полками выстроилась тройка стульев, по стечению обстоятельств, тоже чехословацкого производства. На них сохранились даже этикетки, "ПРАГА 1. Водичкова улица, 41. Маде ин Чехословакия".
Ещё один такой же стул стоял в паре с моим письменным столом. Письменный стол находился на одной линии с книжными полками, но чуть ближе к окну. Над столом возвышалась массивная настольная лампа с зелёным обажуром. Свободного пространства в комнате оставалось не так уж много, но меня всё устраивало. Завершая экскурсию, двигаясь по часовой стрелке от входной двери, и возвращаясь к ней же, можно таким образом закончить осмотр комнаты у видавшего виды платяного шкафа, пережившего вместе с семьёй военнослужащего несколько переездов. В 1995 году на крышке шкафа, рядом с ещё несколькими чемоданами появился двухкассетный магнитофон "Маяк" с колонками.
Мелкие детали, дополняющие интерьер комнаты - простенькая люстра с пластмассовыми висюльками "под хрусталь", пылящиеся на подоконнике мясистые кактусы в пластмассовых плошках, пик цветения которых пришёлся как раз на середину 1990-х, начало 2000-х годов, да ещё светильник, выдающий в темноте картинки с плавающими рыбками на книжных полках.
Я просыпался каждое утро на том самом диванчике, под красным ковром и этикетками от джинсов "Мальвина", проводил рукой по шероховатой обивке на его спинке, приветствуя загадочных верблюдов, путешествующих по им одним известным караванным путям в своём собственном времени...
А что такое время, собственно говоря?
"Времени не существует, - разъяснил Айзекайя. - В том смысле, как его понимают обычные люди. Нет беспрерывного потока времени, а есть отрезки времени, как бы секунды, следующие одна за другой. Хотя ни секунд, ни похожих соизмеримых отрезков времени нет".
Клиффорд Саймак, "Кольцо вокруг Солнца".
В начале девяностых годов, как раз в период только-только сформировавшейся моей сознательной юности, я сделал для себя несколько важных и удивительных открытий. Беспрерывного потока времени не существует, иногда время имеет свойство существенно замедляться, у меня нет в этом мире родственных душ, потому что я из какого-то другого, загадочного мира, отблески которого являлись мне в коротких, сумеречных снах юности. А философия современных думеров, о которой я прочитал несколько лет назад в интернете, уже тогда чётко обозначилась в моём сознании - лучше уже не будет, но и хуже в жизни уже ничего не будет. А счастье - только внутри меня.
С самой весны 1995 года стояли удивительно синие дни. Каждый день Солнце вставало над окраинами Воронежа, за трубами шинного завода. Неспешно совершало свой путь над новостройками МАШМЕТА, и только потом, во второй половине дня надолго зависало над девятиэтажками БАМа, и БАМовскими пустырями, наблюдая оттуда за жизнью воронежского БАМа. Но даже это яркое, всё испепеляющее летнее солнце 1995 года не могло пробить своими лучами синий купол того особенного, неспешного времени, который образовался над всем БАМом и прилегающими территориями, включая биологические очистные сооружения, акваторию и берег воронежского водохранилища.
Когда-нибудь, когда я стану безнадёжно взрослым, я буду приходить на последний сохранившийся участок БАМовского пустыря, между гаражами и шприцевым заводом, чтобы остаться в одиночестве посреди огромного города, послушать в здешней сталкерской тишине пение птиц, и перешёптывание золотой листвы, и вновь увидеть в небе тот цвет, который запомнился мне тем летом 1995 года.
"Небо, такого цвета, как в детстве" - и для меня этот цвет существует в реальности, это очень синее небо майского или июньского вечера, между 18:00 и 19:00 часами. Различные эффекты в виде размытого инверсионного следа от самолёта, или белеющей где-нибудь в небе луны, приветствуются. По вечерам, когда я замечал такой оттенок синего цвета в небе, меня охватывало непреодолимое желание проскочить под колючей проволокой в заграждении недостроенного шприцевого завода на моей улице, и уйти на зелёный, поросший сочной травкой пустырь, зажатый в тесный квадрат времени и пространства.
А тем временем, летом 1995 года.
Я знал, если взглянуть в окно в сторону очистных сооружений, влево по диагонали от моего подъезда, то за геодезической вышкой на углу пустыря, и за рощицей чахлых осин я увижу сверкающие крыши строительных вагончиков, образовывающих квадратный посёлок рядом со шприцевым заводом. Предполагалось, что там будут располагаться рабочие, приехавшие на строительство завода, но пошло уже третье лето с момента возведения корпусов завода, а движения в районе этого посёлка так и не наблюдалось. На тропинке, ведущей через этот строительный посёлок, тоже не было ни одного человека. И по дороге, что перед моей девятиэтажкой, не прошуршит ни одна машина. Весь воронежский БАМ жил под куполом неспешного, волшебного времени, накрывшего его летом 1995 года. Кажется, что людей вокруг вообще не осталось.
Я тоже не торопясь собирался на водохранилище, его водная гладь привлекательно сверкала в окне, за очистными сооружениями. Все вещи в моей комнате, которым тоже будто бы передалось настроение этого лета, лениво зевали, и всем своим видом предлагали мне задержаться - диванчик с загадочными рисунками на спинке соблазнял завалиться на него, и поваляться, наслаждаясь тишиной и покоем в абсолютно пустой квартире, новенький магнитофон "Маяк", в котором ещё непривычно урчит электромоторчик, даже в режиме "стоп", хотел побаловать меня какой-нибудь незатейливой, попсовой музычкой.
После сбора своей спортивной сумки, в которую я укладываю новенькие плавки, флягу с водой и фотоаппарат, я всё-таки выбираюсь из дома, под резкие крики галок, этих вечных спутников городских крыш, прохожу через пустой двор, и сворачиваю за угол. Ощущения - как в далёком детстве, когда в летний полдень выходишь в раскалённый колодец двора, а там никого нет, все разъехались кто куда, кто в пионерский лагерь, кто в деревню. Заглянув во все укромные уголки за девятиэтажкой №31, где зеленеет прохладная тропинка под сенью тополей, между домом и забором детского сада, и никого не обнаружив и там, ничего не остаётся, как только отправиться за дом, на пустырь. Куда я направляюсь и сейчас...
На тропинке, что ведёт мимо рощицы чахлых осин - ни одного человека. Прохожу через лагерь из строительных вагончиков, углубляюсь в дачный посёлок. Лишь возле проходной очистных сооружений встречаю велосипедиста, парня лет тридцати, который едет со стороны Песчановки. Хотя, насчёт возраста я не уверен - когда тебе самому 18 лет, ещё трудно определять возраст других людей, все кажутся слишком старыми. Парень сворачивает возле проходной на лесную дорогу, я догадываюсь, что он едет в сторону водосброса. Там, в заборе очистных сооружений, среди бетонных плит есть никем не охраняемый проход, через который тянется тропинка в сторону очистных сооружений. У меня сохранилась фотография того места, сделанная летом 1995 года.
Сразу за забором начинается загадочная сталкерская территория очистных сооружений:
В обеденный перерыв этот парень приезжает туда на велосипеде, ждёт возле прохода в плитах жену, а может быть, свою девушку, которая работает на очистных, а в перерыв приходит по тропинке сюда, к полянке на опушке леса, парень сажает её на раму велосипеда, и они едут на водохранилище, в местечко, чуть не доезжая до Барж, туда, где растёт одинокое дерево над обрывом. Там они отдыхают, обедают в его тени. Одно из немногих мест, где в жаркий полдень на побережье водохранилища можно найти тень. И на многие-многие дни это единственные люди, которых я вижу здесь, на побережье, когда сам прихожу сюда.
Впрочем, я всегда один. В своей душе всегда один.
Белые пески и листья мать-и-мачехи. Когда-то всё побережье здесь выглядело так:
А теперь разбежаться, раскинув руки, по белым пескам, в сторону стоящих у кромки прибоя барж, влететь в воду, поднимая вокруг себя ослепительные искры водяных брызг, и по-детски, никого не стесняясь, насладиться этим моментом. Проплыть несколько метров до глубины, перевернуться на спину, и лежать, всматриваясь в пронзительную синеву неба, ни о чём не думая.
Отплыв от берега на приличное расстояние, я лишь немного приподнимаю голову, чтобы взглянуть на стоящие над обрывом сосны. Где-то там сейчас парни из другой смены с нашей Пожарно-Химической Станции тушат пожары в поте лица. Завтра в моей жизни тоже всё это будет, сигналы тревоги, выезды на очаги загорания, работа на износ, иногда не имея возможности сделать даже короткий перерыв на обед. Запах пожарных рукавов, которые начинают тлеть, если их вдруг забыли в круговерти пожара вытащить с подгоревшей лесной подстилки. Этот запах останется со мной на всю жизнь.
Но всё это будет завтра. А сегодня только шорох прибоя в ушах, и это расслабляющее покачивание на волнах. Наплававшись вволю, я возвращаюсь к берегу. Побережье близ Барж полно самых разнообразных, интересных вещей. Тут и те самые ржавые понтоны - толкачи на электрической тяге, которые ещё с восьмидесятых годов разбросаны вдоль берега, и разнообразные остатки рыболовных снастей, среди которых я однажды нашёл перевязанное шпагатом грузило от рыболовной сети, и для прикола надел его на шею, чтобы сфотографироваться с ним.
А из прибрежных песков неожиданно может появиться вот такой отрезок якорной цепи, как на фотографии чуть ниже, которой я проиллюстрировал рассказ о фильме "Старый порт", с грузилом от речного бакена.
Падаю в белые пески, среди стеблей мать-и-мачехи, и смотрю на синее небо, обязательно вот так, как на этом кадре - в просвет между крупными, прохладными листьями мать-и-мачехи, и травинками.
Закрываю глаза, и постепенно ощущение волшебного, неспешного времени, накрывающего куполом БАМ и окрестности, заполняет моё сознание до краёв, и из восприятия исчезают любые признаки города и городской цивилизации - нет больше ни дорог в лесу за моей спиной, ни очистных сооружений, ни случайных спутников, которые могут оказаться рядом. Только море, крики чаек, ощущение чего-то давно потерянного ещё в детстве, и вновь обретённого...
В те времена я сильно мечтал о большой VHS видеокамере, которая записывала бы сигнал прямо на видеокассету VHS. Снять короткометражный фильм "Старый порт" в здеших местах, и чтобы в кадре было много простора, белого песка до самого горизонта...
Я представлял себе, как мальчик в чёрных плавках, с длинными светлыми волосами, развевающимися на ветру, раскинув руки сбегает вниз с обрыва у сосен, и бежит к далёкой, слегка размытой в полуденном мареве барже, которая видна у кромки воды на горизонте.
И голос за кадром:
-Когда-то здесь был порт, и жизнь кипела. Но те времена давно канули в Лету, песчаные дюны постепенно зарастали мать-и-мачехой и самосевом, и лишь у самой кромки голубоватой воды ржавыми призраками чернели, то расплываясь в полуденном зное, то вновь обретая величественные очертания покорителей морей, несколько полузатопленных судов...
Пока мальчик поднимается по песчаной насыпи на баржу, чередуются несколько кадров, снятых камерой снизу, под необычным ракурсом: большая, иссушенная солнцем мидия с раскрытыми створками раковины, длинные травинки, уходящие в синие небо на фоне песчаных дюн, отрезок якорной цепи.
А на следующих кадрах мальчик уже сидит на носу баржи, и задумчиво смотрит вперёд, а в это время за ним, совмещённый в кадре с помощью видеомонтажа, проходит большой пассажирский теплоход, и раздаётся долгий, протяжный гудок.Мальчик оглядывается назад, и видит, что палуба вдруг оживает, наполняется людьми - матросы катают бочки с ромом, и таскают ящики с провизией, всюду шуршание шелков и кружев, изящные дамы, улыбаясь, прогуливаются вдоль бортиков под руку с кавалерами, внизу на причале, за бортом большого круизного теплохода, тоже кипит жизнь. Мальчик гуляет по палубе среди всех этих людей, вызванных к жизни его воображением, всё разглядывает, ему всё это очень интересно. И вдруг, на ступеньках трапа видит девочку в купальнике, свою ровесницу. Он протягиает ей руку, помогая подняться на палубу, со словами:
-Юная леди, позвольте мне поприветствовать Вас на борту моего корабля. Я, капитан, лично провожу Вас в ваши апартаменты, каюту первого класса, и прослежу, чтобы это путешествие было лучшим приключением в Вашей жизни! Мы отправимся на Маврикий, по пути зайдём в лучшие бухты Мадагаскара, где полюбуемся на лемуров, а затем совершим вояж вокруг островов архипелага Каргадос - Карахос, этих жемчужин Индийского океана!..
Мальчик и девочка вместе проходят через оживлённую палубу, мимо занятых последними приготовлениями к отплытию матросов, и весёлых беспечных пассажиров, и спускаются по трапу вниз, во внутренние помещения корабля. Но оказываются вновь на заброшенном корабле - призраке. Взявшись за руки, они гуляют по пустынным коридорам, где вода плещется им по щиколотку, звучит лёгкая музыка. Зайдя в заброшенную каюту, главные герои обнаруживают множество старинных, оставленных здесь вещей. Морской компас, судовой журнал, фонарь, альбом с фотографиями. Они садятся на койку в каюте, листают фотоальбом. Среди старых, чёрно-белых фотографий им попадается фотография, где мальчик и девочка, которые выглядят так же, как они, стоят на палубе старинного парохода. Мальчик в форме юнги, девочка в старинном платье. Девочка целенаправленно показывает мальчику эту фотографию, а остальные фотографии под лёгкую, ненавязчивую музыку уплывают куда-то вдаль, по воде, заполнившей коридоры старого теплохода, среди солнечных зайчиков.
В следующее мгновение мальчик и девочка уже вдвоём стоят на носу всё той же, старой баржи, и смотрят вдаль. Фотография, на которой изображены их двойники из прошлого, уплывает вдаль, вслед за остальными фотографиями, мальчик и девочка провожают её взглядом, но вот, главный герой остаётся в одиночестве. Девочка тоже исчезла. Но главный герой не очень расстраивается, ведь он находится в своём мире, в котором он только что всё это придумал...
На время выключаю этот фильм в своей голове. Хватит на сегодня.
Комната встречает меня послеполуденным зноем, от которого никуда не денешься на девятом этаже, и обострившимися в этой летней жаре запахами. Возвращаясь домой откуда-нибудь, я всегда в первую очередь вдыхал знакомые запахи. В то лето 1995 года это был запах новенького магнитофона "Маяк", запах фотографического проявителя и фиксажа, и запах бумаги от всех нагревшихся за день на моих стенах плакатов, и рисунков, ждущих своего часа на письменном столе.
Когда солнце под вечер покидало свой наблюдательный пост над воронежским БАМом, оставив тщетные попытки пробить купол неспешного, волшебного времени, и зависало над правым берегом водохранилища, напротив моих окон, я вновь оказывался на своём любимом диванчике, ожидая, когда квадраты света вспыхнут сначала на шкафу, а потом, по входной двери, переберутся в угол комнаты, где стояли два завёрнутых в старые газеты ковра.
В те времена я ещё ничего не слышал о фэн-шуй, но как-то подсознательно ощущал, что квадрат - это моя тема. Мне нравилось, что моя комната правильной квадратной формы, и на шторах в комнате у меня были специфические рисунки, на которых чередовались квадраты и прямоугольники. Отсюда и появился этот образ: квадратура света.
Старая полировка на моём советском шкафу вспыхивала свежими красками, когда в комнате перед закатом появлялись квадраты солнечного света. Дожидаясь на диване в одних плавках, когда квадраты переместятся в самый угол комнаты, я надевал солнцезащитные очки, и вставал в луч солнечного света, веря, что таким образом можно действительно подзарядиться энергией заходящего солнца, и немного впитать в свою кожу и сознание частички того неспешного, особенного времени, накрывшего тем летом воронежский БАМ и его окрестности.
В солнечном луче, воспринимавшемся очень красным через мои солнцезащитные очки, по комнате танцевали пылинки, и ещё больше обострялись с детства знакомые запахи и образы.
Я понимаю, что цельная картина того лета существует только в моей голове. Так уж устроена память, что мгновенно вспоминается всё сразу, и события, и настроение того лета. Но когда я сейчас пишу этот рассказ, мне всё равно приходится выхватывать из памяти то один, то другой эпизод, которые, возможно, не всегда стыкуются друг с другом. Но и не упомянуть некоторые события нельзя.
Ещё хочется отметить один эпизод того лета, который отчётливо запал мне в память. Помню, что тем летом 1995 года, в день молодёжи ко мне заглянули два Алексея, двое неразлучных друзей незабвенной юности моей...
Мы пошли на водохранилище, я знал, что когда отправляешься гулять компанией, восприятие притупляется, и мне не удастся в полной мере ощутить влияние купола неспешного, волшебного времени, но иногда, для контраста, нужно совершать и такие прогулки, в компании друзей. Мы шли через очистные сооружения, мимо сухих бассейнов, прикалываясь, что здесь идеальные места для тренировки на скейтборде, даже специально строить ничего не нужно. На водохранилище мы расположились на корме длинной баржи, стоявшей под углом 90 градусов к берегу. Ничего особенного в тот летний день не произошло, это был обычный отдых в компании, одни и те же приколы, одни и те же разговоры старых друзей. Но денёк был жаркий, солнечный, мы вволю накупались, позагорали на барже, я вернулся домой в отличном настроении, и даже попытался написать какой-то короткий рассказик в толстой общей тетради, где по традиции тех лет я делал автобиографические заметки. Вот бы опубликовать когда-нибудь книгу этих коротких рассказов, ещё подумал я тогда, а для обложки нарисовать все наши четыре БАМовские девятиэтажки, в окнах которых солнечным светом отражается слово БАМ...
Я сидел за своим письменным столом, и в моём воображении очень чётко и ясно возник образ этой книги, в мягкой обложке, в формате журнала "Роман-газета", издававшегося в СССР, а на обложке - все четыре выстроившиеся в ряд БАМовские девятиэтажки, а в окнах отблесками заката отражается слово - БАМ...
У меня хорошая телесная память, сейчас, когда я набираю этот текст на компьютере, ко мне возвращаются физические ощущения того, как плоские подошвы моих кедов шлёпали по извечной БАМовской пыли, когда мы с друзьями шли через очистные сооружения, как идеально сидела на мне моя любимая камуфлированная футболка, а на плече болталась полупустая спортивная сумка, в которой лежали только фотоаппарат, да фляжка с водой.
Продолжение фильма "Старый порт".
Полностью погрузившись в расслабляющую меня атмосферу лета 1995 года, я сначала не хотел упоминать о некоторых эпизодах фильма "Старый порт", и писать здесь о всяких гопниках, но когда перечитывал весь текст, понял, что история получается не полная, с каким-то непонятным разрывом в середине повествования.
С самых первых дней моего советского детства на воронежском БАМе, они всегда были рядом. Те, о ком Владислав Крапивин очень точно высказался в повести "Журавлёнок и молнии".
"Какой ощипанный сразу стал", - подумал Журка. Граблю он не любил. Правда, к Журке Грабля никогда не приставал, да и вообще в своей школе не трогал ребят, даже младших, но всё равно он был из "тех". Из тех, которые дежурят в кино, чтобы вытряхнуть у малыша гривенник или дать подножку. Из тех, у кого то ли от курева, то ли от равнодушия лицо будто присыпано серой пылью. Из тех, кто во время хорошего фильма вдруг начинает ржать, когда у тебя в горле щекочет от слёз".
Жил в моём подъезде на четвёртом этаже один персонаж, по кличке Кутя. К слову сказать, лицо у самого Кути было нормальное, встретишь его в школьном коридоре и в школьной форме, и не подумаешь, что он из компании гопоты. А вот его дружки, которые в зимнее время околачивались в нашем подъезде, на первом этаже - все, как на подбор, были из "тех".
Один был длинноволосый и узкоглазый, с вечно забинтованной рукой, я его про себя называл чукчей. Остальные все были на одно лицо, бритоголовые, шишковатые, вечные завсегдатаи первых этажей подъездов и столиков во дворе.
"Из тех, у кого то ли от курева, то ли от равнодушия лицо будто присыпано серой пылью".
Да и другие "герои" воронежского БАМа ходили как к себе домой в квартиру-притон на втором этаже нашего подъезда. Все эти, которые ни к ночи будут здесь помянуты, Тихон, Соболев, Барабанов и прочие. Отдельный привет Корыте.
В своём сценарии к фильму "Старый порт" я писал всё новые и новые эпизоды, как мальчик и девочка каждый день встречаются в порту, обустраивают частично затопленную каюту, которую они обнаружили на заброшенном корабле-призраке. Вдвоём они исследуют территорию судоремонтного завода, специально размещаю здесь найденную в интернете фотографию, которая отображает мой замысел. Вот под таким ракурсом камера снимает, как они, взявшись за руки, удаляются по огромному сухому доку, вдоль якорных цепей.
А где-то на заднем плане, тем временем, среди растущих над обрывом сосен, мелькают силуэты юных бритоголовых гопников.
И вот, в один погожий, солнечный день идиллическая сказка, которую мальчик и девочка сами создали для себя, разбивается о жестокую реальность. Гопники обнаруживают их каюту на корабле, и устраивают там разгром, камера снимает, как с грохотом и звоном все предметы из их коллекции разбиваются об стенку каюты. Гопники при этом ржут за кадром, и отпускают различные пошлые комментарии.
А потом гопники преследуют мальчика и девочку на верхней, огороженной металлическим заборчиком площадке возле сухого дока. Девочка успевает добежать до рубки управления, она видна на фотографии слева, возле осветительной вышки, и закрывается там на замок, а мальчик начинается драться с гопниками. Девочка мечется по рубке, и начинает нажимать кнопки на пульте, включая насосы, заполняющие сухой док водой. Мощные струи воды очень живописно бьют из клапанов, а мальчик дерётся с гопниками, и на фоне всего этого звучит песня Виктора Цоя:
Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать,
Руки прочь, прочь от меня, ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.
Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки,
И вот ты стоишь на берегу, и думаешь плыть, или не плыть...
И вот мальчик эффектным ударом отправляет прямо в уже наполовину заполненный водой док одного гопника, потом другого, но с третьим гопничком они серьёзно сцепляются в драке прямо над бортиком дока, и не удержав равновесие, оба падают в воду. Мальчик, оттолкнув прицепившегося к нему гопничка, ныряет ко дну, где бурление и завихрение воды всегда ослабевает, и проплыв под водой к борту, всплывает на поверхность возле металлического трапа, ведущего наверх. Уцепившись за трап, и приподнявшись над водой, мальчик наблюдает, как один из гопников, которые оказались никудышними пловцами, барахтается на поверхности воды среди бурунов, и истошно кричит.
Тем временем, отчаянно ругаясь, к рубке управления бежит дежурный в синей спецовке, и с красной повязкой на руке.
Мальчик некоторое время наблюдает, держась за трап, как барахтается в бурунах неудачливый гопник, а потом решается, отцепившись от трапа, подплывает к гопнику под водой, и толкает его в сторону трапа. Когда он уже отбуксировал ошалевшего гопника к трапу, и помог ему ухватиться за ступеньки, девочка наконец-то отпирает изнутри дверь рубки, и дежурный выключает насосы. Ещё несколько рабочих появляются наверху, и помогают незадачливым гопникам выбраться из дока. Мальчик, подталкивая перед собой гопника, появляется наверху последним, он сам очень устал, тяжело дышит, у него эффекто и реалистично вздымается грудь под рёбрами, он смотрит на всё слегка отстранённо, в ушах у него всё ещё шум воды и грохот мощных насосов, дежурный периодически теребит его, что-то говоря, указывая то на девчонку, которая чуть виновато опустив голову, стоит в сторонке, то на гопника, который всё ещё не может отдышаться, сидя на бетоне. Остальные гопники, мокрые, поникшие, растерявшие свой боевой пыл, стоят полукругом, и смотрят на своего товарища, которому никто из них так и не осмелился помочь, когда тот барахтался в бурунах...
Я всегда придумывал несколько альтернативных вариантов развития событий, когда начинал сочинять какую-нибудь историю. А сейчас вот думаю, что если бы мне суждено было снять тот короткометражный фильм "Старый порт", то закончил бы я его так: установил бы видеокамеру над обрывом, где заканчиваются сосны, и каждое лето, год за годом, снимал бы, как меняется это место, сначала с баржи исчезают верхние надстройки, потом постепенно растворяется во времени и сама баржа, а белые пески зарастают травами и соснами. И только силуэты мальчика и девочки, главных героев, остаются неизменным на переднем плане, как символ того, что они остались верны своей детской мечте о путешествиях.
Как только закончились девяностые годы, я утратил ощущение того волшебного, неспешного времени, которое накрывало синим прозрачным куполом воронежский БАМ, и его окрестности. Время пошло для меня так же, как и для всех обыкновенных людей, быстро и беспощадно.
Но я продолжаю искать свою дверь в лето...
Как написал Карлос Кастанеда в посвящении к своей первой книге:
"Дону Хуану и ещё двоим, разделявшим со мной его чувство магического времени".
Моё чувство неспешного, магического времени в то лето 1995 года разделяли со мной разве что мои воображаемые друзья, являвшиеся ко мне из синего, струящегося над белыми песками воздуха из тех давно исчезнувших мест нашей юности. Так что, писать красноречивые посвящения мне некому.
Но, надеюсь, этот короткий рассказ поможет моим друзьям и читателям с воронежского БАМа приоткрыть дверь в их лето...