Пестрые халаты Бухары
Е. Л. Марков. Россия в Средней Азии: Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге. - СПб., 1901.
Генри Мозер. Бухара. Продавцы кумганов. 1889-1890
Признаюсь, меня лично гораздо менее привлекали лавки и товары бухарских базаров, чем толпа, их наполнявшая. Конечно, кроме малоинтересных мне шелковых и бумажных тканей, в этих лавчонках то и дело попадались нам на глаза глубоко характерные, чисто восточные вещи, как чеканные медные кубганы с тазами, узкогорлые изящные кофейники, оригинально расшитые чепраки и богато разукрашенные седла, серебряные запястья и головные уборы женщин и всякие другие заманчивые для европейца туземные произведения; но все эти мелочи не останавливали на себе моего внимания, всецело поглощенного живым этнографическим музеем, двигавшимся кругом нас.
Народ в Бухаре - это картина на каждом шагу; куда ни оглянешься - красавец на красавце, а уж особенно дети и молодые мальчики. Сверкающие как фарфор и огнем горящие черные глаза среди матовой белизны слегка смуглого полного лица, с очень правильными чертами, и оттененные черною порослей молодых усов и молодой бороды чувственные румяные губы сразу выдают вам прекрасный иранский тип таджика, коренного обитателя древней Трансоксаны, или так называемого, в Средние Века, Мавар-ан-нахара, то есть «Заречья».
Таджики говорят до сих пор на одном персидском наречии, несмотря на все чуждые наслоения, по очереди придавливавшие их в течение их долгой и злополучной истории. Таджики большие щеголи, как и персидские персы. Они в будний день разряжены как в праздник: чалмы их воздымаются на голове целыми грандиозными сооружениями, спуская сбоку с каким-то особенным неуловимым шиком бахромой украшенный конец пестрой шали. Впрочем, чалма не одно только пустое франтовство, а своего рода аттестат благочестия для правоверного. Недаром же она зеленая у потомков пророка и белая у богомольных хаджи, удостоившихся поклониться гробу Магометову. По правилам мусульманского благочестия, чалма изображает собой саван, постоянно напоминающий человеку о его смерти, и длина ее должна быть, по крайней мере, в шесть или семь раз больше роста человека. Но особенно ревностные сыны ислама доводят чалмы нередко до размеров, превосходящих даже в тридцать раз рост обыкновенного смертного, и тогда она, конечно, воздымается на бритой макушке почтенного мослемина, как башня Ливанская.
Таджики Бухары. Грав. И. М. Прянишникова (с фотографии)
Яркая пестрота этих красных, желтых, синих и белых тюрбанов, этих полосатых халатов из бумажной аладжи и шелкового адряса, сияющих всеми цветами радуги, обращают бухарскую толпу, бухарский базар в какой-то веселый цветник, в сплошное поле макова цвета всевозможных колеров. Ничего подобного не представляет никакой другой мусульманский город.
Узбеки - хотя такие же пестрые и такие же яркие; пожалуй, еще резче яркие, еще грубее пестрые, чем таджики - все-таки заметно отличаются от них даже и в сутолке базаров. Это уж несомненные туранцы, собратья киргиза и калмыка, скуластые, широконосые, с очень изрядною косинкой глаз, с характерною скудостью поросли на губах и бороде. Хотя многие из них уж утеряли первобытную чистоту монгольско-тюркского типа, постоянно мешаясь с персидскою кровью через персидских пленниц, которых они берут в жены и наложницы, но большинство их настолько еще удержало прирожденную «калмыковатость» своего лица, что узбека можно легко выбрать из толпы таджиков, как козла из стада баранов. Узбеки вообще гораздо некрасивее таджиков, неуклюжее их, далеко не так общительны и мало склонны к ремеслам и торговле, в которых таджик чувствует себя совершенно дома; но зато узбек рослее, сильнее, храбрее и выносливее избалованного городскою жизнью трусливого иранца. Это и немудрено, потому что узбек - завоеватель Бухары и ее законный хозяин. Несмотря на свою неотесанность, узбеки составляют привилегированное и господствующее сословие края, военное рыцарство своего рода, наподобие былого дворянства европейских государств.
Василий Верещагин. Узбек
Узбеки до сих пор еще держатся старых кочевых вкусов, войлочной кибитки, кумыса, верблюдов, и неохотно меняют родимые степи на тесноту городов. Но, конечно, силой времени множество их уже перетянуло по разным обстоятельствам в города, перемешалось с таджиками, обратилось и в ученых мулл, и в ловких торговцев, в судей и правителей. Эмир и его первый министр - куш-беги - всегда узбеки. […]
Узбеки в течение веков естественно сильно смешались с таджиками, коренными жителями Трансоксаны, и кровью, и нравами, и обычаями. Они заимствовали у них не только их магометанскую религию, но и вкусы оседлости, разные промыслы и ремесла. Оседлый узбек-горожанин мало-помалу совсем обособился от своего кочевого родича степей и гор, потерял прежний дух воинственности, а развил в себе, напротив, мирный дух торгашества; только по языку он оставался еще узбеком, а по образу жизни, отчасти и по самой внешности, делался таджиком. Таких осевших в города, известным образом цивилизовавшихся узбеков называют теперь сартами.
Василий Верещагин. Сарт. Мулла таджик
Сарта трудно отличить на вид от таджика, потому что в нем кровь туранца уже значительно смешалась с иранскою кровью, а общие привычки жизни, общая одежда и манеры еще более сближают его с таджиком. Оттого русские и иностранцы, путешествующие по Туркестану, безразлично называют и таджиков и узбеков общим именем сартов. Это название распространяется с каждым годом все больше и больше, так что люди, не вникающие близко в этот вопрос, искренно считают сартов за какой-то особый народ, населяющий Туркестан, имеющий даже свой особенный сартский язык. Но сарт в настоящее время вовсе не есть название особого племени, а, так сказать, бытовой собирательный тип, обозначающий вообще горожанина и оседлого жителя и вмещающий в себе одинаково и узбека, и киргиза, и таджика.
Таджиками, собственно, продолжают называться теперь только те из коренных жителей иранского племени, которые еще говорят персидским языком и не смешались со своими победителями тюрко-монгольской расы. Бухара и Самарканд, как местности, ближайшие к Ирану, и как былые центры древней Трансоксаны, населенной когда-то согдами и другими народами иранского корня, почти одни сохранили в себе сколько-нибудь многочисленное население таджиков, постоянно обновляющееся вольными и невольными выселенцами из соседней Персии; оттого-то на базарах Бухары еще нередко господствует персидский язык. Уцелели также отдельные колонии таджиков, говорящих по-персидски, в некоторых глухих уголках Ферганской области, не подвергшихся сильному давлению победителей - узбеков. Но в Хиве, Ташкенте и огромном большинстве городов в селений Туркестана, особенно же в Сырдарьинской области, таджиков осталось или очень мало, или вовсе не осталось.
Таджики же, потерявшие свой язык и говорящие языком узбеков, так называемым татарским языком джагатайского наречия, сделались сартами наравне с оседлым узбеком и оседлым киргизом. Оттого-то среди сартов вы встречаете самые разнообразные и даже противоположные типы, начиная от прекрасного правильного лица со светлою, почти европейскою кожей и роскошною растительностью усов и бород и кончая скуластою и широконосою мордой редкобородатого и как сапог смуглого монгола. Хотя все-таки иранский тип преобладает гораздо чаще. Все зависит от того, из какого племени вышел этот тип и какая пропорция иранской благородной крови попала в грубую породу туранца. Но этот грубый туранец совсем иного мнения, чем мы, и о себе, и о сарте. На сарта-горожанина, на сарта труженика он смотрит с искренним презрением вольного сына степей, как на труса и раба.
«Мы называем таджика таджиком, когда едим его хлеб, - говорит узбек, - или мы называем его сартом, когда бранимся с ним».
А киргизская поговорка говорит: «плохой киргиз делается сартом, а плохой сарт киргизом». […]
_______
Среди сытых, праздных и самодовольных халатников Бухары, заливающих своею яркою разноцветною волной базары и улицы, поражают своим жалким видом бедно одетые людишки в черных шапочках, вроде низеньких греческих камилавок, и в кургузых кафтанчиках, подпоясанных простою веревкой.
- Это еще что за народ? - спросили мы у своего возницы, хотя вопрос был, собственно говоря, совсем лишний. Ответ самый ясный читался при первом взгляде на эти хищнические глаза и характерные черные локоны.
Возница наш хитро улыбнулся и покачал головой.
- Народец то же! не хуже, как и у нас. Такая же жидюга… - произнес он. - Им тут запрет на улицах по-бухарски одеваться. Они у них все равно как арестанты наши острожные, приказано им срамное обнарядье на народе носить, чтоб отличка им от всякого человека была, вот и носят!.. Другого не смеют надеть.
- Беднота, верно? ободранные какие… - заметил я.
- Какая беднота! Самые богачи! - возразил извозчик. - Поглядите-ка, как он дома у себя одевается… Шелка да бархаты! А чистота по дому какая! Всякое у него удовольствие. Ну, а уж на улицу - шалишь! нацепляй свое арестанецкое, подвязывайся веревкой. Такой уж у них закон, у бухарцев у этих, строгость! На лошадь тоже садиться им не позволяют, Боже избави! И плата с них двойная против людей полагается. С кого податей рубль сходит, а с жида два. Да и так их, окромя податей, всякий начальник тут обдирает: потому, какой с него суд? А вот однако ж богатеют все, ничем их не доймут!.. - с искренним удивлением заключил наш чичероне.
Евреи Бухары. 1880-е - начало 1890-х
Русский возница, толковавший с таким презрением об «арестанецком обнарядьи» бухарских евреев, конечно, не подозревал, что на днях еще всякий иноверец, в том числе и наш брат христианин, должен был надевать на себя то же позорное платье, если хотел удостоиться чести посетить «Бухару-эль-Шериф». Недаром же, по выражению туземных богословов, «в одной только Бухаре свет исходит на небо из этого священного града, между тем как во всех других местах свет, как известно, нисходить с неба на землю. Это видел сам пророк Магомет, когда в сопутствии Архангела Гавриила совершал свое путешествие на небо».
Вот, между прочим, что рассказывает о своем пребывании в Бухаре официальный агент Англии Борнс, отправленный из Индии в Бухару в 1831 году, то есть еще на памяти нашего поколения: «Наши тюрбаны были заменены бедными шапками из овчины, вывернутой шерстью внутрь, и мы бросили наши пояса, чтоб обвиваться обрывком грубой пеньковой веревки. Мы скинули туземные верхние одежды так же, как чулки, потому что это признаки, отличающие неверного от правоверного в святом граде Бухаре. Мы знали также, что мусульмане одни могут ездить верхом в пределах городских стен этого города, и внутреннее чувство нам подсказало, что мы должны быть довольны, если ценою этой легкой жертвы нам будет позволено продолжать жить в этой столице». Но «легкие жертвы» не ограничились, впрочем, этим. Милостивый покровитель их куш-беги, благодаря которому путешественники сохранили свою жизнь, принимал их у себя в доме как некую нечистую тварь, сажая их прямо на мостовой в открытом дворе, в то время как сам сидел в комнате на дорогих коврах и подушках, в почтительном отдалении от этих неверных собак.
Бедным англичанам было настрого запрещено употребление пера и чернил. Днем им не позволяли выходить на улицу. «Подобно совам, мы не смели показываться иначе, как по вечерам», - жалуется Борнс в своей известной книге «Путешествие в Бухару». В бани их тоже не пускали. По учению бухарских мулл, «вода обратится в кровь, если она осквернится прикосновением женщины или неверного»; так что Борнсу с трудом можно было приискать какую-то жалкую баню, согласившуюся осквернить себя ради презренного злата.
Но такая терпимость к иноверцу была все-таки редким исключением в священной Бухаре, городе, основанном, по убеждению ее ученых мулл в имамов, самим Искандером, т. е. никем другим, разумеется, как Александром Великим.
Обыкновенно же европейцу, попавшему в Бухару, грозила прежде всего участь или быть зарезанным, как барану, или протомиться десятки лет в темнице и неволе.
Английский капитан Конолли в конце тридцатых годов нашего века после многих приключений прошел насквозь туркменские степи, дошел до Кокана, вытерпел там неволю за то, что не хотел принять ислама, попал потом в Бухару, и в этом «священном граде» был зарезан эмиром вместе с другим англичанином, полковником Стотгартом, состоявшим при английской миссии в Персии, несмотря даже на то, что Стотгарт, страха ради иудейска, принял магометанство. Венгерец Вамбери, посетивший Бухару гораздо позже, должен был разыгрывать роль турецкого дервиша, чтобы проникнуть в это гнездо мусульманского фанатизма, и каждый день мог ожидать той участи, какой подверглись Конолли и Стотгарт.
Другие отрывки из книги Евгения Маркова: http://rus-turk.livejournal.com/45158.html.
Генри Мозер. Бухара. Продавцы кумганов. 1889-1890
Признаюсь, меня лично гораздо менее привлекали лавки и товары бухарских базаров, чем толпа, их наполнявшая. Конечно, кроме малоинтересных мне шелковых и бумажных тканей, в этих лавчонках то и дело попадались нам на глаза глубоко характерные, чисто восточные вещи, как чеканные медные кубганы с тазами, узкогорлые изящные кофейники, оригинально расшитые чепраки и богато разукрашенные седла, серебряные запястья и головные уборы женщин и всякие другие заманчивые для европейца туземные произведения; но все эти мелочи не останавливали на себе моего внимания, всецело поглощенного живым этнографическим музеем, двигавшимся кругом нас.
Народ в Бухаре - это картина на каждом шагу; куда ни оглянешься - красавец на красавце, а уж особенно дети и молодые мальчики. Сверкающие как фарфор и огнем горящие черные глаза среди матовой белизны слегка смуглого полного лица, с очень правильными чертами, и оттененные черною порослей молодых усов и молодой бороды чувственные румяные губы сразу выдают вам прекрасный иранский тип таджика, коренного обитателя древней Трансоксаны, или так называемого, в Средние Века, Мавар-ан-нахара, то есть «Заречья».
Таджики говорят до сих пор на одном персидском наречии, несмотря на все чуждые наслоения, по очереди придавливавшие их в течение их долгой и злополучной истории. Таджики большие щеголи, как и персидские персы. Они в будний день разряжены как в праздник: чалмы их воздымаются на голове целыми грандиозными сооружениями, спуская сбоку с каким-то особенным неуловимым шиком бахромой украшенный конец пестрой шали. Впрочем, чалма не одно только пустое франтовство, а своего рода аттестат благочестия для правоверного. Недаром же она зеленая у потомков пророка и белая у богомольных хаджи, удостоившихся поклониться гробу Магометову. По правилам мусульманского благочестия, чалма изображает собой саван, постоянно напоминающий человеку о его смерти, и длина ее должна быть, по крайней мере, в шесть или семь раз больше роста человека. Но особенно ревностные сыны ислама доводят чалмы нередко до размеров, превосходящих даже в тридцать раз рост обыкновенного смертного, и тогда она, конечно, воздымается на бритой макушке почтенного мослемина, как башня Ливанская.
Таджики Бухары. Грав. И. М. Прянишникова (с фотографии)
Яркая пестрота этих красных, желтых, синих и белых тюрбанов, этих полосатых халатов из бумажной аладжи и шелкового адряса, сияющих всеми цветами радуги, обращают бухарскую толпу, бухарский базар в какой-то веселый цветник, в сплошное поле макова цвета всевозможных колеров. Ничего подобного не представляет никакой другой мусульманский город.
Узбеки - хотя такие же пестрые и такие же яркие; пожалуй, еще резче яркие, еще грубее пестрые, чем таджики - все-таки заметно отличаются от них даже и в сутолке базаров. Это уж несомненные туранцы, собратья киргиза и калмыка, скуластые, широконосые, с очень изрядною косинкой глаз, с характерною скудостью поросли на губах и бороде. Хотя многие из них уж утеряли первобытную чистоту монгольско-тюркского типа, постоянно мешаясь с персидскою кровью через персидских пленниц, которых они берут в жены и наложницы, но большинство их настолько еще удержало прирожденную «калмыковатость» своего лица, что узбека можно легко выбрать из толпы таджиков, как козла из стада баранов. Узбеки вообще гораздо некрасивее таджиков, неуклюжее их, далеко не так общительны и мало склонны к ремеслам и торговле, в которых таджик чувствует себя совершенно дома; но зато узбек рослее, сильнее, храбрее и выносливее избалованного городскою жизнью трусливого иранца. Это и немудрено, потому что узбек - завоеватель Бухары и ее законный хозяин. Несмотря на свою неотесанность, узбеки составляют привилегированное и господствующее сословие края, военное рыцарство своего рода, наподобие былого дворянства европейских государств.
Василий Верещагин. Узбек
Узбеки до сих пор еще держатся старых кочевых вкусов, войлочной кибитки, кумыса, верблюдов, и неохотно меняют родимые степи на тесноту городов. Но, конечно, силой времени множество их уже перетянуло по разным обстоятельствам в города, перемешалось с таджиками, обратилось и в ученых мулл, и в ловких торговцев, в судей и правителей. Эмир и его первый министр - куш-беги - всегда узбеки. […]
Узбеки в течение веков естественно сильно смешались с таджиками, коренными жителями Трансоксаны, и кровью, и нравами, и обычаями. Они заимствовали у них не только их магометанскую религию, но и вкусы оседлости, разные промыслы и ремесла. Оседлый узбек-горожанин мало-помалу совсем обособился от своего кочевого родича степей и гор, потерял прежний дух воинственности, а развил в себе, напротив, мирный дух торгашества; только по языку он оставался еще узбеком, а по образу жизни, отчасти и по самой внешности, делался таджиком. Таких осевших в города, известным образом цивилизовавшихся узбеков называют теперь сартами.
Василий Верещагин. Сарт. Мулла таджик
Сарта трудно отличить на вид от таджика, потому что в нем кровь туранца уже значительно смешалась с иранскою кровью, а общие привычки жизни, общая одежда и манеры еще более сближают его с таджиком. Оттого русские и иностранцы, путешествующие по Туркестану, безразлично называют и таджиков и узбеков общим именем сартов. Это название распространяется с каждым годом все больше и больше, так что люди, не вникающие близко в этот вопрос, искренно считают сартов за какой-то особый народ, населяющий Туркестан, имеющий даже свой особенный сартский язык. Но сарт в настоящее время вовсе не есть название особого племени, а, так сказать, бытовой собирательный тип, обозначающий вообще горожанина и оседлого жителя и вмещающий в себе одинаково и узбека, и киргиза, и таджика.
Таджиками, собственно, продолжают называться теперь только те из коренных жителей иранского племени, которые еще говорят персидским языком и не смешались со своими победителями тюрко-монгольской расы. Бухара и Самарканд, как местности, ближайшие к Ирану, и как былые центры древней Трансоксаны, населенной когда-то согдами и другими народами иранского корня, почти одни сохранили в себе сколько-нибудь многочисленное население таджиков, постоянно обновляющееся вольными и невольными выселенцами из соседней Персии; оттого-то на базарах Бухары еще нередко господствует персидский язык. Уцелели также отдельные колонии таджиков, говорящих по-персидски, в некоторых глухих уголках Ферганской области, не подвергшихся сильному давлению победителей - узбеков. Но в Хиве, Ташкенте и огромном большинстве городов в селений Туркестана, особенно же в Сырдарьинской области, таджиков осталось или очень мало, или вовсе не осталось.
Таджики же, потерявшие свой язык и говорящие языком узбеков, так называемым татарским языком джагатайского наречия, сделались сартами наравне с оседлым узбеком и оседлым киргизом. Оттого-то среди сартов вы встречаете самые разнообразные и даже противоположные типы, начиная от прекрасного правильного лица со светлою, почти европейскою кожей и роскошною растительностью усов и бород и кончая скуластою и широконосою мордой редкобородатого и как сапог смуглого монгола. Хотя все-таки иранский тип преобладает гораздо чаще. Все зависит от того, из какого племени вышел этот тип и какая пропорция иранской благородной крови попала в грубую породу туранца. Но этот грубый туранец совсем иного мнения, чем мы, и о себе, и о сарте. На сарта-горожанина, на сарта труженика он смотрит с искренним презрением вольного сына степей, как на труса и раба.
«Мы называем таджика таджиком, когда едим его хлеб, - говорит узбек, - или мы называем его сартом, когда бранимся с ним».
А киргизская поговорка говорит: «плохой киргиз делается сартом, а плохой сарт киргизом». […]
_______
Среди сытых, праздных и самодовольных халатников Бухары, заливающих своею яркою разноцветною волной базары и улицы, поражают своим жалким видом бедно одетые людишки в черных шапочках, вроде низеньких греческих камилавок, и в кургузых кафтанчиках, подпоясанных простою веревкой.
- Это еще что за народ? - спросили мы у своего возницы, хотя вопрос был, собственно говоря, совсем лишний. Ответ самый ясный читался при первом взгляде на эти хищнические глаза и характерные черные локоны.
Возница наш хитро улыбнулся и покачал головой.
- Народец то же! не хуже, как и у нас. Такая же жидюга… - произнес он. - Им тут запрет на улицах по-бухарски одеваться. Они у них все равно как арестанты наши острожные, приказано им срамное обнарядье на народе носить, чтоб отличка им от всякого человека была, вот и носят!.. Другого не смеют надеть.
- Беднота, верно? ободранные какие… - заметил я.
- Какая беднота! Самые богачи! - возразил извозчик. - Поглядите-ка, как он дома у себя одевается… Шелка да бархаты! А чистота по дому какая! Всякое у него удовольствие. Ну, а уж на улицу - шалишь! нацепляй свое арестанецкое, подвязывайся веревкой. Такой уж у них закон, у бухарцев у этих, строгость! На лошадь тоже садиться им не позволяют, Боже избави! И плата с них двойная против людей полагается. С кого податей рубль сходит, а с жида два. Да и так их, окромя податей, всякий начальник тут обдирает: потому, какой с него суд? А вот однако ж богатеют все, ничем их не доймут!.. - с искренним удивлением заключил наш чичероне.
Евреи Бухары. 1880-е - начало 1890-х
Русский возница, толковавший с таким презрением об «арестанецком обнарядьи» бухарских евреев, конечно, не подозревал, что на днях еще всякий иноверец, в том числе и наш брат христианин, должен был надевать на себя то же позорное платье, если хотел удостоиться чести посетить «Бухару-эль-Шериф». Недаром же, по выражению туземных богословов, «в одной только Бухаре свет исходит на небо из этого священного града, между тем как во всех других местах свет, как известно, нисходить с неба на землю. Это видел сам пророк Магомет, когда в сопутствии Архангела Гавриила совершал свое путешествие на небо».
Вот, между прочим, что рассказывает о своем пребывании в Бухаре официальный агент Англии Борнс, отправленный из Индии в Бухару в 1831 году, то есть еще на памяти нашего поколения: «Наши тюрбаны были заменены бедными шапками из овчины, вывернутой шерстью внутрь, и мы бросили наши пояса, чтоб обвиваться обрывком грубой пеньковой веревки. Мы скинули туземные верхние одежды так же, как чулки, потому что это признаки, отличающие неверного от правоверного в святом граде Бухаре. Мы знали также, что мусульмане одни могут ездить верхом в пределах городских стен этого города, и внутреннее чувство нам подсказало, что мы должны быть довольны, если ценою этой легкой жертвы нам будет позволено продолжать жить в этой столице». Но «легкие жертвы» не ограничились, впрочем, этим. Милостивый покровитель их куш-беги, благодаря которому путешественники сохранили свою жизнь, принимал их у себя в доме как некую нечистую тварь, сажая их прямо на мостовой в открытом дворе, в то время как сам сидел в комнате на дорогих коврах и подушках, в почтительном отдалении от этих неверных собак.
Бедным англичанам было настрого запрещено употребление пера и чернил. Днем им не позволяли выходить на улицу. «Подобно совам, мы не смели показываться иначе, как по вечерам», - жалуется Борнс в своей известной книге «Путешествие в Бухару». В бани их тоже не пускали. По учению бухарских мулл, «вода обратится в кровь, если она осквернится прикосновением женщины или неверного»; так что Борнсу с трудом можно было приискать какую-то жалкую баню, согласившуюся осквернить себя ради презренного злата.
Но такая терпимость к иноверцу была все-таки редким исключением в священной Бухаре, городе, основанном, по убеждению ее ученых мулл в имамов, самим Искандером, т. е. никем другим, разумеется, как Александром Великим.
Обыкновенно же европейцу, попавшему в Бухару, грозила прежде всего участь или быть зарезанным, как барану, или протомиться десятки лет в темнице и неволе.
Английский капитан Конолли в конце тридцатых годов нашего века после многих приключений прошел насквозь туркменские степи, дошел до Кокана, вытерпел там неволю за то, что не хотел принять ислама, попал потом в Бухару, и в этом «священном граде» был зарезан эмиром вместе с другим англичанином, полковником Стотгартом, состоявшим при английской миссии в Персии, несмотря даже на то, что Стотгарт, страха ради иудейска, принял магометанство. Венгерец Вамбери, посетивший Бухару гораздо позже, должен был разыгрывать роль турецкого дервиша, чтобы проникнуть в это гнездо мусульманского фанатизма, и каждый день мог ожидать той участи, какой подверглись Конолли и Стотгарт.
Другие отрывки из книги Евгения Маркова: http://rus-turk.livejournal.com/45158.html.