Неизведанные страны Средней Азии. Урумчи (1/3)
Г. Е. Грум-Гржимайло. Неизведанные страны Средней Азии. Урумчи // Русский вестник. 1893, № 10; 1894, № 3.
Неизведанные страны Средней Азии. Турфан.
Неизведанные страны Средней Азии. Урумчи. Часть 2. Часть 3.
Урумчи. 1900-е
Обе древнейшие азиатские культуры, китайская и иранская, давно уже стали клониться к упадку. Этим народам-старцам в настоящее время уже не под силу выделить из среды своей что-нибудь гениальное или создать грандиозное. Роль их сыграна безвозвратно: старый строй жизни не поддается уже изменениям и, как высохший организм, он легче сломается, чем изогнется в желаемом направлении. Но страны, служившие некогда колыбелью этим культурам, и до сих пор хранят еще столько памятников былого, что уже по этим реликвиям легко было бы составить себе понятие о каждой из них. Вся Передняя Азия наполнена развалинами, отмеченными гением строивших их народов, и такая же масса развалин, хотя и позднейшего происхождения, переполняет Китай на восток от устья Вэй-хо. А в промежутке на тысячи верст нет ничего, что можно было бы поставить на ряду с этими величавыми памятниками седой старины. Здесь, в буквальном значении этого слова, распростерлась пустыня, но не столько в смысле бесплодных пространств, уже самою природой предназначенных как бы на жизнь некультурному человеку, сколько по полному отсутствию в них именно таких следов былой творческой жизни народов. Правда, сюда, на восток от Памира, некогда проникали иранцы; были времена, когда сюда же добирались с востока китайцы, но здесь оседая, ни те, ни другие ничего прочного, ничего могущественного образовать не могли.
Участь таких колонистов всегда была очень печальна, а история мелких общин или даже государств, задолго до нашей эры уже организовавшихся на южных склонах Тянь-Шаня и вдоль Куен-Люня, полна бесконечных войн и варварских опустошений. Может быть, незадолго до Р. Хр. Восточный Туркестан и был блестящим собранием городов, в миниатюре - Древняя Бактрия, может быть, он полон был самых замечательных сооружений, но, увы! от этих времен уже ничего не осталось… Все погибло, все снесено было с лица земли теми лавинами диких номадов, которые, со времен хуннов, то и дело наводняли эту страну. Но если так мало сохранил нам Восточный Туркестан, то еще меньшего должны ожидать мы в Джунгарии, в этой классической стране самых непредвиденных нашествий и непрестанной борьбы различных племен и народов. И действительно, во всей Джунгарии не найдется теперь ни одного сколько-нибудь замечательного памятника древнего зодчества, ни одного пункта, с которым связывались бы легенды народа.
Значит ли это, что сооружений, оригинальных по замыслу и грандиозных по выполнению, здесь вовсе не существовало, или что в свое время они были настолько разрушены, что от них уж и следа не осталось?
Первое всего вероятнее.
Хотя за два столетия до Р. Хр. мы застаем уже в Южной Джунгарии несколько владений, то живших самостоятельной жизнью, то попадавших в зависимость к воинственным чешысцам [о чешысцах см. «Турфан» в «Русск. вестн.», 1892 г., IX]; хотя и это крошечное владение, в свою очередь, просуществовало здесь вплоть до VII столетия нашей эры, ведя в течение восьмисот лет до смешного неравную борьбу с могущественным в то время Китаем и бесчисленными ордами кочевников; хотя после этого мы застаем уже здесь военные поселения китайцев, уничтоженные, впрочем, очень скоро дулгасцами [по Иакинфу - монгольское племя; западные же ориенталисты с Klaproth’ом во главе считают их тюрками], и хотя с падением могущества дулгаского дома Южная Джунгария вошла в состав вновь народившейся уйгурской державы, окончательно павшей только под ударами джагатаидов; однако за весь этот долгий период истории Южной Джунгарии нет в ней таких моментов, которые характеризовались бы особым подъемом творческих сил хотя бы одного из обитавших в ней народов.
Правда, где-то в восточной половине Южной Джунгарии находилась вторая столица Уйгурии, о которой с восторгом вспоминает Ван-ян-дэ, может быть, тождественная как с знаменитым Кушаном магометанских писателей, так и с резиденцией попа Ивана [presbyteri Ioannis] [ср. народное предание об идикоте Янусе в моем очерке «Турфан» («Русск. вестн.», 1892 г., IX)] Вильгельма Руисбрöкского, но в настоящее время нет уже никакой возможности указать хотя бы только приблизительно точно на былое местонахождение этого города.
Впрочем, были сделаны попытки приурочить эти города к современному Урумчи, но только такой увлекающийся географ, как Риттер, мог серьезно отнестись к подобным попыткам. В самом деле в распоряжении ориенталистов Klaproth’а и Ab. Remusat были только два указания, которые хотя несколько проливали свет на местоположение этого загадочного центра, одно время служившего средоточием трех мировых вероучений: христианского [несторианская секта, распространившаяся из Персии на земли обоих Туркестанов], буддийского и магометанского. Это - маршрут хана Гулагу и описание китайского чиновника Ван-ян-дэ. Но на какие смелые комментарии к этим указаниям решились вышеупомянутые ориенталисты!
Какой-то офицер из отряда хана Гулагу пишет, что на юг от р. Урунгу в пятистах ли [китайская ли несколько менее полуверсты] расстояния находится Бишбалык, т. е. Пятиградие. Это краткое известие пылкие ориенталисты дополняют следующими соображениями: р. Урунгу впадает в озеро Кизыль-баш (современное Улюнгур), под 46°35' с. ш. [все данные, относящиеся к течению р. Урунгу, у Риттера неверны; в данном случае ошибка простирается почти на целый градус]; предполагая, что монгольское войско перешло эту реку под 45°30' с. ш. [оно уже потому не могло перейти Урунгу на этой широте, что последняя бежит севернее, только одной своей излучиной касаясь 46 параллели], можно определить и положение Бишбалыка, который, стало быть, будет лежать на 500 ли или два градуса южнее; «а такое положение и совпадает вполне с положением Урумчи, или нынешнего Ди-хуа-чжоу, лежащего под 43°65' с. ш. и 87°1' в. д. от Парижа» (sic!) [Риттер, Землеведение Азии, II, стр. 75.]. Эта аргументация до такой степени нелепа и произвольна, что не заслуживает опровержений; что же касается до описания Ван-ян-дэ, то оно совершенно категорично отвергает всякую возможность приурочивать «Северную столицу» - Бэй-тин или Бишбалык [Чем руководствовались Риттер и другие географы при отождествлении Бишбалыка с Бэй-тином Ван-ян-дэ, мне неизвестно. К тому же следует вообще думать, что Бишбалыком назывался не отдельный какой-нибудь город, а целая область, вся Уйгурия, например, подобно тому, как западную часть Восточного Туркестана и до сих пор еще называют то Алты-, то Джиттышаром, т. е. Шести- или Семиградием. С подобным предположением мирится вполне и указание анонимного автора описания похода Гулагу-хана, замечавшего, что от реки Урунгу, текущей примерно с востока на запад, находится Бишбалык, т. е. страна, а не город.] к Урумчи. Здесь не место вступать в разбор этого интересного документа, а потому я ограничусь только одним замечанием; выехав из Турфана в Бэй-тин, Ван-ян-дэ проезжал поперек хребта, покрытого вечным снегом, а таких гор между Урумчи и Турфаном, как известно теперь, вовсе не существует.
Как бы то ни было, но от всех этих городов в настоящее время уже ничего не осталось, и не осталось всего вероятнее потому, что и в то отдаленное время все здания в Джунгарии строились не из жженого кирпича, а сбивались из глины. По крайней мере, в тех городищах, которые еще уцелели в Джунгарии, нельзя найти ни малейших следов этого материала; поэтому, если за весь чуть не двухтысячный период своей исторической жизни Джунгария и произвела, действительно, в архитектурном отношении нечто самобытное, то это нечто должно было скорее всего отмечаться неуклюжестью и массивностью своих форм, а не смелостью и изяществом стиля…
Но кому же, однако, принадлежат все эти бесформенные массы глины, заключенные в сравнительно невысокие, но массивные стены?
На это существует один только ответ: монголам… И это все, что вы узнаете от современных жителей Южной Джунгарии.
________
Итак, былое Урумчи нам неизвестно; история же его становится достоверной только с половины XVIII столетия, когда китайцы, вырезав всех джунгар, что-то около миллиона душ обоего пола [всего 24 улуса], решились заселить таким образом обезлюженную страну различными элементами, выведенными частью из городов Восточного Туркестана, частью же из Внутреннего Китая. Всего больше явилось сюда дунган, этого никому не ведомого и давно уже окитаившегося, хотя и исповедующего ислам, монгольского племени [Наиболее распространено мнение, что дунгане - уйгуры. Но если так, то не может быть уже ни малейшего сомнения в том, что древние уйгуры были народом монгольского племени (см. «Турфан», «Русск. вестн.», 1892 г., IX, XI и XII. Об этом, впрочем, когда-нибудь после. Профессор Васильев («Русск. вестн.», 1872 г., V) полагает, что дунгане - китайцы, обращенные в мусульманство, но подобное воззрение не более как плод кабинетных соображений. Любой урумчинский или турфанский дунганин опровергнет его всей фигурой своей, своим богатырским сложением и совершенно монгольским складом лица.]. Они тотчас же заняли всю долину реки Уланбэ, где незадолго до того, при «мысе Красной горы» (Хун-шань-цзуй) успели уже вырасти города: военный с населением из манджур (Ган-гу) и торговый, которому, собственно, и было присвоено название Урумчи. В 1775 г. последний уже переименован был в Ди-хуа-чжоу, т. е. стал окружным. Правительство выстроило в нем два капища, одно высшее и одно среднее училище, торговые ряды выросли и, как это заведено повсеместно в Китае, перешагнули за высокую стену и разлились по предместью.
О внутренней жизни этого города нам, разумеется, ничего не известно. Носились слухи, что он вел обширную торговлю, был богат и имел громадное население, но слухи эти ни на чем не основаны. От России Китай отделялся в то время обширными пространствами едва заселенных земель; города Восточного Туркестана были истощены борьбой с китайцами, борьбой между собой; орды кочевников и в то тяжелое время были в Джунгарии, пожалуй, не многочисленнее теперешних; что же касается до оседлого населения северотяньшаньских земель, то в начале даже XIX столетия оно не могло еще отличаться ни особенной густотой, ни тем паче зажиточностью. Откуда же в таком случае взяться было богатству и на какой почве могла здесь развиться сколько-нибудь значительная торговля?
Но года проходили, и долгий мир не мог, разумеется, не отразиться самым благодетельным образом на жителях Урумчи: богатства постепенно в нем накоплялись, окрестные селения росли как грибы; хотя и не крупная, но правильно поставленная и обеспеченная от внезапных перерывов торговля приносила свои барыши, и город разросся и охватил своими предместьями громадную площадь. Впрочем, мы не должны забывать, что мы в Средней Азии, где на все существует свой особый масштаб. Город с тридцатьютысячным населением уже считается там громаднейшим городом, и, вероятно, Урумчи в начале 60-х годов имел не большее население, состоявшее к тому же почти исключительно из дунган. Дунгане имели там свои улицы, базар и мечети; в их руках находилась почти вся торговля, из них набирались тогда гарнизоны не только для городов целого округа, но даже и для городов Восточного Туркестана. Манджуры заснули и опустились, сидя на даровых хлебах и замкнувшись в своих городах и импанях [манджуры, расселенные по всему пространству необъятной империи, суть прежде всего «цижени», своего рода азиатское дворянство, ничего не делающее, но которому правительство обязано выдавать жалованье (Русск. вестн., 1872 г., V, стр. 159)]; привилегированные китайцы, составляя здесь сословие управляющих, сравнительно благоденствовали и наживали взятками состояния, а беднота, «черный народ», или, как китайцы их называют, «голодный народ» [собственно «питающийся хлебом» (чи-мянь-ди), в отличие от «питающегося мясом» (чи-шоу-ди)], еле перебивавшийся на своей родине, жил не при лучших условиях и в этой суровой стране, которая после Китая, уж конечно, не могла ему не казаться злой мачехой.
Таким образом, к шестидесятым годам единственными и в то же время настоящими хозяевами этой страны были дунгане, которые и не замедлили в роковой для китайцев момент как нельзя лучше воспользоваться всеми выгодами своего положения.
Эмиссары Шао-вана [В литературе, посвященной последней мусульманской инсуррекции в Китае, встречается имя Савуна, князя (вана), стоявшего во главе движения, но затем, будто бы, вскоре умершего. Без сомнения, «Савун» есть искаженное «Шао-ван». Какой-то Шао-ван брал, однако, Хами, участвовал в сражении при Урумчи и вообще играл выдающуюся роль в восстании тянь-шаньских дунган; но бывший ли это глава саларской общины - мне не известно.] явились в Урумчи в конце 1862 года. Им стоило уже небольшого труда во имя ислама поднять против китайцев жителей этого города, так как народ к этому движению давно уже был подготовлен всевозможными слухами, как о поголовном восстании их гансуйских сородичей, так и о первых успехах последнего. Они ждали только сигнала к восстанию, и таким сигналом явилось чтение в мечетях зажигательных писем, присланных из Салара [местность на правом берегу Желтой реки ниже Гуй-дуя (провинция Гань-су)].
Из мечетей дунгане, вооружившись чем ни попало, бросились на ничего не ожидавших китайцев и пощадили из них только тех, кто тут же изъявил готовность принять мусульманство… Из «китайского», т. е., правильнее, «торгового» города они бросились затем в манджурскую цитадель, которой и овладели без всякого сопротивления со стороны гарнизона. «При этом штурме» (?), как пишет на основании официальных китайских документов наш известный синолог Захаров, «погибло до ста тридцати тысяч манджуров!» Но цифра эта, без сомнения, столь же фантастична, как и другая, определявшая общую численность населения Урумчи в два миллиона (sic!) человеческих душ! В действительности же, как нам здесь говорили, погибло в этот памятный день едва ли больше десяти тысяч людей, из коих манджуры составляли к тому же далеко не крупное большинство… Как бы то ни было, но полный успех урумчинских дунган вызвал в городах Восточного Туркестана и Южной Джунгарии целый ряд подобных же возмущений, приведших к падению китайского могущества на всем протяжении нынешней Си-цзянской провинции [Первым из восставших городов был город Куча. Кучинец Айдын-ходжа, союзник дунган, доходил даже до Баркульской долины, но города взять не мог, благодаря враждебному образу действий хамийских «тягчей» (т. е. горцев). - Примечание из «Описания путешествия в Западный Китай» (1896). - rus_turk.]. Власть их удержалась только в Шихо и Баркуле, но это случайное обстоятельство в связи с дружественным нейтралитетом России имело неизмеримо важное значение для правительства Небесной империи, позволив последнему совершенно беспрепятственно сосредоточить на обоих флангах неприятеля по значительному отряду войск, состоявших из вновь тогда [во время восстания тайпингов] организованных лянз «юнов», т. е. «храбрейших».
Но на выполнение этого плана китайцам понадобилось чуть не десятилетие, в течение коего притяньшаньские земли испытывали все ужасы междоусобной войны. Случайные союзники - дунгане и туркестанцы, - не успев даже соединенными силами одолеть повсеместно китайцев, - уже вступили в бессмысленную и несчастную борьбу между собою и вели ее, несмотря на взаимное истощение, до тех пор, пока их наконец снова не поглотили китайцы.
Среди народов, населяющих Среднюю Азию, дунгане славятся своей храбростью, они необузданны, физически сильны и в боях очень стойки; но на беду свою, они не имели способных вождей. Знаменитый их партизан Шан-ши-па, прозванный за свою безумную храбрость «лютым, большим тигром» (Баян-ху, Да-ху) [о Баян-хуре см. мою заметку в «Историческом вестнике», 1891 г., VI], не умел руководить массами, а прочие дунганские полководцы: Лао-тай-хан [после взятия Урумчи Якуб-беком окончил свою жизнь самоубийством; его семья отправлена была на жительство в Кашгар, но что сталось с нею впоследствии - неизвестно], Шао-ван [его конец неизвестен], Си-ан-шай [при осаде Манаса изменнически захвачен китайцами и зверски казнен Цзо-цзун-таном: его выпотрошили живого], Хи-ан-шай [погиб при взятии Манаса, застрелив {В «Описании путешествия в Западный Китай» (1896) - «зарезав». - rus_turk.} сначала свою дочь, а потом и себя] и другие не отличались военными дарованиями. А между тем против себя они имели хитрого и испытанного в боях андиджанца [в Восточном Туркестане всех выходцев Западного зовут «андиджанцами»], прозванного [вернее, он сам приказал величать себя так] за свои удачи «счастливцем» (бадаулет). И они перед ним отступали, очищая поочередно Кучу, Карашар и Турфан…
Казалось бы, Якуб-беку в его быстром движении на восток следовало остановиться именно здесь и ни в каком случае не переходить за Тянь-Шань; но, увлеченный успехом, а может быть, и чувствуя необходимость раз не всегда покончить с дунганами, он проник в Джунгарию и подступил к Урумчи.
Против туркестанцев дунгане под предводительством старика Лао-тай-хана выставили все свои наличные силы, но проиграли сражение: из 9.500 человек, вышедших в поле, гораздо менее трети вернулось под прикрытие стен Урумчи; остальные же (7.385) погибли геройскою смертью, с честью отстаивая свою слабую позицию от превосходных сил неприятеля. Последний удар нанесла им конница кипчака Садык-бая-датхи [Впоследствии был четвертован китайцами. Семья его и до настоящего времени продолжает еще томиться в тюрьмах Внутреннего Китая.], ворвавшаяся в дунганское каре на плечах конников Баян-хура. Последний разбил пехотинцев Бай-бачи [старшего сына Якуб-бека], но, увлекшись преследованием, вскоре очутился между отборной андиджанской дружиной [судьба, постигшая эту дружину, очень печальна: большинство было вырезано китайцами, а остатки ее препровождены в различные города Ганьсуйской пров., где и заключены в тюрьмы пожизненно] и кара-киргизами Садык-бая. Видя малочисленность баянхуровского отряда, кара-киргизы ударили ему во фланг с такой силой, что дотоле непобедимый партизанский отряд дрогнул и минуту спустя обратился в постыдное бегство. Не бежал только один Баян-хур, и на этот раз оправдавший себя: он прорубил широкую брешь в рядах неприятеля и с двумя-тремя товарищами ушел по направлению к Урумчи.
Последствием этого разгрома было падение Дунганского ханства и присоединение городов Южной Джунгарии к владениям Якуб-бека. А несколько лет спустя в ту же Джунгарию уже вступала армия Цзо-цзун-таня, потоками крови и заревом пожаров отмечая дешевые успехи свои…
В 1885 году Урумчи обращен был в резиденцию главнозаведующего Новою линиею, сановника Лю-цзинь-таня, и с этого важного для него момента зажил новою жизнью, к обозрению коей мы и переходим теперь.
________
Горы направо, горы налево. Они заполонили весь юг и высятся до вечноснеговых куполов и гребней… Всех ближе Лин-шань - священный Богдо - гора «счастия, долголетия и всяких чудес» [см. «Турфан» (Русск. вестн., 1892 г., IX)]. Своей массой он подавляет окрестность и «льды его и снега наподобие кристаллов отражают свет солнечный» [О. Иакинф. Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана. 1829 г. Стр. 101]. В сравнении с ним все представляется здесь ничтожным: и эти гривы холмов, морщинами избороздивших всю местность, и речушки, бегущие тут, и, наконец, зеленые пятна селений, ютящихся между ними.
За одной из этих морщин расположился и Урумчи, по-китайски - Ди-хуа-фу, но как бессмысленно и нелепо, если принять во внимание, что мы имеем здесь, перед глазами, не только торговый и административный центр, но и китайскую «первоклассную крепость»!
Урумчи. 1900-е
Фортификационное дело стоит у китайцев вообще на таком низком уровне, что все подобного рода сооружения их с европейской точки зрения не заслуживают внимания. Но нигде, кажется, китайский труд и китайские деньги не затрачивались так бесцельно, как именно в Урумчи.
Длина стен этого города равняется 9½ ли; они вытянуты в виде почти правильного прямоугольника, одна из коротких сторон которого обращена к реке Улан-бэ. Эта часть стены отделана с особенной тщательностью. Здесь главные ворота, над которыми, согласно обычаю, возвышается крылатая, затейливой архитектуры, трехъярусная кумирня, посвященная богу-покровителю города; но зато здесь же и вся масса предместья, которое в значительной степени умаляет значение таких средств защиты, как высокие стены, увенчанные зубцами, и широкий ров, облицованный в верхних своих горизонтах сырцом [так называют в Туркестане кирпич, высушенный на солнце]. Вообще, со стороны реки открывается казовая сторона этой стены, которая дальше, там, где щеки лощины сжимают город с обеих сторон, перестает уже импонировать своей относительной высотой. Сверху, с гребней кряжей, откуда весь город как на ладони, они кажутся даже не более как ничтожной оградой, да такую роль, без сомнения, он и будет играть в том случае, если подступающий неприятель будет иметь ружья, бьющие хотя бы на двести шагов.
Постройка городских стен в Китае очень своеобразна. На глинобитное основание, высотой фута в два или три, накладывается хворост, который тщательно уравнивается и с наружной стороны придавливается бревном, кнутри затесанным в доску; на этот хворост наваливается месиво из глины и рубленой соломы, которое при уминке приводится в уровень с верхним горизонтом бревна, после чего последнее снимается и перекладывается на следующий ярус хвороста. Когда стена доведена до желаемой высоты, ее отштукатуривают снаружи, причем комли хворостин служат прекрасной опорой для этой последней.
Без постоянного ремонта подобное сооружение продержаться долго не может. Глина ссыхается и слеживается, появляются продольные трещины, которые размываются дождями и выдуваются ветром; острые края сглаживаются, углы обваливаются, и подобный процесс разрушения идет, прогрессивно увеличиваясь, до тех уже пор, пока вся постройка не обратится в совершенную развалину.
Но стены Урумчи только что выстроены; они еще не успели осесть, и китайцы, указывая на них, не без гордости замечают:
«Таких стен и русские не возьмут!» [Общая высота стен Урумчи 8½-9 арш.; ширина вальганга около 2½ арш., ширина основания стены около 4½-5 арш.; ширина бармы местами 3, местами 4 арш.; ров, вырытый в форме кюветки, при глубине в 4 арш., имеет по дну 3½ арш., в верхнем горизонте 4½ арш.].
Ворота китайских городов, как бы ничтожны сами по себе последние ни были, неизменно запираются к восьми часам вечера [исключение делается только в канун Нового года]. Этот традиционный обычай вызвал необходимость располагать заезжие дома и гостиницы вне городских стен и тут же строить базары, кузни, кабаки и трактиры. Но и помимо этого надо помнить, что рост каждого китайского города имеет свои уж раз и навсегда строго узаконенные пределы: если это «фу», то окружность его никогда не превысит 9½ ли [так как ли несколько менее полуверсты, то, стало быть, четырех верст], если это «чжоу», то 7¾ ли и т. д.; потому все, что он не может вместить, располагается вне городских стен и со всеми вышеупомянутыми торговыми и промышленными заведениями слагает то, что называют китайским предместьем. В Си-цзянской провинции [в пределы Си-цзянской провинции входят весь Восточный Туркестан и Джунгария], где ни дунганам, ни иным туземцам не разрешается жить внутри городских стен, к вышеупомянутым двум элементам, образующим пригород, присоединяется еще и этот последний, настолько, однако, в количественном отношении значительный, что, пожалуй, только ему одному города Притяньшанья обязаны своим необычным характером: вне стен - шум, толпа и движение, а внутри - безмолвие и пустыри, среди коих то там, то здесь мелькают жилые строения, ряды лавок, кумирни, казенные здания… [Как строятся китайские города, всем известно: намечается для этого пункт, указом императора утверждается его ранг, после чего возводятся уже его стены и строятся внутри казенные здания. Заселится ли город, останутся ли внутри его пустыри или нет, это уже решительно никого не заботит. Такое канцелярское отношение к постройке городов сказывается повсюду. Одни города несоразмерно малы, например - Су-чжоу; другие, наоборот, велики, например - Хами (Лао-чен), Булунджи, Гань-чжоу и др.].
Урумчи не представляет исключения из этого правила, и если общую численность его населения определить в тридцать тысяч, то две трети последнего, без сомнения, придутся на пригород, который, однако, далеко еще не окончил свой рост: выгодное географическое положение [здесь сходятся дороги: в Монголию (Кобдо, Уляссутай), Восточную Джунгарию (Гучен, Баркуль), Хами, Турфан, Джиттышар (Карашар, Аксу и др.), Тарбагатай и Или] города сделало его торговым центром всего Хэнти [в состав области Хэнти входят округа Турфанский, Баркульский и Урумчинский] и складочным местом для русских товаров, расходящихся отсюда чуть не по всему Притяньшанью…
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Еще о городе Урумчи:
• Архим. Палладий. Урумци. (Из записок одного ссыльного китайского чиновника);
• М. В. Певцов. Путешествие по Восточному Туркестану, Кун-Луню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии.
Неизведанные страны Средней Азии. Турфан.
Неизведанные страны Средней Азии. Урумчи. Часть 2. Часть 3.
Урумчи. 1900-е
Обе древнейшие азиатские культуры, китайская и иранская, давно уже стали клониться к упадку. Этим народам-старцам в настоящее время уже не под силу выделить из среды своей что-нибудь гениальное или создать грандиозное. Роль их сыграна безвозвратно: старый строй жизни не поддается уже изменениям и, как высохший организм, он легче сломается, чем изогнется в желаемом направлении. Но страны, служившие некогда колыбелью этим культурам, и до сих пор хранят еще столько памятников былого, что уже по этим реликвиям легко было бы составить себе понятие о каждой из них. Вся Передняя Азия наполнена развалинами, отмеченными гением строивших их народов, и такая же масса развалин, хотя и позднейшего происхождения, переполняет Китай на восток от устья Вэй-хо. А в промежутке на тысячи верст нет ничего, что можно было бы поставить на ряду с этими величавыми памятниками седой старины. Здесь, в буквальном значении этого слова, распростерлась пустыня, но не столько в смысле бесплодных пространств, уже самою природой предназначенных как бы на жизнь некультурному человеку, сколько по полному отсутствию в них именно таких следов былой творческой жизни народов. Правда, сюда, на восток от Памира, некогда проникали иранцы; были времена, когда сюда же добирались с востока китайцы, но здесь оседая, ни те, ни другие ничего прочного, ничего могущественного образовать не могли.
Участь таких колонистов всегда была очень печальна, а история мелких общин или даже государств, задолго до нашей эры уже организовавшихся на южных склонах Тянь-Шаня и вдоль Куен-Люня, полна бесконечных войн и варварских опустошений. Может быть, незадолго до Р. Хр. Восточный Туркестан и был блестящим собранием городов, в миниатюре - Древняя Бактрия, может быть, он полон был самых замечательных сооружений, но, увы! от этих времен уже ничего не осталось… Все погибло, все снесено было с лица земли теми лавинами диких номадов, которые, со времен хуннов, то и дело наводняли эту страну. Но если так мало сохранил нам Восточный Туркестан, то еще меньшего должны ожидать мы в Джунгарии, в этой классической стране самых непредвиденных нашествий и непрестанной борьбы различных племен и народов. И действительно, во всей Джунгарии не найдется теперь ни одного сколько-нибудь замечательного памятника древнего зодчества, ни одного пункта, с которым связывались бы легенды народа.
Значит ли это, что сооружений, оригинальных по замыслу и грандиозных по выполнению, здесь вовсе не существовало, или что в свое время они были настолько разрушены, что от них уж и следа не осталось?
Первое всего вероятнее.
Хотя за два столетия до Р. Хр. мы застаем уже в Южной Джунгарии несколько владений, то живших самостоятельной жизнью, то попадавших в зависимость к воинственным чешысцам [о чешысцах см. «Турфан» в «Русск. вестн.», 1892 г., IX]; хотя и это крошечное владение, в свою очередь, просуществовало здесь вплоть до VII столетия нашей эры, ведя в течение восьмисот лет до смешного неравную борьбу с могущественным в то время Китаем и бесчисленными ордами кочевников; хотя после этого мы застаем уже здесь военные поселения китайцев, уничтоженные, впрочем, очень скоро дулгасцами [по Иакинфу - монгольское племя; западные же ориенталисты с Klaproth’ом во главе считают их тюрками], и хотя с падением могущества дулгаского дома Южная Джунгария вошла в состав вновь народившейся уйгурской державы, окончательно павшей только под ударами джагатаидов; однако за весь этот долгий период истории Южной Джунгарии нет в ней таких моментов, которые характеризовались бы особым подъемом творческих сил хотя бы одного из обитавших в ней народов.
Правда, где-то в восточной половине Южной Джунгарии находилась вторая столица Уйгурии, о которой с восторгом вспоминает Ван-ян-дэ, может быть, тождественная как с знаменитым Кушаном магометанских писателей, так и с резиденцией попа Ивана [presbyteri Ioannis] [ср. народное предание об идикоте Янусе в моем очерке «Турфан» («Русск. вестн.», 1892 г., IX)] Вильгельма Руисбрöкского, но в настоящее время нет уже никакой возможности указать хотя бы только приблизительно точно на былое местонахождение этого города.
Впрочем, были сделаны попытки приурочить эти города к современному Урумчи, но только такой увлекающийся географ, как Риттер, мог серьезно отнестись к подобным попыткам. В самом деле в распоряжении ориенталистов Klaproth’а и Ab. Remusat были только два указания, которые хотя несколько проливали свет на местоположение этого загадочного центра, одно время служившего средоточием трех мировых вероучений: христианского [несторианская секта, распространившаяся из Персии на земли обоих Туркестанов], буддийского и магометанского. Это - маршрут хана Гулагу и описание китайского чиновника Ван-ян-дэ. Но на какие смелые комментарии к этим указаниям решились вышеупомянутые ориенталисты!
Какой-то офицер из отряда хана Гулагу пишет, что на юг от р. Урунгу в пятистах ли [китайская ли несколько менее полуверсты] расстояния находится Бишбалык, т. е. Пятиградие. Это краткое известие пылкие ориенталисты дополняют следующими соображениями: р. Урунгу впадает в озеро Кизыль-баш (современное Улюнгур), под 46°35' с. ш. [все данные, относящиеся к течению р. Урунгу, у Риттера неверны; в данном случае ошибка простирается почти на целый градус]; предполагая, что монгольское войско перешло эту реку под 45°30' с. ш. [оно уже потому не могло перейти Урунгу на этой широте, что последняя бежит севернее, только одной своей излучиной касаясь 46 параллели], можно определить и положение Бишбалыка, который, стало быть, будет лежать на 500 ли или два градуса южнее; «а такое положение и совпадает вполне с положением Урумчи, или нынешнего Ди-хуа-чжоу, лежащего под 43°65' с. ш. и 87°1' в. д. от Парижа» (sic!) [Риттер, Землеведение Азии, II, стр. 75.]. Эта аргументация до такой степени нелепа и произвольна, что не заслуживает опровержений; что же касается до описания Ван-ян-дэ, то оно совершенно категорично отвергает всякую возможность приурочивать «Северную столицу» - Бэй-тин или Бишбалык [Чем руководствовались Риттер и другие географы при отождествлении Бишбалыка с Бэй-тином Ван-ян-дэ, мне неизвестно. К тому же следует вообще думать, что Бишбалыком назывался не отдельный какой-нибудь город, а целая область, вся Уйгурия, например, подобно тому, как западную часть Восточного Туркестана и до сих пор еще называют то Алты-, то Джиттышаром, т. е. Шести- или Семиградием. С подобным предположением мирится вполне и указание анонимного автора описания похода Гулагу-хана, замечавшего, что от реки Урунгу, текущей примерно с востока на запад, находится Бишбалык, т. е. страна, а не город.] к Урумчи. Здесь не место вступать в разбор этого интересного документа, а потому я ограничусь только одним замечанием; выехав из Турфана в Бэй-тин, Ван-ян-дэ проезжал поперек хребта, покрытого вечным снегом, а таких гор между Урумчи и Турфаном, как известно теперь, вовсе не существует.
Как бы то ни было, но от всех этих городов в настоящее время уже ничего не осталось, и не осталось всего вероятнее потому, что и в то отдаленное время все здания в Джунгарии строились не из жженого кирпича, а сбивались из глины. По крайней мере, в тех городищах, которые еще уцелели в Джунгарии, нельзя найти ни малейших следов этого материала; поэтому, если за весь чуть не двухтысячный период своей исторической жизни Джунгария и произвела, действительно, в архитектурном отношении нечто самобытное, то это нечто должно было скорее всего отмечаться неуклюжестью и массивностью своих форм, а не смелостью и изяществом стиля…
Но кому же, однако, принадлежат все эти бесформенные массы глины, заключенные в сравнительно невысокие, но массивные стены?
На это существует один только ответ: монголам… И это все, что вы узнаете от современных жителей Южной Джунгарии.
________
Итак, былое Урумчи нам неизвестно; история же его становится достоверной только с половины XVIII столетия, когда китайцы, вырезав всех джунгар, что-то около миллиона душ обоего пола [всего 24 улуса], решились заселить таким образом обезлюженную страну различными элементами, выведенными частью из городов Восточного Туркестана, частью же из Внутреннего Китая. Всего больше явилось сюда дунган, этого никому не ведомого и давно уже окитаившегося, хотя и исповедующего ислам, монгольского племени [Наиболее распространено мнение, что дунгане - уйгуры. Но если так, то не может быть уже ни малейшего сомнения в том, что древние уйгуры были народом монгольского племени (см. «Турфан», «Русск. вестн.», 1892 г., IX, XI и XII. Об этом, впрочем, когда-нибудь после. Профессор Васильев («Русск. вестн.», 1872 г., V) полагает, что дунгане - китайцы, обращенные в мусульманство, но подобное воззрение не более как плод кабинетных соображений. Любой урумчинский или турфанский дунганин опровергнет его всей фигурой своей, своим богатырским сложением и совершенно монгольским складом лица.]. Они тотчас же заняли всю долину реки Уланбэ, где незадолго до того, при «мысе Красной горы» (Хун-шань-цзуй) успели уже вырасти города: военный с населением из манджур (Ган-гу) и торговый, которому, собственно, и было присвоено название Урумчи. В 1775 г. последний уже переименован был в Ди-хуа-чжоу, т. е. стал окружным. Правительство выстроило в нем два капища, одно высшее и одно среднее училище, торговые ряды выросли и, как это заведено повсеместно в Китае, перешагнули за высокую стену и разлились по предместью.
О внутренней жизни этого города нам, разумеется, ничего не известно. Носились слухи, что он вел обширную торговлю, был богат и имел громадное население, но слухи эти ни на чем не основаны. От России Китай отделялся в то время обширными пространствами едва заселенных земель; города Восточного Туркестана были истощены борьбой с китайцами, борьбой между собой; орды кочевников и в то тяжелое время были в Джунгарии, пожалуй, не многочисленнее теперешних; что же касается до оседлого населения северотяньшаньских земель, то в начале даже XIX столетия оно не могло еще отличаться ни особенной густотой, ни тем паче зажиточностью. Откуда же в таком случае взяться было богатству и на какой почве могла здесь развиться сколько-нибудь значительная торговля?
Но года проходили, и долгий мир не мог, разумеется, не отразиться самым благодетельным образом на жителях Урумчи: богатства постепенно в нем накоплялись, окрестные селения росли как грибы; хотя и не крупная, но правильно поставленная и обеспеченная от внезапных перерывов торговля приносила свои барыши, и город разросся и охватил своими предместьями громадную площадь. Впрочем, мы не должны забывать, что мы в Средней Азии, где на все существует свой особый масштаб. Город с тридцатьютысячным населением уже считается там громаднейшим городом, и, вероятно, Урумчи в начале 60-х годов имел не большее население, состоявшее к тому же почти исключительно из дунган. Дунгане имели там свои улицы, базар и мечети; в их руках находилась почти вся торговля, из них набирались тогда гарнизоны не только для городов целого округа, но даже и для городов Восточного Туркестана. Манджуры заснули и опустились, сидя на даровых хлебах и замкнувшись в своих городах и импанях [манджуры, расселенные по всему пространству необъятной империи, суть прежде всего «цижени», своего рода азиатское дворянство, ничего не делающее, но которому правительство обязано выдавать жалованье (Русск. вестн., 1872 г., V, стр. 159)]; привилегированные китайцы, составляя здесь сословие управляющих, сравнительно благоденствовали и наживали взятками состояния, а беднота, «черный народ», или, как китайцы их называют, «голодный народ» [собственно «питающийся хлебом» (чи-мянь-ди), в отличие от «питающегося мясом» (чи-шоу-ди)], еле перебивавшийся на своей родине, жил не при лучших условиях и в этой суровой стране, которая после Китая, уж конечно, не могла ему не казаться злой мачехой.
Таким образом, к шестидесятым годам единственными и в то же время настоящими хозяевами этой страны были дунгане, которые и не замедлили в роковой для китайцев момент как нельзя лучше воспользоваться всеми выгодами своего положения.
Эмиссары Шао-вана [В литературе, посвященной последней мусульманской инсуррекции в Китае, встречается имя Савуна, князя (вана), стоявшего во главе движения, но затем, будто бы, вскоре умершего. Без сомнения, «Савун» есть искаженное «Шао-ван». Какой-то Шао-ван брал, однако, Хами, участвовал в сражении при Урумчи и вообще играл выдающуюся роль в восстании тянь-шаньских дунган; но бывший ли это глава саларской общины - мне не известно.] явились в Урумчи в конце 1862 года. Им стоило уже небольшого труда во имя ислама поднять против китайцев жителей этого города, так как народ к этому движению давно уже был подготовлен всевозможными слухами, как о поголовном восстании их гансуйских сородичей, так и о первых успехах последнего. Они ждали только сигнала к восстанию, и таким сигналом явилось чтение в мечетях зажигательных писем, присланных из Салара [местность на правом берегу Желтой реки ниже Гуй-дуя (провинция Гань-су)].
Из мечетей дунгане, вооружившись чем ни попало, бросились на ничего не ожидавших китайцев и пощадили из них только тех, кто тут же изъявил готовность принять мусульманство… Из «китайского», т. е., правильнее, «торгового» города они бросились затем в манджурскую цитадель, которой и овладели без всякого сопротивления со стороны гарнизона. «При этом штурме» (?), как пишет на основании официальных китайских документов наш известный синолог Захаров, «погибло до ста тридцати тысяч манджуров!» Но цифра эта, без сомнения, столь же фантастична, как и другая, определявшая общую численность населения Урумчи в два миллиона (sic!) человеческих душ! В действительности же, как нам здесь говорили, погибло в этот памятный день едва ли больше десяти тысяч людей, из коих манджуры составляли к тому же далеко не крупное большинство… Как бы то ни было, но полный успех урумчинских дунган вызвал в городах Восточного Туркестана и Южной Джунгарии целый ряд подобных же возмущений, приведших к падению китайского могущества на всем протяжении нынешней Си-цзянской провинции [Первым из восставших городов был город Куча. Кучинец Айдын-ходжа, союзник дунган, доходил даже до Баркульской долины, но города взять не мог, благодаря враждебному образу действий хамийских «тягчей» (т. е. горцев). - Примечание из «Описания путешествия в Западный Китай» (1896). - rus_turk.]. Власть их удержалась только в Шихо и Баркуле, но это случайное обстоятельство в связи с дружественным нейтралитетом России имело неизмеримо важное значение для правительства Небесной империи, позволив последнему совершенно беспрепятственно сосредоточить на обоих флангах неприятеля по значительному отряду войск, состоявших из вновь тогда [во время восстания тайпингов] организованных лянз «юнов», т. е. «храбрейших».
Но на выполнение этого плана китайцам понадобилось чуть не десятилетие, в течение коего притяньшаньские земли испытывали все ужасы междоусобной войны. Случайные союзники - дунгане и туркестанцы, - не успев даже соединенными силами одолеть повсеместно китайцев, - уже вступили в бессмысленную и несчастную борьбу между собою и вели ее, несмотря на взаимное истощение, до тех пор, пока их наконец снова не поглотили китайцы.
Среди народов, населяющих Среднюю Азию, дунгане славятся своей храбростью, они необузданны, физически сильны и в боях очень стойки; но на беду свою, они не имели способных вождей. Знаменитый их партизан Шан-ши-па, прозванный за свою безумную храбрость «лютым, большим тигром» (Баян-ху, Да-ху) [о Баян-хуре см. мою заметку в «Историческом вестнике», 1891 г., VI], не умел руководить массами, а прочие дунганские полководцы: Лао-тай-хан [после взятия Урумчи Якуб-беком окончил свою жизнь самоубийством; его семья отправлена была на жительство в Кашгар, но что сталось с нею впоследствии - неизвестно], Шао-ван [его конец неизвестен], Си-ан-шай [при осаде Манаса изменнически захвачен китайцами и зверски казнен Цзо-цзун-таном: его выпотрошили живого], Хи-ан-шай [погиб при взятии Манаса, застрелив {В «Описании путешествия в Западный Китай» (1896) - «зарезав». - rus_turk.} сначала свою дочь, а потом и себя] и другие не отличались военными дарованиями. А между тем против себя они имели хитрого и испытанного в боях андиджанца [в Восточном Туркестане всех выходцев Западного зовут «андиджанцами»], прозванного [вернее, он сам приказал величать себя так] за свои удачи «счастливцем» (бадаулет). И они перед ним отступали, очищая поочередно Кучу, Карашар и Турфан…
Казалось бы, Якуб-беку в его быстром движении на восток следовало остановиться именно здесь и ни в каком случае не переходить за Тянь-Шань; но, увлеченный успехом, а может быть, и чувствуя необходимость раз не всегда покончить с дунганами, он проник в Джунгарию и подступил к Урумчи.
Против туркестанцев дунгане под предводительством старика Лао-тай-хана выставили все свои наличные силы, но проиграли сражение: из 9.500 человек, вышедших в поле, гораздо менее трети вернулось под прикрытие стен Урумчи; остальные же (7.385) погибли геройскою смертью, с честью отстаивая свою слабую позицию от превосходных сил неприятеля. Последний удар нанесла им конница кипчака Садык-бая-датхи [Впоследствии был четвертован китайцами. Семья его и до настоящего времени продолжает еще томиться в тюрьмах Внутреннего Китая.], ворвавшаяся в дунганское каре на плечах конников Баян-хура. Последний разбил пехотинцев Бай-бачи [старшего сына Якуб-бека], но, увлекшись преследованием, вскоре очутился между отборной андиджанской дружиной [судьба, постигшая эту дружину, очень печальна: большинство было вырезано китайцами, а остатки ее препровождены в различные города Ганьсуйской пров., где и заключены в тюрьмы пожизненно] и кара-киргизами Садык-бая. Видя малочисленность баянхуровского отряда, кара-киргизы ударили ему во фланг с такой силой, что дотоле непобедимый партизанский отряд дрогнул и минуту спустя обратился в постыдное бегство. Не бежал только один Баян-хур, и на этот раз оправдавший себя: он прорубил широкую брешь в рядах неприятеля и с двумя-тремя товарищами ушел по направлению к Урумчи.
Последствием этого разгрома было падение Дунганского ханства и присоединение городов Южной Джунгарии к владениям Якуб-бека. А несколько лет спустя в ту же Джунгарию уже вступала армия Цзо-цзун-таня, потоками крови и заревом пожаров отмечая дешевые успехи свои…
В 1885 году Урумчи обращен был в резиденцию главнозаведующего Новою линиею, сановника Лю-цзинь-таня, и с этого важного для него момента зажил новою жизнью, к обозрению коей мы и переходим теперь.
________
Горы направо, горы налево. Они заполонили весь юг и высятся до вечноснеговых куполов и гребней… Всех ближе Лин-шань - священный Богдо - гора «счастия, долголетия и всяких чудес» [см. «Турфан» (Русск. вестн., 1892 г., IX)]. Своей массой он подавляет окрестность и «льды его и снега наподобие кристаллов отражают свет солнечный» [О. Иакинф. Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана. 1829 г. Стр. 101]. В сравнении с ним все представляется здесь ничтожным: и эти гривы холмов, морщинами избороздивших всю местность, и речушки, бегущие тут, и, наконец, зеленые пятна селений, ютящихся между ними.
За одной из этих морщин расположился и Урумчи, по-китайски - Ди-хуа-фу, но как бессмысленно и нелепо, если принять во внимание, что мы имеем здесь, перед глазами, не только торговый и административный центр, но и китайскую «первоклассную крепость»!
Урумчи. 1900-е
Фортификационное дело стоит у китайцев вообще на таком низком уровне, что все подобного рода сооружения их с европейской точки зрения не заслуживают внимания. Но нигде, кажется, китайский труд и китайские деньги не затрачивались так бесцельно, как именно в Урумчи.
Длина стен этого города равняется 9½ ли; они вытянуты в виде почти правильного прямоугольника, одна из коротких сторон которого обращена к реке Улан-бэ. Эта часть стены отделана с особенной тщательностью. Здесь главные ворота, над которыми, согласно обычаю, возвышается крылатая, затейливой архитектуры, трехъярусная кумирня, посвященная богу-покровителю города; но зато здесь же и вся масса предместья, которое в значительной степени умаляет значение таких средств защиты, как высокие стены, увенчанные зубцами, и широкий ров, облицованный в верхних своих горизонтах сырцом [так называют в Туркестане кирпич, высушенный на солнце]. Вообще, со стороны реки открывается казовая сторона этой стены, которая дальше, там, где щеки лощины сжимают город с обеих сторон, перестает уже импонировать своей относительной высотой. Сверху, с гребней кряжей, откуда весь город как на ладони, они кажутся даже не более как ничтожной оградой, да такую роль, без сомнения, он и будет играть в том случае, если подступающий неприятель будет иметь ружья, бьющие хотя бы на двести шагов.
Постройка городских стен в Китае очень своеобразна. На глинобитное основание, высотой фута в два или три, накладывается хворост, который тщательно уравнивается и с наружной стороны придавливается бревном, кнутри затесанным в доску; на этот хворост наваливается месиво из глины и рубленой соломы, которое при уминке приводится в уровень с верхним горизонтом бревна, после чего последнее снимается и перекладывается на следующий ярус хвороста. Когда стена доведена до желаемой высоты, ее отштукатуривают снаружи, причем комли хворостин служат прекрасной опорой для этой последней.
Без постоянного ремонта подобное сооружение продержаться долго не может. Глина ссыхается и слеживается, появляются продольные трещины, которые размываются дождями и выдуваются ветром; острые края сглаживаются, углы обваливаются, и подобный процесс разрушения идет, прогрессивно увеличиваясь, до тех уже пор, пока вся постройка не обратится в совершенную развалину.
Но стены Урумчи только что выстроены; они еще не успели осесть, и китайцы, указывая на них, не без гордости замечают:
«Таких стен и русские не возьмут!» [Общая высота стен Урумчи 8½-9 арш.; ширина вальганга около 2½ арш., ширина основания стены около 4½-5 арш.; ширина бармы местами 3, местами 4 арш.; ров, вырытый в форме кюветки, при глубине в 4 арш., имеет по дну 3½ арш., в верхнем горизонте 4½ арш.].
Ворота китайских городов, как бы ничтожны сами по себе последние ни были, неизменно запираются к восьми часам вечера [исключение делается только в канун Нового года]. Этот традиционный обычай вызвал необходимость располагать заезжие дома и гостиницы вне городских стен и тут же строить базары, кузни, кабаки и трактиры. Но и помимо этого надо помнить, что рост каждого китайского города имеет свои уж раз и навсегда строго узаконенные пределы: если это «фу», то окружность его никогда не превысит 9½ ли [так как ли несколько менее полуверсты, то, стало быть, четырех верст], если это «чжоу», то 7¾ ли и т. д.; потому все, что он не может вместить, располагается вне городских стен и со всеми вышеупомянутыми торговыми и промышленными заведениями слагает то, что называют китайским предместьем. В Си-цзянской провинции [в пределы Си-цзянской провинции входят весь Восточный Туркестан и Джунгария], где ни дунганам, ни иным туземцам не разрешается жить внутри городских стен, к вышеупомянутым двум элементам, образующим пригород, присоединяется еще и этот последний, настолько, однако, в количественном отношении значительный, что, пожалуй, только ему одному города Притяньшанья обязаны своим необычным характером: вне стен - шум, толпа и движение, а внутри - безмолвие и пустыри, среди коих то там, то здесь мелькают жилые строения, ряды лавок, кумирни, казенные здания… [Как строятся китайские города, всем известно: намечается для этого пункт, указом императора утверждается его ранг, после чего возводятся уже его стены и строятся внутри казенные здания. Заселится ли город, останутся ли внутри его пустыри или нет, это уже решительно никого не заботит. Такое канцелярское отношение к постройке городов сказывается повсюду. Одни города несоразмерно малы, например - Су-чжоу; другие, наоборот, велики, например - Хами (Лао-чен), Булунджи, Гань-чжоу и др.].
Урумчи не представляет исключения из этого правила, и если общую численность его населения определить в тридцать тысяч, то две трети последнего, без сомнения, придутся на пригород, который, однако, далеко еще не окончил свой рост: выгодное географическое положение [здесь сходятся дороги: в Монголию (Кобдо, Уляссутай), Восточную Джунгарию (Гучен, Баркуль), Хами, Турфан, Джиттышар (Карашар, Аксу и др.), Тарбагатай и Или] города сделало его торговым центром всего Хэнти [в состав области Хэнти входят округа Турфанский, Баркульский и Урумчинский] и складочным местом для русских товаров, расходящихся отсюда чуть не по всему Притяньшанью…
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Еще о городе Урумчи:
• Архим. Палладий. Урумци. (Из записок одного ссыльного китайского чиновника);
• М. В. Певцов. Путешествие по Восточному Туркестану, Кун-Луню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии.