Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство (1)
С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство. - Екатеринбург, 1911.
Благодарю rbvekpros за ссылку на эту любопытную книгу.
Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
I
Я родился в деревне Соколовой Колчеданской волости Камышловского уезда Пермской губернии. Родители мои русские, православные христиане; они первоначально занимались сельским хозяйством. Но с наступлением неурожайных годов и дороговизны хлеба они вынуждены были переселиться в город, на более выгодные заработки. Это было тогда, когда я был четырехлетним. Отец мой поступил на службу на железной дороге, и потому ему часто представлялась возможность находиться дома, в провождении времени за чтением книг религиозного содержания. Мы же, домашние, были постоянными слушателями его чтений. Что нам было непонятно в книжке, мы просили отца объяснить нам это, и он объяснял. Религиозно-нравственное чтение отца моя детская душа охотно воспринимала, хотя я иногда за чтением и засыпал, но и засыпая, наслаждался картинами и видами описанного, слышанное мною рисовалось в образах пред моим взором.
II. В школе
Но не долго продолжалось это благодатное время. На девятом году я был отдан в приходскую школу и из-под родительского крова и влияния попал под власть светского учителя и в среду вольных мальчиков, равнодушно относящихся к религиозно-нравственному воспитанию. На первых порах мне это очень не нравилось, а особенно когда ученики все наперерыв смеялись над Св. Писанием, искажая изречения его и читая иногда совершенно в неподходящее к тому время. Над моей нравственностию товарищи также постоянно глумились и постоянно мешали моим св. порывам заняться чем-либо богоугодным: ни прочитать книжку духовного содержания, ни помолиться с благоговением мне не давали; и даже в храме постоянно мешали насмешками и подергиваниями за одежду. Сначала я настойчиво держался внушенного мне отцом правила, старался вести себя вполне по-христиански и долго не поддавался влиянию школьников, но в конце концов не устоял. Мое благоповедение стало разрушаться и «вольница» одержала верх. В течение первого же лета я стал развращаться, начал убегать из дома под разными вымышленными предлогами; напролет целые дни я стал проводить среди дурных товарищей. Как известно, и хороший плод не долго сохраняется, находясь в одном сосуде с гнилыми. Так вот и я скоро совсем опошлился и стал неузнаваем. Священная история и молитвы совсем мне не шли на ум и желание учиться пропало, так что в течение двух последних лет в школе я с трудом мог выносить школьную жизнь, и понимание школьного учения у меня притупилось, хотя преподавание предметов было просто и не сложно. О Законе Божием, преподаваемом светским учителем в течение только одного часа в день, я уже не скучал, как прежде, и не находил в нем духовной пищи. А раз уже пошло так, то я перестал видеть в Законе Божием руководителя к возвращению на путь истины, и к порядочности, и к любви к ближнему. Вскоре потом последовало полное затмение Света Христова в душе моей, еще довольно юной. Затем я кончил приходское училище и более не стал посещать никакой школы, находя для себя вполне достаточным уже полученных познаний. В то время физически я был уже достаточно развит, сложен крепко. Мне захотелось заняться каким-нибудь ремеслом, с чем согласились и родители мои, почему и отдали меня к столярному мастеру.
III. В мастерской
Таким образом, я попадаю в новую обстановку и в новое общество мастеровых, грубых, нетрезвых. На этот раз я скоро освоился с положением среди пьянства и разврата, в который я погружался постоянно со времени оставления школы. Отправляясь на работу рано утром и возвращаясь поздно вечером, я уже не имел возможности беседовать с своим отцом о вере и жизни христианской. В праздничные дни в храм Божий я стал ходить редко; говеть и св. таин причащаться хотя я еще продолжал, но уже без всякого благоговения и совершенно равнодушно относясь ко всему совершающемуся в церкви Христовой. Это служило уже началом моего падения и будущего совершенного отпадения от Христа и Его церкви. После этого я решился покинуть свой семейный очаг. Пятнадцатилетним мальчишкой я перестал слушаться своего отца, хотя он был добр ко мне во всех отношениях. Отец старался пристроить меня на какое-либо место, но я не хотел этого и противился его желаниям: мне захотелось полной свободы и самостоятельной жизни.
IV. На свободе
С «свободою» я первоначально ознакомился из сочинений Майн Рида и Жюля Верна, в которых много говорится о самостоятельной жизни юных мальчиков у степных и лесных народов Африки и Америки. Но мне жить в лесах и степях казалось страшным, ибо там можно умереть с голода. Я задумал жить самостоятельно среди людей. А потому решил окончательно отделиться от отца и его надзора, убежавши от него… но куда же? Я думал поселиться в какой-нибудь деревушке и жить там. Я убегал, но меня ловили, или же я сам возвращался, намаявшись в побегах. В душе я был страшно недоволен своими неудачами. Я разочаровался в жизни. Отец мой, видя мое такое затруднительное положение, стал держать меня дома, чтобы исправить и внушить мне лучший взгляд на жизнь. Он снова занялся моим воспитанием и давал мне читать духовные книги. Первою он дал мне книгу аввы Дорофея, а потом старца Амвросия Оптинского. Прочитав эти книги, я не много изменился к лучшему. Потом я повторил книгу аввы Дорофея и читал ее уже с большим вниманием, и она произвела на меня хорошее впечатление: я снова полюбил нравственную жизнь. А когда я окончил книгу старца Амвросия, то меня потянуло к монашеской жизни, и притом так сильно, что даже мне снилось, будто я иду в монастырь исполненным радости и веселия. Иногда же видел себя уже живущим в монастыре или в ските у какого-либо старца. Я тогда сидел только дома, оставил своих друзей и никого к себе не принимал, да и сам никуда не ходил в течение более года. Помню, что все знакомые удивлялись моему перерождению, а родители только радовались.
V. В монастыре
Во мне даже возникло желание отправиться в монастырь, и родители согласились отпустить меня, хотя и неохотно. И вот шестнадцатилетним я отправился в Верхотурский монастырь, где меня и приняли, поставив на послушание в столярную мастерскую, в которой я пробыл целый год. Я хорошо устроился там, так что даже и теперь радостно сердце бьется, когда вспомню тихую жизнь в монастыре. В келии у меня было чисто, светло, и на душу навевало что-то необъяснимое. Но не долго я прожил тут: в исходе первого же года пробудилось во мне самолюбие и меня потянуло из обители. Мало того, я поссорился с благочинным и, взяв паспорт, ушел. Совершенно неожиданно явился к отцу своему в г. Камышлов. Я налгал отцу, что мне нездоровится и в монастыре жить трудно, тогда как я был здоров. Я даже ловко придумал болезнь, которую доктор не мог определить. Но вот, спустя много лет, выдуманная мною болезнь появилась на том самом месте, где я указывал ее. Я только теперь понял, как нехорошо обманывать родителей.
VI. В Сибири
Однако же дома мне не жилось, - все хотелось свободы и свободы… И вот я решился уехать в Сибирь, невзирая на протесты отца, матери, брата и сестры. Я добрался до Иркутска и остановился там; поступил на службу при железной дороге на довольно солидное жалованье, ибо у меня была протекция. Тогда мне было уже 18 лет. Я овладел «светскою» ловкостию, за что пользовался вниманием начальства. Вскоре затем я увлекся новою жизнию и, с получением первого же жалованья, стал заглядывать в разные непристойные места и заводить знакомства. В состав моих знакомых, по разным причинам и случайностям, входили больше мусульмане, которые частенько заходили ко мне, да и сам я почти постоянно бывал у них, проводя время в разных развлечениях, упиваясь вином и обедом до боли в желудке. «Это в угоду Аллаху», - говорили мне татары, мои новые друзья. Да, хотя они объедались «во славу своего Аллаха»; а я даже ничего не делал для своего Бога и совершенно забыл Его, никогда не вспоминая. Всецело углубившись в развратную, плотоугодную жизнь, расточая деньги на пиры и увеселения, не помогая даже и родителям, я совершенно забыл о добродетелях.
VII. Среди мусульман
Мусульмане часто стали говорить мне о своей религии, а я о своей ничего сказать не мог; они хулили христианство, а я не мог защищать его, ибо не понимал его сущности, а потому был неустойчив в православии и почти отпал от него. На порицания христианства татарами я только говорил, что сам ничего не знаю о своей вере, а иногда говорил: «Не нужно мне никакой веры, ибо я и так хорошо живу… На что мне вера?!» Однако же в душе моей было что-то пусто… чего-то не доставало, несмотря на мое сытное житье. Как будто совесть беспокоила меня. А чтобы заглушить это беспокойство, я начал увеселять себя пирушками и развратом. Однако же и пирушки вполне не удовлетворяли меня: являлась потребность чего-то высшего, божественного. Я подумал: вот даже и у мусульман есть какой-то Мухамед, в которого они веруют и надеются, что он поможет им сделать то или другое, и даже заступится за своего мусульманина, тогда как в вере их я ничего доброго не усматривал. Я все чаще и чаще начал задумываться над собой; но придумать своим омраченным умом ничего не мог; что предпринять и к чему стремиться, я не знал. Я совсем растерялся и падал духом.
Но друзья мои, мусульмане, не дремали и, видя, как я колеблюсь и ношусь, подобно ладье без руля, по житейскому морю, воспользовались случаем и стали внушать мне свою мухамеданскую веру, и притом так ловко подстроились под мое настроение и состояние души, что я, незаметно для себя, увлекся этим душепагубным вероучением. Мухамедане же, желая увеличить число поклонников Мухамеда новыми последователями, и преимущественно из христиан, старались совратить меня на свою сторону. Они считали меня за образованного человека и дорожили мною для своих целей, ибо из русских попадались им в плен духовный только пьяницы да падкие на деньги и развратники. А таковым мусульмане всегда дают деньги и женщин сколько угодно, да и в раю-то обещают 77 красавиц. При совращении христиан мусульмане обыкновенно уверяют, что сам Аллах сделает их богатыми и счастливыми. А если он, по своему капризу, не устроит жизни совращенных в мусульманство, то мусульмане употребляют все усилия к тому, чтобы помочь этому человеку и удовлетворить ищущего земных удовольствий. Так было и со мною. Когда я начал более и более склоняться к их богохульной вере, но от Аллаха, видно, по капризу его, ничего не получал, а потому начал колебаться, хитрые татары заметили это и начали окружать меня своими заботами и наперебой стали стараться услужить мне кто чем мог: один предлагает денег, другой девок, третий товару, хлеба, чаю и т. д. Когда же начали посещать меня муллы, то они с особенным усердием стали предлагать мне девок, чтобы «привязать» меня к их вере. «Вот мы женим тебя на хорошенькой, и ты полюбишь нашу веру», - говорили они. «Как мы видим, сам Аллах послал тебя к нам; ты вот даже и лицом похож на мусульманина… Смотри, и товарищи-то у тебя больше татары, - а это сам Аллах так устроил… ты оставайся у нас, исполняй наши обряды, мойся чаще, да говори „Алла, Алла“ почаще… А затем мы женим тебя, а ты знаешь - это тоже „для Аллаха“, ему угодное дело… Оставайся у нас, живи, друг ты наш; у тебя жен будет две или три; мы поможем тебе и этим, только принимай нашу веру; о деньгах не думай, - все дадим. А насчет жены не сомневайся; не понравится - прогонишь и другую дадим. Ты всегда будешь у нас желанным гостем, всяк примет тебя, не пожалеет для тебя заколоть хорошего барана, только ешь больше - это у нас „для Бога бывает“… старайся держать уразу нашу: днем не ешь до заката солнца, а ночью ешь сколько угодно и даже старайся есть как можно больше, чтобы весь день терпеть». А другой мулла говорит: «Вот если ты будешь мусульманином, то Аллах простит тебе все грехи твои и сразу улучшит дела твои в сей жизни и в будущей, когда Мухамед сам проводит тебя на небо, если даже Аллах и признает в тебе „кафира“, то есть неверного; но ты не бойся; там получишь в жены 77 красивейших дев, гурий… А пища-то!.. ветви с плодами сами наклонятся к тебе к устам твоим, а ты только ешь; а птицы лучшие сами сядут на твою тарелку, моментально ожарятся, а ты и жены твои, когда покушаете, только скажете „Аллах акбар“, и птица вспорхнет, улетит, а потом уже будет услаждать слух твой пением: знай только ешь, пей да гуляй!..» Советники одержали надо мною победу… И я покорился, не устояв пред их мнимым благочестием и привольною жизнию: я отдался мусульманству полностью.
VIII. Мусульманин в Манджурии
Но жить в Иркутске среди множества знакомых русских я уже не мог, потому что с переворотом души я возненавидел православных братьев своих, а потому вынужден был уехать куда-нибудь в другое жительство. Вот такое же озлобление против христиан-инородцев наблюдается среди отступников из крещеных татар и вообще среди всех отпадших от Христа. Немало затруднял меня вопрос, куда бы уехать. А советники мои тут как тут: они научают меня ехать на жительство в Манчжурию, обещая и там свою помощь советами и деньгами. И вот я оставил свою доходную службу; бросаюсь в Манджурию, уже не гонясь за служебным положением, а лишь более и более сближаясь с мнимоблагочестивыми мусульманами. Все они мне казались вполне хорошими, праведными, честными и положительно благочестивыми. Теперь оставалось, для полного моего мусульманства, исполнить только «великий обряд» присоединения меня к мухаммеданству. В Манчжурии мечетей еще нет; она заменяется особою комнатою в жилом доме. В назначенное мне время (это было 1 августа 1902 года) я явился в мечеть, где нет никаких изображений и никаких украшений; был постлан только один ковер для молящихся и несколько (камышовых) ковриков для отдельных лиц. Коврики эти называются «намазлыками», от слова «намаз», молитва. Явились в мечеть еще несколько человек для присутствования при моем присоединении к исламу. И вот настал ужасный момент моего перерождения. Сколько противоречивых мыслей роилось у меня в голове! У меня блеснули светлые воспоминания о христианской вере и церкви… у меня тяжело стало на душе. Но время не стоит, приближается полдень и наступает минута полуденного «намаза», когда предстоит мое отречение от Бога любви и как бы вытеснение Его, всепрощающего, из своего сердца. Но почему же я раньше не вспомнил этого? Или я, грубый, непокорный воле Божией, не предполагал, что совесть моя когда-нибудь проснется?!.. Со слезами на глазах я сидел на своем «намазлыке» впереди всех и готов был даже убежать… Но какая-то иная сила, сила темная, приковала меня на месте… и я сидел. Все притихли… Кто-то прошел вперед меня в чалме и в бухарском полосатом халате с широкими полами. И в то же время «азанчи» начал распевать «азан» на минарете, призывая мусульман на молитву. При моем настроении, я чуть не расплакался по-детски… По окончании «азана», меня начал терзать пришедший в чалме мулла своим диким тоном. Он встал, повернулся к народу и начал четко читать, стараясь изменить свою физиономию, в которой отражалась лишь грубая плотская страсть, в умильно-сладкую рожу ханжи. Затем начался «намаз» (молитва общая), во время которого я проделал всю «молитвенную гимнастику во имя Аллаха», как они сами говорят. Как маниак, я проделывал все бессознательно. Когда кончился «намаз», меня посадили на коврик, и мулла сказал: «Читай иман: ля иляга илля ллаги…» Этим я должен был исповедать единство Бога, вселяющего в души мусульман плотоугодливость и разврат, злобу и ненависть ко всем, и страх к себе; и тем окончательно вытеснить из сердца своего Бога - любящего нас и заставляющего любить всех. Я прочитал «иман» (пункты веры), а мулла совершил краткую молитву присоединения… и церемония кончилась. Из мечети я вышел совершенно другим: я стал уже «Муртаза». Мне стало в высшей степени грустно и на сердце тяжело. Тогда я не понимал, что я убиваю в сердце своем совесть - этого друга человека - и христианские св. чувства, омрачив в себе образ Божий. На первых же днях, мучимый страданиями души, я задумал переменить свое местожительство. Я сбился с истинного пути окончательно и уподобился Каину, стеня и скитаясь по Манджурии и не находя себе спокойного места, и отрады для души своей в особенности.
IX. Скитания по мусульманам в Манджурии и Монголии
Я скитался, не проживая одного и двух месяцев на одном месте. Мне тяжело стало жить не только среди русских, но даже и среди татар, несмотря на их покровительственное отношение ко мне. Я остался одиноким; ни родных, ни знакомых… На глазах у меня были только монголы, китайцы и частию татары. Были там и русские, но я как будто не видел их и не имел с ними общения. Ко всем у меня появилось презрение и отвращение, а иногда как будто страх пред ними. Меня стало тяготить таковое состояние, и я бессознательно бежал вглубь Монголии и жил так, как дикарь, питаясь чем попало и ночуя в степи, редко бывая у туземцев Монголии. Монголы - буддисты, и мне не хотелось общения с ними как с погаными. Я продолжал жить, скитаясь без цели и намерений около 8 месяцев. О вере в Бога я уже мало размышлял, но от богохульного мусульманства не отступал, и с помощью злого духа даже усовершенствовался во зле и черствел душою, делаясь настоящим «татарином». В 1904 году осенью я снова появился среди мусульман в Манджурии; меня приняли, но я не мог жить на одном месте, как ни усиливался остановить себя: как будто неведомая сила влекла меня ближе к России, я как будто что-то оставил там и будто ожидал там своего успокоения и спасения.
X. Снова в России
А потому я опять оставил Манджурию, пожил в Иркутске, снова поступил в депо на железной дороге, держа в секрете от русских свое богохульное мусульманство. Мусульмане снова окружили меня своим вниманием до того, что рухнули все мои сомнения относительно ислама; железнодорожное начальство снова приняло меня, и я зажил бы, вероятно, хорошо; но сердце не давало мне спокоя… Мне все чего-то не хватало. А когда заговорят о торжественной службе в церкви, то я, никому не подавая вида наружно, в душе переживал муку, и чувствовал что-то близкое к раскаянию; однако же крепился и жил, поучаясь богохульной вере. Восприимчивое сердце мое принимало каждое слово муллы и произрастало. Когда я доживал уже пятый месяц в Иркутске, ко мне явился вновь приезжий, старый мулла, и назвался «резакой». Скоро разговор зашел об обрезании и он спросил, было ли у меня таковое; я сказал, что еще не было.
XI. Обрезание
- О Муртаза! Обрезание необходимо по шариату Мухамеда; он заповедал нам исполнять обрезание: это ведь «сюннят», т. е. необходимый обряд. Мы, мусульмане, этим заслужим у Аллаха большую милость.
- Да чем же, мулла? - спросил я. - Мне муллы еще не объясняли пользы его.
- Слушай, Муртаза: это необходимо будет тогда, когда ты женишься… а именно: необрезанный человек не должен вступать в сношение с женщиной, ибо он не будет и сам иметь желанной приятности… ну, малочувствительно будет… а для женщины и совсем нечувствительно… А вот когда с обрезанием будешь сообщаться, то и тебе будет лучше, и для женщины несравненно приятнее.
Тут из слов муллы я понял, что для Аллаха нужно будет постараться и плотскою чувствительностию… а потому я немедленно изъявил согласие сделать обрезание и сейчас же приступить к операции. Мулла освидетельствовал мой член и в ужасе воскликнул:
- Муртаза! у тебя полный сюннят, тебе не нужно обрезания: сразу видно, что Сам Аллах заботится о тебе… Теперь тебе необходимо только скорее ехать в Россию и взять себе жену…
По некотором размышлении я и сам поверил, что Аллах Мухамедов действительно любит мою блудную жизнь и потому сам устроил мне «сюннят»… А между тем все это явилось у меня от моей безнравственности и половой распущенности в среде мусульман; ибо посещая друзей своих татар, я вместе с ними предался обжорству, пьянству и разврату… Обжирались мы до возвращения пищи обратно, и во избежание рвоты мы насильно запивали еду ягодною водою, получаемою чрез заварку ягод в чайнике. Мы пресыщались чрез меру, а оттого начинали отдуваться и рыгать. А эту отрыжку благочестивые мусульмане считают за благодарность души Богу… А потому они заставляют и меня непременно рыгать… «во славу Аллаха»… Я и научился этому. Когда кончилось объядение «во славу Аллаха», начались суждения по делам веры, и разговор держался более около акта моего присоединения к их вере. Слышались вздохи и восклицания «Алла, Алла». Здесь же один из присутствующих предложил: «Теперь давайте женим Муртазу»…
XII. Женитьба
Но я, ссылаясь на свою молодость, отказывался от женитьбы. «Ну хоть на время тебя женим… У нас есть молодая вдова, вот ты и возьми ее к себе теперь, а после можешь бросить ее и взять другую». Прочие члены нашего собрания потакали: «Красивую нужно дать ему, молодую». И вот через час я женат… женат для Аллаха, во славу Его, как говорят старики муллы и добавляют: «Мы дадим Муртазе молодую, пусть не скучает». И вот, иногда по совету старших, а иногда и по своему капризу, я менял этих жен весьма часто и развратился до последней крайности, отчего и получился у меня «полный» сюннят, по слову резаки, самим Аллахом уготованный. А с этого времени я перестал бояться Аллаха, самолично развращающего своих поклонников. Вероятно, потому же все муллы внушали мне мысль, что все животные страсти человека от Аллаха. А если так, то Аллах есть действительно источник зла и виновник всякого разврата и греха своих последователей.
XIII. Музафирство
Старик резака убеждал меня ехать в Россию и советовал мне некоторое время быть «музафиром», т. е. как бы странником, поездить по богатым мусульманам, посмотреть на их жизнь и поучиться от них мусульманским обычаям. Сначала это предложение напугало меня, но потом я успокоился, ибо начал уже привыкать к разврату. И вот в начале 1909 года я выехал из Иркутска, уволившись от службы и распрощавшись с новыми своими родными - мусульманами. Жены мне с собою брать не пришлось, - я уволил ее от службы мне. И мне думалось: как хорошо устроил добрый Мухамед, что женщин не считает ни во что; а то набери их да таскай с собою. Вон у христиан возьми одну да и береги ее… у Мухамеда лучше.
Из Иркутска я уехал в свою родную губернию, Пермскую, хотя она не привлекала уже меня и была для меня чужою. Меня влекло больше к татарам, в большом количестве живущим своими аулами по губернии, особенно в Осинском уезде, куда я и добрался. Здесь-то вот и началась моя жизнь «музафиром». Я теперь уже вполне освоился с мусульманским духом и старался жить вполне по «шариату» Мухамеда. Христианства во мне не осталось нисколько, почему я уклонялся от жизни с христианами, стараясь переезжать из одного татарского селения в другое. Я постоянно находился в обществе мулл, усердно поучавших меня своей вере. Однако же совесть мучила меня и побуждала посетить своих родителей. Я заехал к ним и даже пожил у них почти две недели. Хотя я и старался скрыть от них свое мусульманство, но они догадывались, что во мне что-то не христианское… Аллаху своему я молился тайно. Жить в доме христиан «кафиров», хотя и родителей моих, мне стало тяжело, а потому я поспешил уехать от них. Я заехал сначала к мусульманам Тобольской губернии и был повсюду принимаем с радушием и обильно одаряем деньгами, собираемыми для меня по подписке. Почти в каждом селении мусульмане старались оставить меня на жительство у себя, но я еще на находил себе подходящего общества и переезжал в другое селение. Но муллы советовали мне еще продолжать мое «музафирство» и собирать себе побольше богатства; а особенно советовали посетить святых хазретов и стараться получить от них богатство для своей души - поучиться мудрости их. Но кроме сего, муллы советовали мне разъезжать среди русских христиан и своим личным примером соблазнять их и совращать в мусульманство, восхваляя привольную жизнь мухамедан. При этом научали меня пользоваться хитростию, ложью и всякими нечистыми средствами, где нужно, не жалея и денег. У меня же на это были и деньги, и умение держать себя истинным «правоверным» муслимом. Обращение в ислам кафиров есть самая важная из обязанностей мусульман, особенно же христиан совращать спасительно.
Оставив мусульман Тобольской губернии, я снова переехал в Пермскую. Сначала я пожил в Щадринском уезде, где много мусульман, и жил совершенно ничего не делая, переезжая лишь из деревни в деревню, собирая деньги и объедаясь на частых татарских обедах, устраиваемых для «музафиров» и «во славу Аллаха». Вращаясь среди мусульман, я совершенно развратился, перестал различать худое от доброго и предался только обжорству и женщинам, однако же не забывая пятикратного омовения и «намазов», - этой «гимнастики во имя Аллаха».
Таким образом, незаметно для себя, я стал бродягою по образу жизни и богохульником по вере. Я измотался и опошлел до мозга костей, стал «татарином» в полном смысле, хотя прежде был христианином, и по-детски искренним. Эта-то прежняя жизнь иногда, в минуты забвения настоящей суеты, в тиши от татарской жизни, в поле, или на берегу реки, в лесу, - нет-нет да и припомнится, и притом так ярко, что я, хотя ненадолго, забуду свое мусульманство и всю гадость своей жизни. Невыразимая тоска захватит мое сердце, и я бываю готов все бросить и опомниться… Но лишь предстанет действительность, как я снова погружаюсь в жизненное татарское болото, увлекаясь пакостями.
Бродяжить я привык не на шутку, и потому подолгу не оставался на одном месте. Я задумал идти пешком в Казань и пошел не торопясь; прошел много сел и деревень, миновал г. Екатеринбург, Кунгур, и направился далее.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Благодарю rbvekpros за ссылку на эту любопытную книгу.
Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.
I
Я родился в деревне Соколовой Колчеданской волости Камышловского уезда Пермской губернии. Родители мои русские, православные христиане; они первоначально занимались сельским хозяйством. Но с наступлением неурожайных годов и дороговизны хлеба они вынуждены были переселиться в город, на более выгодные заработки. Это было тогда, когда я был четырехлетним. Отец мой поступил на службу на железной дороге, и потому ему часто представлялась возможность находиться дома, в провождении времени за чтением книг религиозного содержания. Мы же, домашние, были постоянными слушателями его чтений. Что нам было непонятно в книжке, мы просили отца объяснить нам это, и он объяснял. Религиозно-нравственное чтение отца моя детская душа охотно воспринимала, хотя я иногда за чтением и засыпал, но и засыпая, наслаждался картинами и видами описанного, слышанное мною рисовалось в образах пред моим взором.
II. В школе
Но не долго продолжалось это благодатное время. На девятом году я был отдан в приходскую школу и из-под родительского крова и влияния попал под власть светского учителя и в среду вольных мальчиков, равнодушно относящихся к религиозно-нравственному воспитанию. На первых порах мне это очень не нравилось, а особенно когда ученики все наперерыв смеялись над Св. Писанием, искажая изречения его и читая иногда совершенно в неподходящее к тому время. Над моей нравственностию товарищи также постоянно глумились и постоянно мешали моим св. порывам заняться чем-либо богоугодным: ни прочитать книжку духовного содержания, ни помолиться с благоговением мне не давали; и даже в храме постоянно мешали насмешками и подергиваниями за одежду. Сначала я настойчиво держался внушенного мне отцом правила, старался вести себя вполне по-христиански и долго не поддавался влиянию школьников, но в конце концов не устоял. Мое благоповедение стало разрушаться и «вольница» одержала верх. В течение первого же лета я стал развращаться, начал убегать из дома под разными вымышленными предлогами; напролет целые дни я стал проводить среди дурных товарищей. Как известно, и хороший плод не долго сохраняется, находясь в одном сосуде с гнилыми. Так вот и я скоро совсем опошлился и стал неузнаваем. Священная история и молитвы совсем мне не шли на ум и желание учиться пропало, так что в течение двух последних лет в школе я с трудом мог выносить школьную жизнь, и понимание школьного учения у меня притупилось, хотя преподавание предметов было просто и не сложно. О Законе Божием, преподаваемом светским учителем в течение только одного часа в день, я уже не скучал, как прежде, и не находил в нем духовной пищи. А раз уже пошло так, то я перестал видеть в Законе Божием руководителя к возвращению на путь истины, и к порядочности, и к любви к ближнему. Вскоре потом последовало полное затмение Света Христова в душе моей, еще довольно юной. Затем я кончил приходское училище и более не стал посещать никакой школы, находя для себя вполне достаточным уже полученных познаний. В то время физически я был уже достаточно развит, сложен крепко. Мне захотелось заняться каким-нибудь ремеслом, с чем согласились и родители мои, почему и отдали меня к столярному мастеру.
III. В мастерской
Таким образом, я попадаю в новую обстановку и в новое общество мастеровых, грубых, нетрезвых. На этот раз я скоро освоился с положением среди пьянства и разврата, в который я погружался постоянно со времени оставления школы. Отправляясь на работу рано утром и возвращаясь поздно вечером, я уже не имел возможности беседовать с своим отцом о вере и жизни христианской. В праздничные дни в храм Божий я стал ходить редко; говеть и св. таин причащаться хотя я еще продолжал, но уже без всякого благоговения и совершенно равнодушно относясь ко всему совершающемуся в церкви Христовой. Это служило уже началом моего падения и будущего совершенного отпадения от Христа и Его церкви. После этого я решился покинуть свой семейный очаг. Пятнадцатилетним мальчишкой я перестал слушаться своего отца, хотя он был добр ко мне во всех отношениях. Отец старался пристроить меня на какое-либо место, но я не хотел этого и противился его желаниям: мне захотелось полной свободы и самостоятельной жизни.
IV. На свободе
С «свободою» я первоначально ознакомился из сочинений Майн Рида и Жюля Верна, в которых много говорится о самостоятельной жизни юных мальчиков у степных и лесных народов Африки и Америки. Но мне жить в лесах и степях казалось страшным, ибо там можно умереть с голода. Я задумал жить самостоятельно среди людей. А потому решил окончательно отделиться от отца и его надзора, убежавши от него… но куда же? Я думал поселиться в какой-нибудь деревушке и жить там. Я убегал, но меня ловили, или же я сам возвращался, намаявшись в побегах. В душе я был страшно недоволен своими неудачами. Я разочаровался в жизни. Отец мой, видя мое такое затруднительное положение, стал держать меня дома, чтобы исправить и внушить мне лучший взгляд на жизнь. Он снова занялся моим воспитанием и давал мне читать духовные книги. Первою он дал мне книгу аввы Дорофея, а потом старца Амвросия Оптинского. Прочитав эти книги, я не много изменился к лучшему. Потом я повторил книгу аввы Дорофея и читал ее уже с большим вниманием, и она произвела на меня хорошее впечатление: я снова полюбил нравственную жизнь. А когда я окончил книгу старца Амвросия, то меня потянуло к монашеской жизни, и притом так сильно, что даже мне снилось, будто я иду в монастырь исполненным радости и веселия. Иногда же видел себя уже живущим в монастыре или в ските у какого-либо старца. Я тогда сидел только дома, оставил своих друзей и никого к себе не принимал, да и сам никуда не ходил в течение более года. Помню, что все знакомые удивлялись моему перерождению, а родители только радовались.
V. В монастыре
Во мне даже возникло желание отправиться в монастырь, и родители согласились отпустить меня, хотя и неохотно. И вот шестнадцатилетним я отправился в Верхотурский монастырь, где меня и приняли, поставив на послушание в столярную мастерскую, в которой я пробыл целый год. Я хорошо устроился там, так что даже и теперь радостно сердце бьется, когда вспомню тихую жизнь в монастыре. В келии у меня было чисто, светло, и на душу навевало что-то необъяснимое. Но не долго я прожил тут: в исходе первого же года пробудилось во мне самолюбие и меня потянуло из обители. Мало того, я поссорился с благочинным и, взяв паспорт, ушел. Совершенно неожиданно явился к отцу своему в г. Камышлов. Я налгал отцу, что мне нездоровится и в монастыре жить трудно, тогда как я был здоров. Я даже ловко придумал болезнь, которую доктор не мог определить. Но вот, спустя много лет, выдуманная мною болезнь появилась на том самом месте, где я указывал ее. Я только теперь понял, как нехорошо обманывать родителей.
VI. В Сибири
Однако же дома мне не жилось, - все хотелось свободы и свободы… И вот я решился уехать в Сибирь, невзирая на протесты отца, матери, брата и сестры. Я добрался до Иркутска и остановился там; поступил на службу при железной дороге на довольно солидное жалованье, ибо у меня была протекция. Тогда мне было уже 18 лет. Я овладел «светскою» ловкостию, за что пользовался вниманием начальства. Вскоре затем я увлекся новою жизнию и, с получением первого же жалованья, стал заглядывать в разные непристойные места и заводить знакомства. В состав моих знакомых, по разным причинам и случайностям, входили больше мусульмане, которые частенько заходили ко мне, да и сам я почти постоянно бывал у них, проводя время в разных развлечениях, упиваясь вином и обедом до боли в желудке. «Это в угоду Аллаху», - говорили мне татары, мои новые друзья. Да, хотя они объедались «во славу своего Аллаха»; а я даже ничего не делал для своего Бога и совершенно забыл Его, никогда не вспоминая. Всецело углубившись в развратную, плотоугодную жизнь, расточая деньги на пиры и увеселения, не помогая даже и родителям, я совершенно забыл о добродетелях.
VII. Среди мусульман
Мусульмане часто стали говорить мне о своей религии, а я о своей ничего сказать не мог; они хулили христианство, а я не мог защищать его, ибо не понимал его сущности, а потому был неустойчив в православии и почти отпал от него. На порицания христианства татарами я только говорил, что сам ничего не знаю о своей вере, а иногда говорил: «Не нужно мне никакой веры, ибо я и так хорошо живу… На что мне вера?!» Однако же в душе моей было что-то пусто… чего-то не доставало, несмотря на мое сытное житье. Как будто совесть беспокоила меня. А чтобы заглушить это беспокойство, я начал увеселять себя пирушками и развратом. Однако же и пирушки вполне не удовлетворяли меня: являлась потребность чего-то высшего, божественного. Я подумал: вот даже и у мусульман есть какой-то Мухамед, в которого они веруют и надеются, что он поможет им сделать то или другое, и даже заступится за своего мусульманина, тогда как в вере их я ничего доброго не усматривал. Я все чаще и чаще начал задумываться над собой; но придумать своим омраченным умом ничего не мог; что предпринять и к чему стремиться, я не знал. Я совсем растерялся и падал духом.
Но друзья мои, мусульмане, не дремали и, видя, как я колеблюсь и ношусь, подобно ладье без руля, по житейскому морю, воспользовались случаем и стали внушать мне свою мухамеданскую веру, и притом так ловко подстроились под мое настроение и состояние души, что я, незаметно для себя, увлекся этим душепагубным вероучением. Мухамедане же, желая увеличить число поклонников Мухамеда новыми последователями, и преимущественно из христиан, старались совратить меня на свою сторону. Они считали меня за образованного человека и дорожили мною для своих целей, ибо из русских попадались им в плен духовный только пьяницы да падкие на деньги и развратники. А таковым мусульмане всегда дают деньги и женщин сколько угодно, да и в раю-то обещают 77 красавиц. При совращении христиан мусульмане обыкновенно уверяют, что сам Аллах сделает их богатыми и счастливыми. А если он, по своему капризу, не устроит жизни совращенных в мусульманство, то мусульмане употребляют все усилия к тому, чтобы помочь этому человеку и удовлетворить ищущего земных удовольствий. Так было и со мною. Когда я начал более и более склоняться к их богохульной вере, но от Аллаха, видно, по капризу его, ничего не получал, а потому начал колебаться, хитрые татары заметили это и начали окружать меня своими заботами и наперебой стали стараться услужить мне кто чем мог: один предлагает денег, другой девок, третий товару, хлеба, чаю и т. д. Когда же начали посещать меня муллы, то они с особенным усердием стали предлагать мне девок, чтобы «привязать» меня к их вере. «Вот мы женим тебя на хорошенькой, и ты полюбишь нашу веру», - говорили они. «Как мы видим, сам Аллах послал тебя к нам; ты вот даже и лицом похож на мусульманина… Смотри, и товарищи-то у тебя больше татары, - а это сам Аллах так устроил… ты оставайся у нас, исполняй наши обряды, мойся чаще, да говори „Алла, Алла“ почаще… А затем мы женим тебя, а ты знаешь - это тоже „для Аллаха“, ему угодное дело… Оставайся у нас, живи, друг ты наш; у тебя жен будет две или три; мы поможем тебе и этим, только принимай нашу веру; о деньгах не думай, - все дадим. А насчет жены не сомневайся; не понравится - прогонишь и другую дадим. Ты всегда будешь у нас желанным гостем, всяк примет тебя, не пожалеет для тебя заколоть хорошего барана, только ешь больше - это у нас „для Бога бывает“… старайся держать уразу нашу: днем не ешь до заката солнца, а ночью ешь сколько угодно и даже старайся есть как можно больше, чтобы весь день терпеть». А другой мулла говорит: «Вот если ты будешь мусульманином, то Аллах простит тебе все грехи твои и сразу улучшит дела твои в сей жизни и в будущей, когда Мухамед сам проводит тебя на небо, если даже Аллах и признает в тебе „кафира“, то есть неверного; но ты не бойся; там получишь в жены 77 красивейших дев, гурий… А пища-то!.. ветви с плодами сами наклонятся к тебе к устам твоим, а ты только ешь; а птицы лучшие сами сядут на твою тарелку, моментально ожарятся, а ты и жены твои, когда покушаете, только скажете „Аллах акбар“, и птица вспорхнет, улетит, а потом уже будет услаждать слух твой пением: знай только ешь, пей да гуляй!..» Советники одержали надо мною победу… И я покорился, не устояв пред их мнимым благочестием и привольною жизнию: я отдался мусульманству полностью.
VIII. Мусульманин в Манджурии
Но жить в Иркутске среди множества знакомых русских я уже не мог, потому что с переворотом души я возненавидел православных братьев своих, а потому вынужден был уехать куда-нибудь в другое жительство. Вот такое же озлобление против христиан-инородцев наблюдается среди отступников из крещеных татар и вообще среди всех отпадших от Христа. Немало затруднял меня вопрос, куда бы уехать. А советники мои тут как тут: они научают меня ехать на жительство в Манчжурию, обещая и там свою помощь советами и деньгами. И вот я оставил свою доходную службу; бросаюсь в Манджурию, уже не гонясь за служебным положением, а лишь более и более сближаясь с мнимоблагочестивыми мусульманами. Все они мне казались вполне хорошими, праведными, честными и положительно благочестивыми. Теперь оставалось, для полного моего мусульманства, исполнить только «великий обряд» присоединения меня к мухаммеданству. В Манчжурии мечетей еще нет; она заменяется особою комнатою в жилом доме. В назначенное мне время (это было 1 августа 1902 года) я явился в мечеть, где нет никаких изображений и никаких украшений; был постлан только один ковер для молящихся и несколько (камышовых) ковриков для отдельных лиц. Коврики эти называются «намазлыками», от слова «намаз», молитва. Явились в мечеть еще несколько человек для присутствования при моем присоединении к исламу. И вот настал ужасный момент моего перерождения. Сколько противоречивых мыслей роилось у меня в голове! У меня блеснули светлые воспоминания о христианской вере и церкви… у меня тяжело стало на душе. Но время не стоит, приближается полдень и наступает минута полуденного «намаза», когда предстоит мое отречение от Бога любви и как бы вытеснение Его, всепрощающего, из своего сердца. Но почему же я раньше не вспомнил этого? Или я, грубый, непокорный воле Божией, не предполагал, что совесть моя когда-нибудь проснется?!.. Со слезами на глазах я сидел на своем «намазлыке» впереди всех и готов был даже убежать… Но какая-то иная сила, сила темная, приковала меня на месте… и я сидел. Все притихли… Кто-то прошел вперед меня в чалме и в бухарском полосатом халате с широкими полами. И в то же время «азанчи» начал распевать «азан» на минарете, призывая мусульман на молитву. При моем настроении, я чуть не расплакался по-детски… По окончании «азана», меня начал терзать пришедший в чалме мулла своим диким тоном. Он встал, повернулся к народу и начал четко читать, стараясь изменить свою физиономию, в которой отражалась лишь грубая плотская страсть, в умильно-сладкую рожу ханжи. Затем начался «намаз» (молитва общая), во время которого я проделал всю «молитвенную гимнастику во имя Аллаха», как они сами говорят. Как маниак, я проделывал все бессознательно. Когда кончился «намаз», меня посадили на коврик, и мулла сказал: «Читай иман: ля иляга илля ллаги…» Этим я должен был исповедать единство Бога, вселяющего в души мусульман плотоугодливость и разврат, злобу и ненависть ко всем, и страх к себе; и тем окончательно вытеснить из сердца своего Бога - любящего нас и заставляющего любить всех. Я прочитал «иман» (пункты веры), а мулла совершил краткую молитву присоединения… и церемония кончилась. Из мечети я вышел совершенно другим: я стал уже «Муртаза». Мне стало в высшей степени грустно и на сердце тяжело. Тогда я не понимал, что я убиваю в сердце своем совесть - этого друга человека - и христианские св. чувства, омрачив в себе образ Божий. На первых же днях, мучимый страданиями души, я задумал переменить свое местожительство. Я сбился с истинного пути окончательно и уподобился Каину, стеня и скитаясь по Манджурии и не находя себе спокойного места, и отрады для души своей в особенности.
IX. Скитания по мусульманам в Манджурии и Монголии
Я скитался, не проживая одного и двух месяцев на одном месте. Мне тяжело стало жить не только среди русских, но даже и среди татар, несмотря на их покровительственное отношение ко мне. Я остался одиноким; ни родных, ни знакомых… На глазах у меня были только монголы, китайцы и частию татары. Были там и русские, но я как будто не видел их и не имел с ними общения. Ко всем у меня появилось презрение и отвращение, а иногда как будто страх пред ними. Меня стало тяготить таковое состояние, и я бессознательно бежал вглубь Монголии и жил так, как дикарь, питаясь чем попало и ночуя в степи, редко бывая у туземцев Монголии. Монголы - буддисты, и мне не хотелось общения с ними как с погаными. Я продолжал жить, скитаясь без цели и намерений около 8 месяцев. О вере в Бога я уже мало размышлял, но от богохульного мусульманства не отступал, и с помощью злого духа даже усовершенствовался во зле и черствел душою, делаясь настоящим «татарином». В 1904 году осенью я снова появился среди мусульман в Манджурии; меня приняли, но я не мог жить на одном месте, как ни усиливался остановить себя: как будто неведомая сила влекла меня ближе к России, я как будто что-то оставил там и будто ожидал там своего успокоения и спасения.
X. Снова в России
А потому я опять оставил Манджурию, пожил в Иркутске, снова поступил в депо на железной дороге, держа в секрете от русских свое богохульное мусульманство. Мусульмане снова окружили меня своим вниманием до того, что рухнули все мои сомнения относительно ислама; железнодорожное начальство снова приняло меня, и я зажил бы, вероятно, хорошо; но сердце не давало мне спокоя… Мне все чего-то не хватало. А когда заговорят о торжественной службе в церкви, то я, никому не подавая вида наружно, в душе переживал муку, и чувствовал что-то близкое к раскаянию; однако же крепился и жил, поучаясь богохульной вере. Восприимчивое сердце мое принимало каждое слово муллы и произрастало. Когда я доживал уже пятый месяц в Иркутске, ко мне явился вновь приезжий, старый мулла, и назвался «резакой». Скоро разговор зашел об обрезании и он спросил, было ли у меня таковое; я сказал, что еще не было.
XI. Обрезание
- О Муртаза! Обрезание необходимо по шариату Мухамеда; он заповедал нам исполнять обрезание: это ведь «сюннят», т. е. необходимый обряд. Мы, мусульмане, этим заслужим у Аллаха большую милость.
- Да чем же, мулла? - спросил я. - Мне муллы еще не объясняли пользы его.
- Слушай, Муртаза: это необходимо будет тогда, когда ты женишься… а именно: необрезанный человек не должен вступать в сношение с женщиной, ибо он не будет и сам иметь желанной приятности… ну, малочувствительно будет… а для женщины и совсем нечувствительно… А вот когда с обрезанием будешь сообщаться, то и тебе будет лучше, и для женщины несравненно приятнее.
Тут из слов муллы я понял, что для Аллаха нужно будет постараться и плотскою чувствительностию… а потому я немедленно изъявил согласие сделать обрезание и сейчас же приступить к операции. Мулла освидетельствовал мой член и в ужасе воскликнул:
- Муртаза! у тебя полный сюннят, тебе не нужно обрезания: сразу видно, что Сам Аллах заботится о тебе… Теперь тебе необходимо только скорее ехать в Россию и взять себе жену…
По некотором размышлении я и сам поверил, что Аллах Мухамедов действительно любит мою блудную жизнь и потому сам устроил мне «сюннят»… А между тем все это явилось у меня от моей безнравственности и половой распущенности в среде мусульман; ибо посещая друзей своих татар, я вместе с ними предался обжорству, пьянству и разврату… Обжирались мы до возвращения пищи обратно, и во избежание рвоты мы насильно запивали еду ягодною водою, получаемою чрез заварку ягод в чайнике. Мы пресыщались чрез меру, а оттого начинали отдуваться и рыгать. А эту отрыжку благочестивые мусульмане считают за благодарность души Богу… А потому они заставляют и меня непременно рыгать… «во славу Аллаха»… Я и научился этому. Когда кончилось объядение «во славу Аллаха», начались суждения по делам веры, и разговор держался более около акта моего присоединения к их вере. Слышались вздохи и восклицания «Алла, Алла». Здесь же один из присутствующих предложил: «Теперь давайте женим Муртазу»…
XII. Женитьба
Но я, ссылаясь на свою молодость, отказывался от женитьбы. «Ну хоть на время тебя женим… У нас есть молодая вдова, вот ты и возьми ее к себе теперь, а после можешь бросить ее и взять другую». Прочие члены нашего собрания потакали: «Красивую нужно дать ему, молодую». И вот через час я женат… женат для Аллаха, во славу Его, как говорят старики муллы и добавляют: «Мы дадим Муртазе молодую, пусть не скучает». И вот, иногда по совету старших, а иногда и по своему капризу, я менял этих жен весьма часто и развратился до последней крайности, отчего и получился у меня «полный» сюннят, по слову резаки, самим Аллахом уготованный. А с этого времени я перестал бояться Аллаха, самолично развращающего своих поклонников. Вероятно, потому же все муллы внушали мне мысль, что все животные страсти человека от Аллаха. А если так, то Аллах есть действительно источник зла и виновник всякого разврата и греха своих последователей.
XIII. Музафирство
Старик резака убеждал меня ехать в Россию и советовал мне некоторое время быть «музафиром», т. е. как бы странником, поездить по богатым мусульманам, посмотреть на их жизнь и поучиться от них мусульманским обычаям. Сначала это предложение напугало меня, но потом я успокоился, ибо начал уже привыкать к разврату. И вот в начале 1909 года я выехал из Иркутска, уволившись от службы и распрощавшись с новыми своими родными - мусульманами. Жены мне с собою брать не пришлось, - я уволил ее от службы мне. И мне думалось: как хорошо устроил добрый Мухамед, что женщин не считает ни во что; а то набери их да таскай с собою. Вон у христиан возьми одну да и береги ее… у Мухамеда лучше.
Из Иркутска я уехал в свою родную губернию, Пермскую, хотя она не привлекала уже меня и была для меня чужою. Меня влекло больше к татарам, в большом количестве живущим своими аулами по губернии, особенно в Осинском уезде, куда я и добрался. Здесь-то вот и началась моя жизнь «музафиром». Я теперь уже вполне освоился с мусульманским духом и старался жить вполне по «шариату» Мухамеда. Христианства во мне не осталось нисколько, почему я уклонялся от жизни с христианами, стараясь переезжать из одного татарского селения в другое. Я постоянно находился в обществе мулл, усердно поучавших меня своей вере. Однако же совесть мучила меня и побуждала посетить своих родителей. Я заехал к ним и даже пожил у них почти две недели. Хотя я и старался скрыть от них свое мусульманство, но они догадывались, что во мне что-то не христианское… Аллаху своему я молился тайно. Жить в доме христиан «кафиров», хотя и родителей моих, мне стало тяжело, а потому я поспешил уехать от них. Я заехал сначала к мусульманам Тобольской губернии и был повсюду принимаем с радушием и обильно одаряем деньгами, собираемыми для меня по подписке. Почти в каждом селении мусульмане старались оставить меня на жительство у себя, но я еще на находил себе подходящего общества и переезжал в другое селение. Но муллы советовали мне еще продолжать мое «музафирство» и собирать себе побольше богатства; а особенно советовали посетить святых хазретов и стараться получить от них богатство для своей души - поучиться мудрости их. Но кроме сего, муллы советовали мне разъезжать среди русских христиан и своим личным примером соблазнять их и совращать в мусульманство, восхваляя привольную жизнь мухамедан. При этом научали меня пользоваться хитростию, ложью и всякими нечистыми средствами, где нужно, не жалея и денег. У меня же на это были и деньги, и умение держать себя истинным «правоверным» муслимом. Обращение в ислам кафиров есть самая важная из обязанностей мусульман, особенно же христиан совращать спасительно.
Оставив мусульман Тобольской губернии, я снова переехал в Пермскую. Сначала я пожил в Щадринском уезде, где много мусульман, и жил совершенно ничего не делая, переезжая лишь из деревни в деревню, собирая деньги и объедаясь на частых татарских обедах, устраиваемых для «музафиров» и «во славу Аллаха». Вращаясь среди мусульман, я совершенно развратился, перестал различать худое от доброго и предался только обжорству и женщинам, однако же не забывая пятикратного омовения и «намазов», - этой «гимнастики во имя Аллаха».
Таким образом, незаметно для себя, я стал бродягою по образу жизни и богохульником по вере. Я измотался и опошлел до мозга костей, стал «татарином» в полном смысле, хотя прежде был христианином, и по-детски искренним. Эта-то прежняя жизнь иногда, в минуты забвения настоящей суеты, в тиши от татарской жизни, в поле, или на берегу реки, в лесу, - нет-нет да и припомнится, и притом так ярко, что я, хотя ненадолго, забуду свое мусульманство и всю гадость своей жизни. Невыразимая тоска захватит мое сердце, и я бываю готов все бросить и опомниться… Но лишь предстанет действительность, как я снова погружаюсь в жизненное татарское болото, увлекаясь пакостями.
Бродяжить я привык не на шутку, и потому подолгу не оставался на одном месте. Я задумал идти пешком в Казань и пошел не торопясь; прошел много сел и деревень, миновал г. Екатеринбург, Кунгур, и направился далее.
ПРОДОЛЖЕНИЕ