Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic)
Оригинал взят у teo_tetra в Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic) - Sputnik & Pogrom
Оригинал взят у tor85 в Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic) - Sputnik & Pogrom
Оригинал взят у vol_majya в Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic) - Sputnik & Pogrom
Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic) - Sputnik & Pogrom
Исламское государство (ИГ) - не просто сборище психопатов. Это религиозная группа со своей искусно подобранной доктриной, не последнее место в которой занимает вера в то, что бойцы ИГ приближают грядущий конец света. Вот что это значит для стратегии - и для попыток их остановить.
Что такое Исламское государство?
О
ткуда оно взялось и чего хочет? Западные лидеры пока не нашли внятного ответа на эти обманчиво простые вопросы. В декабре в New York Times появились конфиденциальные комментарии генерал-майора Майкла К. Нагата, начальника Управления войск спецназначения по Ближнему Востоку. Нагата признаётся, что он только начал разбираться в причинах успеха ИГ. «Мы не то что не убили идею, - говорит он, - мы её пока даже не поняли». В прошлом году президент Обама называл Исламское государство то «не исламским», то «юниорами Аль-Каиды» - взгляд, который показывает, как мало понятно про ИГ, и который, может быть, уже стал причиной серьёзных стратегических ошибок.
Бойцы ИГ захватили Мосул (Ирак) в прошлом июне, и уже контролируют территорию, сравнимую по площади с Великобританией. Абу-Бакр Аль-Багдади управлял ИГ с мая 2010 года, но до прошлого лета его лицо можно было увидеть только на мутной тюремной фотографии, сделанной в лагере Букка в разгар оккупации Ирака. 5 июля прошлого года он поднялся на кафедру Великой Мечети аль-Нури в Мосуле, чтобы произнести проповедь в честь Рамадана - как первый халиф за сотню лет. Мутную фотографию он сменил на видео высокой чёткости, а положение загнанного в подполье партизанского командира - на роль предводителя всех мусульман. В ответ со всего мира хлынул поток джихадистов невиданной до сих пор силы и скорости, и он пока ещё не иссяк.
Наше невежество легко объяснить. ИГ - потаённое царство; оттуда мало кто возвращается. Багдади говорил перед камерами всего один раз, но его обращение вместе с другими пропагандистскими видео и энцикликами лежит в сети, и сторонники халифата потрудились сделать их как можно заметнее. Можно утверждать, что их государство отвергает мир как принцип; что оно требует геноцида; что его религиозная доктрина не даст ему измениться, хотя бы даже и ради выживания; и что оно считает себя провозвестником - и главным действующим лицом - скорого апокалипсиса.
Исламское государство, известное как Исламское государство Ирака и аль-Шама (название в оригинале статьи, в русскоязычном интернете более распространено название «Исламское государство Ирака и Леванта» - прим. ред.), исповедует собственную разновидность ислама, и его взгляды на Судный день прямо влияют на его стратегию - это могло бы помочь Западу узнать своего врага и предсказать его поведение.
Путь ИГ к власти мало напоминает, например, триумф Братьев-мусульман в Египте (их, кстати, ИГ считает отступниками). Это мрачная антиутопия из альтернативной реальности, в которой Дэвид Кореш или Джим Джонс выжили и получили абсолютную власть не над парой сотен людей, а над восемью с чем-то миллионами.
Мы ошибаемся в отношении природы ИГ по крайней мере в двух вещах. Во-первых, мы трактуем джихадизм как монолитное явление и пытаемся применить логику Аль-Каиды к организации, которая целиком её затмила. Сторонники Исламского государства, с которыми мне доводилось общаться, по-прежнему называют бен Ладена почётным титулом «шейх Осама». Но джихадизм сильно изменился со времён расцвета Аль-Каиды (с 1998-го до примерно 2003 года), и многие джихадисты откровенно презирают её теперешних лидеров и их цели.
Бен Ладен видел терроризм прологом к халифату, который не рассчитывал увидеть при жизни. Его организация была гибкой и работала как сеть географически разбросанных автономных ячеек. Исламское государство, напротив, нуждается в территории, чтобы оставаться легитимным, и управляется централизованно, сверху вниз (бюрократия там разделена на военную и гражданскую, а территория - на провинции).
Мы ошибаемся ещё в одном: в наших добросовестных, но не вполне честных попытках отрицать религиозную средневековую природу Исламского государства. Петер Берген, автор первого интервью с бен Ладеном, опубликованного в 1997 году, назвал свою первую книгу «Священная Война Инкорпорейтед» в том числе чтобы подчеркнуть принадлежность бен Ладена к современному, светскому миру. Бен Ладен обращался с терроризмом как с корпоративной франшизой. Он требовал определённых политических уступок - например, вывода американских войск из Саудовской Аравии. Его пехота уверенно ориентировалась в современно мирем. В последний день перед смертью он заехал в Wallmart и поужинал в Pizza Hut.
Есть соблазн распространить эту картинку - джихадисты как современные светские люди, прикрывающие средневековыми костюмами современные политические устремления - на ИГ. Но всё, что до сих пор делало Исламское государство, выглядело бы комично, если бы не искреннее, взвешенное намерение сначала вернуть цивилизацию в законодательную атмосферу VII века, а затем принести человечеству апокалипсис.
Охотнее всего об этом сообщают сами представители Исламского государства и их сторонники. Они отзываются о «современности» с отвращением. В разговорах они настаивают, что не хотят - и не могут - отклониться от устоев, заложенных в ислам пророком Мухаммедом и его первыми последователями. Они часто изъясняются цитатами и намёками, для немусульман звучащими странно и вычурно, но отсылающими к традициям и священным текстам раннего ислама.
Пример: в сентябре шейх Абу Мухаммад Аль-Аднани, главный спикер ИГ, обратился к мусульманам западных стран, таких как Канада и Франция, с призывом найти язычника и «размозжить ему голову камнем», отравить его, задавить его машиной или «отравить его посевы». Для западного уха эти ветхозаветные кары - забивание камнями, отравление полей - комическим образом соединены со вполне современным предложением совершить наезд на пешехода (как бы желая показать, что неверных можно разить и словом тоже, Аднани также объявил госсекретаря Керри «необрезанным старикашкой»).
Это не просто ругань. Речь Аднани полна ссылок на богословские и юридические диспуты, и требование уничтожать посевы врага прямо отсылает к приказам Мухаммеда не трогать колодезной воды и посевов, если только воины Ислама не находятся в обороне; и как раз в этом случае мусульмане в землях неверных, кафиров, должны отринуть жалось и использовать яд.
Вот реальность: Исламское государство - исламское. Очень исламское. Да, оно привлекает психопатов и авантюристов, в основном из неустроенных ближневосточных и европейских мусульман. Но религия, которую исповедуют его самые фанатичные сторонники - связная и даже искусная трактовка ислама.
Почти все важные решения и законы ИГ ссылаются на так называемую «методологию Пророка», что на практике означает следование пророчеству и примеру Мухаммеда до мельчайших деталей. Мусульманин может отвергать Исламское государство; большинство из них так и делает. Но нет никакого смысла делать вид, что ИГ - нерелигиозная, миллиенаристская группировка со своей теологией - теологией, которую необходимо понять и с которой необходимо бороться. Попытки проигнорировать религиозную природу ИГ уже заставили США недооценить угрозу и поддержать сразу несколько глупейших планов по борьбе с ней. Мы должны понять интеллектуальную генеалогию Исламского государства и действовать так, чтобы не укрепить его ещё сильнее, а наоборот - дать ему сгореть в огне собственного неумеренного фанатизма.
Контроль над территорией - фундамент власти ИГ в глазах его сторонников. Эта карта, построенная на основе исследований Institute for the Study of War, показывает территории, находящиеся под контролем халифата на 15 января, и области наступления. Там, где Исламское государство обладает властью, оно собирает налоги, устанавливает цены, устраивает суды и предлагает населению услуги - от медицины и образования до телекоммуникаций
I. Вера
В
ноябре Исламское государство опубликовало видео, в котором заявляет преемственность от бен Ладена. В нём признаётся роль Абу Мусы’б аль-Заркави, жестокого предводителя иракской Аль-Каиды с примерно 2003 года и до его ликвидации в 2006-м как непосредственного создателя ИГ. За ним следуют ещё два партизанских лидера, а затем Багдади, халиф. Не упомянут: наследник бен Ладена Айман аль-Завахири, благообразный глазной хирург из Египта, который сейчас возглавляет Аль-Каиду. Завахири не принёс присягу Багдади; в последнее время другие джихадисты всё сильнее его ненавидят. Ему не хватает харизмы, на видео он постоянно щурится и выглядит раздражённым. Но раскол между Аль-Каидой и Исламским государством начался давно, и до некоторой степени объясняет кровожадность последнего.
Соратник Завахири по изоляции - 55-летний иорданский мулла по имени Абу Мухаммад аль-Макдиси, который мог бы с полным правом претендовать на звание самого острого ума и архитектора Аль-Каиды. В списке важных джихадистов, неизвестных среднему американцу, он занимает первое место. Там, где дело касается доктрины, взгляды Макдиси и людей из ИГ сходятся. Они принадлежат к одной и той же джихадистской ветви суннитов - салафитам, названным в честь «al salaf al salif», «праведных праотцов». Эти праотцы - сам Пророк и его первые последователи, которых салафиты почитают и которым стараются подражать во всём - в войне, одежде, семейной жизни и даже в стоматологии.
Макдиси учил Заркави, и тот отправился в Ирак с напутствием и наставлением старшего товарища. Некоторое время спустя Заркави превзошёл своего учителя в фанатизме, и в конце концов добился его порицания. Причиной была страсть Заркави к кровавым зрелищам и, в богословском смысле, его ненависть к другим мусульманам, которых он во множестве отлучал и казнил. Практика «такфир» (отлучения) в исламе неоднозначна с теологической точки зрения. «Если один брат обвиняет другого в безбожии, - говорит Пророк, - то поистине, безбожен один из них». Если обвинитель неправ, то он сам впадает в отступничество через ложные обвинения. Наказание за отступничество - смерть. При этом Заркави трактовал безбожие широко и не уставал расширять перечень безбожных поступков.
Макдиси писал своему бывшему ученику, что такие дела требуют осторожности и что «нельзя так часто и широко объявлять такфир» и «объявлять людей вероотступниками за их грехи». Разница между отступником и грешником может показаться непринципиальной, но именно на ней держится конфликт между Аль-Каидой и ИГ.
Отрицать святость Корана и пророчества Мухаммеда - прямое безбожие. Но Заркави и порождённое им Государство объявили, что есть ещё множество поступков, способных исторгнуть мусульманина из лона ислама. Это, например, продажа алкоголя или наркотиков, ношение западной одежды, бритьё бороды, голосование на выборах - даже за мусульманского кандидата - и нежелание охотно объявлять других людей безбожниками. Шииты (которых в Ираке большинство) тоже попадают в число безбожников, потому что Исламское государство считает шиизм богословской инновацией, а богословские инновации отрицают изначальное совершенство Корана. (ИГ считает, что обычные шиитские практики, такие как молитвы на могилах имамов и публичное самобичевание, не имеют опоры на Коран и примера в жизни Пророка). На практике это значит, что примерно 200 млн шиитов нужно убить - вместе с главами всех мусульманских государств, поставившими человеческий закон выше шариата через участие в выборах или издание законов, не данных Богом.
Доктрина такфири требует от ИГ убить впечатляющее количество людей. Точно неизвестно, что именно происходит на территории ИГ, и настоящие масштабы резни пока нельзя оценить, но судя по постам в социальных сетях одиночные казни случаются непрерывно, а массовые - раз в несколько недель. Чаще всего казнят именно мусульман-«отступников». Из числа немедленных жертв, кажется, исключены христиане, не сопротивляющиеся новой власти. Багдади позволяет им жить, пока они платят специальный налог, известный как джизья, и признают своё подчинённое положение. Коран в этом смысле не допускает двоякого толкования.
Прошли века с тех пор, как в Европе закончились религиозные войны, и с тех пор европейцам больше не случалось умирать за богословские тонкости. Пожалуй, этим можно объяснить нежелание и неспособность Запада признать теологию и образ мысли ИГ. Многие отказываются поверить, что Исламское государство на самом деле так набожно, как заявляет, или так архаично и так завязано на эсхатологию, как это предполагают действия его бойцов и речи его проповедников.
Их скептицизм можно понять. В прошлом на Западе за обвинение мусульман в слепом фанатизме можно было получить заслуженную отповедь от какого-нибудь академика, чаще всего от покойного Эдварда Саида, который объяснял, что это просто очередной способ их принизить. От критиков требовали вместо идеологии смотреть на условия, в которых она выросла - плохое управление, резкие социальные перемены, унизительная необходимость жить на земле, ценной только залежами нефти.
Разумеется, без этих моментов картина появления Исламского государства была бы неполна. Но интересоваться только ими, отметая идеологию, означает впадать в другой западный предрассудок: считать, что если религия не играет важной роли в Вашингтоне или Берлине, то уж, конечно, в Ракке и Мосуле она так же не важна. Когда палач в маске говорит «Аллах Акбар» прежде чем обезглавить вероотступника, он иногда делает это по религиозным причинам.
Многие мейнстримные мусульманские организации заходят ещё дальше, объявляя Исламское государство неисламским. Приятно, разумеется, знать, что большинство мусульман не готово сменить голливудское кино на просмотр казней по вечерам. Но, как сообщил мне принстонский учёный Бернард Хэйкэл, ведущий эксперт по теологии ИГ, этими мусульманами обычно движут «стыд, политкорректность и взгляд на свою религию через розовые очки», отрицающий «исторические и юридические требования своей веры». Часто попытки оспорить религиозную природу ИГ основаны на «экуменической чуши в христианском духе».
Все ученые, которых я спрашивал об идеологии ИГ, отсылали меня к Хэйкэлу. Хэйкэл наполовину ливанец, вырос в Ливане и в США, и когда он говорит, поглаживая свою эспаньолку а-ля Мефистофель, в его речи можно уловить едва заметный след неопределимого иностранного акцента.
Хэйкэл утверждает, что бойцы ИГ глубоко проникнуты религиозным рвением. Цитаты из Корана можно слышать повсюду. «Каждый пехотинец непрерывно несёт эту чушь», говорит Хэйкэл. «Они встают под камеру и повторяют основы веры как мантру, и делают это постоянно». Он находит мнение о том, что Исламское государство извратило ислам, смехотворным и возможным только через сознательное невежество. «Люди хотят оправдать ислам, - говорит он, - потому что разошлась эта мантра, „ислам мирная религия“. Как будто существует какой-то отдельный „ислам“! Ислам - то, что делают мусульмане, то, как они трактуют свои священные тексты». Эти тексты священны для всех суннитов, не только для ИГ. «И у этих парней не меньше легитимности, чем у всех остальных».
Все мусульмане признают, что первые завоевания Мухаммеда были не самой чистой историей, и что законы войны, дошедшие до них через Коран и рассказы о правлении Пророка, рассчитаны на неспокойное и жестокое время. Хэйкэл считает, что бойцы ИГ исповедуют аутентичный ранний ислам и прилежно исполняют его законы войны. Сюда относятся и практики, наличие которых в своих священных текстах мусульмане не любят признавать. «Рабство, распятия, отрубание голов - это не психопаты-джихадисты выбирают себе любимые места из своего святого писания, на остальное не обращая внимания», говорит Хэйкэл. Это «полное и точное воспроизведение средневековой традиции, они перенесли её в современность целиком».
Коран называет распятие единственным наказанием, достойным врагов ислама. Налог для христиан прямо предписан в суре Ат-Туба, девятой главе Корана, которая требует от правоверных воевать с христианами и иудеями, «пока те не дадут джизью своей собственной рукой, обессиленные и смиренные». Пророк, которого все мусульмане считают своим примером, насаждал эти правила и владел рабами.
Предводители Исламского государства считают подражание Пророку обязанностью, они воскресили традиции, пребывавшие в забвении сотни лет. «В них поражает не просто буквализм, а та серьёзность, с которой они читают эти тексты», говорит Хэйкэл. «Это усердная, обсессивная серьёзность, мусульманам обычно несвойственная».
Последний раз построить общество, основанное на настолько радикально чистых заветах Пророка, пытались ваххабиты в XVIII веке. Тогда они завоевали большую часть современной Саудовской Аравии, их строгий ислам сохранился там в виде разбавленной версии шариата. Хэйкэл, однако, настаивает на важной разнице между ваххабитами и ИГ: «Ваххабиты не любили насилие ради насилия». Ваххабитов окружали мусульмане, и завоёванные земли были уже мусульманскими - это удерживало их руку. «ИГ же пытается заново пережить ранний период». Первых мусульман окружали немусульмане, и Исламское государство, судя по склонности к такфиру, видит себя в той же ситуации.
М
ожно было бы легким и даже обезоруживающим образом объявить проблему ИГ «проблемой неправильного ислама». Любая религия открыта для интерпретации, и сторонники Исламского государства выбрали совершенно определённую версию. И в то же время просто объявлять Исламское государство недостаточно исламским контрпродуктивно, особенно если мусульмане, услышавшие его призыв, читали священные тексты и находили там прямое одобрение многим практикам ИГ.
Мусульмане могу сказать, что рабство незаконно сейчас, и что распинать людей неправильно на текущем историческом этапе. Многие так и говорят. Но они не могут полностью осудить рабство и распятие, не противореча Корану и примерам из жизни Пророка. «Единственная принципиальная позиция, которую может занять мусульманский противник ИГ - это сказать, что некоторые ключевые тексты и священные поучения ислама больше не действуют», говорит Бернард Хэйкэл. И это будет актом вероотступничества.
Идеология Исламского государства имеет мощную власть над умами определённого типа людей. Лицемерие и двусмысленность жизни перед её лицом исчезают. Муса Серантонио и салафиты, с которыми я разговаривал в Лондоне, были непоколебимы: ни один из моих вопросов не заставил их запнуться. Они читали мне целые лекции - многословные и, со скидкой на обстоятельства, довольно убедительные. Назвать их немусульманами означает вязаться в спор, который они выиграют. Будь они пускающими пену маньяками, я бы мог предположить, что однажды их движение выгорит - когда последний психопат подорвёт себя или останется мокрым пятном на песке после удара беспилотника. Но эти люди изъяснялись с академической точностью, которая напоминала мне атмосферу хорошего университетского семинара. Я получал от общения с ними удовольствие, и это напугало меня едва ли не больше, чем всё остальное.
Немусульмане не могут указывать мусульманам, во что им верить. Но мусульмане очень давно обсуждают такие вопросы между собой. «Нужно соблюдать стандарты, - сказал мне Анжем Чоудари. - Есть люди, которые объявляют себя мусульманами, но терпят гомосексуалистов или пьют алкоголь, и они на самом деле не мусульмане. Не бывает непрактикующих вегетарианцев».
Есть, однако, ветвь ислама, которая предлагает радикальную альтернативу Исламскому государству - такую же бескомпромиссную, но с противоположным знаком. В этой ветви находят себя многие мусульмане, к счастью или к несчастью одержимые желанием исполнять предписания раннего ислама в каждой запятой. Сторонники ИГ знают, как реагировать на мусульман, игнорирующих отдельные места в Коране: такфир и злая издёвка. Но есть ещё мусульмане, которые читают Коран не менее усердно, чем они, представляя тем самым настоящую идеологическую угрозу.
Багдади салафит. «Салафит» сейчас часто означает террориста, не в последнюю очередь потому, что многие вполне реальные террористы гордо шли в бой под салафитским флагом. Но большинство салафитов на самом деле не джихадисты. Они, объясняет Хэйкэл, вполне преданы расширению Дар аль-Ислам, «земли ислама», и может быть даже со всеми положенными зловещими атрибутами вроде рабства и отрубания рук - но когда-нибудь потом. Их первый приоритет - личное очищение и религиозное созерцание, и всё, что вредит этим целям, - включая сюда войну и беспорядки, которые нарушат их распорядок, состоящий из молитв и чтения - они считают запретным.
Они живут среди нас. Прошлой осенью я посетил филадельфийскую мечеть Бретона Поциуса, двадцативосьмилетнего салафитского имама, принявшего имя Абдулла. Его мечеть стоит на границе между плохим районом Northern Liberties и джентрифицирующимися улицами, которые можно было бы назвать Дар аль-Хипстер; борода делает его там почти неотличимым от остальной публики.
Богословская альтернатива Исламскому государству существует - она так же бескомпромиссна, но делает из ислама строго противоположные выводы. Поциус был воспитан в польской католической семье в Чикаго и перешёл в ислам 15 лет назад. Как и Серантонио, в общении он кажется старше своих лет, и демонстрирует глубокое знакомство с древними текстами. Им движут, во-первых, любопытство и тяга к знаниям, а во-вторых, убеждение в том, что в этих текстах - единственное спасение от адского огня. Когда мы встретились в местном кафе, у него была с собой арабская книга о коранистике и самоучитель японского. Он готовил для полутора сотен своих прихожан пятничную проповедь об обязательствах отцовства.
Поциус говорит, что его главная цель - наставить своих прихожан на путь чистой жизни. Но появление Исламского государство заставило его задуматься о политических вопросах, которые обычно не занимают салафитов. «О том, как молиться и как одеваться, говорю в точности то же самое, что и они. Но когда они доходят до социальных вопросов, то начинают звучать как Че Гевара».
Когда появился Багдади, Поциус ввёл в оборот слоган «Не мой халиф». «Пророк жил во времена великого кровопролития, - объясняет он, - И знал, что хуже всего для людей состояние хаоса, особенно внутри уммы [мусульманского сообщества]». Таким образом, правильный салафит не будет сеять раздор, разделять мусульман и объявлять своих братьев вероотступниками.
Вместо это Поциус - как и большинство салафитов - верит, что мусульманин обязан устраниться от политики. Эти «тихие» салафиты, как их ещё называют, согласны с ИГ в том, что нет никакого закона, кроме божественного, и избегают вещей вроде выборов и политических партий. Но они трактуют кораническое осуждение раздора и хаоса как указание подчиняться почти любой власти, включая и греховную. «Пророк сказал: пока правитель не впадает в явное безбожие (куфр), повинуйся ему». Во всех классических «книгах веры» социальные революции осуждаются. «Тихим» салафитам строго запрещено разделять мусульман между собой - например, через массовые отлучения. Поциус соглашается, что жить без бай’a действительно означает жить во тьме невежества. Но бай’a вовсе не означает прямое подчинение халифу, и совершенно точно не означает подчинение Абу Бакру Аль-Багдади. Клятва может быть посвящена, в широком смысле, сообществу всех мусульман, под управлением халифа и нет.
«Тихие» салафиты верят, что мусульманин должен направлять усилия на очищение своей собственной жизни - молитву, ритуал, гигиену. Примерно как ультраортодоксальные евреи спорят, кошерно ли отрывать туалетную бумагу в Шаббат (считается ли это разрывом ткани), салафиты часами добиваются того, чтобы их штаны были правильной длины, а их бороды были подстрижены и отпущены в нужных местах. Они верят, что за это скрупулёзное исполнение предписаний бог однажды даст им силу и число, и тогда халифат появится. Тогда мусульмане отомстят и, да, одержат грандиозную победу при Дабике. Поциус процитировал нескольких современных салафитских богословов, считающих, что халифат не может появиться праведным путём иначе, как через ясно выраженную божественную волю.
Исламское государство, конечно, согласилось бы с данным утверждением, и добавило при этом, что бог отметил Багдади. Возражение Поциуса по сути сводится к призыву быть скромнее. Поциус привёл в пример спутника Пророка Абдуллу ибн-Аббаса, который отправился к недовольным и говорил с ними, и передал большинству мнение меньшинства о том, что оно неправо. Возмущение, доходящее до кровопролития или раскола уммы при этом, было запрещено. Халифат Багдади даже появился неправильным образом, объясняет Поциус. «Халифа приведёт Аллах, и его признают все богословы Мекки и Медины. Этого не было. Исламское государство появилось из ниоткуда».
ИГ ненавидит подобные разговоры, и его фанбои в твиттере часто издеваются над «тихими» салафитами. Они называют их «менструальными салафитами», намекая на запутанные рассуждения о том, когда именно женщину нужно считать нечистой и о других маловажных сторонах жизни. «Нам срочно необходима фетва о том, харам ли кататься на велосипеде по Юпитеру», - сухо пишет один из них. - «Вот чем должны заниматься ученые. Это важнее, чем дела уммы». Анджем Чоудари со своей стороны заявляет, что нет греха, более заслуживающего сопротивления действием, чем узурпация божественного закона, и что экстремизм в защиту единобожия не может быть грехом.
Поциус не получает никакой официальной поддержки от Соединённых Штатов. Официальная поддержка могла бы его дискредитировать. Кроме того, он озлоблен на Америку, которая обращается с ним, по его словам, как с «полугражданином». (Он утверждает, что правительство заплатило шпионам, которые внедрились в его мечеть, и что власти надоедали его матери вопросами о том, не может ли её сын быть потенциальным террористом).
Тем не менее «тихие» салафиты могли бы стать исламским противоядием против джихадизма в стиле Багдади. Людей, ищущих в вере повода для драки, невозможно удержать от джихадизма, но мусульмане, стремящиеся главным образом к ультраконсервативной, бескомпромиссной версии ислама, могли бы найти здесь альтернативу. Это не умеренный ислам; большинство мусульман сочло бы его экстремальным. Это, однако, форма ислама, которую буквалисты не могут назвать лицемерной или святотатственно очищенной от неудобств. Лицемерие - грех, которого идеологизированная молодёжь не терпит.
А вот западным политикам, пожалуй, стоило бы воздержаться от участия в богословских спорах совсем. Барак Обама сам забрёл на территорию такфири, объявив Исламское государство «не исламским» - ирония здесь, разумеется, в том, что он сам, немусульманин и сын мусульманина, формально являющийся вероотступником, объявил других мусульман вероотступниками. Такие случаи вызывают у джихадистов смех («Как будто покрытая испражнениями свинья учит других чистоте», твитнул один из них).
Подозреваю, что большая часть мусульман всё-таки оценила намерения Обамы: президент попытался защитить их одновременно и от Багдади, и от немусульман-шовинистов, готовых обвинить их во всех смертных грехах. Но большинство мусульман на самом деле не хочет присоединяться к джихаду. А те, кто хотел бы это сделать, только укрепились в своём убеждении: Америка лжет о вере ради собственной выгоды.
В узких границах своего богословия Исламское государство бурлит живой, даже творческой энергией. За их пределами, однако, царят тишина и безмолвие: жизнь как послушание, порядок и предопределение. Муса Серантонио и Анжем Чоудари могли без напряжения переходить от разговора о массовых убийствах и вечных мучениях к обсуждению достоинств вьетнамского кофе и сахарной выпечки, испытывая видимое удовольствие и от того, и от другого, но мне кажется, что для них краски нашего мира навсегда поблекли по сравнению с яркими гротесками мира потустороннего.
«Флаг пророка Мухаммеда будет поднят над Белым домом»
Я мог наслаждаться их обществом до определённого предела - в порядке стыдного интеллектуального развлечения. В рецензии на «Майн Кампф» в марте 1940-го Джордж Оруэлл признавался, что «никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру»; что-то в этом человеке было от несправедливо обиженного, даже когда его цели были трусливы или отвратительны. «Если бы ему надо было убить мышь, он сумел бы создать впечатление, что это дракон». Люди Исламского государства производят похожее впечатление. Они верят, что участвуют в войне, которая больше, чем их собственные жизни, и что быть случайно сметёнными в этой драме, погибнуть на праведной стороне - это привилегия и счастье, в особенности если это одновременно тяжкий крест.
«Фашизм, - продолжает Оруэлл, - психологически гораздо более действенен, чем любая гедонистическая концепция жизни. …В то время как социализм и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: „У вас будет хорошая жизнь“, Гитлер сказал им: „Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть“; и в результате вся нация бросилась к его ногам. …Нам нельзя недооценивать эмоциональную силу такого призыва».
В случае с ИГ следовало бы добавить сюда религиозную или даже интеллектуальную привлекательность. Исламское государство считает неизбежное исполнение своих пророчеств предметом догмы; это ясно демонстрирует нам, какой волей к победе обладает наш враг. Он с радостью готовится встретить своё почти поголовное истребление и даже в окружении верить в божественное избавление как награду за следование заветам Пророка. Идеологические приёмы могут убедить некоторых потенциальных рекрутов в ложности доктрины ИГ, военные средства могут ограничить казни и ужасы. Но в остальном с людьми, которых так тяжело переубедить, можно сделать очень мало. Это будет долгая война - пусть и не до конца времён
Оригинал материала на сайте The Atlantic
Оригинал взят у tor85 в Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic) - Sputnik & Pogrom
Оригинал взят у vol_majya в Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic) - Sputnik & Pogrom
Чего хочет ИГИЛ? (большой перевод из Atlantic) - Sputnik & Pogrom
Исламское государство (ИГ) - не просто сборище психопатов. Это религиозная группа со своей искусно подобранной доктриной, не последнее место в которой занимает вера в то, что бойцы ИГ приближают грядущий конец света. Вот что это значит для стратегии - и для попыток их остановить.
Что такое Исламское государство?
О
ткуда оно взялось и чего хочет? Западные лидеры пока не нашли внятного ответа на эти обманчиво простые вопросы. В декабре в New York Times появились конфиденциальные комментарии генерал-майора Майкла К. Нагата, начальника Управления войск спецназначения по Ближнему Востоку. Нагата признаётся, что он только начал разбираться в причинах успеха ИГ. «Мы не то что не убили идею, - говорит он, - мы её пока даже не поняли». В прошлом году президент Обама называл Исламское государство то «не исламским», то «юниорами Аль-Каиды» - взгляд, который показывает, как мало понятно про ИГ, и который, может быть, уже стал причиной серьёзных стратегических ошибок.
Бойцы ИГ захватили Мосул (Ирак) в прошлом июне, и уже контролируют территорию, сравнимую по площади с Великобританией. Абу-Бакр Аль-Багдади управлял ИГ с мая 2010 года, но до прошлого лета его лицо можно было увидеть только на мутной тюремной фотографии, сделанной в лагере Букка в разгар оккупации Ирака. 5 июля прошлого года он поднялся на кафедру Великой Мечети аль-Нури в Мосуле, чтобы произнести проповедь в честь Рамадана - как первый халиф за сотню лет. Мутную фотографию он сменил на видео высокой чёткости, а положение загнанного в подполье партизанского командира - на роль предводителя всех мусульман. В ответ со всего мира хлынул поток джихадистов невиданной до сих пор силы и скорости, и он пока ещё не иссяк.
Наше невежество легко объяснить. ИГ - потаённое царство; оттуда мало кто возвращается. Багдади говорил перед камерами всего один раз, но его обращение вместе с другими пропагандистскими видео и энцикликами лежит в сети, и сторонники халифата потрудились сделать их как можно заметнее. Можно утверждать, что их государство отвергает мир как принцип; что оно требует геноцида; что его религиозная доктрина не даст ему измениться, хотя бы даже и ради выживания; и что оно считает себя провозвестником - и главным действующим лицом - скорого апокалипсиса.
Исламское государство, известное как Исламское государство Ирака и аль-Шама (название в оригинале статьи, в русскоязычном интернете более распространено название «Исламское государство Ирака и Леванта» - прим. ред.), исповедует собственную разновидность ислама, и его взгляды на Судный день прямо влияют на его стратегию - это могло бы помочь Западу узнать своего врага и предсказать его поведение.
Путь ИГ к власти мало напоминает, например, триумф Братьев-мусульман в Египте (их, кстати, ИГ считает отступниками). Это мрачная антиутопия из альтернативной реальности, в которой Дэвид Кореш или Джим Джонс выжили и получили абсолютную власть не над парой сотен людей, а над восемью с чем-то миллионами.
Мы ошибаемся в отношении природы ИГ по крайней мере в двух вещах. Во-первых, мы трактуем джихадизм как монолитное явление и пытаемся применить логику Аль-Каиды к организации, которая целиком её затмила. Сторонники Исламского государства, с которыми мне доводилось общаться, по-прежнему называют бен Ладена почётным титулом «шейх Осама». Но джихадизм сильно изменился со времён расцвета Аль-Каиды (с 1998-го до примерно 2003 года), и многие джихадисты откровенно презирают её теперешних лидеров и их цели.
Бен Ладен видел терроризм прологом к халифату, который не рассчитывал увидеть при жизни. Его организация была гибкой и работала как сеть географически разбросанных автономных ячеек. Исламское государство, напротив, нуждается в территории, чтобы оставаться легитимным, и управляется централизованно, сверху вниз (бюрократия там разделена на военную и гражданскую, а территория - на провинции).
Мы ошибаемся ещё в одном: в наших добросовестных, но не вполне честных попытках отрицать религиозную средневековую природу Исламского государства. Петер Берген, автор первого интервью с бен Ладеном, опубликованного в 1997 году, назвал свою первую книгу «Священная Война Инкорпорейтед» в том числе чтобы подчеркнуть принадлежность бен Ладена к современному, светскому миру. Бен Ладен обращался с терроризмом как с корпоративной франшизой. Он требовал определённых политических уступок - например, вывода американских войск из Саудовской Аравии. Его пехота уверенно ориентировалась в современно мирем. В последний день перед смертью он заехал в Wallmart и поужинал в Pizza Hut.
Есть соблазн распространить эту картинку - джихадисты как современные светские люди, прикрывающие средневековыми костюмами современные политические устремления - на ИГ. Но всё, что до сих пор делало Исламское государство, выглядело бы комично, если бы не искреннее, взвешенное намерение сначала вернуть цивилизацию в законодательную атмосферу VII века, а затем принести человечеству апокалипсис.
Охотнее всего об этом сообщают сами представители Исламского государства и их сторонники. Они отзываются о «современности» с отвращением. В разговорах они настаивают, что не хотят - и не могут - отклониться от устоев, заложенных в ислам пророком Мухаммедом и его первыми последователями. Они часто изъясняются цитатами и намёками, для немусульман звучащими странно и вычурно, но отсылающими к традициям и священным текстам раннего ислама.
Пример: в сентябре шейх Абу Мухаммад Аль-Аднани, главный спикер ИГ, обратился к мусульманам западных стран, таких как Канада и Франция, с призывом найти язычника и «размозжить ему голову камнем», отравить его, задавить его машиной или «отравить его посевы». Для западного уха эти ветхозаветные кары - забивание камнями, отравление полей - комическим образом соединены со вполне современным предложением совершить наезд на пешехода (как бы желая показать, что неверных можно разить и словом тоже, Аднани также объявил госсекретаря Керри «необрезанным старикашкой»).
Это не просто ругань. Речь Аднани полна ссылок на богословские и юридические диспуты, и требование уничтожать посевы врага прямо отсылает к приказам Мухаммеда не трогать колодезной воды и посевов, если только воины Ислама не находятся в обороне; и как раз в этом случае мусульмане в землях неверных, кафиров, должны отринуть жалось и использовать яд.
Вот реальность: Исламское государство - исламское. Очень исламское. Да, оно привлекает психопатов и авантюристов, в основном из неустроенных ближневосточных и европейских мусульман. Но религия, которую исповедуют его самые фанатичные сторонники - связная и даже искусная трактовка ислама.
Почти все важные решения и законы ИГ ссылаются на так называемую «методологию Пророка», что на практике означает следование пророчеству и примеру Мухаммеда до мельчайших деталей. Мусульманин может отвергать Исламское государство; большинство из них так и делает. Но нет никакого смысла делать вид, что ИГ - нерелигиозная, миллиенаристская группировка со своей теологией - теологией, которую необходимо понять и с которой необходимо бороться. Попытки проигнорировать религиозную природу ИГ уже заставили США недооценить угрозу и поддержать сразу несколько глупейших планов по борьбе с ней. Мы должны понять интеллектуальную генеалогию Исламского государства и действовать так, чтобы не укрепить его ещё сильнее, а наоборот - дать ему сгореть в огне собственного неумеренного фанатизма.
Контроль над территорией - фундамент власти ИГ в глазах его сторонников. Эта карта, построенная на основе исследований Institute for the Study of War, показывает территории, находящиеся под контролем халифата на 15 января, и области наступления. Там, где Исламское государство обладает властью, оно собирает налоги, устанавливает цены, устраивает суды и предлагает населению услуги - от медицины и образования до телекоммуникаций
I. Вера
В
ноябре Исламское государство опубликовало видео, в котором заявляет преемственность от бен Ладена. В нём признаётся роль Абу Мусы’б аль-Заркави, жестокого предводителя иракской Аль-Каиды с примерно 2003 года и до его ликвидации в 2006-м как непосредственного создателя ИГ. За ним следуют ещё два партизанских лидера, а затем Багдади, халиф. Не упомянут: наследник бен Ладена Айман аль-Завахири, благообразный глазной хирург из Египта, который сейчас возглавляет Аль-Каиду. Завахири не принёс присягу Багдади; в последнее время другие джихадисты всё сильнее его ненавидят. Ему не хватает харизмы, на видео он постоянно щурится и выглядит раздражённым. Но раскол между Аль-Каидой и Исламским государством начался давно, и до некоторой степени объясняет кровожадность последнего.
Соратник Завахири по изоляции - 55-летний иорданский мулла по имени Абу Мухаммад аль-Макдиси, который мог бы с полным правом претендовать на звание самого острого ума и архитектора Аль-Каиды. В списке важных джихадистов, неизвестных среднему американцу, он занимает первое место. Там, где дело касается доктрины, взгляды Макдиси и людей из ИГ сходятся. Они принадлежат к одной и той же джихадистской ветви суннитов - салафитам, названным в честь «al salaf al salif», «праведных праотцов». Эти праотцы - сам Пророк и его первые последователи, которых салафиты почитают и которым стараются подражать во всём - в войне, одежде, семейной жизни и даже в стоматологии.
Макдиси учил Заркави, и тот отправился в Ирак с напутствием и наставлением старшего товарища. Некоторое время спустя Заркави превзошёл своего учителя в фанатизме, и в конце концов добился его порицания. Причиной была страсть Заркави к кровавым зрелищам и, в богословском смысле, его ненависть к другим мусульманам, которых он во множестве отлучал и казнил. Практика «такфир» (отлучения) в исламе неоднозначна с теологической точки зрения. «Если один брат обвиняет другого в безбожии, - говорит Пророк, - то поистине, безбожен один из них». Если обвинитель неправ, то он сам впадает в отступничество через ложные обвинения. Наказание за отступничество - смерть. При этом Заркави трактовал безбожие широко и не уставал расширять перечень безбожных поступков.
Макдиси писал своему бывшему ученику, что такие дела требуют осторожности и что «нельзя так часто и широко объявлять такфир» и «объявлять людей вероотступниками за их грехи». Разница между отступником и грешником может показаться непринципиальной, но именно на ней держится конфликт между Аль-Каидой и ИГ.
Отрицать святость Корана и пророчества Мухаммеда - прямое безбожие. Но Заркави и порождённое им Государство объявили, что есть ещё множество поступков, способных исторгнуть мусульманина из лона ислама. Это, например, продажа алкоголя или наркотиков, ношение западной одежды, бритьё бороды, голосование на выборах - даже за мусульманского кандидата - и нежелание охотно объявлять других людей безбожниками. Шииты (которых в Ираке большинство) тоже попадают в число безбожников, потому что Исламское государство считает шиизм богословской инновацией, а богословские инновации отрицают изначальное совершенство Корана. (ИГ считает, что обычные шиитские практики, такие как молитвы на могилах имамов и публичное самобичевание, не имеют опоры на Коран и примера в жизни Пророка). На практике это значит, что примерно 200 млн шиитов нужно убить - вместе с главами всех мусульманских государств, поставившими человеческий закон выше шариата через участие в выборах или издание законов, не данных Богом.
Доктрина такфири требует от ИГ убить впечатляющее количество людей. Точно неизвестно, что именно происходит на территории ИГ, и настоящие масштабы резни пока нельзя оценить, но судя по постам в социальных сетях одиночные казни случаются непрерывно, а массовые - раз в несколько недель. Чаще всего казнят именно мусульман-«отступников». Из числа немедленных жертв, кажется, исключены христиане, не сопротивляющиеся новой власти. Багдади позволяет им жить, пока они платят специальный налог, известный как джизья, и признают своё подчинённое положение. Коран в этом смысле не допускает двоякого толкования.
Прошли века с тех пор, как в Европе закончились религиозные войны, и с тех пор европейцам больше не случалось умирать за богословские тонкости. Пожалуй, этим можно объяснить нежелание и неспособность Запада признать теологию и образ мысли ИГ. Многие отказываются поверить, что Исламское государство на самом деле так набожно, как заявляет, или так архаично и так завязано на эсхатологию, как это предполагают действия его бойцов и речи его проповедников.
Их скептицизм можно понять. В прошлом на Западе за обвинение мусульман в слепом фанатизме можно было получить заслуженную отповедь от какого-нибудь академика, чаще всего от покойного Эдварда Саида, который объяснял, что это просто очередной способ их принизить. От критиков требовали вместо идеологии смотреть на условия, в которых она выросла - плохое управление, резкие социальные перемены, унизительная необходимость жить на земле, ценной только залежами нефти.
Разумеется, без этих моментов картина появления Исламского государства была бы неполна. Но интересоваться только ими, отметая идеологию, означает впадать в другой западный предрассудок: считать, что если религия не играет важной роли в Вашингтоне или Берлине, то уж, конечно, в Ракке и Мосуле она так же не важна. Когда палач в маске говорит «Аллах Акбар» прежде чем обезглавить вероотступника, он иногда делает это по религиозным причинам.
Многие мейнстримные мусульманские организации заходят ещё дальше, объявляя Исламское государство неисламским. Приятно, разумеется, знать, что большинство мусульман не готово сменить голливудское кино на просмотр казней по вечерам. Но, как сообщил мне принстонский учёный Бернард Хэйкэл, ведущий эксперт по теологии ИГ, этими мусульманами обычно движут «стыд, политкорректность и взгляд на свою религию через розовые очки», отрицающий «исторические и юридические требования своей веры». Часто попытки оспорить религиозную природу ИГ основаны на «экуменической чуши в христианском духе».
Все ученые, которых я спрашивал об идеологии ИГ, отсылали меня к Хэйкэлу. Хэйкэл наполовину ливанец, вырос в Ливане и в США, и когда он говорит, поглаживая свою эспаньолку а-ля Мефистофель, в его речи можно уловить едва заметный след неопределимого иностранного акцента.
Хэйкэл утверждает, что бойцы ИГ глубоко проникнуты религиозным рвением. Цитаты из Корана можно слышать повсюду. «Каждый пехотинец непрерывно несёт эту чушь», говорит Хэйкэл. «Они встают под камеру и повторяют основы веры как мантру, и делают это постоянно». Он находит мнение о том, что Исламское государство извратило ислам, смехотворным и возможным только через сознательное невежество. «Люди хотят оправдать ислам, - говорит он, - потому что разошлась эта мантра, „ислам мирная религия“. Как будто существует какой-то отдельный „ислам“! Ислам - то, что делают мусульмане, то, как они трактуют свои священные тексты». Эти тексты священны для всех суннитов, не только для ИГ. «И у этих парней не меньше легитимности, чем у всех остальных».
Все мусульмане признают, что первые завоевания Мухаммеда были не самой чистой историей, и что законы войны, дошедшие до них через Коран и рассказы о правлении Пророка, рассчитаны на неспокойное и жестокое время. Хэйкэл считает, что бойцы ИГ исповедуют аутентичный ранний ислам и прилежно исполняют его законы войны. Сюда относятся и практики, наличие которых в своих священных текстах мусульмане не любят признавать. «Рабство, распятия, отрубание голов - это не психопаты-джихадисты выбирают себе любимые места из своего святого писания, на остальное не обращая внимания», говорит Хэйкэл. Это «полное и точное воспроизведение средневековой традиции, они перенесли её в современность целиком».
Коран называет распятие единственным наказанием, достойным врагов ислама. Налог для христиан прямо предписан в суре Ат-Туба, девятой главе Корана, которая требует от правоверных воевать с христианами и иудеями, «пока те не дадут джизью своей собственной рукой, обессиленные и смиренные». Пророк, которого все мусульмане считают своим примером, насаждал эти правила и владел рабами.
Предводители Исламского государства считают подражание Пророку обязанностью, они воскресили традиции, пребывавшие в забвении сотни лет. «В них поражает не просто буквализм, а та серьёзность, с которой они читают эти тексты», говорит Хэйкэл. «Это усердная, обсессивная серьёзность, мусульманам обычно несвойственная».
Последний раз построить общество, основанное на настолько радикально чистых заветах Пророка, пытались ваххабиты в XVIII веке. Тогда они завоевали большую часть современной Саудовской Аравии, их строгий ислам сохранился там в виде разбавленной версии шариата. Хэйкэл, однако, настаивает на важной разнице между ваххабитами и ИГ: «Ваххабиты не любили насилие ради насилия». Ваххабитов окружали мусульмане, и завоёванные земли были уже мусульманскими - это удерживало их руку. «ИГ же пытается заново пережить ранний период». Первых мусульман окружали немусульмане, и Исламское государство, судя по склонности к такфиру, видит себя в той же ситуации.
М
ожно было бы легким и даже обезоруживающим образом объявить проблему ИГ «проблемой неправильного ислама». Любая религия открыта для интерпретации, и сторонники Исламского государства выбрали совершенно определённую версию. И в то же время просто объявлять Исламское государство недостаточно исламским контрпродуктивно, особенно если мусульмане, услышавшие его призыв, читали священные тексты и находили там прямое одобрение многим практикам ИГ.
Мусульмане могу сказать, что рабство незаконно сейчас, и что распинать людей неправильно на текущем историческом этапе. Многие так и говорят. Но они не могут полностью осудить рабство и распятие, не противореча Корану и примерам из жизни Пророка. «Единственная принципиальная позиция, которую может занять мусульманский противник ИГ - это сказать, что некоторые ключевые тексты и священные поучения ислама больше не действуют», говорит Бернард Хэйкэл. И это будет актом вероотступничества.
Идеология Исламского государства имеет мощную власть над умами определённого типа людей. Лицемерие и двусмысленность жизни перед её лицом исчезают. Муса Серантонио и салафиты, с которыми я разговаривал в Лондоне, были непоколебимы: ни один из моих вопросов не заставил их запнуться. Они читали мне целые лекции - многословные и, со скидкой на обстоятельства, довольно убедительные. Назвать их немусульманами означает вязаться в спор, который они выиграют. Будь они пускающими пену маньяками, я бы мог предположить, что однажды их движение выгорит - когда последний психопат подорвёт себя или останется мокрым пятном на песке после удара беспилотника. Но эти люди изъяснялись с академической точностью, которая напоминала мне атмосферу хорошего университетского семинара. Я получал от общения с ними удовольствие, и это напугало меня едва ли не больше, чем всё остальное.
Немусульмане не могут указывать мусульманам, во что им верить. Но мусульмане очень давно обсуждают такие вопросы между собой. «Нужно соблюдать стандарты, - сказал мне Анжем Чоудари. - Есть люди, которые объявляют себя мусульманами, но терпят гомосексуалистов или пьют алкоголь, и они на самом деле не мусульмане. Не бывает непрактикующих вегетарианцев».
Есть, однако, ветвь ислама, которая предлагает радикальную альтернативу Исламскому государству - такую же бескомпромиссную, но с противоположным знаком. В этой ветви находят себя многие мусульмане, к счастью или к несчастью одержимые желанием исполнять предписания раннего ислама в каждой запятой. Сторонники ИГ знают, как реагировать на мусульман, игнорирующих отдельные места в Коране: такфир и злая издёвка. Но есть ещё мусульмане, которые читают Коран не менее усердно, чем они, представляя тем самым настоящую идеологическую угрозу.
Багдади салафит. «Салафит» сейчас часто означает террориста, не в последнюю очередь потому, что многие вполне реальные террористы гордо шли в бой под салафитским флагом. Но большинство салафитов на самом деле не джихадисты. Они, объясняет Хэйкэл, вполне преданы расширению Дар аль-Ислам, «земли ислама», и может быть даже со всеми положенными зловещими атрибутами вроде рабства и отрубания рук - но когда-нибудь потом. Их первый приоритет - личное очищение и религиозное созерцание, и всё, что вредит этим целям, - включая сюда войну и беспорядки, которые нарушат их распорядок, состоящий из молитв и чтения - они считают запретным.
Они живут среди нас. Прошлой осенью я посетил филадельфийскую мечеть Бретона Поциуса, двадцативосьмилетнего салафитского имама, принявшего имя Абдулла. Его мечеть стоит на границе между плохим районом Northern Liberties и джентрифицирующимися улицами, которые можно было бы назвать Дар аль-Хипстер; борода делает его там почти неотличимым от остальной публики.
Богословская альтернатива Исламскому государству существует - она так же бескомпромиссна, но делает из ислама строго противоположные выводы. Поциус был воспитан в польской католической семье в Чикаго и перешёл в ислам 15 лет назад. Как и Серантонио, в общении он кажется старше своих лет, и демонстрирует глубокое знакомство с древними текстами. Им движут, во-первых, любопытство и тяга к знаниям, а во-вторых, убеждение в том, что в этих текстах - единственное спасение от адского огня. Когда мы встретились в местном кафе, у него была с собой арабская книга о коранистике и самоучитель японского. Он готовил для полутора сотен своих прихожан пятничную проповедь об обязательствах отцовства.
Поциус говорит, что его главная цель - наставить своих прихожан на путь чистой жизни. Но появление Исламского государство заставило его задуматься о политических вопросах, которые обычно не занимают салафитов. «О том, как молиться и как одеваться, говорю в точности то же самое, что и они. Но когда они доходят до социальных вопросов, то начинают звучать как Че Гевара».
Когда появился Багдади, Поциус ввёл в оборот слоган «Не мой халиф». «Пророк жил во времена великого кровопролития, - объясняет он, - И знал, что хуже всего для людей состояние хаоса, особенно внутри уммы [мусульманского сообщества]». Таким образом, правильный салафит не будет сеять раздор, разделять мусульман и объявлять своих братьев вероотступниками.
Вместо это Поциус - как и большинство салафитов - верит, что мусульманин обязан устраниться от политики. Эти «тихие» салафиты, как их ещё называют, согласны с ИГ в том, что нет никакого закона, кроме божественного, и избегают вещей вроде выборов и политических партий. Но они трактуют кораническое осуждение раздора и хаоса как указание подчиняться почти любой власти, включая и греховную. «Пророк сказал: пока правитель не впадает в явное безбожие (куфр), повинуйся ему». Во всех классических «книгах веры» социальные революции осуждаются. «Тихим» салафитам строго запрещено разделять мусульман между собой - например, через массовые отлучения. Поциус соглашается, что жить без бай’a действительно означает жить во тьме невежества. Но бай’a вовсе не означает прямое подчинение халифу, и совершенно точно не означает подчинение Абу Бакру Аль-Багдади. Клятва может быть посвящена, в широком смысле, сообществу всех мусульман, под управлением халифа и нет.
«Тихие» салафиты верят, что мусульманин должен направлять усилия на очищение своей собственной жизни - молитву, ритуал, гигиену. Примерно как ультраортодоксальные евреи спорят, кошерно ли отрывать туалетную бумагу в Шаббат (считается ли это разрывом ткани), салафиты часами добиваются того, чтобы их штаны были правильной длины, а их бороды были подстрижены и отпущены в нужных местах. Они верят, что за это скрупулёзное исполнение предписаний бог однажды даст им силу и число, и тогда халифат появится. Тогда мусульмане отомстят и, да, одержат грандиозную победу при Дабике. Поциус процитировал нескольких современных салафитских богословов, считающих, что халифат не может появиться праведным путём иначе, как через ясно выраженную божественную волю.
Исламское государство, конечно, согласилось бы с данным утверждением, и добавило при этом, что бог отметил Багдади. Возражение Поциуса по сути сводится к призыву быть скромнее. Поциус привёл в пример спутника Пророка Абдуллу ибн-Аббаса, который отправился к недовольным и говорил с ними, и передал большинству мнение меньшинства о том, что оно неправо. Возмущение, доходящее до кровопролития или раскола уммы при этом, было запрещено. Халифат Багдади даже появился неправильным образом, объясняет Поциус. «Халифа приведёт Аллах, и его признают все богословы Мекки и Медины. Этого не было. Исламское государство появилось из ниоткуда».
ИГ ненавидит подобные разговоры, и его фанбои в твиттере часто издеваются над «тихими» салафитами. Они называют их «менструальными салафитами», намекая на запутанные рассуждения о том, когда именно женщину нужно считать нечистой и о других маловажных сторонах жизни. «Нам срочно необходима фетва о том, харам ли кататься на велосипеде по Юпитеру», - сухо пишет один из них. - «Вот чем должны заниматься ученые. Это важнее, чем дела уммы». Анджем Чоудари со своей стороны заявляет, что нет греха, более заслуживающего сопротивления действием, чем узурпация божественного закона, и что экстремизм в защиту единобожия не может быть грехом.
Поциус не получает никакой официальной поддержки от Соединённых Штатов. Официальная поддержка могла бы его дискредитировать. Кроме того, он озлоблен на Америку, которая обращается с ним, по его словам, как с «полугражданином». (Он утверждает, что правительство заплатило шпионам, которые внедрились в его мечеть, и что власти надоедали его матери вопросами о том, не может ли её сын быть потенциальным террористом).
Тем не менее «тихие» салафиты могли бы стать исламским противоядием против джихадизма в стиле Багдади. Людей, ищущих в вере повода для драки, невозможно удержать от джихадизма, но мусульмане, стремящиеся главным образом к ультраконсервативной, бескомпромиссной версии ислама, могли бы найти здесь альтернативу. Это не умеренный ислам; большинство мусульман сочло бы его экстремальным. Это, однако, форма ислама, которую буквалисты не могут назвать лицемерной или святотатственно очищенной от неудобств. Лицемерие - грех, которого идеологизированная молодёжь не терпит.
А вот западным политикам, пожалуй, стоило бы воздержаться от участия в богословских спорах совсем. Барак Обама сам забрёл на территорию такфири, объявив Исламское государство «не исламским» - ирония здесь, разумеется, в том, что он сам, немусульманин и сын мусульманина, формально являющийся вероотступником, объявил других мусульман вероотступниками. Такие случаи вызывают у джихадистов смех («Как будто покрытая испражнениями свинья учит других чистоте», твитнул один из них).
Подозреваю, что большая часть мусульман всё-таки оценила намерения Обамы: президент попытался защитить их одновременно и от Багдади, и от немусульман-шовинистов, готовых обвинить их во всех смертных грехах. Но большинство мусульман на самом деле не хочет присоединяться к джихаду. А те, кто хотел бы это сделать, только укрепились в своём убеждении: Америка лжет о вере ради собственной выгоды.
В узких границах своего богословия Исламское государство бурлит живой, даже творческой энергией. За их пределами, однако, царят тишина и безмолвие: жизнь как послушание, порядок и предопределение. Муса Серантонио и Анжем Чоудари могли без напряжения переходить от разговора о массовых убийствах и вечных мучениях к обсуждению достоинств вьетнамского кофе и сахарной выпечки, испытывая видимое удовольствие и от того, и от другого, но мне кажется, что для них краски нашего мира навсегда поблекли по сравнению с яркими гротесками мира потустороннего.
«Флаг пророка Мухаммеда будет поднят над Белым домом»
Я мог наслаждаться их обществом до определённого предела - в порядке стыдного интеллектуального развлечения. В рецензии на «Майн Кампф» в марте 1940-го Джордж Оруэлл признавался, что «никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру»; что-то в этом человеке было от несправедливо обиженного, даже когда его цели были трусливы или отвратительны. «Если бы ему надо было убить мышь, он сумел бы создать впечатление, что это дракон». Люди Исламского государства производят похожее впечатление. Они верят, что участвуют в войне, которая больше, чем их собственные жизни, и что быть случайно сметёнными в этой драме, погибнуть на праведной стороне - это привилегия и счастье, в особенности если это одновременно тяжкий крест.
«Фашизм, - продолжает Оруэлл, - психологически гораздо более действенен, чем любая гедонистическая концепция жизни. …В то время как социализм и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: „У вас будет хорошая жизнь“, Гитлер сказал им: „Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть“; и в результате вся нация бросилась к его ногам. …Нам нельзя недооценивать эмоциональную силу такого призыва».
В случае с ИГ следовало бы добавить сюда религиозную или даже интеллектуальную привлекательность. Исламское государство считает неизбежное исполнение своих пророчеств предметом догмы; это ясно демонстрирует нам, какой волей к победе обладает наш враг. Он с радостью готовится встретить своё почти поголовное истребление и даже в окружении верить в божественное избавление как награду за следование заветам Пророка. Идеологические приёмы могут убедить некоторых потенциальных рекрутов в ложности доктрины ИГ, военные средства могут ограничить казни и ужасы. Но в остальном с людьми, которых так тяжело переубедить, можно сделать очень мало. Это будет долгая война - пусть и не до конца времён
Оригинал материала на сайте The Atlantic