«На смену мозгу спешат пчелы»
«Математик» - роман о воскресении. Пожалуй, лучшее что я читала у Иличевского.
«И вот однажды Максим подумал, что он ничуть не лучше Джорсона. Простая мысль. Но отчего-то стало легче».
Еще много простых мыслей, от которых
«Он не мог осознать, что вырос в семье, в которой никто никого не любил. Он точно знал про себя, что не любил. Но принимал это как должное: любая молодость жестока, ибо нацелена на расставание с настоящим».
«Ребенком он был несносным. Однажды довел мать до белого каления, и она заперла его в чулане. Но скоро вытащила и сказала: “У нас папа на войне умер, а ты так себя ведешь…”»
«Максим постепенно осознал, что не способен уже отличить прошлое - от небывшего, настоящее - от хлеба; будущее - от мерзлоты. Облегчение еще не наступило всерьез, но жизнь ему уже казалась третьим берегом, именно что мостом. Что соединял он? Живое с неживым? Начало с истоком? Математику с человеком? Воскресшего человека с человеком живым? Его - с Ниной, с семьей? Макс знал, что ответ не будет простым. А пока он искал только точку покоя».
«“Да кто я и есть, как не Германн? - спрашивал себя Максим. - Он все поставил на карту, чтобы добиться результата. А разве я не поставил на карту все, что у меня было, - все свое существо, все, что я должен был приобрести в жизни? Все свои привязанности? Какое право я имел распоряжаться своим человеческим веществом? Кто гарантировал мне выигрыш? Что ж, даже выигрыш ничто не значит. Вот - я есмь, я добрался до вершины, вот - предо мной весь дольний мир, из которого я выкарабкался. Что я вижу? Повсюду бездны и огромная высота, не наблюдаемая никем другим. Близок стерильный космос. Что тешит меня сейчас? Гордость? Тщеславие? Как могу я употребить ту высоту, на которой располагаюсь? Что может сделать восходитель, едва живой, стоя над высочайшими вершинами мира?.. Какая польза Богу, миру - исходит от него? Ничего, кроме гордыни, не утешается этим достижением… Все пустота, как жить потом, после вершины? Что будет с вершиной, когда я умру? Кто ее обживет? Кто ответит мне, как взрастить себя - уже старика - наново?..”»
«Жизнь в фестивальном лагере была замысловатая и нескучная. Карнавальная цивилизация полуголых расслабленных людей, которые занимались чуднЫми ремеслами, использовали невиданные средства передвижения, создавали манекены инопланетян, всевозможных химер и несуществующих животных, - забавляла Максима. Ему нравилось жить в чужом незлобном воображении».
«“Если человек произошел от обезьяны, - шепчет Макс, - то от кого тогда произошли человеческие страдания?..”»
«… со стороны это выглядело бы романтическим счастьем влюбленных, но вблизи очевидна была болезненная странность. Вся его любовь была этим вальсом: бессмысленно - не о нем - счастливые глаза возлюбленной, и он: взлохмаченный, неуклюжий, переминающийся невпопад перед этой тонкой, совершенной пластикой тела… Он все время стремился к ней - и не мог достичь. Она спала с ним так, точно была не против, - не это приносило ей в жизни удовольствие; в то время как он умирал над нею».
«… ему самому, впервые в жизни, приятно было мечтать в иррациональном ключе: он представлял себе, что смерти нет, и по телу его разливалось счастье. Один раз он чуть не расплакался, потому что понял, что очень давно не получал наслаждения от жизни».
«Режиссер, если он хорошо понял свою профессию, знает одно: кино - самый действенный способ изменить мир. Ничего более гипнотического, чем движущиеся картинки, цивилизация пока не придумала».
«- … мертвые молчат, и молчание их огромно, оно великолепно, ибо есть источник жизни. Наверное, отчасти это и есть доказательство существования Всевышнего, ибо граница между жизнью и смертью незыблема, нет более крепкого оплота, неподвластного даже человеку со всей мощью науки.
- Это точно, - кивнул Барни, - если бы я знал, что будет со мной после смерти - неважно, хорошее или плохое, жизнь потеряла бы смысл. А так еще что-то теплится. Даже если ничего нет - все равно это прекрасно, потому что нет большего отдыха, чем небытие».
«- Почему непальцы тысячелетиями жили у подножия Джомолунгмы и ни разу не решились подняться на ее вершину? И только европейцам пришла мысль о покорении.
- Вершины - удел цивилизации, - пожал плечами Макс».
«И вот это непрерывное становление, неотъемлемый признак красоты, взволновало Максима».
«И вот однажды Максим подумал, что он ничуть не лучше Джорсона. Простая мысль. Но отчего-то стало легче».
Еще много простых мыслей, от которых
«Он не мог осознать, что вырос в семье, в которой никто никого не любил. Он точно знал про себя, что не любил. Но принимал это как должное: любая молодость жестока, ибо нацелена на расставание с настоящим».
«Ребенком он был несносным. Однажды довел мать до белого каления, и она заперла его в чулане. Но скоро вытащила и сказала: “У нас папа на войне умер, а ты так себя ведешь…”»
«Максим постепенно осознал, что не способен уже отличить прошлое - от небывшего, настоящее - от хлеба; будущее - от мерзлоты. Облегчение еще не наступило всерьез, но жизнь ему уже казалась третьим берегом, именно что мостом. Что соединял он? Живое с неживым? Начало с истоком? Математику с человеком? Воскресшего человека с человеком живым? Его - с Ниной, с семьей? Макс знал, что ответ не будет простым. А пока он искал только точку покоя».
«“Да кто я и есть, как не Германн? - спрашивал себя Максим. - Он все поставил на карту, чтобы добиться результата. А разве я не поставил на карту все, что у меня было, - все свое существо, все, что я должен был приобрести в жизни? Все свои привязанности? Какое право я имел распоряжаться своим человеческим веществом? Кто гарантировал мне выигрыш? Что ж, даже выигрыш ничто не значит. Вот - я есмь, я добрался до вершины, вот - предо мной весь дольний мир, из которого я выкарабкался. Что я вижу? Повсюду бездны и огромная высота, не наблюдаемая никем другим. Близок стерильный космос. Что тешит меня сейчас? Гордость? Тщеславие? Как могу я употребить ту высоту, на которой располагаюсь? Что может сделать восходитель, едва живой, стоя над высочайшими вершинами мира?.. Какая польза Богу, миру - исходит от него? Ничего, кроме гордыни, не утешается этим достижением… Все пустота, как жить потом, после вершины? Что будет с вершиной, когда я умру? Кто ее обживет? Кто ответит мне, как взрастить себя - уже старика - наново?..”»
«Жизнь в фестивальном лагере была замысловатая и нескучная. Карнавальная цивилизация полуголых расслабленных людей, которые занимались чуднЫми ремеслами, использовали невиданные средства передвижения, создавали манекены инопланетян, всевозможных химер и несуществующих животных, - забавляла Максима. Ему нравилось жить в чужом незлобном воображении».
«“Если человек произошел от обезьяны, - шепчет Макс, - то от кого тогда произошли человеческие страдания?..”»
«… со стороны это выглядело бы романтическим счастьем влюбленных, но вблизи очевидна была болезненная странность. Вся его любовь была этим вальсом: бессмысленно - не о нем - счастливые глаза возлюбленной, и он: взлохмаченный, неуклюжий, переминающийся невпопад перед этой тонкой, совершенной пластикой тела… Он все время стремился к ней - и не мог достичь. Она спала с ним так, точно была не против, - не это приносило ей в жизни удовольствие; в то время как он умирал над нею».
«… ему самому, впервые в жизни, приятно было мечтать в иррациональном ключе: он представлял себе, что смерти нет, и по телу его разливалось счастье. Один раз он чуть не расплакался, потому что понял, что очень давно не получал наслаждения от жизни».
«Режиссер, если он хорошо понял свою профессию, знает одно: кино - самый действенный способ изменить мир. Ничего более гипнотического, чем движущиеся картинки, цивилизация пока не придумала».
«- … мертвые молчат, и молчание их огромно, оно великолепно, ибо есть источник жизни. Наверное, отчасти это и есть доказательство существования Всевышнего, ибо граница между жизнью и смертью незыблема, нет более крепкого оплота, неподвластного даже человеку со всей мощью науки.
- Это точно, - кивнул Барни, - если бы я знал, что будет со мной после смерти - неважно, хорошее или плохое, жизнь потеряла бы смысл. А так еще что-то теплится. Даже если ничего нет - все равно это прекрасно, потому что нет большего отдыха, чем небытие».
«- Почему непальцы тысячелетиями жили у подножия Джомолунгмы и ни разу не решились подняться на ее вершину? И только европейцам пришла мысль о покорении.
- Вершины - удел цивилизации, - пожал плечами Макс».
«И вот это непрерывное становление, неотъемлемый признак красоты, взволновало Максима».