«Когда читаешь, остаешься совсем один. Согласен?»
«Слушай песню ветра» Мураками - это удовольствие без примесей.
«И то, что я тогда почувствовал, не описать никакими словами. Даже нет, я не почувствовал - меня будто завернули во что-то. Целиком и полностью».
Еще
«Такой вещи, как идеальный текст, не существует. Как не существует идеального отчаяния". Это сказал мне один писатель, с которым я случайно познакомился в студенчестве. Что это означало на самом деле, я понял значительно позже - а тогда это было неплохим утешением. Идеальных текстов не бывает - и все».
«В конце концов, все тексты пишутся не для самоисцеления, а только ради слабой попытки на этом пути».
«Между нашими попытками что-то осознать и действительным осознанием лежит глубокая пропасть. Какой бы длины линейка у нас ни была, эту глубину нам не промерить».
«Если же вам нужны искусство и литература, читайте греков. Ведь для того, чтобы родилось истинное искусство, совершенно необходим рабовладельческий строй. У древних греков рабы возделывали поля, готовили пищу и гребли на галерах, а горожане в это время предавались стихосложению и упражнениям в математике под средиземноморским солнцем. И это было искусство. А какой текст может написать человек, посреди ночи роющийся в холодильнике на пустой кухне? Только вот такой и может. Это я о себе».
«У козла на шее висели тяжелые металлические часы. Он так с ними везде и ходил. Ходил и пыхтел. Причем мало того, что они были такие тяжелые - они еще и не работали. Пришел как-то к козлу знакомый заяц и говорит: "Слушай, козел! И чего ты все таскаешь эти ломаные часы? Они ж тяжелые, да и толку с них никакого." "Тяжелые-то тяжелые, - отвечает козел, - да ведь я к ним привык. Хоть они и вправду тяжелые, да к тому же не работают"».
«Мне двадцать один год. Говорить об этом можно долго. Еще молодой, но раньше был моложе».
«Но это как машина со свалки: что-нибудь одно выправишь, сразу другое в глаза бросается».
«Она была далеко не красавица. Хотя что значит - «не красавица»? Правильнее будет сказать так: Она не была красавицей в подобающей ей мере».
«Я вспомнил далекое лето. Тепло девичьей кожи, старый рок-н-ролл, рубашка на пуговицах, только что из стирки, сигаретный дым в раздевалке бассейна, робкие предчувствия... Сладкий сон, который, казалось, будет повторяться вечно. Но как-то раз лето наступило (в каком же году?) - а сон взял, да и не вернулся».
«Было время, когда все хотели выглядеть крутыми. Незадолго до окончания школы я решил вести себя так, чтобы наружу выходило не более половины моих сокровенных мыслей. Зачем я так решил, уже не помню - но выполнял это строго в течение нескольких лет. А потом вдруг обнаружил, что и вовсе разучился выражать словами более половины того, что думаю. Каким образом это связано с крутостью, мне не совсем понятно. По-английски это называется cool, "холодный" - в этом смысле меня можно сравнить со старым холодильником, который не размораживали целый год».
«И вот, когда я собираюсь что-то написать, я всегда вспоминаю этот летний день и этот поросший лесом курган. И думаю, как здорово было бы написать что-нибудь для цикад, пауков и лягушек, для зеленой травы и ветра...»
«Например, больные зубы. В один прекрасный день у тебя вдруг появляется зубная боль и не проходит, как бы тебя кто ни утешал. И тогда ты злишься на самого себя. А потом начинаешь дико злиться на других за то, что они сами на себя не злятся. Понимаешь?
- Отчасти, - сказал я. - Но если хорошо подумать, условия у всех одинаковые. Мы все попутчики в неисправном самолете. Конечно, есть везучие, а есть невезучие. Есть крутые, а есть немощные. Есть богатые, а есть бедные. Но все равно ни у кого нет такой силы, чтобы из ряда вон. Все одинаковы. Те, у которых что-то есть, дрожат в страхе это потерять - а те, у кого ничего нет, переживают, что так и не появится. Все равны. И тому, кто успел это подметить, стоит попробовать хоть чуточку стать сильнее. Хотя бы просто прикинуться, понимаешь? На самом-то деле сильных людей нигде нет - есть только те, которые делают вид».
«- А вот я умру, пройдет сто лет - и никто про меня не вспомнит».
- Скорее всего, - сказал я.
«"В сравнении со сложностью Космоса, - пишет Хартфильд, - наш мир подобен мозгам дождевого червя".
Мне хочется, чтобы так оно и было».
«И то, что я тогда почувствовал, не описать никакими словами. Даже нет, я не почувствовал - меня будто завернули во что-то. Целиком и полностью».
Еще
«Такой вещи, как идеальный текст, не существует. Как не существует идеального отчаяния". Это сказал мне один писатель, с которым я случайно познакомился в студенчестве. Что это означало на самом деле, я понял значительно позже - а тогда это было неплохим утешением. Идеальных текстов не бывает - и все».
«В конце концов, все тексты пишутся не для самоисцеления, а только ради слабой попытки на этом пути».
«Между нашими попытками что-то осознать и действительным осознанием лежит глубокая пропасть. Какой бы длины линейка у нас ни была, эту глубину нам не промерить».
«Если же вам нужны искусство и литература, читайте греков. Ведь для того, чтобы родилось истинное искусство, совершенно необходим рабовладельческий строй. У древних греков рабы возделывали поля, готовили пищу и гребли на галерах, а горожане в это время предавались стихосложению и упражнениям в математике под средиземноморским солнцем. И это было искусство. А какой текст может написать человек, посреди ночи роющийся в холодильнике на пустой кухне? Только вот такой и может. Это я о себе».
«У козла на шее висели тяжелые металлические часы. Он так с ними везде и ходил. Ходил и пыхтел. Причем мало того, что они были такие тяжелые - они еще и не работали. Пришел как-то к козлу знакомый заяц и говорит: "Слушай, козел! И чего ты все таскаешь эти ломаные часы? Они ж тяжелые, да и толку с них никакого." "Тяжелые-то тяжелые, - отвечает козел, - да ведь я к ним привык. Хоть они и вправду тяжелые, да к тому же не работают"».
«Мне двадцать один год. Говорить об этом можно долго. Еще молодой, но раньше был моложе».
«Но это как машина со свалки: что-нибудь одно выправишь, сразу другое в глаза бросается».
«Она была далеко не красавица. Хотя что значит - «не красавица»? Правильнее будет сказать так: Она не была красавицей в подобающей ей мере».
«Я вспомнил далекое лето. Тепло девичьей кожи, старый рок-н-ролл, рубашка на пуговицах, только что из стирки, сигаретный дым в раздевалке бассейна, робкие предчувствия... Сладкий сон, который, казалось, будет повторяться вечно. Но как-то раз лето наступило (в каком же году?) - а сон взял, да и не вернулся».
«Было время, когда все хотели выглядеть крутыми. Незадолго до окончания школы я решил вести себя так, чтобы наружу выходило не более половины моих сокровенных мыслей. Зачем я так решил, уже не помню - но выполнял это строго в течение нескольких лет. А потом вдруг обнаружил, что и вовсе разучился выражать словами более половины того, что думаю. Каким образом это связано с крутостью, мне не совсем понятно. По-английски это называется cool, "холодный" - в этом смысле меня можно сравнить со старым холодильником, который не размораживали целый год».
«И вот, когда я собираюсь что-то написать, я всегда вспоминаю этот летний день и этот поросший лесом курган. И думаю, как здорово было бы написать что-нибудь для цикад, пауков и лягушек, для зеленой травы и ветра...»
«Например, больные зубы. В один прекрасный день у тебя вдруг появляется зубная боль и не проходит, как бы тебя кто ни утешал. И тогда ты злишься на самого себя. А потом начинаешь дико злиться на других за то, что они сами на себя не злятся. Понимаешь?
- Отчасти, - сказал я. - Но если хорошо подумать, условия у всех одинаковые. Мы все попутчики в неисправном самолете. Конечно, есть везучие, а есть невезучие. Есть крутые, а есть немощные. Есть богатые, а есть бедные. Но все равно ни у кого нет такой силы, чтобы из ряда вон. Все одинаковы. Те, у которых что-то есть, дрожат в страхе это потерять - а те, у кого ничего нет, переживают, что так и не появится. Все равны. И тому, кто успел это подметить, стоит попробовать хоть чуточку стать сильнее. Хотя бы просто прикинуться, понимаешь? На самом-то деле сильных людей нигде нет - есть только те, которые делают вид».
«- А вот я умру, пройдет сто лет - и никто про меня не вспомнит».
- Скорее всего, - сказал я.
«"В сравнении со сложностью Космоса, - пишет Хартфильд, - наш мир подобен мозгам дождевого червя".
Мне хочется, чтобы так оно и было».