Париж. Полная версия текста
13 ноября Париж, как всегда, сверкал огнями и манил витринами. Туристы в панамках (несмотря на относительный холод и легкую пасмурность), использовали новейшее достижение человечество - селфи-палку, чтобы сфотографироваться на фоне достопримечательностей. Арабы и африканцы тут же, на коврике, одеяле или просто целлофане, продавали мини-эйфелевы башни, которые, так же как и город, маниакально люминисцировали.
И самое главное, по крайней мере для многих из нас, - город на эти выходные разместил в себе весь цвет фотографического общества. С успехом открылась гламурно отполированная ярмарка Paris Photo.
И вдруг в небе что-то разразилось. В этом городе, как много раз случалось до этого (но не с такой мощью), что-то пошло не так.
Мы слышали шум, панику, вой сирен. По городу со всех сторон неслись миниавтобусы скорой и полиции.
Потом - новости. Сначала: какой-то человек с автоматом, стрелявший без разбору во всех, на площади Бастилии и позже на площади республики. Потом количество стреляющих, как и количество убитых, стало множиться.
Потом - захват ночного клуба, где шел концерт рок-группы и веселились подростки.
Это же была пятница тринадцатое. Мы еще днем с друзьями в шутку обменялись в фейсбуке картинками с хохочущими черепами. Но видимо, злые силы любят обывательский символизм и суеверия. Хотя это как-то слишком пОшло - террористам ассоциировать себя с дьяволом, равно как и с другими религиозными номиналами, сводя свои действия к какой бы то ни было вере.
Париж замер. Париж оказался в шоке, в ударе, но не в панике. Париж видел и не такое. Но владельцы как-то быстро позакрывали свои кафе, заставив запоздалых едоков дожевывать свои гамбургеры прямо на улице (будто бы этим самым им была обеспечена большая безопасность).
Эйфелева башня перестала сиять огнями, которыми обычно компенсировала скуку и тьму сверхкоротких осенне-зимних дней. На улице и в метро остались только нищие, которые продолжали спать в своих сверхуютных мини-убежищах из картона, сумок и одеял.
Ни такси, ни метро. Местные журналисты отправились на место событий пешком, несмотря на страх, нагоняемый раздирающим воем сирен.
Это - район революции, но также район художников и поэтов, район маленьких уютных кафе, которые узнаются из фотографий Картье-Берссона и Элиота Эрвитта. Все равно, упорно не верится, у всех на глазах кто-то может взять оружие и начать расстреливать горожан на террасах этих кафе.
Непередаваемое ощущение ужаса и почему-то тоски. Будто бы мир теперь никогда не будет прежним. Мы тихо переговариваемся на кухне, пересматриваем одни и те же ролики из новостей, следим за возрастающим числом убитых, ждем друзей-журналистов назад.
Наутро станции метро рядом с трагедией закрыты. Ночной клуб оцеплен, вокруг микроавтобусы с тарелками, каждый из них оборудован пультами, похлеще чем управление космического корабля. Профессия этих людей - делать из трагедий новости, ежедневную пищу для масс.
На асфальте - струя крови, теряющаяся в решетку канализации. Рассыпанные медицинские перчатки, некоторые тоже - в крови. В огороженной территории - валяются чьи-то ботинки и почему-то - отстегнутые часы. Каким-то образом, меня больше всего сразили эти часы.
Затем другая часть вымершего города - мусульманский квартал на северо-западе. Овощной рынок не работает, зато открыты магазины, где продают многочисленные книги о Коране и религиозные одежды. Нет людей, которые поддерживали бы ужасную акцию, но также и не кажется, что какая-то часть жизни людей изменилась. Все идет по-прежнему, своим чередом. Алжирская бабушка вышла из магазина с книгой о дьяволе в пакетике с розочками. Она говорит, что дьявол есть, и что ему очень легко свести людей с пути истинного и подменить понятия. У бабушки под глазами влажные пятнышки, нарисованные, кажется, каким-то желтым маслом. Но кажется, будто это вечно непросыхающие слезы.
В другой части города - старинная мечеть. Она без минаретов, словно хромая (торчащие башенки город запретил уже несколько лет назад). Посетителей исламского кафе на углу как ветром сдуло. Лишь иранские гости курят кальян, говоря, что мировой терроризм - это неисчерпаемое зло. С ними иранская женщина, без платка, она тоже курит.
Количество туристов у Эйфелевой башни сильно уменьшилось. Знаменитая карусель (когда лошадка подпрыгивает, видно Сену) кружится почти пустая. Кто-то пытается натянуть улыбку для шаблонного селфи. Под башней во всю ширину идет, растянувшись, наряд военных. Но они - не из тех, кто любит фотографироваться. Сейчас ощущение, что еще один кадр, и они начнут огонь по фотографу, просто как следствие общего напряжения.
В нескольких больницах сдают кровь. Не гаснет свет в отделении реанимации сверкающего стеклянного госпиталя Жоржа Помпиду.
На площади Республики и около госпиталя Сан Луи - печальное, молчаливое, но неиссякающее множество людей. Они зажигают свечи, и все стороны круглого постамента засыпаны цветами. Стали появляться надписи: «Ваша война - наши убитые», «Мы все равно не боимся» и «Да здравствует Франция».
Есть ощущение непоколебимости и единства. У людей не возникает отторжения к мусульманам и их религии, потому что нельзя связывать одно с другим («Мои соседи мусульмане, и они прекраснейшие люди», - говорит один старичок, сам родившийся в Париже, но с родителями алжирского происхождения.
Дырки от пуль на стене госпиталя кто-то обвел мелом в кружки, чтобы телевидению было легче показывать их.
Количество пришедших не иссякает. Кто-то приносит целые письма, полные искренности и скорби. Уже появился свой логотип, в виде свежего граффити на площади Республики - это Эйфелева башня, обведенная в кружок и превращенная в хипповский символ мира. Кто-то уже выкладывает из круглых икеевских свечек этот символ. Такие вещи остаются в памяти людей, даже если сама трагедия будет забыта, в этом сила графического дизайна, стрит-арта и немедленного отклика.
Многие мои друзья сделали своим юзерпиком французский флаг. Я следую за их примером. Это время солидарности, когда мелкие разногласия становятся неуместны.
В стране - чрезвычайное положение, а значит, все культурные учреждения закрыты. Люди пытаются протиснуть голову сквозь решетку арки Лувра, чтобы хотя бы увидеть эту стеклянную пирамиду во дворе. Подходит строгий охранник и качает пальцем: нельзя. Они приехали через полмира и копили целый год, чтобы увидеть Париж (и не умирать). Они кажутся мне еще одними заложниками этой чудовищной ситуации.
Закрыли Пари Фото и книжную ярмарку Оффпринт, которые начинались с такой помпой и успехом. Уже как-то совсем не до них, и кажется неуместным говорить об искусстве и пытаться продавать дорогие фотоотпечатки в рамах. Хотя, кажется, Франция допустила слабость: закрыть музеи и события такого масштаба - значит, признаться в собственном страхе. Галеристы теряиют тысячи и тысячи евро, потраченных на эту поездку, транспортировку, аренду стендов. Но все как-то молчаливы и рассеянны, никто в открытую не обсуждает друг с другом трагедию, да и что тут можно сказать?
Многие в городе опасаются, что за этим терактом последуют еще: так было в большинстве случаев до этого. Но французы стараются не давать себя запугать: они продолжают сидеть в уличных кафе, выпивать вино из бокалов, отражающих огни города. Париж - сплошная ярмарка и карнавал, - скоро совсем очнется и продолжит шагать и пританцовывать, но конечно помня о жертвах, и делая это и в их память тоже.
И самое главное, по крайней мере для многих из нас, - город на эти выходные разместил в себе весь цвет фотографического общества. С успехом открылась гламурно отполированная ярмарка Paris Photo.
И вдруг в небе что-то разразилось. В этом городе, как много раз случалось до этого (но не с такой мощью), что-то пошло не так.
Мы слышали шум, панику, вой сирен. По городу со всех сторон неслись миниавтобусы скорой и полиции.
Потом - новости. Сначала: какой-то человек с автоматом, стрелявший без разбору во всех, на площади Бастилии и позже на площади республики. Потом количество стреляющих, как и количество убитых, стало множиться.
Потом - захват ночного клуба, где шел концерт рок-группы и веселились подростки.
Это же была пятница тринадцатое. Мы еще днем с друзьями в шутку обменялись в фейсбуке картинками с хохочущими черепами. Но видимо, злые силы любят обывательский символизм и суеверия. Хотя это как-то слишком пОшло - террористам ассоциировать себя с дьяволом, равно как и с другими религиозными номиналами, сводя свои действия к какой бы то ни было вере.
Париж замер. Париж оказался в шоке, в ударе, но не в панике. Париж видел и не такое. Но владельцы как-то быстро позакрывали свои кафе, заставив запоздалых едоков дожевывать свои гамбургеры прямо на улице (будто бы этим самым им была обеспечена большая безопасность).
Эйфелева башня перестала сиять огнями, которыми обычно компенсировала скуку и тьму сверхкоротких осенне-зимних дней. На улице и в метро остались только нищие, которые продолжали спать в своих сверхуютных мини-убежищах из картона, сумок и одеял.
Ни такси, ни метро. Местные журналисты отправились на место событий пешком, несмотря на страх, нагоняемый раздирающим воем сирен.
Это - район революции, но также район художников и поэтов, район маленьких уютных кафе, которые узнаются из фотографий Картье-Берссона и Элиота Эрвитта. Все равно, упорно не верится, у всех на глазах кто-то может взять оружие и начать расстреливать горожан на террасах этих кафе.
Непередаваемое ощущение ужаса и почему-то тоски. Будто бы мир теперь никогда не будет прежним. Мы тихо переговариваемся на кухне, пересматриваем одни и те же ролики из новостей, следим за возрастающим числом убитых, ждем друзей-журналистов назад.
Наутро станции метро рядом с трагедией закрыты. Ночной клуб оцеплен, вокруг микроавтобусы с тарелками, каждый из них оборудован пультами, похлеще чем управление космического корабля. Профессия этих людей - делать из трагедий новости, ежедневную пищу для масс.
На асфальте - струя крови, теряющаяся в решетку канализации. Рассыпанные медицинские перчатки, некоторые тоже - в крови. В огороженной территории - валяются чьи-то ботинки и почему-то - отстегнутые часы. Каким-то образом, меня больше всего сразили эти часы.
Затем другая часть вымершего города - мусульманский квартал на северо-западе. Овощной рынок не работает, зато открыты магазины, где продают многочисленные книги о Коране и религиозные одежды. Нет людей, которые поддерживали бы ужасную акцию, но также и не кажется, что какая-то часть жизни людей изменилась. Все идет по-прежнему, своим чередом. Алжирская бабушка вышла из магазина с книгой о дьяволе в пакетике с розочками. Она говорит, что дьявол есть, и что ему очень легко свести людей с пути истинного и подменить понятия. У бабушки под глазами влажные пятнышки, нарисованные, кажется, каким-то желтым маслом. Но кажется, будто это вечно непросыхающие слезы.
В другой части города - старинная мечеть. Она без минаретов, словно хромая (торчащие башенки город запретил уже несколько лет назад). Посетителей исламского кафе на углу как ветром сдуло. Лишь иранские гости курят кальян, говоря, что мировой терроризм - это неисчерпаемое зло. С ними иранская женщина, без платка, она тоже курит.
Количество туристов у Эйфелевой башни сильно уменьшилось. Знаменитая карусель (когда лошадка подпрыгивает, видно Сену) кружится почти пустая. Кто-то пытается натянуть улыбку для шаблонного селфи. Под башней во всю ширину идет, растянувшись, наряд военных. Но они - не из тех, кто любит фотографироваться. Сейчас ощущение, что еще один кадр, и они начнут огонь по фотографу, просто как следствие общего напряжения.
В нескольких больницах сдают кровь. Не гаснет свет в отделении реанимации сверкающего стеклянного госпиталя Жоржа Помпиду.
На площади Республики и около госпиталя Сан Луи - печальное, молчаливое, но неиссякающее множество людей. Они зажигают свечи, и все стороны круглого постамента засыпаны цветами. Стали появляться надписи: «Ваша война - наши убитые», «Мы все равно не боимся» и «Да здравствует Франция».
Есть ощущение непоколебимости и единства. У людей не возникает отторжения к мусульманам и их религии, потому что нельзя связывать одно с другим («Мои соседи мусульмане, и они прекраснейшие люди», - говорит один старичок, сам родившийся в Париже, но с родителями алжирского происхождения.
Дырки от пуль на стене госпиталя кто-то обвел мелом в кружки, чтобы телевидению было легче показывать их.
Количество пришедших не иссякает. Кто-то приносит целые письма, полные искренности и скорби. Уже появился свой логотип, в виде свежего граффити на площади Республики - это Эйфелева башня, обведенная в кружок и превращенная в хипповский символ мира. Кто-то уже выкладывает из круглых икеевских свечек этот символ. Такие вещи остаются в памяти людей, даже если сама трагедия будет забыта, в этом сила графического дизайна, стрит-арта и немедленного отклика.
Многие мои друзья сделали своим юзерпиком французский флаг. Я следую за их примером. Это время солидарности, когда мелкие разногласия становятся неуместны.
В стране - чрезвычайное положение, а значит, все культурные учреждения закрыты. Люди пытаются протиснуть голову сквозь решетку арки Лувра, чтобы хотя бы увидеть эту стеклянную пирамиду во дворе. Подходит строгий охранник и качает пальцем: нельзя. Они приехали через полмира и копили целый год, чтобы увидеть Париж (и не умирать). Они кажутся мне еще одними заложниками этой чудовищной ситуации.
Закрыли Пари Фото и книжную ярмарку Оффпринт, которые начинались с такой помпой и успехом. Уже как-то совсем не до них, и кажется неуместным говорить об искусстве и пытаться продавать дорогие фотоотпечатки в рамах. Хотя, кажется, Франция допустила слабость: закрыть музеи и события такого масштаба - значит, признаться в собственном страхе. Галеристы теряиют тысячи и тысячи евро, потраченных на эту поездку, транспортировку, аренду стендов. Но все как-то молчаливы и рассеянны, никто в открытую не обсуждает друг с другом трагедию, да и что тут можно сказать?
Многие в городе опасаются, что за этим терактом последуют еще: так было в большинстве случаев до этого. Но французы стараются не давать себя запугать: они продолжают сидеть в уличных кафе, выпивать вино из бокалов, отражающих огни города. Париж - сплошная ярмарка и карнавал, - скоро совсем очнется и продолжит шагать и пританцовывать, но конечно помня о жертвах, и делая это и в их память тоже.