Общество совершенной памяти
Статья Дмитрия Бутрина "Общество совершенной памяти" (источник):
Всякий раз, когда в качестве аргумента о невозможности построения где-либо еще более открытого и свободного общества приводится мнение о необходимости для этого общества неких особым образом сконструированных людей, невозможно не чувствовать неловкости. С одной стороны, в России, стране, где искусственное конструирование нового советского человека еще каких-то 30-40 лет назад не только практиковалось, но и достигало определенных успехов, отношение ко всему, что явным и открытым образом влияет на этику и мораль, еще достаточно долго будет весьма подозрительным или по крайней мере неравнодушным. Это отнюдь не национальная черта - во всякой культуре есть место традиции, всякая традиция таким образом, эксплуатируя естественную для человеческого существа ксенофобию, защищается от разрушения. Тем не менее, именно в России отстранение от всего, что пытается вступить в контакт с этической сферой, распространено особо. Во многом этим сейчас подпитывается и достаточно стойкий российский атеизм и особенно агностицизм - принципиальное нежелание играть в важное для тебя с официальной институцией, не скрывающей намерения изменить тебя к лучшему. Во времена СССР, полагаю, этот же эффект играл немалую роль в сохранении религиозных воззрений, почти лишенных возможности стать основой общественной жизни и в силу этого становившихся для многих основой жизни частной.
Думаю, поэтому успехи новой государственной пропаганды, выглядящие серьезными в социологических опросах, в любых практических ситуациях показывают свою полную несостоятельность. Во многом это национальный спорт - на словах демонстрировать тихое согласие и принятие каких угодно государственных тезисов для того, чтобы в ответственный момент продемонстрировать, что общество на деле состоит из людей, руководствующихся гораздо более непримитивными и стройными моральными установками, нежели те, которым они послушно кивают. Наконец, по крайней мере часть российского антиамериканизма - это неприятие политической романтики, лежащей в основе Соединенных Штатов как государства: большинство в России глубоко уверено, что лишь идиоты могут быть столь романтичны в таких приземленных вопросах, как политические, и уж во всяком случае что речь идет о циничном манипулировании недалекими людьми - но не о единстве ценностей, которое в России традиционно допускается лишь для гораздо более узкого и закрытого круга и гораздо более интимных материй, чем политика: в лучшем случае это солидарность целых мировоззрений, но не партийных программ. В любом случае, «социальному инженеру» в России не позавидуешь: он еще долго будет обречен на шумный поверхностный успех и неуловимый и невидимый до поры до времени сущностный провал. Свобода такой недемонстративной солидарности, солидарности частной жизни, которая достаточно легко противостоит любому внешнему вторжению и давлению - это российская специфика понимания свободы, которую действительно сложно осознать людям, воспитанным в обществах с другой исторической памятью.
С другой стороны, для изменений в среде обитания, в технологической и информационной среде, не ассоциирующейся с чьим-либо сознательным вмешательством в сферу частной жизни, средний представитель российского общества открыт в почти не представимой для любого другого общества степени. Влияние условного «ландшафта» на структуру ценностей, на общественную мораль, на систему взаимоотношений в обществе здесь, в России, кажется, не встречает не только какого-либо сопротивления, но и осознания. Среда может менять и человека, и общество на полностью законных основаниях, силой вещей, осознание этих изменений в России необязательно и почти не становится предметом рефлексии общества - во всяком случае, противостояние этим изменениям достаточно редко бывает солидарным. С веком, который всякий раз выглядит железным, тогда как мы - нет, любой сосуществует один на один.
Возможно, именно поэтому изменения в довольно глубоких и важных для всякого человека элементах информационной среды в России могут даже сильнее, чем это происходит во всем мире, затронуть структуру общества и привести к сейчас практически невозможным ни к предсказанию, ни к угадыванию изменению отношения к базовым для человека понятиям и ощущениям. Разумеется, было бы пошло пускаться в рассуждения о том, как мобильная связь ведет к разрушению общественной морали, - мне в данном случае интересны эффекты одновременно и более абстрактные, «антропологические», и более фундаментальные.
Например, в прошлые выходные в ходе конференции RuCamp, которая была во многом посвящена представлениям о будущем на стыке культурологических и технологических аспектов таких представлений, мне было весьма полезно пообсуждать тему, которая может показаться на первый взгляд странной, - влияние развития коммуникационных технологий на ощущение собственного «я» во временном потоке. Разумеется, эту тему стоило бы оставить философам, имеющим соответствующий понятийный аппарат для анализа такого рода предметов. Тем не менее, не отнимая у них хлеба, можно и нам немного подумать об этом - благо, с моей точки зрения, практических приложений у того, о чем предлагается поразмышлять, для столь абстрактной темы на удивление много.
Имею в виду я достаточно редко замечаемый аспект «информационного взрыва», ставший более очевидным последнее десятилетие с развитием социальных сетей и блогосферы, - хотим мы этого или нет, наше существование в этом мире документируется уже сейчас много более подробно, нежели пару десятилетий назад. Я не думаю, что в 1970 году существовали люди, имеющие свободный доступ к своей личной истории в той мере, в которой в 2010-м имеет такой доступ любой школьник. Причем процесс находится в самом своем начале: сейчас документированием собственного существования занимаемся почти исключительно мы сами и наше окружение, совершенно добровольно и без какого-либо принуждения. Представьте себе общество, значительная часть членов которого (не 0,3-0,4%, как в XIX веке, и не 2-3%, как в XX, а десятки процентов) имеют собственный полноценный архив, в котором зафиксирована почти все их коммуникаций с внешним миром. Да, сейчас мы говорим именно о письменном архиве - но учтем, что речь идет о фиксации почти любых письменных коммуникаций, от дружеской записки до эссе, от протокола деловых переговоров в мессенжере до любовных писем - с пока еще небольшими вкраплениями фотографий. Но уже в течение десятилетия-другого развитие электронных коммуникаций должно неизбежно привести к гораздо более детальному документированию всей человеческой жизни. Разумеется, можно ограничить это документирование - но вряд ли этот процесс будет массовым, поскольку речь идет не о защите информации от сторонних людей, а фактически о защите самого себя от нарастающего объема тем или иным способом зафиксированной памяти о себе год, два, три, пять, десять, а вскоре и 15, и 25, и 30 лет назад.
Историк отдал бы все за доступ к такому архиву уже сорокалетней давности - но здесь историком будете вы сами. И все это вряд ли можно оценить как «хорошо» или «плохо», сам факт немного выше моральных суждений - дело в том, что человек, по крайней мере до последнего времени, не мог себе представить собственное существование без безвозвратного забывания его подробностей. Слишком многое в человеке построено на стирании, выцветании памяти, причудливом процессе сохранения важных и неважных подробностей и забвении - именно личная история определяет ощущение «я». Теперь представим себе невероятную жестокость мира: современные информационные технологии - это во многом и есть ожидавшаяся фантастами «машина времени», возвращающая в прошлое. В голове можно забыть о чем угодно - но среда, неумолимо превращающаяся из материальной в информационную, не позволит вам забыть ничего из того, что бы вы действительно хотели отправить в небытие.
У этого слишком много аспектов, чтобы мешать кому-либо размышлять самостоятельно. Приведу лишь те, что на поверхности. Институты доверия, которых строятся практически все отношения в экономике, никогда ранее не работали в условиях, идеальных для репутационного анализа и анализа рисков работы с партнером. Пятьдесят лет назад можно было надеяться «отсидеться в кустах» после крупного краха или участия в неблаговидной истории, сменить поле деятельности, окружение, небо и друзей, начав бизнес с чистого листа. Боюсь, это прекрасное время заканчивается: разумеется, большие деньги по-прежнему будут любить тень, но куда скрыться от памяти народной, которая неожиданно стала идеальной? А стоимость работы «машины времени» год от года будет лишь сокращаться.
Впрочем, это лишь внешние эффекты - более важны внутренние. Всегда есть способ скрыть, где вы были 20 июля 2010 года с часу до восьми пополудни, но нет возможности скрыть это от самого себя, если не забыть. Это одна сторона медали. На другой стороне - ограниченная вероятность распознавания неограниченного объема документированных свидетельств о своем существовании как продукта собственного творчества. Боюсь, так много помнить о себе человек не способен, исходя из физиологии мозга, - или, во всяком случае, мы не знаем, как именно будет думать человек, нагруженный таким объемом собственной памяти и в какой степени этот способ думать, это персональное место «я» в картине мира, будет соотноситься с тем, что мы имеем сейчас. У меня есть лишь несколько предположений о том, чем этот «новый человек» будет отличен от старого. С некоторой вероятностью ценность прошлого для него резко снизится, а ощущение «жизни текущим днем» в толще временного потока станет все более и более всеобщим. С некоторой вероятностью общество откроет для себя прелести нового пуританизма и личной безупречности, которая одна только и дает спасение от безжалостной памяти, разлитой в окружающей среде. С некоторой вероятностью происходящее резко расширит сферу интимного, сферу частной жизни, сферу личностного отношения к окружающей действительности до некоего «нового цифрового солипсизма». Наконец, с неопределенной вероятностью речь пойдет о размывании частной и общественной жизни, о мире полной информационной прозрачности и в силу этого - обществе большей терпимости, большей индиффирентности к соломинкам в глазах ближнего, ибо история бревна в собственном глазу окажется доступна любому желающему. Общество, где действительно невозможно судить, не будучи судимым, - и одновременно общество «долгой памяти», которая «хуже, чем сифилис», общество, где невозможно скрыть что-то в первую очередь от самого себя - и одновременно общество, в котором не узнают самих себя пять лет назад, поскольку изменились обязательства, стоящие за высказыванием, и долговременные риски самого высказывания.
Что в таком обществе (а в России именно в этом плане, кажется, чрезвычайно пластичное и отзывчивое общество) назовут «свободой», в чем ее будут видеть прежде всего? Содержание останется тем же, но вот форма непредсказуема. Во всяком случае, я не говорил бы о том, что «свобода» в России обречена без «новых людей», которых не смогли создать прошлые века, великие социальные инженеры и выдающиеся тираны и убийцы. Новых людей в 2010 году вряд ли стоит продолжать изобретать - они сами уже тут. Скорее всего, это вы и есть. Здравствуйте.
Всякий раз, когда в качестве аргумента о невозможности построения где-либо еще более открытого и свободного общества приводится мнение о необходимости для этого общества неких особым образом сконструированных людей, невозможно не чувствовать неловкости. С одной стороны, в России, стране, где искусственное конструирование нового советского человека еще каких-то 30-40 лет назад не только практиковалось, но и достигало определенных успехов, отношение ко всему, что явным и открытым образом влияет на этику и мораль, еще достаточно долго будет весьма подозрительным или по крайней мере неравнодушным. Это отнюдь не национальная черта - во всякой культуре есть место традиции, всякая традиция таким образом, эксплуатируя естественную для человеческого существа ксенофобию, защищается от разрушения. Тем не менее, именно в России отстранение от всего, что пытается вступить в контакт с этической сферой, распространено особо. Во многом этим сейчас подпитывается и достаточно стойкий российский атеизм и особенно агностицизм - принципиальное нежелание играть в важное для тебя с официальной институцией, не скрывающей намерения изменить тебя к лучшему. Во времена СССР, полагаю, этот же эффект играл немалую роль в сохранении религиозных воззрений, почти лишенных возможности стать основой общественной жизни и в силу этого становившихся для многих основой жизни частной.
Думаю, поэтому успехи новой государственной пропаганды, выглядящие серьезными в социологических опросах, в любых практических ситуациях показывают свою полную несостоятельность. Во многом это национальный спорт - на словах демонстрировать тихое согласие и принятие каких угодно государственных тезисов для того, чтобы в ответственный момент продемонстрировать, что общество на деле состоит из людей, руководствующихся гораздо более непримитивными и стройными моральными установками, нежели те, которым они послушно кивают. Наконец, по крайней мере часть российского антиамериканизма - это неприятие политической романтики, лежащей в основе Соединенных Штатов как государства: большинство в России глубоко уверено, что лишь идиоты могут быть столь романтичны в таких приземленных вопросах, как политические, и уж во всяком случае что речь идет о циничном манипулировании недалекими людьми - но не о единстве ценностей, которое в России традиционно допускается лишь для гораздо более узкого и закрытого круга и гораздо более интимных материй, чем политика: в лучшем случае это солидарность целых мировоззрений, но не партийных программ. В любом случае, «социальному инженеру» в России не позавидуешь: он еще долго будет обречен на шумный поверхностный успех и неуловимый и невидимый до поры до времени сущностный провал. Свобода такой недемонстративной солидарности, солидарности частной жизни, которая достаточно легко противостоит любому внешнему вторжению и давлению - это российская специфика понимания свободы, которую действительно сложно осознать людям, воспитанным в обществах с другой исторической памятью.
С другой стороны, для изменений в среде обитания, в технологической и информационной среде, не ассоциирующейся с чьим-либо сознательным вмешательством в сферу частной жизни, средний представитель российского общества открыт в почти не представимой для любого другого общества степени. Влияние условного «ландшафта» на структуру ценностей, на общественную мораль, на систему взаимоотношений в обществе здесь, в России, кажется, не встречает не только какого-либо сопротивления, но и осознания. Среда может менять и человека, и общество на полностью законных основаниях, силой вещей, осознание этих изменений в России необязательно и почти не становится предметом рефлексии общества - во всяком случае, противостояние этим изменениям достаточно редко бывает солидарным. С веком, который всякий раз выглядит железным, тогда как мы - нет, любой сосуществует один на один.
Возможно, именно поэтому изменения в довольно глубоких и важных для всякого человека элементах информационной среды в России могут даже сильнее, чем это происходит во всем мире, затронуть структуру общества и привести к сейчас практически невозможным ни к предсказанию, ни к угадыванию изменению отношения к базовым для человека понятиям и ощущениям. Разумеется, было бы пошло пускаться в рассуждения о том, как мобильная связь ведет к разрушению общественной морали, - мне в данном случае интересны эффекты одновременно и более абстрактные, «антропологические», и более фундаментальные.
Например, в прошлые выходные в ходе конференции RuCamp, которая была во многом посвящена представлениям о будущем на стыке культурологических и технологических аспектов таких представлений, мне было весьма полезно пообсуждать тему, которая может показаться на первый взгляд странной, - влияние развития коммуникационных технологий на ощущение собственного «я» во временном потоке. Разумеется, эту тему стоило бы оставить философам, имеющим соответствующий понятийный аппарат для анализа такого рода предметов. Тем не менее, не отнимая у них хлеба, можно и нам немного подумать об этом - благо, с моей точки зрения, практических приложений у того, о чем предлагается поразмышлять, для столь абстрактной темы на удивление много.
Имею в виду я достаточно редко замечаемый аспект «информационного взрыва», ставший более очевидным последнее десятилетие с развитием социальных сетей и блогосферы, - хотим мы этого или нет, наше существование в этом мире документируется уже сейчас много более подробно, нежели пару десятилетий назад. Я не думаю, что в 1970 году существовали люди, имеющие свободный доступ к своей личной истории в той мере, в которой в 2010-м имеет такой доступ любой школьник. Причем процесс находится в самом своем начале: сейчас документированием собственного существования занимаемся почти исключительно мы сами и наше окружение, совершенно добровольно и без какого-либо принуждения. Представьте себе общество, значительная часть членов которого (не 0,3-0,4%, как в XIX веке, и не 2-3%, как в XX, а десятки процентов) имеют собственный полноценный архив, в котором зафиксирована почти все их коммуникаций с внешним миром. Да, сейчас мы говорим именно о письменном архиве - но учтем, что речь идет о фиксации почти любых письменных коммуникаций, от дружеской записки до эссе, от протокола деловых переговоров в мессенжере до любовных писем - с пока еще небольшими вкраплениями фотографий. Но уже в течение десятилетия-другого развитие электронных коммуникаций должно неизбежно привести к гораздо более детальному документированию всей человеческой жизни. Разумеется, можно ограничить это документирование - но вряд ли этот процесс будет массовым, поскольку речь идет не о защите информации от сторонних людей, а фактически о защите самого себя от нарастающего объема тем или иным способом зафиксированной памяти о себе год, два, три, пять, десять, а вскоре и 15, и 25, и 30 лет назад.
Историк отдал бы все за доступ к такому архиву уже сорокалетней давности - но здесь историком будете вы сами. И все это вряд ли можно оценить как «хорошо» или «плохо», сам факт немного выше моральных суждений - дело в том, что человек, по крайней мере до последнего времени, не мог себе представить собственное существование без безвозвратного забывания его подробностей. Слишком многое в человеке построено на стирании, выцветании памяти, причудливом процессе сохранения важных и неважных подробностей и забвении - именно личная история определяет ощущение «я». Теперь представим себе невероятную жестокость мира: современные информационные технологии - это во многом и есть ожидавшаяся фантастами «машина времени», возвращающая в прошлое. В голове можно забыть о чем угодно - но среда, неумолимо превращающаяся из материальной в информационную, не позволит вам забыть ничего из того, что бы вы действительно хотели отправить в небытие.
У этого слишком много аспектов, чтобы мешать кому-либо размышлять самостоятельно. Приведу лишь те, что на поверхности. Институты доверия, которых строятся практически все отношения в экономике, никогда ранее не работали в условиях, идеальных для репутационного анализа и анализа рисков работы с партнером. Пятьдесят лет назад можно было надеяться «отсидеться в кустах» после крупного краха или участия в неблаговидной истории, сменить поле деятельности, окружение, небо и друзей, начав бизнес с чистого листа. Боюсь, это прекрасное время заканчивается: разумеется, большие деньги по-прежнему будут любить тень, но куда скрыться от памяти народной, которая неожиданно стала идеальной? А стоимость работы «машины времени» год от года будет лишь сокращаться.
Впрочем, это лишь внешние эффекты - более важны внутренние. Всегда есть способ скрыть, где вы были 20 июля 2010 года с часу до восьми пополудни, но нет возможности скрыть это от самого себя, если не забыть. Это одна сторона медали. На другой стороне - ограниченная вероятность распознавания неограниченного объема документированных свидетельств о своем существовании как продукта собственного творчества. Боюсь, так много помнить о себе человек не способен, исходя из физиологии мозга, - или, во всяком случае, мы не знаем, как именно будет думать человек, нагруженный таким объемом собственной памяти и в какой степени этот способ думать, это персональное место «я» в картине мира, будет соотноситься с тем, что мы имеем сейчас. У меня есть лишь несколько предположений о том, чем этот «новый человек» будет отличен от старого. С некоторой вероятностью ценность прошлого для него резко снизится, а ощущение «жизни текущим днем» в толще временного потока станет все более и более всеобщим. С некоторой вероятностью общество откроет для себя прелести нового пуританизма и личной безупречности, которая одна только и дает спасение от безжалостной памяти, разлитой в окружающей среде. С некоторой вероятностью происходящее резко расширит сферу интимного, сферу частной жизни, сферу личностного отношения к окружающей действительности до некоего «нового цифрового солипсизма». Наконец, с неопределенной вероятностью речь пойдет о размывании частной и общественной жизни, о мире полной информационной прозрачности и в силу этого - обществе большей терпимости, большей индиффирентности к соломинкам в глазах ближнего, ибо история бревна в собственном глазу окажется доступна любому желающему. Общество, где действительно невозможно судить, не будучи судимым, - и одновременно общество «долгой памяти», которая «хуже, чем сифилис», общество, где невозможно скрыть что-то в первую очередь от самого себя - и одновременно общество, в котором не узнают самих себя пять лет назад, поскольку изменились обязательства, стоящие за высказыванием, и долговременные риски самого высказывания.
Что в таком обществе (а в России именно в этом плане, кажется, чрезвычайно пластичное и отзывчивое общество) назовут «свободой», в чем ее будут видеть прежде всего? Содержание останется тем же, но вот форма непредсказуема. Во всяком случае, я не говорил бы о том, что «свобода» в России обречена без «новых людей», которых не смогли создать прошлые века, великие социальные инженеры и выдающиеся тираны и убийцы. Новых людей в 2010 году вряд ли стоит продолжать изобретать - они сами уже тут. Скорее всего, это вы и есть. Здравствуйте.