Богатырский сон и живая вода
…Хорошо ли мы знаем русские сказки? Да, в детстве мы их читали, запомнили две-три наизусть. Но ведь мир народной сказки огромен, необъятен, а главное, необычайно сложен. Народные сказки в их первозданном виде, так, как в конце прошлого начале нынешнего века их записывали известные фольклористы Афанасьев, Зеленин, Ончуков, Садовников, братья Соколовы, это древнейшие мифологические произведения, где сочетаются разные пласты верований и представлений. Сказки - сплошной шифр, до сего дня во многом ещё не разгаданный, и такие классические труды, как «Исторические корни волшебной сказки» В.Я. Проппа, да и современные изыскания, как это ни покажется странным, лишь начальный этап раскрытия многочисленных тайн, скрытых за слоями разнородного текста. Искусно соединённого, как правило, народным рассказчиком, но тем не менее полного загадок, аллегорий, намёков, ассоциаций, отголосков и отзвуков давно позабытых времён. Расшифровать мотивы, сюжеты, события, явления, предметы сказки - это значит воссоздать жизненный уклад, психологию, верования, представления об окружающем мире наших пращуров.
Александр Куркин (1916-2003). Василиса Прекрасная. 1978. Палех
В русской народной сказке «Никита Колтома», записанной Афанасьевым, герой смиряет непокорную, грозную Елену Прекрасную для своего царя, И вот после свершения этого подвига «одолел Никиту богатырский сон, и уснул он на все на двенадцать суток» (Сказки. С. 219)* В «Сивке-бурке» Иван неизбежно засыпает после каждого очередного деяния, человеческими силами не выполнимого и исполняемого с помощью волшебной силы. Вот Иван достал «свинку золотую щетинку» - и не успел её схватить, как немедленно, в ту же минуту расставляет шатёр и валится в неминуемом сне. Вот достаёт «олешка золоты рожка». И совершенно таким же образом, обратав олешка, «повалился спать», Наконец, и третье задание: поймать «сорокапегу кобылу с сорока жеребятами малопоздышками». Поймал - и опять «сам зашел в шатёр и завалился спать». И в очень многих других волшебных сказках герой после совершения подвигов засыпает богатырским сном.
Виктор Бритвин. Спящий богатырь. 1985
Что же это такое? Зачем сказка из века в век повторяет устоявшуюся формулу про богатырский сон после каждого подвига? Может показаться, что дело просто: после каждой колоссальной затраты сил нужно восстановиться, отдохнуть. Всё так, да не так. Восстановление сил - это верхний, бытовой, не волшебный слой. Всё сложнее и загадочнее… Вдумайтесь, какие существа достаёт Иван для царя или царевны? Волшебные, нездешние, не этого мира. Не случайно и свинка, и олешек окрашены в золотые тона: это верный признак магического предмета или существа в народной традиции. Выбивается из золотого ряда только «сорокапега кобыла». Признаться, в первую минуту я озадачилась: что же это за масть такая? Разве бывает 40 цветов у пегой кобылы? Мы знаем от силы три цвета, и это уже редкость (недаром трёхцветные кошки, по поверьям, приносят счастье). А тут - сорокапегая!
Пегая - значит пёстрая
Но в том-то и дело, что такая небывалая масть указывает и на кобылу небывалую, нездешнего мира, волшебную. Это существо иномирья, того света - число 40, кстати, особое для царства мёртвых (сороковины по покойнику).
Виктор Васнецов (1848-1926). Ковёр-самолёт. 1880
Итак, герой волшебной сказки достаёт предметы заведомо волшебные, наделённые магической силой. А где же можно достать такие вещи? Их ведь не найдёшь в этом мире, они тут не водятся. Герою вообще не обойтись человеческими силами, без волшебных помощников: Сивки-бурки, волшебной курочки, волшебных же предметов вроде ковра-самолёта, сапогов-скороходов, шапки-невидимки… Однако соприкасаясь с потусторонней силой, герой - на время, не навсегда - и сам погружается в иномирье, сродняется с ним, действуя заодно. Он как бы спускается на тот свет (спускается в колодец, плывёт по морю на остров, по воздуху в тридесятое царство и т.п.), а потом возвращается обратно. Что же служит переходным мостом из одного мира в другой? Переходу из одного состояния в другое? Сон. Благодаря сну герой может попасть на тот свет и затем вернуться назад.
Высказывая эту мысль, рискну поспорить с В.Я. Проппом - с его воззрениями на богатырский сон. В классическом труде «Исторические корни волшебной сказки» герой изо всех сил старается не заснуть, чтобы его по потребности спать не опознали враждебные силы иномирья. Ведь сами-то они не спят и во сне не нуждаются, потому в спящем угадают человека нашего мира и разорвут его в клочья. Это верно только отчасти. Почему герою не рекомендуется засыпать при появлении враждебных сил - к этому мы ещё вернёмся. Пока продолжу мысль. Иван, по Проппу, садится с Бабой-Ягой есть-пить, притворяясь, что он одного с нею поля ягода, что раз он ест пищу мёртвых, то значит и сам существо из мира мертвецов. Потому и кричит, входя в избушку на курьих ножках: «Ты меня сначала напои-накорми, а потом и выспрашивай». Но напомню, что в полной сказочной формуле герой не только не боится заснуть, но сам требует сна в доме Яги. И Баба-Яга его напоила-накормила, спать уложила, а утром стала выспрашивать. Баба-Яга легко узнаёт, что Иван не из её мира. Так что притворяться герою нет нужды. И не обманывать, не притворяться он хочет, садясь за стол Бабы-Яги, а исполнить необходимый ритуал. Ритуал приобщения к иномирью, погружения в него на время совершения подвигов. Благодаря ритуальной еде у Бабы-Яги герой на время становится как бы одной с нею природы, добровольно переходит незримую черту, отделяющую тот и этот свет, мир живых и мир мёртвых; вкусив пищи мёртвых, он становится с ними на равных и может вступить во взаимодействие. Без этого они останутся в разных измерениях - и рука героя пройдёт сквозь иносущное тело, как это стало в дальнейшем с привидениями. Вот Иван поел; но этого мало. Он должен поспать, чтобы в сновидениях погрузиться в мир иной. Ведь сновидения воспринимались в древности как реальный потусторонний мир, куда на время отправляется спящий. Неудивительно, что для отправки на тот свет герою нужно заснуть. Ну, а потом опять поспать, пройдя той же дорогой в обратном направлении.
Иван Билибин (1876-1942). Иллюстрация к сказке «Василиса Прекрасная». 1900
Рассуждения мои подтверждает большой сказочный материал. В сказке «Иван-солдат» герой, победив Медного, Серебряного и Золотого богатырей, «спал трое суточки». В той же сказке «Сивка-бурка» Иван, когда исполнил все трудные задачи и вернулся к жене и царю, тоже сразу пошёл спать: «Мне нужно уснуть». Его зятья, которые выкупили у него свинку золотую щетинку, и олешка золоты рожка, и сорокапегу кобылу, с жёнами пришли на бал к царю, а Иван знай себе спит богатырским сном. А когда царь зовёт и его, «побежала Иванова супруга, пришла и будит Ивана: «Иван, - говорит, - встань-кося. Папаша вас просит на бал, там гуляют уже весело». Иван встал, умылся, утёрся полотенушком, учесался и пошёл со своей супругой вместе к папаше на бал» (с. 79).
Никита Кожемяка. Палехская миниатюра
Зачем сказка упоминает и тут про сон Ивана? Да она создаёт образ, противоположный тщеславным, суетливым, лживым зятьям: он дурачок, ему всё «до лампочки», как сказали бы теперь. Но этот психологический рисунок ложится на старинные представления о сне как переходном состоянии из одного, реального мира в иной, волшебный. Вот и эти детали, которые кому-то могут показаться излишними: умылся, «учесался» - они тоже не зря сохранены сказкой, которая никогда не промолвится попусту. За бытовыми действиями Ивана перед явкой к царю после выполнения трудных задач сокрыты, полагаю, ритуальные очищения после общения с тем светом: умывание, утирание полотенцем и расчёсывание волос, а главное - возвращение в мир культуры, социума.
В другом варианте «Сивки-бурки», записанном от знаменитого сказочника М.А. Сказкина из-под Самары, элементы волшебного сна переданы ещё выразительнее, оттенены ещё более недвусмысленно. После того как Иван разговаривает с мёртвым отцом на его могиле, «поклонился Иван до земли, пришёл домой, залез на печку, заснул и проспал до самого вечера». И после того как он выполняет все три трудные задачи - с помощью Сивки-бурки, «коня своего отпустил на все четыре стороны и таким же красавцем вернулся в гусятник, ударился на постель и заснул мёртвым сном» (с. 91). Мёртвым! Вот и отгадка. Сон-то не простой, а тот самый, в котором из царства мертвецов переходят туда и обратно… Тут сон - аналог смерти. А именно через смерть - ритуальную, символическую - производилось, как известно, посвящение в полноправные члены общества в доисторические времена. То самое посвящение, которое воспроизводит многими своими элементами волшебная сказка. Отсюда могу заключить, что посвящение при родовом строе также содержало в себе - и скорее всего так и было обязательный ритуальный сон в начале и в конце этого сложного многодневного действа. Сон - «мёртвый», возможно, вызванный священными растениями, полусон, полуявь, связанная с галлюцинациями, во время которых посвящаемый (а следом за ним и герой сказки) отождествлял себя со своими давно умершими предками или тотемным животным… Вот теперь становится понятной сказочная формула: «Ложись-ка спать, утро вечера мудренее»… Проясняется и происхождение понятия вещий сон.
Иван Билибин (1876-1942). Иллюстрация к сказке «Пёрышко Финиста Ясна Сокола». 1900
Необычайно интересна во многом загадочная, архаичная сказка «Царевна- странница», записанная Худяковым в Нижегородской губернии. Во-первых, необычная жар-птица: «…лежит в клетке жар-птица мёртвая… Она целый день спит крепко, а по ночам на ней папашенька летает» (то есть царь). Здесь ритуальный сон прямо приравнен к смерти как иномирью, небыли, которая становится явью, оживает только ночью. Кстати, вся позднейшая нечистая сила действует именно ночью, потому что ночь - противовес дню, свету, жизни - и потому что ночью живые спят, а мёртвые, наоборот, как бы просыпаются. Два мира - тот и этот - зеркально отражают один другой; пока один спит, другой бодрствует, и наоборот. В этой сказке жар-птица - «огромная, крыльями машет». Она похожа в своих действиях на могучего орла из сказки «Деревянный орёл» и одновременно на Соловья-разбойника. Вот ровно в полночь царевна идёт к этой жар-птице, а та её понесла к каменному граду, где часовые стоят. Как свистнула жар-птица - все эти часовые попадали, вмиг заснули! Далее: «Жар-птица в окно влетела, а царевич как книжку читал, так и заснул. И он во сне чувствует и будто видит эту красоту. Она (царевна) его всячески тревожила, будила. Нет, почивает крепко» (с. 117). Таким образом, присутствие иномирной силы невыносимо, тяжко для живого человека, и он неизбежно впадает в волшебное наваждение. В сказке «Гусли-самогуды», записанной Афанасьевым в Пермской губернии, Ванька по приказу отца сторожит репу, которую некто ворует по ночам. Он видит волшебного малютку, который нарыл, взвалил на себя и понёс два огромнейших мешка репы. «Ванька как увидел этого мальчика, так и с места не тронется, вытаращил на него глаза да всё и смотрит; пристально смотрит… после очнулся» (с. 151). Здесь также явно видна гипнотическая сила воздействия существа иного мира на обычных людей.
Тот же мотив в сказке «Царская собака». Там некто - нечистый в виде высокого человека в тулупе - в двенадцать часов ночи подходит к купеческому дому, и вся стража мгновенно засыпает при его приближении. «Идёт человек, отталкивает каждого солдата. Солдат будто и окаменел, ничего не чувствует… Открывает сундук, все тяги слетели с сундука». Не засыпает только волшебный конь Серко - на него не действуют колдовские чары, так как он сам из того же мира.
Наведённый сон в поздние времена превратился в мотив наваждения. В сказке «Иван-бурлак» герой наводит морок (гипноз по-современному) на кого ни пожелает - даются развёрнутые сюжеты видений царя, мужика, вызванные по желанию Ивана. Герой иномирен по сути, в живом мире ему нет места, и закономерен финал. «Иван-бурлак шатался-шатался и ушёл в иное царство». Сходные сюжеты в сказках «Морока», «Морока-солдат», «Наказание».
Бесовскому наваждению противостоит видение (явление Богородицы, святых), явление также иномирное, но с обратным знаком (ибо в иномирье действуют те же антиномии, что и в живом мире, бесовское противостоит святому). Однако мотив святых видений оформился значительно позже и сказкой не отражён.
Виктор Васнецов (1848-1926). Три царевны подземного царства. 1884
…С представлением об иномирье тесно связан образ живой и мёртвой воды в народных сказках. О мёртвой воде говорится подчас как о субстанции, которая делает мёртвое тело вполне и окончательно мёртвым; затем оно оживляется живою водой. Но куда же быть более мёртвым, нежели, скажем, Ивашка, разрубленный на куски и закопанный в разных частях сада? Именно на разрубании тела на куски настаивают все сказки с мотивом умерщвления героя и последующего воскресения. Разрубленный герой не то что мёртвый, а, я бы сказала, мертвей мёртвого! Он в таком виде не годен и для «жизни» в ином мире, в царстве мёртвых. Он в небытии. Для того-то враг не просто убивает героя, а расчленяет его тело, что отразилось в обычае вбивать осиновый кол в грудь неспокойного покойника. Для той же цели герой развеивает по ветру пепел сожжённого и уничтоженного врага (Змея Горыныча или иного). Именно отсюда же выводится обычай не применять на похоронах, на поминках ни ножей, ни вилок - чтобы не нанести символического членовредительства покойному: его тело должно быть целым для действия, для «жизни» в иномирье. Для того его и сбрызгивают мёртвой или целющей (от целое!) водой. Таким образом, мёртвая вода - это живая вода иномирья. Иначе говоря, вода мёртвая не потому что делает героя мёртвым, а потому, что это специфическая субстанция мира мёртвых, его мирообразующий элемент.
Но жене, сестре или друзьям нужен всегда герой живой, его нужно вернуть в мир живых, потому его немедленно (пока не «прижился» в мире мёртвых) сбрызгивают следом за мёртвой и живою водою. И герой становится человеком. Итак, схема, которую я предлагаю: полное небытие - царство мёртвых - царство живых. Иначе: небытие - инобытие - бытие.
Разделение мёртвых на сущих в инобытии и ушедших в небытие делает понятными подробности и детали сказок, до того не прояснённых. В сказке «Лесной и швец» мужик подрядился шить одеяло на лешего. Волшебный помощник ему подсказывает: «Ты смотри, шей получше, чтобы понравиться! Сколько швецей ни бывало, все не нравятся. Сколько он принесёт овчины - ты всё и клади - обрезков только не делай и не отрезывай лапочек» (с. 442). Предыдущие швецы этого требования не соблюдали и поплатились головой. К чему же это непременное условие? Не в банальной же экономии дело, а в сути отношения к жизни и смерти. Дело в том, что если швец не разрежет овчины на куски, не отрежет лапочек, то он тем самым не лишит их возможности «жизни» в иномирье, в том царстве, где хозяйничает леший. Для «жизни» в иномирье нужно быть целым. Швец понравился лешему, потому что позаботился об его имуществе, больше того - потому что человек знает, принимает, подчиняется и чтит правила игры иносущного мира. «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Наоборот, разрежь швец овчины - он показал бы пренебрежение к жизни иномирья и его обитателей, зарекомендовал бы себя как существо враждебное.
То же самое видим в обычаях ритуального праздника, связанного с определённым животным. «Животное забивают и по возможности неповреждённым подают на стол; кости его не ломают… Кости обычно закапывают потом в хлеву, чтобы животные были плодовиты» (Зеленин). Здесь сохраняются отголоски представлений о том, что тотемное животное, покровитель рода (а позднее домашнего скота), должно быть целым, чтобы иметь возможность действовать в иномирье, защищая интересы рода. В «Упыре» (Афанасьев) нечистого, жрущего покойников и погубившего близких героини, Маруся «аннигилирует» тем, что сбрызгивает святой водою. «Как плеснёт на него святой водою - он так прахом и рассыпался, После сбрызнула «живущей» водой мужа и сына - они тотчас ожили и с той поры не знали ни горя, ни разлуки, а жили все вместе долго и счастливо» (с. 424). Здесь упырь переводится из инобытия в небытие: рассыпается в прах. Причём делается это с помощью святой воды, которая выступает как контрагент мёртвой: если мёртвая вода воскрешает останки для жизни в мёртвом царстве, то вода святая - в соответствии с христианскими воззрениями - активность мертвеца, наоборот, погашает. Близких героиня сбрызгивает только одной «живущей» водой: архаичный мотив разрубания тела на куски новой сказкой - легендой утрачен.
Сказка «Упырь» интересна развитием образа живой и мёртвой воды: представление о святой воде развилось из древнего представления о волшебной, магической силе воды. Обожествление же воды, представление о её магической силе идёт от древнейшего обожествления естественных стихий: огня, воды, земли, свойственных всем индоевропейским культурам…
Иван Билибин (1876-1942). Иллюстрация к сказке «Царь-Горох». 1900
Наличие особой субстанции иномирья видно и в сказке «Как старуха у чёрта жила» - сказке нового поколения (назовём так условно близкие к легендам и бывальщинам сказки времён христианства). Старухе, моющей в бане чёртова отпрыска, дают пузырёк промыть ребёнку глаза. Старуха и себе заодно глаза помазала - и тогда только увидала в окружающих чертей. Иначе говоря, прозрела для иномирья. Здесь содержимое пузырька (сказка не уточняет, какое именно) соотносится с мёртвой водой архаичных сказок. В обоих случаях это жидкость, позволяющая войти внутрь иномирья (только мёртвая вода вводит туда из небытия, а эта жидкость новой сказки, наоборот, - из мира живых в инобытие; мир «нечистых» в позднейшие времена окончательно становится невидимым для непосвящённых). Специальной жидкостью или мазью натираются также ведьмы перед вылетом из дома. Хорошо известен сказочный мотив: герой разрубает змея или колдуна, а тот просит ударь ещё раз! Герой решительно отказывается повторить удар. Почему? «Богатырь не бьёт дважды, а бьёт однажды», - явная отговорка, для отвода глаз, возглас удали. На самом-то деле герой хорошо знает (вернее его предупредил помощник), что после второго удара враг оживёт. Полагаю, тут также сказалось представление о «трёхслойном» строении мира: инобытие - бытие - небытие (в разных сочетаниях). Здесь: ударь герой врага ещё раз - порядок был бы такой: инобытие (в образе змея, чародея, колдуна) - небытие (герой срубает голову) - бытие (после второго удара, чего герой не допускает).
Сказка о царе Салтане. Палехская миниатюра
Таким-то образом сказка реконструирует для нас, вернее сохраняет для реконструкции, древнейшие представления предков. Но каким же образом, почему нетронутыми сквозь века проходят сказочные формулы, часто давно уже непонятные самим исполнителям и тем не менее воспроизводимые ими во всех деталях? Это особая большая тема, но уверена, что здесь сказалось отношение к тексту как к заветному, священному, не терпящему отсебятины (что не исключает артистизма исполнения и индивидуальности его). Это связано, вероятно, с тем, что некогда эти устные тексты, передававшиеся из поколения в поколение, считались священными преданиями племени. Высоко чтили их наши предки - и правильно делали.
- Все цитаты в статье приводятся по книге из серии «Библиотека русского фольклора» - «Сказки. Киига 2». Москва, изд-во «Советская Россия», 1989.
■ Ольга Щербинина. Журнал «Родина». 13 мая 2024 г.