Дмитрий Стешин сообщает из Мариуполя
- Я всё знаю про вчерашнюю «Азовсталь», я вместе с укропскими сапёрами из «Азова» снимал мины - расчищали проходы для выноса раненых. Я говорил с «азовцами» часа три, про всё. От применения ФАБ-500 по их бункерам, до воды для чая из заводских магистралей и гноблении русского языка на Украине. Но я не могу ничего дать в эфир: ни текста (репортаж написан), ни видео и фото. На всю информацию наложено эмбарго. Жду, когда его снимут. Молчу.
- Телеграм «Русский тарантас». 17 мая 2022, 10:59
- Тему со сдачей в плен «азовцев» расчехлили. Сейчас будет полноценный репортаж. (12:45)
Один из сдающихся нацистов на правой руке носит шеврон дивизии СС «Галичина». Другой - стилизацию эмблемы 3-й танковой дивизии СС «Мёртвая голова». Денацификация, как она есть. Ну и фашизм, которого на Украине нет.
Военкор «Комсомольской правды» Дмитрий Стешин присутствовал с боевой группой объединённых войск в момент сдачи боевиков на «Азовстали». Лично видел, что ещё неделя - и раненых на комбинате просто не осталось бы. Накануне о сдаче 265 военнослужащих, в том числе 51 тяжелораненого, сообщило Минобороны России.
• • •
Ранним утром, 16 мая, на позициях под стенами «Азовстали» началось шевеление. Из тоннеля под железнодорожными путями высунулся белый флаг, следом вылезли люди в чужой, темно-песчаной форме с синим скотчем на рукавах и амуниции. Вместе с «заводскими сидельцами» вылез мальчик Коля - последний месяц он прожил на «Азовстали» практически на поверхности, в одной из заводских каптёрок. Как можно догадаться, мальчик свидетельствовал о доброй воле и готовности к диалогу. Этого диалога ждали давно. И наша переговорная группа и сами «азовцы», как их прозвали ополченцы - «ЧОП «Азовсталь».
Долгих четыре часа я просидел на позициях в каком-то размотанном в хлам административном заводском здании. Было очень тихо, и я впервые услышал, как орут жабы в реке Кальмиус, у них сейчас весенняя любовь. Мы ждали. Ждали, что вот-вот вся эта эпопея закончится и кто-то поедет домой, хоть на несколько дней на побывку, чтобы потом, если понадобится продолжить сражаться дальше.
К часу дня, рация заговорила внятно и строго: огонь не открывать, с 13:00 начнут работать сапёры, вскрывать заминированный проход для сдающихся и разбирать завалы. Всем занять свои позиции, утроить бдительность, не допускать провокаций. Выход первой группы с ранеными в 15:00.
Наконец, появилась ясность: выход первой группы с ранеными запланировали на 15:00.
Время было обеденное, бойцы с сожалением отставляли или быстро доскребали банки с пайковыми мясорастительными консервами. Боец с позывным «Борзый» взял огнемёт «Шмель» и прилаживая его за спину, бормотал: «От этих всего можно ждать. Позиции разминируют, наши огневые точки срисуют и как пойдут на прорыв…». Место для выхода сдающихся и выноса раненых было выбрано с умом - узкий проход под путями, вдоль насыпи по такому же узкому коридору между зданий. Под полным присмотром «Борзого»…
Проход для сдачи в плен оказался нерукотворным - между путей попала бомба, выбросила несколько тонн земли. Эту дыру, украинские боевики закидали ржавым, гнутым железом и заминировали чуть ли не в три слоя. Сейчас, эти же люди в чужой форме, быстро и сноровисто разбирали завал лопатами, а разобрав, двинулись между насыпью и нашим зданием. Наш боец, присевший возле бойницы, выцеливал врагов - до них было метров десять. «Азовцы» шли, иногда останавливались и приседали над какими-то тёмно-зелёными ящичками, присыпанными пылью. Это были самодельные мины из патронных цинков, набитые пластидом. Расчёт на то, что танкисты не обратят внимание на привычный военный мусор - пустой патронный цинк. Но, некоторые мины были соединены проводами - их «азовские» сапёры без колебаний резали. И все это происходило в полной тишине.
Кто-то из наших выкрикнул: «Что, соколики, навоевались? А ну, скажи как паляница правильно?». Но острослова никто не поддержал, задорный крик завял в тишине. Чужие все были с оружием, правда, автоматы закинуты за спину, пистолеты в застёгнутых кобурах. «Азовцы» дошли до выхода из двора и в какой-то растерянности остановились. Перед ними раскинулась восхитительная в своей зелени и ширине пойма Реки. А с другой стороны Набережного проспекта притулился ресторанчик «Сармат». Вышедшие с завода были без преувеличений потрясены видом. Кто-то из чужаков выдохнул: «Эх, сейчас бы шашлычка!». И я, глядя на эту давно закрытую из-за войны кафешку, подумал о том же самом…
Они не смотрели в асфальт, но и не смотрели нам в глаза. Все молодые, до двадцати и чуть больше. Очень крутая снаряга, у всех. Но оружие то же самое - вечный наш «Калашников». Они не были грязными, не были измождёнными и испуганными. Скорее напряжёнными. На них пока были все положенные нашивки - от жовто-блакитных флажков, до «азовских» шевронов. И мы, с моим товарищем, ополченцем Владом, не знали, как нам себя вести. Он держал автомат практически наизготовку. Я, если честно, был готов повиснуть у Влада на плечах. Он на этой войне потерял всё - дом в Полтаве, близких, друзей-однополчан, здоровье. Разменял на окопы лучшие годы мужской зрелости.
Я с Владом не разлучаюсь уже третий месяц и знаю, как иногда в нём закипает лютая, страшная злоба. Но Влад был спокоен. Наверное, с нами случилось то, что всегда происходит с русскими людьми, при виде сдающегося врага. Какие бы скотства и жёсткости он ни творил, какие бы ни были кровавые бои накануне, есть такая невидимая черта, за которой включается милосердие. Нет, конечно, пленных могут потом и судить, но складывать прямо на поле боя курганы из отрезанных голов - не в нашей традиции. Влад заговорил первым, очень спокойно:
- Вы чего такие чистые? Вода, значит, есть?
Парень с окладистой бородкой, со «Стечкиным» в нагрудной кобуре, кажется, ждал этого вопроса:
- Есть вода. Техническая. Вон, - «азовец» показал рукой в тактической перчатке на идущие чёрные трубы, - там её тонны! И даже чай нормально можно заваривать. А вот с едой уже неделю беда. Мы тут яблоки нашли, ящик, так просто праздник был.
Я не удержался:
- А сколько вас там?
Парень со «Стечкиным» ответил одновременно и уклончиво и с солдатской смекалкой:
- Вы офигеете, сколько нас там ещё.
Я достал камеру:
- У вас, наверное, последний шанс сказать родне, что вы живы. Могу записать ролики, вечером им закину.
Но, сниматься они не захотели, ни один. Парень со «Стечкиным» оказался моим тёзкой. Почти. Назвался Дмитро. Поговорили о бомбёжках. По словам Дмитро, глушило страшно, жутко и только:
- Чтобы разбить бункер, надо три ФАБ-500 положить в одно место. Первая обваливает здание, вторая делает воронку, третья пробивает до бомбоубежища.
- А вы что делали во время бомбёжек?
- В «Контр-страйк» по сетке рубились…
Влад ещё раз осмотрел собравшихся и выдал диагноз:
- Если бы нас всех переодеть… ну, в спортивные костюмы, и посадить на лавочку в сквере, никто бы не понял, кто тут за что и за кого…
Повисла пауза, я, чтобы её заполнить, заметил:
- Было бы всё-таки интересно понять, из-за чего мы так кроваво…
18 летний «азовец» Назар из Львова оторвался от очередной мины и я первый раз за много месяцев услышал украинский язык живьём:
- Зтохнувши людын с людынами… (столкнули людей с людьми, по-укр.).
Дмитро заметил, что «всё нормально же уживались» и сообщил, что он из Мариуполя. Но тут не согласился Влад:
- Я из Полтавы, уехал воевать в четырнадцатом году, потому что понимал, что мне там не ужиться. Вот мы все по-русски говорим. А русский-то гнобили, кучу законов напринимали!
Дмитро выдавил:
- Ну… да.
Но быстро собрался, мол, всё это наши внутриукраинские дела были, а Россия зачем в это влезла? Я не ожидал от Влада такого ехидства:
- А вы что, хотели, чтобы вы нас просто всех поубивали, и никто бы не вступился? Вот за вас сейчас Европа и США, а за нас Россия. Нормально вам? И нам нормально. То есть ненормально молодость на войне гробить.
Дмитро заметил:
- Я тоже с 14 года воюю. Тоже молодость… того. Закончилась уже.
Влад оживился: «Где воевал»? Я оставил их разговаривать, и они проговорили час. Появился наш офицер:
- Пойдёмте дальше разминировать.
Мин ещё было много - половина Набережного проспекта.
• • •
Через час с завода вышла первая партия «захистников». Перед проходом под путями они сдирали с себя пропотевшую броню, скидывали каски и оружие и уходили в плен. Они не чувствовали себя побеждёнными, скорее - проигравшими. Проигравшими одну битву. И ещё, они верили в наше милосердие и точно знали, что им не будут простреливать ноги и выкалывать глаза. Как это делали «азовцы» с нашими пленными. Первая партия уехала, и … почти сразу вернулась - уже с носилками. Понесли раненых прочь с завода. Нам «азовцы» говорили, мол «мы бы на заводе до Нового года сидели». Возможно, но раненые, судя по их состоянию, не дожили бы и до ближайшего воскресенья. И как мне объяснил неофициально один из наших переговорщиков, «процесс сдачи мы начали с акта милосердия». С этим было трудно поспорить. Вообще, не хотелось спорить ни о чём, сидя на рыхлой земле, под угрожающе-скрипящими взорванными рельсами. Проявился офицер из «Азова». По его словам, боевой костяк полка ещё сидит на позициях, ждёт, как пройдёт первый день сдачи. У них есть интернет, и они жадно ловят каждое сообщение в Сети. Но всем уже ясно одно - «злочинной киевской владе живой «Азов» не нужен». Это, наконец-то поняли все. В общем, по всем признакам, война в Мариуполе закончилась. Совсем.
Напоследок Влад меня удивил:
- Я после войны выпил бы с этим Дмитро.
- Простил их?
- Нет. Но он мне понравился, нам было бы о чём поговорить.
- Чем понравился?
- Он пока единственный, кто не прикидывался поваром и не юлил. Это достойный враг.
- Но мы их победили.
- Да. Но это было очень тяжело.