Чудо желудёвое, чудо родниковое и чудо васильковое
Проект ДЧВ
Ой, давно это было. Так давно, что и памяти бы не осталось, кабы не южный ветер. Он эту легенду из века в век по свету носил да в кукушкиных гнёздах прятал. Однажды сорока в старом гнезде порылась и легенду ненароком нашла, клювом любопытным расковыряла - та возьми да рассыпься в прах. Куда ветер труху развеял, там в полях васильки расцвели. Кто из васильков венок сплёл, тому легенда на ум открылась. Стали ту легенду белокурые девушки по берегам рек в хороводах распевать. Ковылял по тёплой тропинке бродяга перехожий - замер, как зачарованный, заслушался. Ну, так и вы послушайте, коль охота.
* * * * *
В старые стародавние времена с трёх чужедальних сторон прямо посреди нашенской земли сходились три невидимые дороги. Место то на весь белый свет заветное было. К нему раз в сто лет в безлунную ночь, звёздным ходом предвещенную, по трём дорогам из неведомых туманных краёв являлись три седых кудесника. И всегда было так, что один приходил со стороны могучей дубравы, другой со стороны чистых озёр, а третий - со стороны степи бескрайней. И никто за тыщи лет никогда не видел их тайных встреч: ни тварь лесная, ни птица небесная, ни рыба безмолвная, ни даже месяц-верхогляд. Пока как-то раз, на беду, не случилось-таки быть одному нечаянному свидетелю.
На ту пору, надо ж такому статься, неподалёку в чистом поле умирал в ковыль-траве ранами истерзанный Буканай, дикий лихой человек. Весь в шерсти косматой; персты, что когти звериные. Смерть над ним уж низко склонилась. Открыл он в предпоследний раз мутные глаза и видит: синий колдовской огонь в кромешной ночи. Собрал остаток сил, подполз, сколь мог, близко к тайному разговору. Старцы-волхвы вкруг ясного костра чинно сидят, отвар колдовской из пиал попивают, про дела колдовские беспечно тарабарят, друг перед дружкой умением похваляются. Дикий-то Буканай в кустах притаился. Дух колдовской носом учуял - в тот же миг ему в ранах облегчение пришло: отвар у волхвов, понятно, не простой, в чудесном котле из волшебных желудей да на живой родниковой воде приготовленный! Вдохнул Буканай раз, вдохнул другой и такую могучую силу в теле почувствовал, что смерть от него на триста лет отказалась.
Погуторили волхвы до утренней звезды. Перед рассветной зарёй пиалы халатами вытерли, в чудесный котёл свой сложили, белым руном котёл хрустальный бережно увернули и - под крышку в ларец яхонтовый. Ларец же под ракитовым кустом схоронили. Раскланялись бородами благостно и разошлись неспешно каждый своей дорогой.
Чуть утро, Буканай раскопал тайник, схватил ларец, помчал диких родичей скликать. Зачерпнул в лесном болотце водицы зелёной, натолок ногой в хрустальном котле желудей, накормил всех чаромутной похлёбкой, и пошли они, злыдни косматые, по белу свету злой колдовской силой царства крушить, народы человеческие изничтожать. Скоро не осталось по всей земле до самых её дальних пределов ни одного живого города, ни одного селения. Только страшные горы черепов повсюду грозно белели. Погибли все богатыри, все пахари, все мастера. И жрецы все, и цари. Людские дворы терновником заросли, царские терема пожарами обуглились. Остался за Буканаем по всей земле чёрный моровой след.
Тогда только понял душегуб косматый, что нет ему со всего этого никакой пользы. На кой ему такая скорбная добыча, когда одни мертвецы вокруг? Да как теперь ту беду исправишь? Одичали сады, иссохли поля. Стало повсюду мерзкое запустенье на сто лет.
Выждал хитрый Буканай, когда старцы-волхвы снова к заветному ракитовому кусту сошлись. Всю ночь в засаде подлый ушкуйник просидел: каждую мелочь высмотрел, каждое слово подслушал. Стоят мудрые головы вкруг синего бездымного костра, сокрушаются. Отчего это в мире людей судьба к гибели повернулась? Уж не звезда ли хвостатая тому виной? Иль другая какая причина? Но вот угас колдовской костёр, раскланялись белые бороды, разошлись восвояси.
Буканай, рассвета дождавшись, сразу в озёрный край подался. Долго ли, коротко ли добирался, отыскал под заветным белым камнем неприметный родничок, про который волхвы ночью поминали. Набрал полный бурдюк живой воды и, возвратясь, велел своим псам, чтоб по всей земле в каждый колодец каплю той живой воды донесли, а после водой колодезной мёртвые косточки окропили. Ожили убитые люди, да стали все прежние царства рабами Буканая. Землю пашут, серебро в рудниках промышляют. Буканая, детей его и внуков да весь род его кормят, ублажают. Всё как будто хорошо.
Идут годы. Может, полвека минуло. А, может, и все полтора. Стал Буканай царём царей: в палатах на подушках лебединых почивает, соколиной да псовой охотами тешится. В пылу охоты однажды как-то завёл его леший в дальний забытый край. Открылось ему с холма зрелище причудливое: затерянный в чаще древний город. Въехал в город Буканай - и диву даётся. Улицы широкие, белым камнем мощёные. Стоят дворцы просторные, с башнями игольчатыми; в палатах узорчатых - высокие зеркала. Из мраморных цветов родники журчат. Отчего это у древнего народа всё так ладно да лепо было? А у него, царя царей, блюда на столе хоть и серебряные, да кривые? Задумался Буканай.
Вернулся в своё логово, наказал в сердцах, чтоб свезли к нему лучших мастеров со всего света. Прибыли мастера, каждый со своей лучшей работой. «Какой секрет от меня прячете, подлецы? Прадеды ваши вон какие искусные мастера были! Почему же вы у меня уроды криворукие, бесталанные?»
Стоят мастера, не шелохнутся, очи в землю. Подошёл Буканай, в глаза каждому заглянул - а глаза у мастеров как есть неживые, от страха стеклянные. Осерчал, было, Буканай, да понял: хоть кричи, хоть режь - от таких мастеров толку не ждать.
Так и жил бы с досадой дальше, однако ж с той поры неотступная мысль всё лютей его донимать стала. Постыло ему всё сделалось. Закручинился. Сладких медов не пьёт, ночей не спит, мается. А как вспомнил посреди бессонной ночи про заветный ракитовый куст, вскочил на коня и помчал во весь опор сквозь тьму непроглядную. Скачет по степи, а ему вдали всё волшебный синий огонь мерещится. Долго скакать пришлось, очень долго. Загнал вороного коня Буканай. За миг до рассвета только к месту добрался. С одной стороны тысячелетняя дубрава шумит, с другой степь, как живая, колышется, с третьей озёра в утренней дымке мерцают, с небесными облаками отражениями перекликаются. Посерёдке огонь, волшебный синий цветок, догорает. Сел перед угасающими углями старый Буканай и просидел в задумчивости до самой последней искорки.
Сказывают, в тот год царь Буканай всем свободу объявил. А когда пахарей отпускал, наказал, чтобы васильки по всей земле вольно росли. В память о волшебном синем огне, через который ему в земной жизни красота открылась.
------------------------
(c) VVL, 12.11.2006