Ташкент-1866 (1 год под русской властью)
Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки П. И. Пашино. - СПб., 1868.
Въезд в Ташкент
Если кому-нибудь из вас случалось делать путь в три тысячи верст, какой совершил я, вы поймете то наслаждение, которое я чувствовал, отправляясь с последней станции.
- Вот подыметесь на гору, и перед вами предстанет Ташкент, - говорил мне, прощаясь, г. К.
Гора эта мне показалась так велика, что я уже думал, что никогда не доеду до Ташкента.
- Где же Ташкент? - спрашиваю я у ямщика.
- Сейчас будет, - отвечал он.
Казаки разъехались по сторонам, и я был совершенно один с устремленным вперед взглядом, чтобы как можно лучше вглядеться в панораму Ташкента, полюбоваться его видом с горы; но Ташкента как не бывало. Лошади устали, вспотели. День был очень жаркий, солнце палило, как в июле в Петербурге. Да скоро ли же будет Ташкент?
- Да замолчи ты, туря! - отвечал мне киргиз ямщик. - Вот сейчас, как с горки спустимся, и увидишь Ташкент. Гнать я не могу: лошади устали.
Господи, да скоро ли? - думалось мне, и я томился детским нетерпением увидать его поскорее.
- Анду (вот) Ташкент, - сказал ямщик, обращаясь ко мне, когда мы начали спускаться с горы.
Где же Ташкент, - подумал я; - тут ничего нет, кроме бесконечного сада. Я сообщил ямщику мое недоразумение, и он расхохотался.
- В садах-то и есть дома, - сказал он, и долго после этого смеялся.
Ташкент. Окрестности с стороны Минурюкской рощи. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Действительно, каждому русскому показалось бы странным встретить сад, которому нет конца и края, называющийся городом, без всяких следов построек. Лес этот стоял величественно; ни один листок не шевелился, потому что ветра совсем не было. Пока мы подъезжали к нему, справа и слева открывались небольшие постройки с пашнями, орошаемыми арыками, которые часто перебегали нашу дорогу. Вон направо небольшой дом двухэтажный и около него бахча, обведенная со всех сторон стеною. Этот домик мне так напомнил благодатную Персию с ее бала-ханами, верхними этажами, что я невольно предался воспоминаниям о стране, в которой так приятно провел полтора года. Пересекающие дорогу арыки также напоминают Персию; и в Персии проводится таким же образом вода, как здесь, разница только та, что там нет ни арб, ни телег, потому что ни в одном городе, ни в одном селении нет ни одной улицы, по которой можно было бы проехать на телеге или на арбе. Когда мы начали приближаться к этому бесконечному саду, стала проявляться жизнь. Из-под стен, которые теперь стали видны, выступал огромнейший караван и несколько крытых арб, в которых помещалась семья караванбашей. Когда мы подъезжали к стенам садов, нам загородили дорогу ослы с бревнами, натянутыми им на шею. Они выходили из какого-то сада, откуда слышались между щебетанием птичек удары топора; самые хозяева садов, заслыша колокольчик, подбегали к стенам, чтобы поглазеть на русского и на его экипаж и сказать ему в случае необходимости: «Аман, аман урус». В садах, в дальнем расстоянии от дороги, находились лачужки - приют здешних садовников. Местами выглядывали и женщины с повязанными на голове платками или без платков вовсе; смуглые лица их чрезвычайно добродушно смотрели на меня. С ними лезли на стену также их ребятишки в длинных рубашках и штанах; головы их были покрыты тюбетейками. Они, негодяи этакие, кричали брань русскому проезжему, они кричали: «Урус - хурус». Хурус значит петух, вся же фраза переводится так: «русский - петух». Да, русские задали вам, думал я, с шестьюстами штыков такого петуха, которого вы никогда не забудете.
Чем дальше проезжал я, тем больше было народа на улице; а сады, бесконечные сады, тянулись. Вот мы проехали уже чай-хане, где заседала масса народа. Некоторые из них встали засвидетельствовать мне глубочайшее почтение словом «аман»; я им тоже отвечал аманом. Некоторые хотели подбежать к телеге и пожать мне руку, но казаки не допустили их до этого. Все было до оригинальности ново для меня. Местами перебегали ручьи через дорогу; через них были перекинуты мостики, не знаю, благодаря ли нашему влиянию, или у них это всегда делалось. Мы ехали тихо, почти шагом. Топот коней казаков не мешал слушать пение весеннего соловья. Голубые, зеленые вороны перелетали с дерева на дерево; множество птиц совершенно неизвестной мне породы, но не наших, не русских птиц, выделывали трели на широколиственных тополях, на высоком грациозном чинаре.
Вот мы повернули на улицу, и пред нами предстали городские Чимкентские ворота с аистовыми гнездами на них и с длинноногими аистами, которые, забавно нагнувши голову вниз, смотрели на проезжающих. В запустелых местах нам часто встречалась Соломонова птица - мурги сулейман; не знаю, как ее называют ученые [Upupa epops, удод - rus-turk]. В Персии про нее существует легенда довольно оригинального содержания; по этой легенде, мурги сулейман приносила к какому-то святому, осужденному на голодную смерть, пищу и уносила кал, отчего она и отзывает неприятным запахом. Благодаря легенде, птицу эту считается грехом убивать. Оставалось проехать городом версты четыре, чтобы попасть на станцию. Нужно заметить, что, въезжая в ворота, мы сделали легкий подъем. Перед нами открылись дома, смотревшие на улицу одною стеною без окон. Семья, заслышавши колокольчик, выбегала на улицу из такого дома. Из-за домов виднелись урюковые и яблоневые деревья; урюком здесь называют абрикос, персидский зердалу. Улицы пошли, изгибаясь направо и налево, с своими неуклюжими домами. Ребятишки бегали по улицам полураздетые и кричали: «Урус, ей урус - хурус, аман, аман!» Некоторые из них купались в луже направо от дороги, в которой тут же сарты мыли своих лошадей. Забавно было смотреть, когда голые ребятишки целою фалангой валялись в полугрязной воде.
Вот попалась одна сартянка в полном выходном костюме, т. е. в халате и с черною волосяной сеткой на лице; она несла на голове какой-то узел. Мы чуть не прижали ее к стене, к которой она прислонилась; за это она вслед нам начала изрыгать всякие проклятия и брань и грозить кулаком, будто она была способна что-нибудь сделать нам. Казаки в свою очередь ругали ее так, что в печати не употребляется. Крик этой женщины долго продолжался, пока мы не повернули за угол.
Ташкент. Ордынская улица. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Вот мы встретили партию киргиз, ехавших верхами и сделавших мне под козырек своей шляпы. Куда это они пробирались? - вероятно, в свои аулы для сообщения новостей, собранных в городе. У киргиз новость невероятным образом облетает всю степь, исказится при этом, конечно, но дойдет до Оренбурга и Омска.
Вот караван попался навстречу. Казак поскакал вперед, чтобы убрать достаточное место. Проехавши несколько шагов, мы встретили продолжение этого каравана; опять прежнее скучиванье, и дорога свободна. Караванщики оказались знакомыми ямщику, поздоровались и начали кричать; мой ямщик тоже ответил им криком. Немного погодя мы наткнулись и на хвост караванный, который нас заставил остановиться, потому что один верблюд развьючился посередине дороги; приходилось обождать. Вскоре направо от дороги я заметил массу арб, а на дворе - разные принадлежности арбовщика, т. е. несколько колес, несколько бесколесных арб, стоявших у стены и т. п. Вот здесь каретное мастерство.
Медресе (школа) и часть базара. Литография с фотографии М. К. Приорова (илл. из книги П. И. Пашино).
Потом мы въехали на базар. Небольшая площадь с одной стороны имела училище, медресе, и мечеть, чрезвычайно изящно отделанную. С двух сторон мечеть эта не имела стен, а потолок поддерживался перилами и колоннами из дерева. Вся мечеть была изукрашена мелкой работы цветами и, где только можно было, помещались стихи из Корана. Эта необыкновенная пестрота поразила меня; где, думалось мне, научились ташкентцы рисованию: в Китае или в Персии? Надо полагать, что от персиян. Был куплен, вероятно, какой-нибудь кул (невольник) живописец, взятый туркменами в плен; он, не забывая своего ремесла, научил ему здесь детей - так мастерство и разошлось. Другого ничего мне не приходило в голову. Мечети здесь не имеют минаретов, а муэдзин призвание к молитве кричит с крыши мечети. Действительно, трудно создать здесь минарет - он требует жженого кирпича, а жженый кирпич чрезвычайно дорог, так что мечеть обошлась бы Бог знает как дорого.
Ташкент. Медресе Беглярбеги. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Ташкент. Мечеть Ходжа-Ахрал. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Шакирды (студенты) сидели в мечети и громко кричали урок; но когда заслышали колокольчик, так все побросали свои книги и стали смотреть, кто едет. Перед мечетью на площади была яма, в которой стояли ослы; с какой целью она была вырыта, я не мог себе дать отчета. С остальных трех сторон были лавки. Направо вход на большой базар, сзади ворота караван-сарая и возле них чайная лавка, т. е. чай-хане, в котором находились толпы народа, и дервиш распевал перед ними какую-то историю, брыкая ногами и ударяя себя в грудь кулаком. Налево были лавки со всякой мелочью и вздором. Шакирды заорали все разом: «Аман, аман!» Выезжая из этого торжища, я встретил русского офицера в кителе верхом, с казаком позади него; это был граф Т., любивший объезжать здешние базары и закупать на них всякий вздор. Далее улица слегка подымалась в гору. Народ шел взад и вперед. На перекрестке попались мне два пьяных солдата, державшихся за забор и рассуждавших между собою вслух.
- Митрич, айда трахнем еще, - говорил один, упираясь спиною в забор.
- Пошел ты к… Подносил я тебе, ты отказался, сказал - не хочу, - рассуждал другой, упираясь в стену затылком, приправляя речь многими непечатными словами.
Потом мы встретили солдата, шедшего, обнявшись с сартом, и рассуждавшего что-то по-татарски. Солдаты были все в белых рубахах, красноватых штанах и кепи.
Ташкент. Медресе Ишанкул-датха. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
А улица пустынно тянулась, изгибаясь и вправо, и влево. Везде можно было проехать. По временам встречались сарты, сидевшие у ворот своего домика, старые и молодые. Вот мы въехали на такое место, где улица шире, так что встретившиеся два экипажа могут разъехаться. Немного дальше находится медресе с огромнейшим садом, в котором собираются по вечерам ташкентцы убивать время, и днем этот сад служит местом прогулки для туземных жителей. Часть окон была заставлена соломой, должно быть затем, чтобы пыль не попадала в них. Здание это имеет почтенный вид. Оно начинается башнею, потом тянется вдоль улицы стеною в два этажа и на углу на повороте в другую улицу имеет опять башню. Построено оно из нежженого кирпича, фундамент положен из бута; кругом обведено небольшим возвышением, должно быть, старинной постройки. На возвышении сидели дети и пожилые люди; из среды их вдруг вывернулся один юродивый и побежал за телегой, протянув руку и прося милостыни. Я ему подал мелкую серебряную монету. У дорожного человека всегда бывает мелочь, и я был снабжен ею от Оренбурга. Юродивый этот мычал, прыгая за телегою и желая еще подачки; он был косноязычен. Мы ехали дальше, не встречая никого на улице, только женщины выглядывали из щелей домов своих с ребятишками, кричавшими всякий вздор. Встречались, впрочем, нам женщины и на улице, но они всегда отворачивались к стенке, чтобы не быть замеченными. На повороте был небольшой базар только в несколько лавок, где продавалось мясо, сальные свечи, фрукты и всякая мелочь. Тут не толпилось так много народу, как на базарной площади; базаришка был плохой - причина понятная. В лавчонке, в которой всего товара было каких-нибудь рублей на пять, лежали и грелись на солнышке два сарта, будто бы у них вовсе и работы не было. Такую слабость я замечал и за персиянами; там какой-нибудь персиянин с осленком, навьюченным фруктами, шлялся целый день по Тегерану, таская с собой еще мальчика; а там фрукты дешевизною превосходят ташкентские; всего товара, значит, на какой-нибудь рубль в обоих вьюках. Дальнейший проезд не заслуживает описания. Встречались только дома, обращенные ко мне своим тылом.
Ташкент. Улица близ цитадели. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Но вот мы стали подъезжать к цитадели. Тут деятельность уличная оживилась; пошли лавки и чай-хане, в которых солдаты гурьбами уписывали здоровые пельмени, приготовленные сартами, пили брагу, продаваемую сартами весьма сходно, и лакомились собственною водочкою, принесенной с собой из слободки. Цитадель от города отделяется рвом. Место от рва до лавок занимали возы с клевером и ячменем. Казаки, гордо выступая, торговали у сартов необходимый для их лошадей клевер и ячмень. Много верблюдов лежало на этой площади, важно поднимавших голову и озиравшихся кругом своими любопытными глазами. Направо от цитадели с шумом падала вода, а налево тянулись лавки и построенные между ними бани, которых здесь довольно много. Замечательно, что здесь преобладал русский элемент: одну треть составляли продавцы сарты, а две трети - русские: солдаты линейные и артиллерийские и казаки. Они не столько покупали, сколько бродили по площади или сидели в чай-хане за пельменями и пирожками. Интересно было бы услышать разговоры их с сартами, но мне не удалось; воображаю, какую они дьявольщину гнули.
Ташкент. Часть старой цитадели. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
На цитадели на барбете стоял часовой, любуясь этой картиной. Я въехал на мост, который соединял цитадель с городом; вероятно, мост этот был построен русскими, настолько он опрятен. Ямщик ударил лошадей, и мы скрылись в цитадели. Направо была гауптвахта; солдаты все выбежали и отдали мне честь. Мне показалось странным, что они не могли отличить меня от военного; но здесь уж был обычай делать честь и штатским полковникам. Мы повернули направо и поехали вдоль лавок, занятых сартами, тянувшихся с левой стороны. Лавки были полны солдат; видно было, что пасхальное дело требовало кутежки. направо тянулись казармы стрелкового батальона. Тут один солдат играл на гармошке, другой стоял с бубном, третий прихлопывал в ладоши, а остальные смотрели, как двое перед ними отделывали трепака. Хохот и крик оглашал воздух.
Потом мы выехали к большому пруду, обсаженному со всех сторон деревьями. Ямщик спросил меня, куда ехать, на станцию или куда в другое место.
- Ступай в губернаторский дом, - сказал я, полагая, что, верно, там обо мне распорядились.
Он повернулся направо, объехал пруд и остановился направо у ворот. Казаки спросили у меня позволения уехать, и я их отпустил. Соскочивши с телеги, я вошел в губернаторский дом и спросил там в передней у казака, не отведена ли для меня комната. Он предложил мне обратиться к начальнику населения, г. Серову, который жил тут же. Я вошел к нему и спросил, куда можно внести мои вещи и не говорил ли что ему про меня генерал.
- Не знаю, - отвечал он. - Отведена для кого-то квартира, но генерал ничего не говорил про вас. Да вы не беспокойтесь, - я прикажу перенести ваши вещи туда.
- Эй, Чепурин! - закричал он.
Явился на сцену уральский казак.
- Ступай, выложи все вещи г. полковника в квартиру Краевского. А вам не угодно ли закусить? Он открыл стол, наполненный всякими яствами и питьями, какие только можно было устроить в Ташкенте. Окорок, конечно, был привозной, потому что во всем крае здесь нет ни одной свиньи; я похристосовался с любезным хозяином, выпил и закусил. Вскоре пришел к г. Серову начальник штаба, который, побеседовавши с Серовым и перекинувшись со мною двумя-тремя словами, ушел. Потом отправился и я в квартиру Краевского, где находились мои вещи; дорога к этому дому была не особенно удобопроходима, хотя дом находился рядом с губернаторским. Я скоро очутился в своем новом убежище.
Ташкент
Целый день с раннего утра проехавши с лишком семьдесят верст на капитанской телеге и прибывши в Ташкент не позже четырех часов второго дня праздника, я не задумался переодеться и прилечь заснуть, и проспал до утра. Говорят, что меня два раза будили, сперва к чаю, а потом к ужину, посланные от г. Серова, но не могли добудиться.
На другой день я оделся как следует и отправился к г. Серову. У него были сарты; я поздоровался с ними и прошел к Серову. В его комнате сидело еще несколько человек почетных сартов, для которых приезд нового генерала на смену генерала Черняева был неожиданною новостью.
- А что, если новый генерал, не принимая в уважение условий, сделанных с Черняевым при сдаче Ташкента, начнет брать рекрут и станет взимать подати и налоги, - говорили они, - что тогда?
- Тогда абтрал [абтралмак значит ошалеть, стать в тупик]. Да этого никогда не будет; ведь условия писаные, - отвечали им.
- Эмир баш устюнда [баш устюнда значит на голове], Черняев уезжает, биткян иш [биткян иш - кончено дело].
- Не беспокойтесь, - говорил я. - У Белого царя много таких генералов, как Черняев. Он выбрал для вас самого лучшего, который с турками дрался, с черкесами вел войну, - видал дело.
- Давай Бог, давай Бог! - ворчали они.
В таком роде беседа продолжалась бы до бесконечности - стоило только ее поддерживать. С Серовым у нас шли разговоры в другом роде. Он жалел чрезвычайно об отъезде Черняева. Из отряда был получен приказ о передаче должности Черняевым [Романовскому], и самого его ждали на другой день. Действительно, вечером следующего дня приехал Черняев с графом В[оронцовы]м-Д[ашковы]м. Я был представлен ему графом. Не стану описывать личности ташкентского героя; скажу только, что он имел чрезвычайно симпатичную наружность. Я не смел его утруждать беседою со мной, так как он был очень взволнован. Мы ужинали все вместе. Ему подавался любимый его напиток, кумыс. После ужина я оставался дольше других. Он успел познакомить меня весьма подробно с прошедшим нового генерала.
На другой день собрались к Черняеву сарты в большом зале в почетных и простых халатах. Он вышел, подал всем руку, сел на свое кресло и объявил им, что он уезжает, и просил их, чтобы они не беспокоились, что государь прислал им такого генерала, который сумеет их защитить от внешних врагов. Сарты стали просить его, чтобы он не уезжал, а остался с ними, что теперь времена опасные: бухарский эмир стоит во главе стотысячной армии на Сырдарье. Он повторил им уверения свои, что новый генерал сумеет справиться с эмиром, и раскланялся. После этого вскоре подали двуместную коляску с передовым сиденьем, запряженную парою в дышло, и мы поехали с ним по Ташкенту, окруженные огромной свитой верхами под конвоем двенадцати казаков; граф В[оронцов]-Д[ашков] сидел рядом с Черняевым, а я поместился напротив их. По всем улицам стоял народ толпами и что-то кричал. Нищие и юродивые бежали сбоку коляски; им была подана милостыня личным адъютантом Черняева, г. Халдеевым, который имел для этого деньги. Женщины, не прячась, стояли на крышах домов.
Ташкент. Улица. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Наконец, мы остановились, вышли из экипажа, сделали несколько шагов по маленькому закоулку и вошли в дом Сеид-Азима. Там был приготовлен завтрак; полный стол был уставлен разными сладостями, которые мы должны была испробовать. Казылык (конская колбаса) находился на обоих концах стола; это было любимое лакомство Черняева; кумыс также подавался постоянно. Чтобы характеризовать здешнее угощение, скажу, что оно производится совершенно иначе, чем у нас. На столе стоят сласти, русские леденцы в бумажках с билетиками, сдобные печенья домашней кухни и две или три бутылки вина. Прежде всего, хозяева предлагают попробовать расставленные перед гостями сласти; потом подают крепкий желтый чай, за этим следуют пирожки с говядиной и с сахаром, потом пельмени с бульоном, бялиш (паштет), и в заключение плов.
Ташкент. Внутренний двор Сеид-Азима. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Это был первый дом ташкентского сарта, который я посещал, благодаря Черняеву, взявшему меня с собою; его следует описать. Над воротами находились чуланы с ячменем; под этими чуланами стояла коновязь, у которой был привязан черный вороной карабаир. Направо от ворот находилась терраса с потолком; дальше возле нее была комната. Прямо против ворот находилась комната, которую мы занимали. Кухня была на втором дворе, откуда выбегали люди с кушаньями в руках. Пробывши с полчаса у Сеид-Азима и попробовав каждого кушанья, мы встали из-за стола, вышли и отправились к известному Шерафию, говорившему немного по-русски. Тут нам привелось проезжать базарами. Они были пусты, сравнительно с тегеранскими; даже около чай-хане было мало народа, несмотря на пристрастие всех азиатцев к чай-хане. Я сделал невольно вопрос, отчего же базары так пусты.
- Военное время - застой торговли, а то и здесь ташкентцы так же любят чай-хане, как и ваши персияне, - отвечал мне кто-то.
Мы проезжали и мясными рядами, и москательными лавками, и книжными магазинами, и шорными лавками, в которых сидели мастеровые и вышивали окрашенные кожи шелками; миновали бани и поднялись по улице налево от базара. Дом Шерафия был недалеко; Шерафий сам стоял у ворот и поджидал нас. У него расположение дома было совсем другое, чем у Сеид-Азима. Мы вошли в темные ворота, потом повернули направо по темной галерее, где направо были конюшни, поднялись по лестнице кверху и, пройдя через маленькую комнату, вошли в большую, где находился стол, уставленный яствами, как у Сеид-Азима. Начались такие же угощения, только у Шерафия была еще яичница, чрезвычайно вкусная. Прислуживали все татары, бежавшие из России от военной службы. Шерафий почитается здесь покровителем всех татар, которых ташкентцы называют ногайцами.
Ташкент. Мечеть Буленд (высокая). С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Отсюда мы поехали к одному сарту, имя которого я забыл, но который пользуется не меньшим почетом, чем два прежних. К нему мы проезжали через один овраг, в котором так и кричит речка, обсаженная по берегам тальником: речка эта, наткнувшись на небольшую мельницу-толчею, старательно и с большим шумом, но бестолково исполняющую свое дело, работает еще сильнее. Овраги с своими прекрасными видами разнообразят несколько монотонную картину Ташкента.
Дом сарта, к которому мы приехали, имел особенный характер. Мы прошли сперва по длинному коридору, а потом вошли в комнату со вставленными рамами, раскрашенную, как та мечеть, о которой я говорил, пожалуй, еще пестрее, и набитую меховыми вещами. Стол был накрыт по-европейски, только вместо стульев стояли разные сундуки, покрытые подушками; угощение этого сарта ничем не отличалось от прежних. Пробывши у него с четверть часа, мы отравились домой; Сеид-Азим, Шерафий и последний сарт провожали нас верхами. Впереди ехал раис (полицмейстер). Какими-то окольными улицами мы выехали на ту же площадь, на которой по-прежнему стояли возы с сеном и ячменем и разгуливали солдаты.
Возвратившись домой, я получил приказание ехать в отряд. Сборы мои были недолги. В этот день отправлялся туда повар генерала и человек к. Б-ского; у них не было экипажа. Хотя у меня также не было его, но мне уступали один тарантас, чтобы доехать до отряда. Конвой был дан большой: пятнадцать человек казаков и десять джигитов. Мы выехали из Ташкента вечером, часа в четыре - в пять.Иллюстрации взяты у sklyarevskiy.
Въезд в Ташкент
Если кому-нибудь из вас случалось делать путь в три тысячи верст, какой совершил я, вы поймете то наслаждение, которое я чувствовал, отправляясь с последней станции.
- Вот подыметесь на гору, и перед вами предстанет Ташкент, - говорил мне, прощаясь, г. К.
Гора эта мне показалась так велика, что я уже думал, что никогда не доеду до Ташкента.
- Где же Ташкент? - спрашиваю я у ямщика.
- Сейчас будет, - отвечал он.
Казаки разъехались по сторонам, и я был совершенно один с устремленным вперед взглядом, чтобы как можно лучше вглядеться в панораму Ташкента, полюбоваться его видом с горы; но Ташкента как не бывало. Лошади устали, вспотели. День был очень жаркий, солнце палило, как в июле в Петербурге. Да скоро ли же будет Ташкент?
- Да замолчи ты, туря! - отвечал мне киргиз ямщик. - Вот сейчас, как с горки спустимся, и увидишь Ташкент. Гнать я не могу: лошади устали.
Господи, да скоро ли? - думалось мне, и я томился детским нетерпением увидать его поскорее.
- Анду (вот) Ташкент, - сказал ямщик, обращаясь ко мне, когда мы начали спускаться с горы.
Где же Ташкент, - подумал я; - тут ничего нет, кроме бесконечного сада. Я сообщил ямщику мое недоразумение, и он расхохотался.
- В садах-то и есть дома, - сказал он, и долго после этого смеялся.
Ташкент. Окрестности с стороны Минурюкской рощи. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Действительно, каждому русскому показалось бы странным встретить сад, которому нет конца и края, называющийся городом, без всяких следов построек. Лес этот стоял величественно; ни один листок не шевелился, потому что ветра совсем не было. Пока мы подъезжали к нему, справа и слева открывались небольшие постройки с пашнями, орошаемыми арыками, которые часто перебегали нашу дорогу. Вон направо небольшой дом двухэтажный и около него бахча, обведенная со всех сторон стеною. Этот домик мне так напомнил благодатную Персию с ее бала-ханами, верхними этажами, что я невольно предался воспоминаниям о стране, в которой так приятно провел полтора года. Пересекающие дорогу арыки также напоминают Персию; и в Персии проводится таким же образом вода, как здесь, разница только та, что там нет ни арб, ни телег, потому что ни в одном городе, ни в одном селении нет ни одной улицы, по которой можно было бы проехать на телеге или на арбе. Когда мы начали приближаться к этому бесконечному саду, стала проявляться жизнь. Из-под стен, которые теперь стали видны, выступал огромнейший караван и несколько крытых арб, в которых помещалась семья караванбашей. Когда мы подъезжали к стенам садов, нам загородили дорогу ослы с бревнами, натянутыми им на шею. Они выходили из какого-то сада, откуда слышались между щебетанием птичек удары топора; самые хозяева садов, заслыша колокольчик, подбегали к стенам, чтобы поглазеть на русского и на его экипаж и сказать ему в случае необходимости: «Аман, аман урус». В садах, в дальнем расстоянии от дороги, находились лачужки - приют здешних садовников. Местами выглядывали и женщины с повязанными на голове платками или без платков вовсе; смуглые лица их чрезвычайно добродушно смотрели на меня. С ними лезли на стену также их ребятишки в длинных рубашках и штанах; головы их были покрыты тюбетейками. Они, негодяи этакие, кричали брань русскому проезжему, они кричали: «Урус - хурус». Хурус значит петух, вся же фраза переводится так: «русский - петух». Да, русские задали вам, думал я, с шестьюстами штыков такого петуха, которого вы никогда не забудете.
Чем дальше проезжал я, тем больше было народа на улице; а сады, бесконечные сады, тянулись. Вот мы проехали уже чай-хане, где заседала масса народа. Некоторые из них встали засвидетельствовать мне глубочайшее почтение словом «аман»; я им тоже отвечал аманом. Некоторые хотели подбежать к телеге и пожать мне руку, но казаки не допустили их до этого. Все было до оригинальности ново для меня. Местами перебегали ручьи через дорогу; через них были перекинуты мостики, не знаю, благодаря ли нашему влиянию, или у них это всегда делалось. Мы ехали тихо, почти шагом. Топот коней казаков не мешал слушать пение весеннего соловья. Голубые, зеленые вороны перелетали с дерева на дерево; множество птиц совершенно неизвестной мне породы, но не наших, не русских птиц, выделывали трели на широколиственных тополях, на высоком грациозном чинаре.
Вот мы повернули на улицу, и пред нами предстали городские Чимкентские ворота с аистовыми гнездами на них и с длинноногими аистами, которые, забавно нагнувши голову вниз, смотрели на проезжающих. В запустелых местах нам часто встречалась Соломонова птица - мурги сулейман; не знаю, как ее называют ученые [Upupa epops, удод - rus-turk]. В Персии про нее существует легенда довольно оригинального содержания; по этой легенде, мурги сулейман приносила к какому-то святому, осужденному на голодную смерть, пищу и уносила кал, отчего она и отзывает неприятным запахом. Благодаря легенде, птицу эту считается грехом убивать. Оставалось проехать городом версты четыре, чтобы попасть на станцию. Нужно заметить, что, въезжая в ворота, мы сделали легкий подъем. Перед нами открылись дома, смотревшие на улицу одною стеною без окон. Семья, заслышавши колокольчик, выбегала на улицу из такого дома. Из-за домов виднелись урюковые и яблоневые деревья; урюком здесь называют абрикос, персидский зердалу. Улицы пошли, изгибаясь направо и налево, с своими неуклюжими домами. Ребятишки бегали по улицам полураздетые и кричали: «Урус, ей урус - хурус, аман, аман!» Некоторые из них купались в луже направо от дороги, в которой тут же сарты мыли своих лошадей. Забавно было смотреть, когда голые ребятишки целою фалангой валялись в полугрязной воде.
Вот попалась одна сартянка в полном выходном костюме, т. е. в халате и с черною волосяной сеткой на лице; она несла на голове какой-то узел. Мы чуть не прижали ее к стене, к которой она прислонилась; за это она вслед нам начала изрыгать всякие проклятия и брань и грозить кулаком, будто она была способна что-нибудь сделать нам. Казаки в свою очередь ругали ее так, что в печати не употребляется. Крик этой женщины долго продолжался, пока мы не повернули за угол.
Ташкент. Ордынская улица. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Вот мы встретили партию киргиз, ехавших верхами и сделавших мне под козырек своей шляпы. Куда это они пробирались? - вероятно, в свои аулы для сообщения новостей, собранных в городе. У киргиз новость невероятным образом облетает всю степь, исказится при этом, конечно, но дойдет до Оренбурга и Омска.
Вот караван попался навстречу. Казак поскакал вперед, чтобы убрать достаточное место. Проехавши несколько шагов, мы встретили продолжение этого каравана; опять прежнее скучиванье, и дорога свободна. Караванщики оказались знакомыми ямщику, поздоровались и начали кричать; мой ямщик тоже ответил им криком. Немного погодя мы наткнулись и на хвост караванный, который нас заставил остановиться, потому что один верблюд развьючился посередине дороги; приходилось обождать. Вскоре направо от дороги я заметил массу арб, а на дворе - разные принадлежности арбовщика, т. е. несколько колес, несколько бесколесных арб, стоявших у стены и т. п. Вот здесь каретное мастерство.
Медресе (школа) и часть базара. Литография с фотографии М. К. Приорова (илл. из книги П. И. Пашино).
Потом мы въехали на базар. Небольшая площадь с одной стороны имела училище, медресе, и мечеть, чрезвычайно изящно отделанную. С двух сторон мечеть эта не имела стен, а потолок поддерживался перилами и колоннами из дерева. Вся мечеть была изукрашена мелкой работы цветами и, где только можно было, помещались стихи из Корана. Эта необыкновенная пестрота поразила меня; где, думалось мне, научились ташкентцы рисованию: в Китае или в Персии? Надо полагать, что от персиян. Был куплен, вероятно, какой-нибудь кул (невольник) живописец, взятый туркменами в плен; он, не забывая своего ремесла, научил ему здесь детей - так мастерство и разошлось. Другого ничего мне не приходило в голову. Мечети здесь не имеют минаретов, а муэдзин призвание к молитве кричит с крыши мечети. Действительно, трудно создать здесь минарет - он требует жженого кирпича, а жженый кирпич чрезвычайно дорог, так что мечеть обошлась бы Бог знает как дорого.
Ташкент. Медресе Беглярбеги. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Ташкент. Мечеть Ходжа-Ахрал. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Шакирды (студенты) сидели в мечети и громко кричали урок; но когда заслышали колокольчик, так все побросали свои книги и стали смотреть, кто едет. Перед мечетью на площади была яма, в которой стояли ослы; с какой целью она была вырыта, я не мог себе дать отчета. С остальных трех сторон были лавки. Направо вход на большой базар, сзади ворота караван-сарая и возле них чайная лавка, т. е. чай-хане, в котором находились толпы народа, и дервиш распевал перед ними какую-то историю, брыкая ногами и ударяя себя в грудь кулаком. Налево были лавки со всякой мелочью и вздором. Шакирды заорали все разом: «Аман, аман!» Выезжая из этого торжища, я встретил русского офицера в кителе верхом, с казаком позади него; это был граф Т., любивший объезжать здешние базары и закупать на них всякий вздор. Далее улица слегка подымалась в гору. Народ шел взад и вперед. На перекрестке попались мне два пьяных солдата, державшихся за забор и рассуждавших между собою вслух.
- Митрич, айда трахнем еще, - говорил один, упираясь спиною в забор.
- Пошел ты к… Подносил я тебе, ты отказался, сказал - не хочу, - рассуждал другой, упираясь в стену затылком, приправляя речь многими непечатными словами.
Потом мы встретили солдата, шедшего, обнявшись с сартом, и рассуждавшего что-то по-татарски. Солдаты были все в белых рубахах, красноватых штанах и кепи.
Ташкент. Медресе Ишанкул-датха. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
А улица пустынно тянулась, изгибаясь и вправо, и влево. Везде можно было проехать. По временам встречались сарты, сидевшие у ворот своего домика, старые и молодые. Вот мы въехали на такое место, где улица шире, так что встретившиеся два экипажа могут разъехаться. Немного дальше находится медресе с огромнейшим садом, в котором собираются по вечерам ташкентцы убивать время, и днем этот сад служит местом прогулки для туземных жителей. Часть окон была заставлена соломой, должно быть затем, чтобы пыль не попадала в них. Здание это имеет почтенный вид. Оно начинается башнею, потом тянется вдоль улицы стеною в два этажа и на углу на повороте в другую улицу имеет опять башню. Построено оно из нежженого кирпича, фундамент положен из бута; кругом обведено небольшим возвышением, должно быть, старинной постройки. На возвышении сидели дети и пожилые люди; из среды их вдруг вывернулся один юродивый и побежал за телегой, протянув руку и прося милостыни. Я ему подал мелкую серебряную монету. У дорожного человека всегда бывает мелочь, и я был снабжен ею от Оренбурга. Юродивый этот мычал, прыгая за телегою и желая еще подачки; он был косноязычен. Мы ехали дальше, не встречая никого на улице, только женщины выглядывали из щелей домов своих с ребятишками, кричавшими всякий вздор. Встречались, впрочем, нам женщины и на улице, но они всегда отворачивались к стенке, чтобы не быть замеченными. На повороте был небольшой базар только в несколько лавок, где продавалось мясо, сальные свечи, фрукты и всякая мелочь. Тут не толпилось так много народу, как на базарной площади; базаришка был плохой - причина понятная. В лавчонке, в которой всего товара было каких-нибудь рублей на пять, лежали и грелись на солнышке два сарта, будто бы у них вовсе и работы не было. Такую слабость я замечал и за персиянами; там какой-нибудь персиянин с осленком, навьюченным фруктами, шлялся целый день по Тегерану, таская с собой еще мальчика; а там фрукты дешевизною превосходят ташкентские; всего товара, значит, на какой-нибудь рубль в обоих вьюках. Дальнейший проезд не заслуживает описания. Встречались только дома, обращенные ко мне своим тылом.
Ташкент. Улица близ цитадели. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Но вот мы стали подъезжать к цитадели. Тут деятельность уличная оживилась; пошли лавки и чай-хане, в которых солдаты гурьбами уписывали здоровые пельмени, приготовленные сартами, пили брагу, продаваемую сартами весьма сходно, и лакомились собственною водочкою, принесенной с собой из слободки. Цитадель от города отделяется рвом. Место от рва до лавок занимали возы с клевером и ячменем. Казаки, гордо выступая, торговали у сартов необходимый для их лошадей клевер и ячмень. Много верблюдов лежало на этой площади, важно поднимавших голову и озиравшихся кругом своими любопытными глазами. Направо от цитадели с шумом падала вода, а налево тянулись лавки и построенные между ними бани, которых здесь довольно много. Замечательно, что здесь преобладал русский элемент: одну треть составляли продавцы сарты, а две трети - русские: солдаты линейные и артиллерийские и казаки. Они не столько покупали, сколько бродили по площади или сидели в чай-хане за пельменями и пирожками. Интересно было бы услышать разговоры их с сартами, но мне не удалось; воображаю, какую они дьявольщину гнули.
Ташкент. Часть старой цитадели. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
На цитадели на барбете стоял часовой, любуясь этой картиной. Я въехал на мост, который соединял цитадель с городом; вероятно, мост этот был построен русскими, настолько он опрятен. Ямщик ударил лошадей, и мы скрылись в цитадели. Направо была гауптвахта; солдаты все выбежали и отдали мне честь. Мне показалось странным, что они не могли отличить меня от военного; но здесь уж был обычай делать честь и штатским полковникам. Мы повернули направо и поехали вдоль лавок, занятых сартами, тянувшихся с левой стороны. Лавки были полны солдат; видно было, что пасхальное дело требовало кутежки. направо тянулись казармы стрелкового батальона. Тут один солдат играл на гармошке, другой стоял с бубном, третий прихлопывал в ладоши, а остальные смотрели, как двое перед ними отделывали трепака. Хохот и крик оглашал воздух.
Потом мы выехали к большому пруду, обсаженному со всех сторон деревьями. Ямщик спросил меня, куда ехать, на станцию или куда в другое место.
- Ступай в губернаторский дом, - сказал я, полагая, что, верно, там обо мне распорядились.
Он повернулся направо, объехал пруд и остановился направо у ворот. Казаки спросили у меня позволения уехать, и я их отпустил. Соскочивши с телеги, я вошел в губернаторский дом и спросил там в передней у казака, не отведена ли для меня комната. Он предложил мне обратиться к начальнику населения, г. Серову, который жил тут же. Я вошел к нему и спросил, куда можно внести мои вещи и не говорил ли что ему про меня генерал.
- Не знаю, - отвечал он. - Отведена для кого-то квартира, но генерал ничего не говорил про вас. Да вы не беспокойтесь, - я прикажу перенести ваши вещи туда.
- Эй, Чепурин! - закричал он.
Явился на сцену уральский казак.
- Ступай, выложи все вещи г. полковника в квартиру Краевского. А вам не угодно ли закусить? Он открыл стол, наполненный всякими яствами и питьями, какие только можно было устроить в Ташкенте. Окорок, конечно, был привозной, потому что во всем крае здесь нет ни одной свиньи; я похристосовался с любезным хозяином, выпил и закусил. Вскоре пришел к г. Серову начальник штаба, который, побеседовавши с Серовым и перекинувшись со мною двумя-тремя словами, ушел. Потом отправился и я в квартиру Краевского, где находились мои вещи; дорога к этому дому была не особенно удобопроходима, хотя дом находился рядом с губернаторским. Я скоро очутился в своем новом убежище.
Ташкент
Целый день с раннего утра проехавши с лишком семьдесят верст на капитанской телеге и прибывши в Ташкент не позже четырех часов второго дня праздника, я не задумался переодеться и прилечь заснуть, и проспал до утра. Говорят, что меня два раза будили, сперва к чаю, а потом к ужину, посланные от г. Серова, но не могли добудиться.
На другой день я оделся как следует и отправился к г. Серову. У него были сарты; я поздоровался с ними и прошел к Серову. В его комнате сидело еще несколько человек почетных сартов, для которых приезд нового генерала на смену генерала Черняева был неожиданною новостью.
- А что, если новый генерал, не принимая в уважение условий, сделанных с Черняевым при сдаче Ташкента, начнет брать рекрут и станет взимать подати и налоги, - говорили они, - что тогда?
- Тогда абтрал [абтралмак значит ошалеть, стать в тупик]. Да этого никогда не будет; ведь условия писаные, - отвечали им.
- Эмир баш устюнда [баш устюнда значит на голове], Черняев уезжает, биткян иш [биткян иш - кончено дело].
- Не беспокойтесь, - говорил я. - У Белого царя много таких генералов, как Черняев. Он выбрал для вас самого лучшего, который с турками дрался, с черкесами вел войну, - видал дело.
- Давай Бог, давай Бог! - ворчали они.
В таком роде беседа продолжалась бы до бесконечности - стоило только ее поддерживать. С Серовым у нас шли разговоры в другом роде. Он жалел чрезвычайно об отъезде Черняева. Из отряда был получен приказ о передаче должности Черняевым [Романовскому], и самого его ждали на другой день. Действительно, вечером следующего дня приехал Черняев с графом В[оронцовы]м-Д[ашковы]м. Я был представлен ему графом. Не стану описывать личности ташкентского героя; скажу только, что он имел чрезвычайно симпатичную наружность. Я не смел его утруждать беседою со мной, так как он был очень взволнован. Мы ужинали все вместе. Ему подавался любимый его напиток, кумыс. После ужина я оставался дольше других. Он успел познакомить меня весьма подробно с прошедшим нового генерала.
На другой день собрались к Черняеву сарты в большом зале в почетных и простых халатах. Он вышел, подал всем руку, сел на свое кресло и объявил им, что он уезжает, и просил их, чтобы они не беспокоились, что государь прислал им такого генерала, который сумеет их защитить от внешних врагов. Сарты стали просить его, чтобы он не уезжал, а остался с ними, что теперь времена опасные: бухарский эмир стоит во главе стотысячной армии на Сырдарье. Он повторил им уверения свои, что новый генерал сумеет справиться с эмиром, и раскланялся. После этого вскоре подали двуместную коляску с передовым сиденьем, запряженную парою в дышло, и мы поехали с ним по Ташкенту, окруженные огромной свитой верхами под конвоем двенадцати казаков; граф В[оронцов]-Д[ашков] сидел рядом с Черняевым, а я поместился напротив их. По всем улицам стоял народ толпами и что-то кричал. Нищие и юродивые бежали сбоку коляски; им была подана милостыня личным адъютантом Черняева, г. Халдеевым, который имел для этого деньги. Женщины, не прячась, стояли на крышах домов.
Ташкент. Улица. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Наконец, мы остановились, вышли из экипажа, сделали несколько шагов по маленькому закоулку и вошли в дом Сеид-Азима. Там был приготовлен завтрак; полный стол был уставлен разными сладостями, которые мы должны была испробовать. Казылык (конская колбаса) находился на обоих концах стола; это было любимое лакомство Черняева; кумыс также подавался постоянно. Чтобы характеризовать здешнее угощение, скажу, что оно производится совершенно иначе, чем у нас. На столе стоят сласти, русские леденцы в бумажках с билетиками, сдобные печенья домашней кухни и две или три бутылки вина. Прежде всего, хозяева предлагают попробовать расставленные перед гостями сласти; потом подают крепкий желтый чай, за этим следуют пирожки с говядиной и с сахаром, потом пельмени с бульоном, бялиш (паштет), и в заключение плов.
Ташкент. Внутренний двор Сеид-Азима. С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Это был первый дом ташкентского сарта, который я посещал, благодаря Черняеву, взявшему меня с собою; его следует описать. Над воротами находились чуланы с ячменем; под этими чуланами стояла коновязь, у которой был привязан черный вороной карабаир. Направо от ворот находилась терраса с потолком; дальше возле нее была комната. Прямо против ворот находилась комната, которую мы занимали. Кухня была на втором дворе, откуда выбегали люди с кушаньями в руках. Пробывши с полчаса у Сеид-Азима и попробовав каждого кушанья, мы встали из-за стола, вышли и отправились к известному Шерафию, говорившему немного по-русски. Тут нам привелось проезжать базарами. Они были пусты, сравнительно с тегеранскими; даже около чай-хане было мало народа, несмотря на пристрастие всех азиатцев к чай-хане. Я сделал невольно вопрос, отчего же базары так пусты.
- Военное время - застой торговли, а то и здесь ташкентцы так же любят чай-хане, как и ваши персияне, - отвечал мне кто-то.
Мы проезжали и мясными рядами, и москательными лавками, и книжными магазинами, и шорными лавками, в которых сидели мастеровые и вышивали окрашенные кожи шелками; миновали бани и поднялись по улице налево от базара. Дом Шерафия был недалеко; Шерафий сам стоял у ворот и поджидал нас. У него расположение дома было совсем другое, чем у Сеид-Азима. Мы вошли в темные ворота, потом повернули направо по темной галерее, где направо были конюшни, поднялись по лестнице кверху и, пройдя через маленькую комнату, вошли в большую, где находился стол, уставленный яствами, как у Сеид-Азима. Начались такие же угощения, только у Шерафия была еще яичница, чрезвычайно вкусная. Прислуживали все татары, бежавшие из России от военной службы. Шерафий почитается здесь покровителем всех татар, которых ташкентцы называют ногайцами.
Ташкент. Мечеть Буленд (высокая). С натуры рисов. Д. В. Вележев (илл. из книги П. И. Пашино).
Отсюда мы поехали к одному сарту, имя которого я забыл, но который пользуется не меньшим почетом, чем два прежних. К нему мы проезжали через один овраг, в котором так и кричит речка, обсаженная по берегам тальником: речка эта, наткнувшись на небольшую мельницу-толчею, старательно и с большим шумом, но бестолково исполняющую свое дело, работает еще сильнее. Овраги с своими прекрасными видами разнообразят несколько монотонную картину Ташкента.
Дом сарта, к которому мы приехали, имел особенный характер. Мы прошли сперва по длинному коридору, а потом вошли в комнату со вставленными рамами, раскрашенную, как та мечеть, о которой я говорил, пожалуй, еще пестрее, и набитую меховыми вещами. Стол был накрыт по-европейски, только вместо стульев стояли разные сундуки, покрытые подушками; угощение этого сарта ничем не отличалось от прежних. Пробывши у него с четверть часа, мы отравились домой; Сеид-Азим, Шерафий и последний сарт провожали нас верхами. Впереди ехал раис (полицмейстер). Какими-то окольными улицами мы выехали на ту же площадь, на которой по-прежнему стояли возы с сеном и ячменем и разгуливали солдаты.
Возвратившись домой, я получил приказание ехать в отряд. Сборы мои были недолги. В этот день отправлялся туда повар генерала и человек к. Б-ского; у них не было экипажа. Хотя у меня также не было его, но мне уступали один тарантас, чтобы доехать до отряда. Конвой был дан большой: пятнадцать человек казаков и десять джигитов. Мы выехали из Ташкента вечером, часа в четыре - в пять.Иллюстрации взяты у sklyarevskiy.