"Пятнадцать километров тишины". Эссе о городе Хмельнике, Винницкая обл., Украина (на конкурс)
Время, насколько нам известно, есть характеристика движения. Движения перманентного и системного, что говорит о том, что изобретение времени было, простите за каламбур, только вопросом времени. Но, воспринимая время, как нечто неизбежное, мы часто забываем о том, что его как такового не существует. Здесь это чувствуется особо остро. Гужевая повозка с автомобильным госномером на борту уступает дорогу иномарке с советским прицепом. Оба транспорта держат путь на рынок, в семь утра, в воскресение. А вообще, с тех пор как я себя помню, здесь мало что изменилось. В основном это вывески на магазинах и мастерских. И я готов воспринимать неон, как единственный видимый результат эволюции. Но не думаю, что есть такая необходимость.
2.
Своеобразное межвременье, царящее тут, дает мне ощущение надежности, а следовательно спокойствия. В Киеве же это возможно только благодаря архитектуре, и то не всегда. Кстати, на счет архитектуры - Хмельнику не свойственно излишество в этом вопросе.
Ели верить в то, что топография является фундаментом для человеческого бытия, то тут к этому вопросу подошли с практической стороны. Но памятники (Т.Шевченко, В.Ленину) - все-таки немного пафосные. Хотя, для меня этот город ценен, прежде всего, собственной генеалогией и отсутствием шума.
3.
Побыв здесь достаточно долго, перестаешь верить в собственную реальность. И это хорошо в том случае, если твой эгоизм сделал исполинский шаг от здорового к нездоровому. Если все же сделал - иди в частный сектор. Местные собаки напомнят миру о твоем существовании, в частности тебе самому. Желание собак тебя облаять прямо пропорционально степени твоего отчуждения от самого себя.
Хотя лично меня радует возможность время от времени из человека превращаться в наблюдательный пункт. Отсюда, видимо, наличие фотоаппарата. И, возможно, авторучки.
Если вас тяготит собственное существование (хотя бы частично), вам достаточно просто прошаркать по центральной улице (от хлебзавода до железнодорожного санатория). Большинство людей здесь, от 2-х лет до 70-ти, передвигаются по городу исключительно на велосипедах. Человек о двух ногах выглядит тут, как нечто первобытное и, более того, атавистическое.
А вообще вы - анахронизм. И тут даже не важно, к какому конкретно времени вы относитесь. Вас нет вообще. Потому, что времени, верным слугой которого вы являетесь, тут тоже нет. Таким образом, каждый ваш шаг или поворот головы отзывается в вас самих неловкостью или даже ощущением стыда. (Нечто подобное ощущает бактерия, попавшая в организм. Степень стыда зависит от степени чужеродности). Это явление не перманентно так, что боятся тут нечего. Да, и нечем вам боятся: от вас остались только глаза, а все остальное - абстракция.
Человеку, не привыкшему к собственной незначительности (точнее не смирившемуся с ней), мои слова могут показаться нелепыми и, возможно, надуманными. Но я искренно верю, что лучше быть нелепым, чем надменным. Минимум для того, чтобы увеличить себе кругозор. (Хотя в уменьшении ответственности тоже есть свои прелести).
4.
Что сказать про аборигенов? Определенная их часть мои родственник, еще более определенная - нет. И те и другие в основном занимаются тем, что… что чем-то занимаются. Т. е. все при деле.
Эти люди слишком интересны, чтобы загонять их в рамки статистики. А без нее мне про их быт не рассказать. На этом противоречии и остановимся. Сегодня сосед (мужик 50-60 лет по имени Валентин), когда я курил на скамейке под парадным, вручил мне со словами «Газетка!» газетку. На мой вопросительный взгляд он ответил «Партія виписує!». И удалился.
Другой сосед (во время другого перекура) рассказал мне обо всех прелестях провинциального ливня и о том, как он (ливень) взаимодействует со свежевымытым автомобилем. Ну и что, что рассказ занял времени больше, чем требуется на одну сигарету (а это что-то около четырех - пяти минут).
Вообще в этом городе (наверное, как и в любой другой провинции) метафизическая аналитика пасует перед разговорами о быте. Никто не обсуждает Достоевского или Гегеля, но все знают где лучше клюет или когда лучше идти на рынок. И если вы сейчас почувствовали собственное превосходство над нами, то мне вас жаль. Слова пасуют перед действительностью. Правда, кроме тех случаев, когда действительность и есть слова.
5.
На самом деле этот город для меня что-то сугубо личное. Наверное, поэтому данный текст похож на школьное сочинение троечника. Я не сильно открытый человек в смысле общения. А если речь идет о чем-то сокровенном - даже предложения составлять тяжело. Но, я отвлекся.
Этому городу я многим обязан, но сейчас, в данный текущий момент времени (боюсь, что я один из немногих его носителей на десятки километров вокруг), выделю только 2 вещи: мое увлечение фотографией и знакомство со стихами Й.А. Бродского.
6.
Зайду издалека. Дом, который так любезно позволяет мне переводить бумагу в пределах своих стен (и не препятствует делать это за ними), был построен моим дедом. У него было трое детей: два сына и дочь. Старший сын является моим отцом.
Будучи подростком, брат отца увлекся фотографией. Сделайте поправку на даты, и вы увидите горы черно-белой пленки и весьма недовольное лицо моей тети. Она тогда была в возрасте, который почему-то считается несознательным, поэтому дядя довольно часто эксплуатировал ее в качестве фотомодели. Впрочем, портретами он не ограничивался - были также пейзажи (весьма не дурные, как на мой скромный вкус) и то, что сейчас, если не ошибаюсь, называется метафизической фотографией. Одна из таких работ перекочевала, исключительно по моей инициативе, в мою собственную коллекцию (которая из одной фотографии и состоит). На ней был изображен невероятно шикарно экспонированный стол. Кстати, именно за этим столом я все это и пишу. Кстати, он так же был сделан моим дедом.
Сидя за этим самым столом, я впервые познакомился с семейными фотоальбомами. Сейчас, учитывая мою «выслугу лет» и несовершенство памяти, рассказать, как это произошло, не представляется возможным. Да, и надо ли? Хронология если и несет в себе какую-то ценность, то она схоластична, но неприменима в быту. Каждый раз, приезжая сюда, будь то отдых или, опять же таки, бытовая необходимость или, в конце концов, и то и другое, я всегда уделяю несколько часов просмотру старых семейных фотографий. Большинство людей, которые изображены на них, мне не известны. Конечно, мне говорили, кто это и даже пытались объяснить степень нашего кровного родства, но я никогда не мог похвастаться памятью на имена и, уж тем более, на биографии. Я так же отдаю себе отчет в том, что ценность этих фотографий отнюдь не измеряется их художественностью, более того, сейчас, когда моих теоретических знаний несколько больше, чем при первом и большинстве последующих общениях (если конечно это слово можно употреблять во множественном числе) с семейным фотоальбомом, я понимаю, что… что эти знания не имеют практического значения. По крайней мере, в моем случае.
Эти фотографии ценны для определенного и весьма ограниченного количества людей (в большинстве своем объединенных кровными узами). Что делает их напрочь лишенными вульгарности, и тем самым лишает вульгарности вас. Но тогда я этого еще не понимал. (Я и сейчас это понимаю с трудом; сформулировать мне это удалось каким-то чудом.) Для меня важен был их внешний вид: потертость, вмятины, рваные края и прочее. Тогда, как и сейчас, мне казалось, что эти элементы позволяют фотографии выйти за рамки своей эфемерности. Или, по крайней мере, заслуженно требовать внимания. В том случае если фотография соответствует вышеизложенному списку, ее права на вашу аудиенцию очевидны. Учитывая ее выслугу лет - неизбежны.
А иные фотографии по большому счету интересуют меня крайне редко. Уже на много-много позже я узнал, что то что мне больше всего нравится в фотографии можно имитировать с помощью цифровых технологий. (Если у вас возникает такое желание, об этом можем поговорить в другой раз). Собственно, фотографии я делаю только для того, чтобы придать им подобный вид. Чтобы приблизить их атмосферу к атмосфере старого семейного альбома. Думаю, это единственный случай, когда форма доминирует над содержанием.
7.
Я привык ложиться далеко за полночь, исходя из любви к тишине. И к чтению. Это потом я научился читать даже в метро, даже в час пик, но сейчас речь идет не о моих биоритмах, но о домашней библиотеке. Она представляет собой дубовый пенал на всю стену. В нижнем отсеке хранятся дедушкины инструменты и всякие мелкие нужности. Средний, самый большой - это и есть библиотека. Большинство содержащихся тут книг были изданы еще до Оттепели. Некоторые - задолго до.
«Господин Никто» (Богомила Райнова), «Овод» (Этель Войнич), «Сага о Форсайтах», сборники Маяковского - были только что выделены мной по неизвестным мне самому причинам. Книг тут в разы и в разы больше, чем я озвучил. Плохие и неинтересные мною обнаружены не были. Третий ярус хранит в себе периодику, точнее ее часть. Другая часть на чердаке. Преимущественно это журнал «Перец», который я обожал в нежном возрасте. Людям, знакомым с содержимым журналов, это обожание может показаться странным. Незнакомым я поясню: это политическая сатира, выполненная в виде карикатур и направленная на уничижение, как капиталистического образа жизни, так и Запада вообще. Учитывая то, что я (якобы) рос уже в демократичном обществе (то для многих - вопрос спорный, а для меньшинства - полная чушь), эти журналы было просто эхом былого. Вообще, к тому времени, когда я научился читать, постамент «главного идеологического врага» пустовал. Запад благополучно с него сошел еще до моего рождения. Поэтому и «Перца» я узнал для себя много нового. Собственно, мо знания о капитализме сформировались на много раньше, нежели мнение о нем. Что не характерно, учитывая менталитет. И уж куда больше я узнал о социализме. Если картинки в журнал не тревожили во мне эстета, то юмор был бездарным. Я всегда считал, что интеллект человека прямо пропорционален его умению шутить. Хотя, стоит сделать поправку на отсутствие иного разума кроме государственного, или точнее пресечение остальных. Плюс необъяснимая страсть к красному цвету. Мне больше нравится синий.
Как вы помните, библиотеку я штудирую в основном по ночам. И в одну из таких ночей (летнюю, кажется, с мошкарой, но все же уютную) мне под руку попалась одна очень особенная книга, очень карманного формата (она помещалась у меня в кулаке). На синего цвета обложке кроме тиснения чьей-то подписи не было ничего. На форзаце обычной авторучкой было размашисто написано «Тебе понравится». Много позже я узнал, что эта книга была подарена моей тете ее школьным ухажером. Не думаю, что, узнав об этом раньше, я не стал бы забирать книгу из библиотеки в Хмельнике. Последующие несколько лет с этой книгой я не расставался вообще.
Это была весьма беглая антология стихотворений Й. А. Бродского. И за эту беглость я благодарен составителям: она заставила меня жаждать подробностей. Между прочим, книгу тете я обещал вернуть. Поскольку конкретные сроки оговорены не были, руки у меня развязны. Но книгу я верну - ее автор не обрадовался бы приступу малодушия, который эта книга может вызвать. Я о нежелании ее возвращать.
8.
Ночью здесь слышно как проходят поезда. Зная, что железная дорога находится в добрых пятнадцати километрах от места моего ночлега, можно представить себе масштабы местной тишины. А сейчас я не удержался от соблазна и пишу сидя под вековыми ивами на берегу Южного Буга. Течение сносит подростков-аборигенов в сторону разлива. В этом есть что-то чеховское.
Когда в пейзаже преобладает горизонталь и практически отсутствует вертикаль, осознаешь себя в натуральный размер. И это в лучшем случае, в худшем - испытываешь стыд за то, что природа поставила тебя на две задние. И поля вторят этой мысли, утвердительно покачивая злаками. Чем больше пишу, тем отчетливее понимаю, что это все должно быть написано в стихотворной форме. Возможно, именно поэтому написанное (лично мне) не кажется убедительным. Или тут просто не нужно ни в чем никого убеждать. Пастораль - самодостаточна.
9.
Очевидно, что город состоит не только из геометрии его окрестностей. Город, как понятие, подразумевает определенную инфраструктуру и наличие асфальта. И то и другое тут есть. Но, так же как и в большинстве городов нашей родины бестолковость первого приводит к условности второго. И отреставрированный фасад налоговой инспекции выглядит сарказмом на фоне старого здания дома культуры. Но это не главное. Кроме того, кажется, я единственный, кто обращает внимание на мэрию или налоговую. Местным это ни к чему.
За те одиннадцать дней, что я тут пробыл, дождь шел дважды. Вчера, сегодня и оба раза я под него попал. Все остальное время было невероятно жарко, но мы отвлеклись. В городе четыре санатория: два непосредственно в черте, два за городом в лесу. Все невероятно ухожены. Один из них настолько хвойный, что я, гуляя там, чувствовал бы себя Пушкиным, если бы не сбрил бакенбарды два года назад и плохо писал стихи. Во всяком случае, тут очень красиво.
В Хмельнике, помимо старой доброй православной церкви, есть еще и костел. А синагоги нет. Я не искушен в соборной архитектуре, но костел мне нравится больше православной церквушки. Плюс там меньше… очень не хочется употребить слово коррупция, но не думаю, что, обидев домик с крестами, я обижу верующего человека. Грубо говоря, в костеле свечи бесплатные, да и глупостей разных меньше. Или это во мне польская кровь заговорила.
Тем не менее, «Многие лета» поется здесь на всех праздниках и семейных застольях, независимо от повода проведения оных. Мы опять отвлекаемся, но мне кажется, что данное повествование содержит слишком много первого лица в единственном числе. Может быть, просто этот город мне слишком дорог. А может, просто голову напекло. Второй вариант мне нравится больше, хотя бы потому, что он также объясняет сбивчивость и витиеватость повествования. На нем и остановимся. Как никак жара в сорок градусов.
10.
Я уже говорил, что лишен тяги к путешествиям, но умолчал о том, что лишился я ее, можно сказать, добровольно. И виной тому одна простая мысль: ехать нужно туда, где хуже, чем дома, в противном случае вы рискуете навлечь на свой рассудок довольно-таки увесистую беду. Все равно ведь придется возвращаться.
Меня не покидает стойкое ощущение того, что я ничего не рассказал о Хмельнике. Кроме того, очевидно, что этот текст автобиографичен, и это не делает ему чести. Я добросовестно пытался извлекать из своей буйной головы мысли, которые помогли бы всем составить хоть более менее конкретное представление о городе. Результат сейчас перед вами.
Я, в общем-то, давно утратил всяческий романтизм и поэтому понимаю, что Хмельник мало чем отличается от любого другого постсоветского городка. Разница только в топографии, но она же их в какой-то степени и роднит. Тем не менее, этот город для меня особенный. Помимо того, о чем я говорил ранее, Хмельник важен для меня возможностью моего уединения в благоприятных для этого условиях. Поэтому я искренне надеюсь, что для вас этот город особенным не станет. Впрочем, если это все-таки произойдет - я без промедления подвинусь.
2.
Своеобразное межвременье, царящее тут, дает мне ощущение надежности, а следовательно спокойствия. В Киеве же это возможно только благодаря архитектуре, и то не всегда. Кстати, на счет архитектуры - Хмельнику не свойственно излишество в этом вопросе.
Ели верить в то, что топография является фундаментом для человеческого бытия, то тут к этому вопросу подошли с практической стороны. Но памятники (Т.Шевченко, В.Ленину) - все-таки немного пафосные. Хотя, для меня этот город ценен, прежде всего, собственной генеалогией и отсутствием шума.
3.
Побыв здесь достаточно долго, перестаешь верить в собственную реальность. И это хорошо в том случае, если твой эгоизм сделал исполинский шаг от здорового к нездоровому. Если все же сделал - иди в частный сектор. Местные собаки напомнят миру о твоем существовании, в частности тебе самому. Желание собак тебя облаять прямо пропорционально степени твоего отчуждения от самого себя.
Хотя лично меня радует возможность время от времени из человека превращаться в наблюдательный пункт. Отсюда, видимо, наличие фотоаппарата. И, возможно, авторучки.
Если вас тяготит собственное существование (хотя бы частично), вам достаточно просто прошаркать по центральной улице (от хлебзавода до железнодорожного санатория). Большинство людей здесь, от 2-х лет до 70-ти, передвигаются по городу исключительно на велосипедах. Человек о двух ногах выглядит тут, как нечто первобытное и, более того, атавистическое.
А вообще вы - анахронизм. И тут даже не важно, к какому конкретно времени вы относитесь. Вас нет вообще. Потому, что времени, верным слугой которого вы являетесь, тут тоже нет. Таким образом, каждый ваш шаг или поворот головы отзывается в вас самих неловкостью или даже ощущением стыда. (Нечто подобное ощущает бактерия, попавшая в организм. Степень стыда зависит от степени чужеродности). Это явление не перманентно так, что боятся тут нечего. Да, и нечем вам боятся: от вас остались только глаза, а все остальное - абстракция.
Человеку, не привыкшему к собственной незначительности (точнее не смирившемуся с ней), мои слова могут показаться нелепыми и, возможно, надуманными. Но я искренно верю, что лучше быть нелепым, чем надменным. Минимум для того, чтобы увеличить себе кругозор. (Хотя в уменьшении ответственности тоже есть свои прелести).
4.
Что сказать про аборигенов? Определенная их часть мои родственник, еще более определенная - нет. И те и другие в основном занимаются тем, что… что чем-то занимаются. Т. е. все при деле.
Эти люди слишком интересны, чтобы загонять их в рамки статистики. А без нее мне про их быт не рассказать. На этом противоречии и остановимся. Сегодня сосед (мужик 50-60 лет по имени Валентин), когда я курил на скамейке под парадным, вручил мне со словами «Газетка!» газетку. На мой вопросительный взгляд он ответил «Партія виписує!». И удалился.
Другой сосед (во время другого перекура) рассказал мне обо всех прелестях провинциального ливня и о том, как он (ливень) взаимодействует со свежевымытым автомобилем. Ну и что, что рассказ занял времени больше, чем требуется на одну сигарету (а это что-то около четырех - пяти минут).
Вообще в этом городе (наверное, как и в любой другой провинции) метафизическая аналитика пасует перед разговорами о быте. Никто не обсуждает Достоевского или Гегеля, но все знают где лучше клюет или когда лучше идти на рынок. И если вы сейчас почувствовали собственное превосходство над нами, то мне вас жаль. Слова пасуют перед действительностью. Правда, кроме тех случаев, когда действительность и есть слова.
5.
На самом деле этот город для меня что-то сугубо личное. Наверное, поэтому данный текст похож на школьное сочинение троечника. Я не сильно открытый человек в смысле общения. А если речь идет о чем-то сокровенном - даже предложения составлять тяжело. Но, я отвлекся.
Этому городу я многим обязан, но сейчас, в данный текущий момент времени (боюсь, что я один из немногих его носителей на десятки километров вокруг), выделю только 2 вещи: мое увлечение фотографией и знакомство со стихами Й.А. Бродского.
6.
Зайду издалека. Дом, который так любезно позволяет мне переводить бумагу в пределах своих стен (и не препятствует делать это за ними), был построен моим дедом. У него было трое детей: два сына и дочь. Старший сын является моим отцом.
Будучи подростком, брат отца увлекся фотографией. Сделайте поправку на даты, и вы увидите горы черно-белой пленки и весьма недовольное лицо моей тети. Она тогда была в возрасте, который почему-то считается несознательным, поэтому дядя довольно часто эксплуатировал ее в качестве фотомодели. Впрочем, портретами он не ограничивался - были также пейзажи (весьма не дурные, как на мой скромный вкус) и то, что сейчас, если не ошибаюсь, называется метафизической фотографией. Одна из таких работ перекочевала, исключительно по моей инициативе, в мою собственную коллекцию (которая из одной фотографии и состоит). На ней был изображен невероятно шикарно экспонированный стол. Кстати, именно за этим столом я все это и пишу. Кстати, он так же был сделан моим дедом.
Сидя за этим самым столом, я впервые познакомился с семейными фотоальбомами. Сейчас, учитывая мою «выслугу лет» и несовершенство памяти, рассказать, как это произошло, не представляется возможным. Да, и надо ли? Хронология если и несет в себе какую-то ценность, то она схоластична, но неприменима в быту. Каждый раз, приезжая сюда, будь то отдых или, опять же таки, бытовая необходимость или, в конце концов, и то и другое, я всегда уделяю несколько часов просмотру старых семейных фотографий. Большинство людей, которые изображены на них, мне не известны. Конечно, мне говорили, кто это и даже пытались объяснить степень нашего кровного родства, но я никогда не мог похвастаться памятью на имена и, уж тем более, на биографии. Я так же отдаю себе отчет в том, что ценность этих фотографий отнюдь не измеряется их художественностью, более того, сейчас, когда моих теоретических знаний несколько больше, чем при первом и большинстве последующих общениях (если конечно это слово можно употреблять во множественном числе) с семейным фотоальбомом, я понимаю, что… что эти знания не имеют практического значения. По крайней мере, в моем случае.
Эти фотографии ценны для определенного и весьма ограниченного количества людей (в большинстве своем объединенных кровными узами). Что делает их напрочь лишенными вульгарности, и тем самым лишает вульгарности вас. Но тогда я этого еще не понимал. (Я и сейчас это понимаю с трудом; сформулировать мне это удалось каким-то чудом.) Для меня важен был их внешний вид: потертость, вмятины, рваные края и прочее. Тогда, как и сейчас, мне казалось, что эти элементы позволяют фотографии выйти за рамки своей эфемерности. Или, по крайней мере, заслуженно требовать внимания. В том случае если фотография соответствует вышеизложенному списку, ее права на вашу аудиенцию очевидны. Учитывая ее выслугу лет - неизбежны.
А иные фотографии по большому счету интересуют меня крайне редко. Уже на много-много позже я узнал, что то что мне больше всего нравится в фотографии можно имитировать с помощью цифровых технологий. (Если у вас возникает такое желание, об этом можем поговорить в другой раз). Собственно, фотографии я делаю только для того, чтобы придать им подобный вид. Чтобы приблизить их атмосферу к атмосфере старого семейного альбома. Думаю, это единственный случай, когда форма доминирует над содержанием.
7.
Я привык ложиться далеко за полночь, исходя из любви к тишине. И к чтению. Это потом я научился читать даже в метро, даже в час пик, но сейчас речь идет не о моих биоритмах, но о домашней библиотеке. Она представляет собой дубовый пенал на всю стену. В нижнем отсеке хранятся дедушкины инструменты и всякие мелкие нужности. Средний, самый большой - это и есть библиотека. Большинство содержащихся тут книг были изданы еще до Оттепели. Некоторые - задолго до.
«Господин Никто» (Богомила Райнова), «Овод» (Этель Войнич), «Сага о Форсайтах», сборники Маяковского - были только что выделены мной по неизвестным мне самому причинам. Книг тут в разы и в разы больше, чем я озвучил. Плохие и неинтересные мною обнаружены не были. Третий ярус хранит в себе периодику, точнее ее часть. Другая часть на чердаке. Преимущественно это журнал «Перец», который я обожал в нежном возрасте. Людям, знакомым с содержимым журналов, это обожание может показаться странным. Незнакомым я поясню: это политическая сатира, выполненная в виде карикатур и направленная на уничижение, как капиталистического образа жизни, так и Запада вообще. Учитывая то, что я (якобы) рос уже в демократичном обществе (то для многих - вопрос спорный, а для меньшинства - полная чушь), эти журналы было просто эхом былого. Вообще, к тому времени, когда я научился читать, постамент «главного идеологического врага» пустовал. Запад благополучно с него сошел еще до моего рождения. Поэтому и «Перца» я узнал для себя много нового. Собственно, мо знания о капитализме сформировались на много раньше, нежели мнение о нем. Что не характерно, учитывая менталитет. И уж куда больше я узнал о социализме. Если картинки в журнал не тревожили во мне эстета, то юмор был бездарным. Я всегда считал, что интеллект человека прямо пропорционален его умению шутить. Хотя, стоит сделать поправку на отсутствие иного разума кроме государственного, или точнее пресечение остальных. Плюс необъяснимая страсть к красному цвету. Мне больше нравится синий.
Как вы помните, библиотеку я штудирую в основном по ночам. И в одну из таких ночей (летнюю, кажется, с мошкарой, но все же уютную) мне под руку попалась одна очень особенная книга, очень карманного формата (она помещалась у меня в кулаке). На синего цвета обложке кроме тиснения чьей-то подписи не было ничего. На форзаце обычной авторучкой было размашисто написано «Тебе понравится». Много позже я узнал, что эта книга была подарена моей тете ее школьным ухажером. Не думаю, что, узнав об этом раньше, я не стал бы забирать книгу из библиотеки в Хмельнике. Последующие несколько лет с этой книгой я не расставался вообще.
Это была весьма беглая антология стихотворений Й. А. Бродского. И за эту беглость я благодарен составителям: она заставила меня жаждать подробностей. Между прочим, книгу тете я обещал вернуть. Поскольку конкретные сроки оговорены не были, руки у меня развязны. Но книгу я верну - ее автор не обрадовался бы приступу малодушия, который эта книга может вызвать. Я о нежелании ее возвращать.
8.
Ночью здесь слышно как проходят поезда. Зная, что железная дорога находится в добрых пятнадцати километрах от места моего ночлега, можно представить себе масштабы местной тишины. А сейчас я не удержался от соблазна и пишу сидя под вековыми ивами на берегу Южного Буга. Течение сносит подростков-аборигенов в сторону разлива. В этом есть что-то чеховское.
Когда в пейзаже преобладает горизонталь и практически отсутствует вертикаль, осознаешь себя в натуральный размер. И это в лучшем случае, в худшем - испытываешь стыд за то, что природа поставила тебя на две задние. И поля вторят этой мысли, утвердительно покачивая злаками. Чем больше пишу, тем отчетливее понимаю, что это все должно быть написано в стихотворной форме. Возможно, именно поэтому написанное (лично мне) не кажется убедительным. Или тут просто не нужно ни в чем никого убеждать. Пастораль - самодостаточна.
9.
Очевидно, что город состоит не только из геометрии его окрестностей. Город, как понятие, подразумевает определенную инфраструктуру и наличие асфальта. И то и другое тут есть. Но, так же как и в большинстве городов нашей родины бестолковость первого приводит к условности второго. И отреставрированный фасад налоговой инспекции выглядит сарказмом на фоне старого здания дома культуры. Но это не главное. Кроме того, кажется, я единственный, кто обращает внимание на мэрию или налоговую. Местным это ни к чему.
За те одиннадцать дней, что я тут пробыл, дождь шел дважды. Вчера, сегодня и оба раза я под него попал. Все остальное время было невероятно жарко, но мы отвлеклись. В городе четыре санатория: два непосредственно в черте, два за городом в лесу. Все невероятно ухожены. Один из них настолько хвойный, что я, гуляя там, чувствовал бы себя Пушкиным, если бы не сбрил бакенбарды два года назад и плохо писал стихи. Во всяком случае, тут очень красиво.
В Хмельнике, помимо старой доброй православной церкви, есть еще и костел. А синагоги нет. Я не искушен в соборной архитектуре, но костел мне нравится больше православной церквушки. Плюс там меньше… очень не хочется употребить слово коррупция, но не думаю, что, обидев домик с крестами, я обижу верующего человека. Грубо говоря, в костеле свечи бесплатные, да и глупостей разных меньше. Или это во мне польская кровь заговорила.
Тем не менее, «Многие лета» поется здесь на всех праздниках и семейных застольях, независимо от повода проведения оных. Мы опять отвлекаемся, но мне кажется, что данное повествование содержит слишком много первого лица в единственном числе. Может быть, просто этот город мне слишком дорог. А может, просто голову напекло. Второй вариант мне нравится больше, хотя бы потому, что он также объясняет сбивчивость и витиеватость повествования. На нем и остановимся. Как никак жара в сорок градусов.
10.
Я уже говорил, что лишен тяги к путешествиям, но умолчал о том, что лишился я ее, можно сказать, добровольно. И виной тому одна простая мысль: ехать нужно туда, где хуже, чем дома, в противном случае вы рискуете навлечь на свой рассудок довольно-таки увесистую беду. Все равно ведь придется возвращаться.
Меня не покидает стойкое ощущение того, что я ничего не рассказал о Хмельнике. Кроме того, очевидно, что этот текст автобиографичен, и это не делает ему чести. Я добросовестно пытался извлекать из своей буйной головы мысли, которые помогли бы всем составить хоть более менее конкретное представление о городе. Результат сейчас перед вами.
Я, в общем-то, давно утратил всяческий романтизм и поэтому понимаю, что Хмельник мало чем отличается от любого другого постсоветского городка. Разница только в топографии, но она же их в какой-то степени и роднит. Тем не менее, этот город для меня особенный. Помимо того, о чем я говорил ранее, Хмельник важен для меня возможностью моего уединения в благоприятных для этого условиях. Поэтому я искренне надеюсь, что для вас этот город особенным не станет. Впрочем, если это все-таки произойдет - я без промедления подвинусь.