состоянье у тебя истерическое, скушай, доченька, яйцо диетическое (с)
Там, на сосне, птичьи яйца ворует ласка, ветер играет с осинами в "скрип-поскрип". Рыцарям или драконам - иные сказки, вот о принцессах, пожалуй, поговорим. Все заросло - ни дороги и ни тропинки, платье изорвано в клочья - идти легко. Звери выходят, растерянно смотрят в спину, нюхают воздух, он пахнет чужим щенком.
В песне, как водится, время давить на жалость, плачущей нотой тянуть ее из струны. Вот, мол, такая-сякая, взяла, сбежала, папу расстроила, маму и всех родных. Не выдавали ее против воли замуж, не отказались десятый купить планшет; просто, такая-сякая, взяла, сбежала. Дети, блин, ягодки жизни. Прости, мон шер.
Зреет брусника - как капельки алой краски, где-то над ухом упорный жужжит комар. Просто, когда выживаешь в пространстве сказки, все теоремы Евклида - уже не в масть. Нет, не держали ее в золоченой клетке, не закрывали вуалью ее лица. Просто у мамы на столике туалетном алый цветочек - и старый портрет отца. Просто наследственность, знаете, не игрушка, к делу ее не подклеишь, так хоть пришей; если прабабушка, раньше была лягушкой - то и у бабушки ротик был до ушей. Если прадедушка аистом был полжизни - дедушка вечно грустил и мечтал летать. В сказку дается простая, транзитом, виза: роспись на бланке гербовом, сургуч, печать. Думали, в маму пошла - ну а мать красотка, стольким крутила носы на своем веку... Только, когда вырастают клыки и когти, ты понимаешь, что поздно на маникюр.
Ты понимаешь - лес тянет неодолимо. Лапы, послушные лапы, уносят прочь. Все, чем когда-то жила, проскользило мимо: "мама, прости. Ты же помнила, чья я дочь". В диком лесу звери смотрят, не нападают. Зеркало тихой реки не разбить, увы. Кто-то под шелковой ивой ревет, рыдает, дергает с корнем пучки забывай-травы.
Листья опустятся теплым плащом на плечи: что ж, не придворная мода, но тоже стиль. Да уж, родись бы ты парнем, так было б легче: домик построить, и розы в саду растить. Кухня сама бы готовила мясо с супом, кто-то (за лучшим цветком!) постучался б в дверь... Да уж, девчонке та сказка выходит глупой. Ну их, те розы. Чего уж жалеть теперь.
Дальше? Все плавно, накатанно, будто с горки: миром становится лес, весь зеленый лес. Каждая веточка, почка, во мху иголка, каждый олений и заячий робкий след. Платье не нужно, ночами и мех согреет, ноги прокормят, и зубы не подведут. Шкура линяет к весне, а зимой светлеет, можно хвостищем рыбешку удить во льду. Годы текут, как вода, где один, там девять, годы расческой шерсть серую боронят. Прыгает белка, скрипит мировое древо...
Утром с опушки выходит Иван-царевич, он умудрился как раз потерять коня.
Позже придумают мути: цари, указы, птицы с хвостами, как жар, что поют во сне. Просто, когда выживаешь в пространстве сказки, то понимаешь: границ и пределов нет. Сам напиши свою сказку: улыбкой, болью, памятью, верой, без края, без слова "стоп".
Мчаться тебе по холмам, по лесам привольным, каменный хлеб на двоих догрызать без соли, глади озер синеоких мести хвостом.
В песне, как водится, время давить на жалость, плачущей нотой тянуть ее из струны. Вот, мол, такая-сякая, взяла, сбежала, папу расстроила, маму и всех родных. Не выдавали ее против воли замуж, не отказались десятый купить планшет; просто, такая-сякая, взяла, сбежала. Дети, блин, ягодки жизни. Прости, мон шер.
Зреет брусника - как капельки алой краски, где-то над ухом упорный жужжит комар. Просто, когда выживаешь в пространстве сказки, все теоремы Евклида - уже не в масть. Нет, не держали ее в золоченой клетке, не закрывали вуалью ее лица. Просто у мамы на столике туалетном алый цветочек - и старый портрет отца. Просто наследственность, знаете, не игрушка, к делу ее не подклеишь, так хоть пришей; если прабабушка, раньше была лягушкой - то и у бабушки ротик был до ушей. Если прадедушка аистом был полжизни - дедушка вечно грустил и мечтал летать. В сказку дается простая, транзитом, виза: роспись на бланке гербовом, сургуч, печать. Думали, в маму пошла - ну а мать красотка, стольким крутила носы на своем веку... Только, когда вырастают клыки и когти, ты понимаешь, что поздно на маникюр.
Ты понимаешь - лес тянет неодолимо. Лапы, послушные лапы, уносят прочь. Все, чем когда-то жила, проскользило мимо: "мама, прости. Ты же помнила, чья я дочь". В диком лесу звери смотрят, не нападают. Зеркало тихой реки не разбить, увы. Кто-то под шелковой ивой ревет, рыдает, дергает с корнем пучки забывай-травы.
Листья опустятся теплым плащом на плечи: что ж, не придворная мода, но тоже стиль. Да уж, родись бы ты парнем, так было б легче: домик построить, и розы в саду растить. Кухня сама бы готовила мясо с супом, кто-то (за лучшим цветком!) постучался б в дверь... Да уж, девчонке та сказка выходит глупой. Ну их, те розы. Чего уж жалеть теперь.
Дальше? Все плавно, накатанно, будто с горки: миром становится лес, весь зеленый лес. Каждая веточка, почка, во мху иголка, каждый олений и заячий робкий след. Платье не нужно, ночами и мех согреет, ноги прокормят, и зубы не подведут. Шкура линяет к весне, а зимой светлеет, можно хвостищем рыбешку удить во льду. Годы текут, как вода, где один, там девять, годы расческой шерсть серую боронят. Прыгает белка, скрипит мировое древо...
Утром с опушки выходит Иван-царевич, он умудрился как раз потерять коня.
Позже придумают мути: цари, указы, птицы с хвостами, как жар, что поют во сне. Просто, когда выживаешь в пространстве сказки, то понимаешь: границ и пределов нет. Сам напиши свою сказку: улыбкой, болью, памятью, верой, без края, без слова "стоп".
Мчаться тебе по холмам, по лесам привольным, каменный хлеб на двоих догрызать без соли, глади озер синеоких мести хвостом.