Фрейлина Софья Дашкова
Софья Андреевна Гагарина (Дашкова). Портрет работы Григория Гагарина
В сентябре 1840 года состоялся торжественный въезд невесты Цесаревича. Принцессу Максимилиану ласково назвали в семье Мари, затем миропомазали и в России она превратилась в Марию Александровну. Принцесса, как говорится, пришлась ко двору, все были приятно удивлены тем, как столь юная девушка достойно держится в свете, разумно рассуждает, быстро осваивается в новой стране. В свою очередь Императорская семья окружила Мари заботой и роскошью, о которой в Дармштадте она и мечтать не могла. Цесаревич, казалось, был искренне влюблен в свою невесту и все обещало этой паре счастье. В апреле 1841 года состоялось венчание, в 1842 году на свет появился первый ребенок Цесаревича и Цесаревны - Великая княжна Александра Александровна, через год - Наследник, Великий князь Николай Александрович... Омрачало жизнь молодых супругов только то, что Цесаревна не могла похвастаться крепким здоровьем, она страдала от суровых русским зим, врачи рекомендовали ей время от времени жить в более мягком климате - тогда Цесаревна гостила на родине, а супруг писал ей трогательные, полные нежности письма. В письмах 1844-45 годов Цесаревич обращается к жене так: "дорогая, прелестная душка моя Музи", "милая и добрая моя Мари", "мой милый ангел", "сокровище моей души"... а подписывает эти письма как "твой навсегда Александр"...
Сложно сказать, когда все это начало разрушаться, но уже в 1846 году у души Цесаревича появилось новое "сокровище". Софья Андреевна Дашкова (из нетитулованного рода Дашковых), дочь сенатора Андрея Васильевича Дашкова и Анастасии Петровны Мамоновой. После ранней смерти матери девушка училась и воспитывалась в Екатерининском институте благородных девиц, по окончании которого поступила ко двору Цесаревны Марии Александровны. Софья почти ровесница Цесаревны, она на 2 года старше, судя по ее сохранившемуся дневнику, она умна, много читает, очень набожна, увлекается живописью. Когда именно началось увлечение Цесаревича - неизвестно, как неизвестно и то, насколько далеко это увлечение зашло. Известно только то, что Цесаревич был страстно увлечен, его чувство было взаимным, но в отличии от него Софья очень тяготилась подобным положением вещей и постоянно пыталась прекратить его ухаживания. В апреле 1847 года Цесаревна разрешилась от бремени сыном Владимиром, это был третий сын и четвертый ребенок Великокняжеской четы. В мае Цесаревич и Цесаревна с дочерью Александрой и свитой отправляются в Германию на все лето, едет с ними и фрейлина Софья Дашкова.
Гамбург-Дармштадт-Киссинген. Во время морской части путешествия Софи страдает от морской болезни, а когда ей становится лучше - играет с маленькой Великой княжной. 1 июня Софи пишет в дневнике: "Обо мне снова заботились и снова я не могла сопротивляться этому счастью чувствовать себя под попечением, отсюда еще больший эффект, чем вчера. Что делать? Что делать? Что делать? Как велико это счастье - оно в вас проникает и вас обволакивает, оно вас восхищает и оно не устойчиво. Не ужасно ли это? Еще, если причина этого зависит от меня, прости меня, Боже, но дело в том, что я недостойна, недостойна как бы то ни было, и это с отчаянием я говорю, это только мираж, который исчезнет, потому что ничто, абсолютно ничто его не укрепит. Боже мой, Боже мой, не покидай меня так! Утром причалили в Киле и по железной дороге отправились в Гамбург, я была весела, так как я была бессильна против этого счастья, которое овладевало мной вопреки моей воли".
Цесаревич Александр Николаевич, художник Г.Р. Рейтерн
В дневнике Софи намекает на некую "ужасную" осень в Царском, но не говорит прямо, в чем этот ужас заключался...Возможно тогда начался роман с Цесаревичем или в ту "ужасную" осень Софи осознала весь ужас своей роли при дворе? "Между тем, я была достаточно весела на этом вечере, так как, я это повторяю, - ни тени сожаления не примешивалось к моим воспоминаниям, напротив, когда я думала только, что могло бы быть и чего не было, я благословила Бога в своем сердце. Немного хороших моментов, которые были у меня временами, производили на меня впечатление грезы, очень неясной, потому что тогда едва ли я их ценила, но с тех пор, как дело приняло более реальный аспект, я вспоминаю только страдания. Между прочим, мне показали иллюстрированную книгу стихов Мура, что мне напомнило полностью ужасную осень в Царском Селе. Мне говорили о «последней розе лета», мне показывали - «не сомневайся во мне». Зачем играть чувствами? Вот один из редких случаев, когда я себя поздравляла со своим девизом: «все или ничего»".
Осенью 1846 года Цесаревна уже была в положении, причем все протекало непросто. Д.С. Арсеньев упоминает, что осенью 1846 года Цесаревна чувствовала себя нехорошо. Не в ту ли осень Софи Дашковой говорили о "последней розе лета"?
В той поездке Софи сближается с княгиней Е. В. Салтыковой, княгиня поддерживает Софи и присматривается к девушке. Именно княгиня впоследствии поспособствует браку Софьи Дашковой с овдовевшим супругом ее крестницы Анны - Григорием Гагариным. Григорий Гагарин - не просто князь, но и известный в свете художник. В 1845 году Григорий овдовел, от первого брака у него осталась дочь Екатерина. Присмотревшись к фрейлине Дашковой княгиня Салтыкова решила, что именно такая мать нужна маленькой Екатерине Гагариной, а для Софи брак станет выходом из той ситуации, в которой она оказалась.
В Киссингене Цесаревич и Цесаревна знакомятся с принцессой Александрой Альтенбургской, невестой Великого князя Константина Николаевича. Пишет о ней и Софи Дашкова: "Я также познакомилась с принцессой Александрой Д’Альтенбюрг, которая показалась мне очень любезной, у нее действительно отдаленное сходство с нашим добрым ангелом Александрой Николаевной".
По всей видимости, во время этой поездки Софи, несмотря на свои собственные чувства, решает вести себя с Цесаревичем холодно, на водах старается избегать утренних походов к источнику, либо приходит раньше и уходит до появления августейших особ. Это вызывает раздражение Цесаревича, он грозится Софи уехать: "Я пишу в некотором подобии лихорадки - все, что он не сказал! Он хочет уехать, если я буду всегда такой же с ним. Боже мой, если бы я могла быть по-другому, я не умею действовать наполовину. Какое счастье, если он уедет, но это очень эгоистично однако, - о, кто меня избавит от этого, - это свыше меня, мои мысли путаются, и я не вижу исхода". О том, что он вообще-то сопровождает в поездке ослабевшую после родов супругу, которой Киссинген посоветовали врачи, Цесаревич, видимо, подумать не желает.
Софи продолжает избегать наследника, пропускает завтраки, приходит позже на обеды, в ответ на это наследник караулит ее у ее комнаты: "Будучи под ласковым и грустным впечатлением своих писем, я вернулась к себе, чтобы привести себя в соответствие с поездкой; моя горничная мне сказала, что снова были у меня, - к счастью я была слишком занята мыслями о моем письме, чтобы так вознегодовать, как я бы была, и какой я была позже, когда у меня было время об этом подумать. Все, что я могу сказать, - это то, что подобное поведение возбуждает во мне злобу против него, - я этого не ожидала. Что от меня он хочет? Почему упорно преследовать меня и портить таким образом жизнь? Что я ему сделала? Я это повторяю - если бы это было сверх его сил побороть себя, если бы он от этого страдал, если мне пришлось увидеть его страдающим, я простила бы ему, что он портит мне жизнь, я бы поразмыслила об этом, но не весел ли он и счастлив? Чего ему недостает? Он знает хорошо, что если бы меня не тревожить, я сбросила бы с себя скоро этот кошмар, который меня душит, вот почему он делает все возможное, чтобы мне в этом помешать, это единственное, так как он умеет быть властным, - это плохо, очень плохо приносить в жертву ради одной фантазии спокойствие сердца, которое сумело его оценить".
Тем временем страсти накаляются: "У двери сада я встретила его одного, идущего к дому. Мы поздоровались, и я спешно продолжала свой путь сквозь толпу, быстро выпила свой стакан и направилась к дороге, где я рассчитывала встретить великую княгиню и мадемуазель Гранси. Между тем, у него было время дать свое распоряжение и поймать меня, несмотря на то, что я изменила направление. У него был очень недовольный вид, и мне он наговорил резкие слова насчет того, что он называл любезностью, которая доходила почти…он не закончил свою фразу. Напротив за обедом он был, как если бы ничего не было, - что это легкомыслие или лицемерие? Потому что если это самообладание, я надеюсь, что оно будет служить ему лучше и особенно вовремя. Легкомыслие это или лицемерие, я спрашиваю об этом? То и другое мне противны и причиняют мне боль".
С.А. Гагарина (портрет работы Г. Гагарина)
25 июня (8 июля) Софи пишет: "Вчера, едва я имела время снять шляпу после прогулки к водам, как мне внезапно дали знать о себе, - он был уже в дверях, и не было больше никакого способа не принять его. Я ему все сказала, все ужасные страдания, негодование, злоба, которые мучили меня в эти последние дни.
Он был поражен. Он хотел сломать мой браслет. Да, я забыла сказать, что в тот момент, когда я одевалась для прогулки, мой браслет открылся сам собой, - мое сердце сжалось от печали, но я поняла - это предостережение Провидения, и я себе сказала, что я его больше не надену. Чтобы избежать крупного объяснения, я ему рассказала на прогулке о факте в 2 словах.
Он же хотел его сломать, мой бедный браслет, который не покидал меня так долго и который я приняла когда-то с чувством, таким чистым и таким безупречным. Я хотела еще хранить его в продолжение какого-то времени, не надевая его. Тогда он начал умолять меня снова надеть его, я один момент осталась в размышлении, но это была отсрочка одного момента, чтобы собраться с духом. Я была очень жестока, это потому что я так страдала!
Он побледнел, - рыдания душили его, он только мог повторять мне, что я не понимаю его, что он едва не сошел с ума в эти последние дни, он умолял быть с ним такой, как прежде, я ему говорила, что я не понимаю, как можно упорно придерживаться пути, который находят дурным, иногда, к несчастью, позволяют себе увлечься, но согласиться хладнокровно на плохое, - этого я не понимаю.
«Но веришь ли ты, если бы я мог тебе отдать всю мою душу, я не мог бы этого сделать, - мне говорил он, - моя ли вина, что она вся твоя, вся целиком, полагаешь ли ты, что ты не всегда предо мной? Если бы я мог умереть сейчас же, я н поколебался бы отдать отчет Богу в этой любви, что я чувствую к тебе, и в которой моя жизнь?»
Он мне принес к моему празднику образ, образ, который не покидал его, говорил он, 10 лет. Но у меня было слишком много горечи в душе, чтобы быть тронутой, воспоминания о всем, что я перестрадала, было слишком живым во мне, чтобы его слова любви дошли до моего сердца, - я не могла даже смотреть на образ, хотя он меня умолял это сделать.
«Возьмите обратно ваш, ему сказала я, - я его не достойна, я почти не смогу молиться за вас».
Он был вне себя, он взял образ, хотел сорвать браслет с руки, - я испугалась и не хотела это позволить. Но я мысленно помолилась, и сила снизошла на меня свыше, - «хорошо, возьмите его, - сказала я ему, - кажется, что Бог так хочет».
Вся его ярость упала, он стал слабым как ребенок.
-«Ты хочешь все разбить?»
- «Да, - сказала я с твердостью, - я только что заметила крест церкви на голубом небе»
-«У меня нет сил, сделай ты сама».
Я стала искать застежку браслета, он его открыл и положил в свой карман.
Образ я приняла, так как все-таки не могу отвергнуть благословение образа.
Наконец, все кончено, поздно, надо спускаться в салон, я была очень потрясена этими разными волнениями, я была как пьяная, я зашла к княгине, она уже спустилась (в салон), я положила, ожидая, в один из ящиков ее бюро пакет, содержащий образ, завернутый в то, что я увидела потом, в записку в несколько строк душераздирающей печали.
Его не было в салоне, когда я туда пришла, хотя все уже собрались, он вошел несколькими минутами позже, глаза его были красные и опухшие. Отменное притворство света! Кто заподозрил бы то, что происходило в наших двух душах! Были факельные шествия и серенада, вечер был прекрасный. Возвратившись в свою комнату, я долго смотрела на маленького ангела-хранителя, указывающего ребенку на небо, которого дала мне княгиня. Я просила у Бога направить и укрепить мои шаги".
Цесаревич снова продолжает караулить Софи и приходит к ней в комнату, но чувствуя, что его одного она не впустит - приходит вместе с маленькой дочерью. Выглядит это всё просто чудовищно: "Я только что начала читать псалом, который очень красив и длинен, сначала по-славянски, потом по-английски. В тот момент, когда я его кончала, я услышала шаги в коридоре и мне сообщили, что великий князь пришел со своей малюткой меня поздравить, ему сказали, что я не могу его принять, но малютка между тем вошла со своим маленьким подарком - листом плюща с каплей росы, - я вынуждена была спешно надеть мантилью, малютка оставила дверь открытой, и он попросил разрешения войти на минуту.
Делать было нечего, я не могла оставить его в коридоре ожидать свою малютку. Он оставался не более одной минуты, смотря на меня и держа меня за обе руки. Малютка после того, как все исследовала везде, захотела получить свои куклы, которыми я играла с ней вчера после обеда у княгини, я ей сказала, что они еще там и что она может туда пойти, но что касается меня, я должна одеться. Он отправился со своим ребенком, единственное, что он мне сказал, - это, что он много молился за меня.
Не этим ли его молитвам обязана я тем спокойствием, которое, несмотря на все, во мне?
Я, собираясь к обедне, одела свое белое платье с фиолетовым поясом, я нашла, что этот цвет подходит к моему возрасту и моему настроению. Я много молилась, несмотря удушающую жару. Он снова смотрел на меня во время прокимен и молитвы ангелу-хранителю. В другой раз я сумею лучше его избегать".
Софья достаточно тверда в своем решении избегать встреч, но все-таки она не отрицает своих настоящих чувств: "Этот вечер ему так напомнил вечер на Острове, он был очень и очень опечален, а я, я была очень жестока, но это мне многого стоило. Вчера в продолжение утренней прогулки то же расположение у нас обоих". Александру Николаевичу она говорит другое и держится очет холодно и отстраненно. Он продолжает пугать ее отъездом: "Прогулка нам плохо удалась, мы едва имели времени прибыть на галерею, когда разразился страшный ливень. Великая княгиня возвратилась в дом с княгиней. В ожидании, когда они пришлют нам карету, мадемуазель Гранси и я, мы продолжали ходить по галерее.
Он также прибыл и стал ходить с нами, у него был такой убитый вид, что мне стало страшно. Он меня спросил, может ли он выиграть в моем мнении, если он уедет из Киссингена. Мне стало страшно от звука его голоса, и я не смогла ответить. - «Скажите мне да или нет» - повторил он несколько раз. Я ему сказала, что не имею ни права, ни желания возлагать на него жертву, но призналась, что его отъезд даст мне большее спокойствие.
- «Тогда я уеду», - сказал он мне".
Князь Григорий Гагарин. Автопортрет
В это время в Киссинген приезжает Григорий Гагарин, его дочь, маленькая Екатерина (Рита) уже в Киссингене, девочка много играет с Великой княжной Александрой и тянется к Софи. "За обедом я была рядом с Гагариным, мы с ним беседовали, не знаю почему он меня заставляет смущаться...Гагарин предложил мне лично уроки рисунка, причиной этому было очень высокое мнение о моем таланте, несмотря на все, что я ему говорила", - отмечает в дневнике Софи.
Возможно, княгиня Салтыкова посвятила Григория Гагарина в подробности придворной жизни, однако его все это не смутило. Софи была ему очень симпатична. Князь Гагарин свой выбор сделал:"Гагарин был там, княгиня вдруг вышла, чтобы заняться своим туалетом, не зная, как уйти, я осталась, и мы разговорились с Гагариным. Я была в страшном замешательстве и ужасном смущении, и от этого была недовольна собой, почему же я была такой в самом деле?
За обедом великий князь был весел, и вид у него был успокоенный, особенно после бала, я чувствовала, что в этом была моя вина, хотя я ничего не делала и ничего не говорила достойного порицания. Но я была в душе в лучшем расположении к нему и он, который меня знал так хорошо, об этом догадался.После обеда княгиня мне сказала, что у меня был вид глядевшей на него с удовольствием, это замечание доставило мне огорчение. Она мне сказала еще: «Бедная Софи, я так понимаю ваше увлечение, так как он этого достоин. Бог вознаградит ваши усилия, и это будет неожиданным образом, - мне повторила она несколько раз, - вы увидите, - у меня предчувствие, что так будет». Эти слова княгини меня испугали, я старалась о них не думать, потому что я ничего не понимала - в чем же дело, но у меня было смутное чувство страха.
Позже пришла маленькая Рита, и я ничего не делала, только играла с ней, - в ней что-то такое трогательное в лице - бедный ангел - она действительно меня привлекает.
Вскоре пришел ее отец и, не знаю почему, я чувствовала, что стесняюсь заниматься малюткой в его присутствии, за это я упрекала себя и принуждала себя продолжать. Я чувствовала себя очень усталой на прогулке, после мы оставались очень долго в саду".
7 (19) июля Гагарин просит руки Софьи Дашковой. Пока еще не лично, через княгиню Салтыкову: "Княгиня пришла мне сказать, что она должна со мной поговорить, у меня сжалось сердце, мое предчувствие возобновилось полностью, но я не поняла то, что она мне объявила: «Софи, я должна вам сказать нечто, очень важное». Я не дышала, я не знала более, что происходило с моей головой. «Вам делают предложение выйти замуж» - «Кто?» - «Гагарин». Софи не отвечает сразу, она просит подумать до завтра и решает лично рассказать потенциальному жениху о своем августейшем романе: "О, это так хорошо, что я от него услышала, я открыла ему мою душу, как я это делала в момент приготовления к причастию; если что-то от меня ускользало, это потому, что я не могла об этом вспомнить, но Бог меня слышал так же как и он, и чем больше он видел мое сердце, он увидел, что я не хочу ничего скрывать и что я это делаю с чувством глубокого смирения, готовая от него после услышать: «Я не хочу вас». Я умоляла его это сделать, он мне сказал, что его решение бесповоротно и что я - ангел! Боже мой, не вознаграждение ли это за все, что я выстрадала? Не слишком ли это, Господи? Это странно, я чувствовала, у меня было твердое убеждение, что Грегуар слушает меня со снисходительностью, которой я не достойна. Может быть, это была моя вина, что я не сумела возбудить достаточно его неудовольствие, но нужды нет, совершенное спокойствие водворилось в моем сердце и более его не покидало".
Как только Софи объяснилась с Григорием Гагариным, она решила рассказать о своей помолвке Цесаревичу: "Мы решили сказать эту новость великому князю на прогулке. У него был особенно спокойный вид в этот вечер. Проходя мимо я ему сказала, что я должна что-то ему сказать, спустя мгновение ему удалось совершенно одному приблизиться ко мне. Я ему сказала, что ему нужно быть мужественным, так как я чувствовала, что мне в этот момент недостает моего мужества, так я ему об этом сказала, может быть слишком резко; он побледнел ужасающим образом и убежал, воскликнув: «Господи!». Он больше ко мне не приближался, но на одно мгновение позже, когда мы сидели, слушая музыку, он приблизился к Рите, чтобы ее приласкать, это было хорошо с его стороны. Возвращаясь, он меня нагнал на лестнице и, ничего мне не сказав, вложил мне в руку цвет липы. Грегуар не был на вечере и я после того, что было, также не была".
Но что же Цесаревна? Догадывалась ли она все это время о роли одной из ее фрейлин в жизни ее мужа? Полагаю, что она все знала и понимала, была слишком умна, чтобы не понять и в свете слишком много "добрых" людей, чтобы не узнать. Итак, Мария Александровна знала всё, но делала вид, что ничего не замечает. На следующий день после объяснения с Гагариным Софи идет к Цесаревне:
"Во время прогулки к источнику я попросила у великой княгини позволения поговорить с ней, она мне назначила придти через час. Когда я ей сообщила, о чем идет речь, она мне сказала, что она об этом уже думала и уверена ли я, что буду счастливой. Я ей ответила, что уже давно научилась заставить себя удерживаться от желания счастья и единственное, что я могу желать в жизни - это преданность.
- Вы слишком молоды, чтобы так говорить, подумайте об этом хорошенько; вы можете быть уверенной всегда в том, что вам будет хорошо у нас. Я ее поблагодарила, говоря, что мое решение бесповоротно и я чувствую, что я действую согласно высшей воле. Она попросила великого князя оставить нас одних и еще мне много говорила обо всем, что я нахожу трудного на моем пути и советовала хорошо все обдумать...
- Еще один вопрос, ваше сердце свободно?
Все мои волнения, все мои сомнения прихлынули к сердцу; этот вопрос причинил мне боль, это было как последнее искушение. «Я никогда об этом не думала» - ответила ей я. «Софи, вы говорите неправду».
Я сделала усилие, чтобы выслушать этот ужасный вопрос, который много раз во времена смятения возникал в моей душе и на который я никогда не отвечала по другому, как словами псалма «Да воскреснет Бог и расточатся врази его». «Я никого не люблю кроме Бога», - ответила я великой княгине, - а в данный момент я люблю только вас, вы это знаете хорошо».
«Да благословит вас Бог», - сказала мне великая княгиня голосом тихим и взволнованным. Я ее обняла, я снова стала спокойной, это желание вздохнуть от моей жизни огорчений; новая жизнь открывалась передо мной и я вошла в нее с спокойствием и доверием, радость должна была скоро последовать.
Я направилась к выходу, великий князь, который последовал за нами в большой салон, остановил меня у двери, он также почувствовал в этот момент, что все кончено. «Я скажу все моей жене». (Я забыла сказать, что во время утренней прогулки я ему сказала, что Грегуар знает все). «Будьте осторожны, чтобы это не причинило ей боли», - сказала я ему; я не знала, какой совет дать ему, у меня было желание, чтобы он восстановил доверие своей жены, и в то же время я трепетала за ее здоровье.
Цесаревна Мария Александровна
Великий князь пригласил меня на минутку поговорить с ним наедине, он вошел в мою комнату. Поистине нужно было все милосердие Бога, чтобы очень хотеть закрыть свое сердце от боли, чтобы в присутствии этой великой печали, этой раздирающей сердца любви, не испытать никакого сожаления, никакого колебания. Единственная вещь, которую я хотела бы уничтожить, это резкие слова, которые я ему сказала накануне моего дня рождения, отдавая ему браслет, чтобы отдалить его окончательно от меня.
Я его умоляла не верить им и выкинуть из своего сердца и хорошо помнить, что мое мнение о нем никогда не было искажено. Он мне сказал, что это уже забыто, он плачет обо мне, как о своем дитя, которое он должен потерять. Потом он попросил меня оказать ему высокую часть быть моим посаженным отцом. «У меня хватит на это силы, - говорил он, рыдая, - да, у меня хватит силы». Он просил меня взять обратно его браслет, я сказала, что не могу это сделать. Он сказал мне, что все сообщил своей жене; я видела, что он никогда не будет иметь мужество удалиться, я смутно понимала, что уже пора".
Григорий Гагарин
У Великой княгини и Софи был еще один долгий разговор, уже после того, как Цесаревич ей все рассказал:
"Едва я имела время подняться к себе, как великая княгиня послала за мной; я нашла ее одну в салоне. Она взяла мои руки и смотрела на меня, не имея возможности что-нибудь мне сказать, но ее взгляд был такой добрый и взволнованный, что я не могла помешать себе сказать ей: «Вы ангел».
«Нет, не о прошлом я хочу с вами говорить, это о вас, о вашем будущем, - мне ответила она, - мне кажется, что вы о нем недостаточно думаете, вы же уверены, что я всегда буду счастлива иметь вас».
Я ее поблагодарила от всей моей души, но нет, я не могу рассказать об этом разговоре, я не могу процитировать его в нескольких словах бесцветных и безликих, когда весь он предстоит в моей памяти и что вся моя душа собирается с мыслями, только чтобы думать о нем.
Я никогда не забуду этот большой салон, почти темный, открытые окна, красный цвет бенгальских огней, освещающих бледное личико великой княгини, глядящей в небо, звук гимна, доносящийся издалека, себя, держащей ее длинные и тонкие пальцы в своих руках, говорящей ей о счастье, которое не замедлит придти к ней, ее, качающей головой с тихой улыбкой недоверия, себя, плачущей и умоляющей ее в этом не сомневаться, ее, поглощенное мыслью о моем будущем и безропотной как ангел перед своим будущим; нет этот вечер всегда будет предо мной. Кажется, что и она также очень хотела, чтобы и я этот вечер не забыла, она мне дала золотую булавку в виде совсем маленького листа плюща, совершенно такую же, какая была у ней самой.
Цесаревна Мария Александровна
Вот еще об этих моментах, которые нельзя забыть и о которых, я полагаю, будет очень хорошо вспоминать позже, так как они заставляют верить все, что есть доброго и хорошего на земле. Великая княгиня снова позвала меня к себе и я провела почти все утро с ней и великим князем. Они со мной говорили, как, я полагаю, говорят только на небесах, где нет более ничтожных страстей земных, где каждый может любить никого не раня и где все соединяются в той же необъятной любви. Но что ясно напоминало, что это не было на небесах, это страдание. Великий князь был в ужасном состоянии, он забывал все, я напрасно ему напоминала, что его жена - ангел душой, как и лицом; он иногда лишь смотрел на нее, благодарил ее время от времени и снова возвращался ко мне и своим воспоминаниям, и она, ангельское создание, мне говорила: «и он также об этом рассуждает». Она знает уже все, и он рассказал ей свои воспоминания с малейшими деталями, и он об этом говорил не как о тягостном признании, но как об отрадном воспоминании, которое отныне наполнит его жизнь. Я напрасно старалась возвратить его мысли к будущему и к упованию, он защищался, как ребенок, и говорил, что единственное, что может немного его успокоить - это прошлое. Но она, она была чудесна! Она только ему не сказала, почему она меня вчера позвала вечером, но я ему объяснила, что прежде, чем думать о собственном счастье, его жена подумала о моем. О, она была чудесна! Она меня просила несколько раз ей писать: «Это будет для нас двоих» - прибавила она. Она ему также дала булавку в виде маленького листочка плюща, и она меня заставила взять обратно браслет. Она много говорила о том, что я должна была страдать, так как он, благородное сердце, каким он был, слагал всю вину на себя и меня ставил на пьедестал.
- Бедная Софи, - мне сказала она, - будет очень справедливо, если вы, наконец, будете счастливы, так как вы столько выстрадали! Но, однако, это великое счастье быть так любимой, как он вас любил!
И как он вас будет любить, - сказала я ей совсем тихо, целуя ее руку. Она снова покачала головкой с улыбкой покорности судьбе, которая мне разрывала сердце.
Было уже поздно, она должна была одеваться, чтобы отправиться на обед к принцессе Баварской, надо было расстаться. Я возвращалась к себе в состоянии морального возбуждения, очень труднообъяснимого.
Княгиня и Грегуар были в моей комнате, я им рассказала о разговоре настолько хорошо, как я была способна, я совсем не старалась скрывать мое восхищение, так как я его чувствовала одинаково как к великой княгине, так и к великому князю, к тому же, раз навсегда приняв решение, я бол не расстраиваюсь. Было столько счастья в одной мысли добра, чтобы ее предпочесть, ее одну всем воображаемым счастьям, которые стараются себе создать. Также вся возбужденная этой любовью и самоотверженностью, этим разговором, полным притягательной силы и ясновидения, утомившим мои силы вследствие слишком долгого напряжения, и я вернулась к моей улыбающейся реальности".
К сожалению, и после этого разговора, после объяснения с Софи, с супругой, Великий князь позволял себе лишнее. Софи пишет 15 (28) июля: "Этим утром я увидела прибытие великого князя, сердце у меня забилось, начнутся ли снова волнения? Этот день - святого Владимира, я была у обедни. Великий князь и великая княгиня пришли туда позже, у него был очень взволнованный вид и во время молитвы ангелу-хранителю он смотрел на меня с отчаянием, я же, я смотрела на его жену, я надеялась, что он меня поймет". На следующий день: "Он меня еще раз спросил, как накануне, спокойна ли я; я ответила с той же твердостью: "Совершенно". Мне очень трудно причинять ему огорчения, но это очень нужно для счастья в будущем".
Великая княгиня продолжает приглашать Софи на прогулки, Великий князь на них присутствует. Для Софи это - испытание, она пытается их избегать и однажды даже прямо говорит об этом Цесаревне: "Я спустилась к великой княгине и сказала, ей откровенно, что, если она прикажет, я поеду с ней, но что я хотела бы этого не делать. Она на это очень рассердилась, но, однако, поняла мою мысль и, несмотря на это, вместо того чтобы меня отпустить, постаралась задержать меня до прихода великого князя. Он был вне себя от того, что я не еду с ними, он был бледен, и тогда, когда он просил у меня прощения, резкие слова вырывались у него в отношении Грегуара"... На следующий день, очередная прогулка Софи и великокняжеской четы: "Я должна была снова участвовать в прогулке великой княгини и великого князя, я сделала все, что могла, чтобы избежать конфиденциального разговора. К концу прогулки сумели однако меня к этому принудить. Этот разговор был очень странным; он, взволнованный, возбужденный, задавал мне вопросы насчет Грегуара, о нашем возвращении в Россию, я особенно старалась заставить его увидеть, как я ценю Грегуара, а она, совершенно спокойная среди нас, говорила обо всем этом как о самой простой вещи и самой обыкновенной на свете. Странная она женщина! Я часто не знаю хорошо это или плохо, но что это факт, что она выше всего".
Княгиня С. А. Гагарина. Портрет кисти Винтерхальтера
Дневник обрывается в 1847 году. Из заграничного путешествия фрейлина Дашкова возвращается княгиней Гагариной. Венчание Григория Гагарина и Софьи Дашковой состоялось в Дармштадте. "Сегодня Жуковский присутствует на свадьбе Григория Гагарина, который женится на самой черномазой девице, какую я когда-либо видел", - писал Ф.И. Тютчев.
Софи в 1848 году уехала вместе с супругом на Кавказ. Для Риты/Екатерины Софи стала прекрасной матерью, а в браке с Григорием у нее родилось еще шестеро детей. С Кавказа чета Гагариных вернулась только в 1854 году, к тому времени душа Цесаревича Александра обрела новое сокровище - очередную фрейлину Цесаревны, Александру Сергеевну Долгорукову, Долгорукову-первую для Александра II. Александра Сергеевна была фавориткой около 10 лет, после чего ее заставили выйти замуж за П.П. Альбдинского. А вот Долгорукова-вторая, то есть Екатерина Михайловна родилась только осенью 1847 года, то есть на момент искрометной ситуации с Софи Дашковой, летом 1847 года ее еще попросту не было. Тем не менее, в 1880х годах пути Софьи Гагариной и Екатерины Долгоруковой чуть не пересеклись. Император тогда пытался ввести свою новую супругу в высший свет и хотел заручиться поддержкой трех влиятельных дам: княгини Марии Вяземской, графини де Мойра и княгини Софьи Дашковой, но не преуспел в задуманном, по словам фрейлины Александры Толстой: Самым трагичным оказался конфликт с княгиней Софьей Гагариной (урожденной Дашковой). Она была когда-то фрейлиной Государыни и предметом самой пылкой страсти Государя (в то время Великого князя Наследника). С тех пор прошло много времени. Софи Дашкова вышла замуж за князя Григория Гагарина и покинула двор. Пламень угас, но Государь поддерживал с семьей Гагариных тесные дружеские отношения и неоднократно доказывал им свое благоволение. Положение стало совсем критическим, когда бедная Софи в свой черед тоже была приглашена на обед к Государю. Она чувствовала, что погибла, как потом рассказывала мне, целую ночь не спала, обдумывая свое поведение, и в конце концов, написала Государю записку в очень почтительном тоне, но с отказом явиться. Несколько месяцев назад она потеряла дочь и мотивировала свой отказ тем, что не может выезжать в свет после этого потрясения. Государь, разумеется, прекрасно понял истинную причину ее отказа и впал, как говорят, в страшную ярость".
Григорий Гагарин. Автопортрет с супругой Софьей и дочерью Екатериной
Княгиня Софья Андреевна Гагарина пережила Александра II и Марию Александровну, в 1893 году умер ее супруг, Григорий Гагарин. А в 1896 году она была пожалована в статс-дамы и присутствовала на коронации Императора Николая II, последней коронации в истории России. Княгиня С.Н. Голицына вспоминала о Софье Андреевне: " Кн. Соф. Андр. Гагарина была светски любезная grande dame из придворной среды, очень умная, но при ней, при всей ее любезности, мы, молодежь, чувствовали себя стесненными".
В 1847 году Софи Дашкова записала в дневнике: "Вдруг я услышала орган протестантской церкви, расположенной перед моим окном - пение, - я оперлась на мое открытое окно и так я молилась, я молилась, если страдать и плакать против креста церкви и неба, - назвать молитвой. Все мое сердце, Боже мой, смущает противоречие, научи его желать, любить, молиться, измени его наконец! Орган кончил, я снова взялась читать произведения Тургенева. - Моя страна! Какая же судьба тебя ожидает? О, часто очень часто я думаю о тебе, не один раз даже пугающие сновидения о твоих судьбах смущают мой сон, кто мне скажет, что тебя ожидает в будущем?" Она не дожила до того чудовищного будущего, которое ждало ее страну в XX веке. Софья Андреевна Гагарина скончалась в 1908 году. После революции могилы князя и княгини Гагариных в родовой усадьбе Карачарово были осквернены. Судьбы детей и внуков Гагариных в XX веке весьма печальны...