Гл. 2. Язык
PREV | NEXT
содержание
2.3. Категоризация
Лакофф
Метафора
Бахтин
Метафору обычно определяют как оперирование одним концептом в терминах другого. В одной из своих книг Джон Сёрль ставит вопрос о том, как могут производиться и пониматься метафоры. Как говорящий может буквально говорить одно, а иметь в виду другое? Как слушающий может понять, о чем идет речь? По мнению Сёрля, слушающий при понимании должен сделать несколько шагов. В первую очередь слушающий должен получить подсказку о том, что высказывание не замышлялось как буквальное.
«Предположим, слушающему поступило высказывание «Сэм - свинья». Он знает, что это не может быть буквально истинно, то есть что при буквальной интерпретации данное высказывание безнадежно неправильно». [25, 330]
После того как этот шаг пройден, слушающему следует найти характерные известные свойства употребленного метафорически слова.
«В последнем примере слушающий, обратившись к своим знаниям о внешнем мире, может найти такие признаки свиней, как «жирные», «обжорливые», «грязные», «мерзкие» и т. п.». [25, 331]
Наконец, слушающему нужно выбрать смысл, который подходил бы для данного случая. Сёрль пишет о существовании стратегий, которые используются для этих целей. Слушающий выполняет эти шаги автоматически. Механизм метафоризации вполне приемлем для нашего языкового сознания.
Метафорическое употребление зачастую перестает быть метафорическим. Если мы метафорически назовем облако барашком и эта метафора войдет в обиход, то в какой-то момент в этом употреблении перестанет ощущаться метафоричность. Сёрль называет такую метафору мертвой. Возможно даже, что эти два слова начнут конкурировать друг с другом. Может случиться, что прежний буквальный смысл слова «барашек» будет утерян. Такой ход событий сплошь и рядом встречается в этимологических сюжетах. Приведем в качестве примера историю слова «силуэт». Силуэт (Silhouette) - фамилия французского министра финансов, промелькнувшего на небосклоне правительственных сфер Франции XVIII века:
«Этот быстрый взлет, короткая и бурная карьера, вызвавшая большое возбуждение, и столь же внезапное падение Силуэта произвело большое впечатление. «Появиться как Силуэт», «исчезнуть как Силуэт» стало поговорками. Силуэт стал образом скоропалительности, наскоро сделанного дела. Поэтому, когда вскоре появилась манера рисовать теневое изображение предмета, фигуры, лица, очень эффектная и вместе с тем быстрая, то ее назвали à la Silhouette (на манер Силуэта), а затем и самое изображение получило название силуэт». [12, 94]
Итак, кому-то пришло в голову назвать картинку «силуэтом» явно в метафорическом смысле. Эта метафора в каких-то смыслах оказалась удачной и вошла в обиход. В то же время существовал запрос на некий удобный термин. Можно сказать, что случайно подвернувшееся выражение стало выполнять новую функцию. Со временем метафоричность перестала ощущаться.
Таким образом, метафора играет свою роль в формировании новых знаков. Нас интересует следующий момент, который отмечен у Сёрля:
«Часто мы используем метафору именно и ровно потому, что не существует буквального выражения, которое выражало бы в точности то, что мы имеем в виду». [25, 340]
Отсюда уже недалеко до мысли о том, что механизм метафоризации мог бы послужить для производства новых знаков и концептов. Если мы говорим «S есть P» подразумевая «S есть R», то не могло бы так случиться, что употребление «S есть P» состоялось бы в ситуации, когда знака R вовсе еще не существует? Могли бы мы использовать слово «барашек» в упомянутом выше смысле, если бы у нас вовсе еще не существовало бы понятия «облако»? Сыграло ли слово «силуэт» какую-нибудь роль в истории восприятия человеческой фигуры? Возможно, за этим причудливым этимологическим сюжетом скрыта сложная история развития практик визуального восприятия.
Фактически тут мы имеем дело с замещением предмета деятельности. Несмотря на замещение, употребление «S есть P» срабатывает некоторым образом, а это означает производство (появление) новой практики. Важно осознать связь этого механизма с тем, что мы теперь называем метафоризацией.
Лакофф и Джонсон в своей работе «Метафоры, которыми мы живем» показывают, что наш язык буквально построен на метафорах. Концепты времени, чувств, отношений между людьми и др. пронизаны метафорами, которые зачастую уже не осознаются в качестве таковых. Авторы «метафор» пытаются составить своеобразный каталог, перечисляя те концепты, к которым, по их мнению, тяготеют случаи метафорического употребления.
Метафоризация особенно ощутима при формировании абстрактных значений. Слово «понять» первоначально означало «схватить». «Надоедать» буквально - «перекармливать». «Воспитать» - «вскормить». «Наслаждение» - «удовольствие от сладостей». «Отвращение» - «отворачивание». Тут мы видим как своеобразное обобщение, так и смещение смысла.
Очевидно, что мы должны говорить о формировании некоторого слоя практик. Можно ли тут выявить некоторую тенденцию или направление освоения? Можно ли уловить здесь отзвук далеких событий, которые разворачивались в определенный исторический период, понять происходящее как закономерный этап в развитии личной истории?
Допустим на мгновение, что верно наше предположение о происхождении понятия «горе», связывающее это понятие с погорельцами. Ясно, что это понятие обслуживает некоторую практику. Мы приближаемся к вопросу об истории возникновения практики горевать. Фактически речь идет о сложном комплексе, включающем в себя психофизическое состояние, культуру отношений, а также практику поведения и мысли. Такой комплекс сложился не вдруг. В самом начале мы имеем лишь некоторую новую ситуацию пожара, ставшую возможной в связи с распространением строительства деревянных домов и использованием огня. Поводом для возникновения практики горя стало изменение объективных аспектов жизни. Реакция на неожиданный пожар, «первый» пожар в истории, протекает в своих непосредственных формах и формах, сложившихся к тому времени культурных практик, которые, по всей видимости, оказываются неадекватными, не соответствующими значимости этого события. Возникает новая ситуация, требующая своего освоения.
Пласт абстрактных понятий отчетливо выступает в этимологических сюжетах и метафорических конструкциях. Вопрос о том, является ли все это свидетельством реальной истории, или метафора служит попросту удобным средством, которое в некоторый момент оказывается востребованным, остается открытым.
Ясно, что принцип метафоризации начинает работать только в условиях достаточно развитого арсенала значений. В словаре один термин определяется через другие. Также и метафора всегда требует концепта, подвергающегося метафоризации («барашек»). Что же мы скажем тогда о происхождении первых концептов?
Лакофф и Джонсон вводят представление о концептах, понимаемых непосредственно, без метафор, понятиях, которые возникают в результате нашего взаимодействия с материальным миром. К таким понятиям они относят, например, простые пространственные концепты «верх - низ». Впрочем, исследователи ничего не говорят конкретно о возникновении этих простых концептов.
содержание
2.3. Категоризация
Лакофф
Метафора
Бахтин
Метафору обычно определяют как оперирование одним концептом в терминах другого. В одной из своих книг Джон Сёрль ставит вопрос о том, как могут производиться и пониматься метафоры. Как говорящий может буквально говорить одно, а иметь в виду другое? Как слушающий может понять, о чем идет речь? По мнению Сёрля, слушающий при понимании должен сделать несколько шагов. В первую очередь слушающий должен получить подсказку о том, что высказывание не замышлялось как буквальное.
«Предположим, слушающему поступило высказывание «Сэм - свинья». Он знает, что это не может быть буквально истинно, то есть что при буквальной интерпретации данное высказывание безнадежно неправильно». [25, 330]
После того как этот шаг пройден, слушающему следует найти характерные известные свойства употребленного метафорически слова.
«В последнем примере слушающий, обратившись к своим знаниям о внешнем мире, может найти такие признаки свиней, как «жирные», «обжорливые», «грязные», «мерзкие» и т. п.». [25, 331]
Наконец, слушающему нужно выбрать смысл, который подходил бы для данного случая. Сёрль пишет о существовании стратегий, которые используются для этих целей. Слушающий выполняет эти шаги автоматически. Механизм метафоризации вполне приемлем для нашего языкового сознания.
Метафорическое употребление зачастую перестает быть метафорическим. Если мы метафорически назовем облако барашком и эта метафора войдет в обиход, то в какой-то момент в этом употреблении перестанет ощущаться метафоричность. Сёрль называет такую метафору мертвой. Возможно даже, что эти два слова начнут конкурировать друг с другом. Может случиться, что прежний буквальный смысл слова «барашек» будет утерян. Такой ход событий сплошь и рядом встречается в этимологических сюжетах. Приведем в качестве примера историю слова «силуэт». Силуэт (Silhouette) - фамилия французского министра финансов, промелькнувшего на небосклоне правительственных сфер Франции XVIII века:
«Этот быстрый взлет, короткая и бурная карьера, вызвавшая большое возбуждение, и столь же внезапное падение Силуэта произвело большое впечатление. «Появиться как Силуэт», «исчезнуть как Силуэт» стало поговорками. Силуэт стал образом скоропалительности, наскоро сделанного дела. Поэтому, когда вскоре появилась манера рисовать теневое изображение предмета, фигуры, лица, очень эффектная и вместе с тем быстрая, то ее назвали à la Silhouette (на манер Силуэта), а затем и самое изображение получило название силуэт». [12, 94]
Итак, кому-то пришло в голову назвать картинку «силуэтом» явно в метафорическом смысле. Эта метафора в каких-то смыслах оказалась удачной и вошла в обиход. В то же время существовал запрос на некий удобный термин. Можно сказать, что случайно подвернувшееся выражение стало выполнять новую функцию. Со временем метафоричность перестала ощущаться.
Таким образом, метафора играет свою роль в формировании новых знаков. Нас интересует следующий момент, который отмечен у Сёрля:
«Часто мы используем метафору именно и ровно потому, что не существует буквального выражения, которое выражало бы в точности то, что мы имеем в виду». [25, 340]
Отсюда уже недалеко до мысли о том, что механизм метафоризации мог бы послужить для производства новых знаков и концептов. Если мы говорим «S есть P» подразумевая «S есть R», то не могло бы так случиться, что употребление «S есть P» состоялось бы в ситуации, когда знака R вовсе еще не существует? Могли бы мы использовать слово «барашек» в упомянутом выше смысле, если бы у нас вовсе еще не существовало бы понятия «облако»? Сыграло ли слово «силуэт» какую-нибудь роль в истории восприятия человеческой фигуры? Возможно, за этим причудливым этимологическим сюжетом скрыта сложная история развития практик визуального восприятия.
Фактически тут мы имеем дело с замещением предмета деятельности. Несмотря на замещение, употребление «S есть P» срабатывает некоторым образом, а это означает производство (появление) новой практики. Важно осознать связь этого механизма с тем, что мы теперь называем метафоризацией.
Лакофф и Джонсон в своей работе «Метафоры, которыми мы живем» показывают, что наш язык буквально построен на метафорах. Концепты времени, чувств, отношений между людьми и др. пронизаны метафорами, которые зачастую уже не осознаются в качестве таковых. Авторы «метафор» пытаются составить своеобразный каталог, перечисляя те концепты, к которым, по их мнению, тяготеют случаи метафорического употребления.
Метафоризация особенно ощутима при формировании абстрактных значений. Слово «понять» первоначально означало «схватить». «Надоедать» буквально - «перекармливать». «Воспитать» - «вскормить». «Наслаждение» - «удовольствие от сладостей». «Отвращение» - «отворачивание». Тут мы видим как своеобразное обобщение, так и смещение смысла.
Очевидно, что мы должны говорить о формировании некоторого слоя практик. Можно ли тут выявить некоторую тенденцию или направление освоения? Можно ли уловить здесь отзвук далеких событий, которые разворачивались в определенный исторический период, понять происходящее как закономерный этап в развитии личной истории?
Допустим на мгновение, что верно наше предположение о происхождении понятия «горе», связывающее это понятие с погорельцами. Ясно, что это понятие обслуживает некоторую практику. Мы приближаемся к вопросу об истории возникновения практики горевать. Фактически речь идет о сложном комплексе, включающем в себя психофизическое состояние, культуру отношений, а также практику поведения и мысли. Такой комплекс сложился не вдруг. В самом начале мы имеем лишь некоторую новую ситуацию пожара, ставшую возможной в связи с распространением строительства деревянных домов и использованием огня. Поводом для возникновения практики горя стало изменение объективных аспектов жизни. Реакция на неожиданный пожар, «первый» пожар в истории, протекает в своих непосредственных формах и формах, сложившихся к тому времени культурных практик, которые, по всей видимости, оказываются неадекватными, не соответствующими значимости этого события. Возникает новая ситуация, требующая своего освоения.
Пласт абстрактных понятий отчетливо выступает в этимологических сюжетах и метафорических конструкциях. Вопрос о том, является ли все это свидетельством реальной истории, или метафора служит попросту удобным средством, которое в некоторый момент оказывается востребованным, остается открытым.
Ясно, что принцип метафоризации начинает работать только в условиях достаточно развитого арсенала значений. В словаре один термин определяется через другие. Также и метафора всегда требует концепта, подвергающегося метафоризации («барашек»). Что же мы скажем тогда о происхождении первых концептов?
Лакофф и Джонсон вводят представление о концептах, понимаемых непосредственно, без метафор, понятиях, которые возникают в результате нашего взаимодействия с материальным миром. К таким понятиям они относят, например, простые пространственные концепты «верх - низ». Впрочем, исследователи ничего не говорят конкретно о возникновении этих простых концептов.