(no subject)
Здравствуйте!
Не стану скрывать, хочется выплакаться, но цель письма не только в этом. Я сейчас пробую сформулировать запрос, чтобы выйти с ним на терапию, это здоровенное слепое пятно, за которым заморожена часть меня. Может быть, обсуждение подскажет мне, что нащупывать и что отогревать за ним.
Мне 42, детей нет. Также нет профессии, образования, друзей, по факту нет жилья. Есть не особо денежная работа, за которую я держусь из года в год, но если я её потеряю, ума не приложу, куда идти и как себя предлагать.
Шесть лет лучшим другом был муж, и если всё это время мы были ровнями по ресурсам, двое довольно-таки одиночек и довольно-таки социофобов, дающих друг другу заниматься своими тихими делами, то сейчас он приподнялся в возможностях, и его колбасит - то ли вживается в статус, то ли готовится уйти в отрыв - я уже "не так стою, не так пою", и если сдвинется к "не так молчу, не так шучу, не так клубок в руках верчу, не так дышу, не так пишу" (с), то дело будет плохо.
В анамнезе внешне благополучная, но по сути токсичная семья, где я была девочкой для битья с 8 лет. До 8, до окончания начальной школы, я жила у бабушки и дедушки по линии матери - домашний книжный ребёнок, хорошо училась... и пряталась, когда в обеденный перерыв приходила вечно раздражённая мама и начинала вчинять воспитание. В мои 8 родители получили квартиру в спальном районе-гетто и перевезли меня туда. Оказалось, что между собой они грызутся и неделями не разговаривают, "поди скажи этой...", "поди скажи этому..." и постоянно размахивают друг перед другом и передо мной разводом, о чем за дверью квартиры и особенно бабушке даже заикаться нельзя, а однажды в особенно затянувшемся бойкоте меня заставили ответить, с кем я хочу остаться. Проревевшись как любой нормальный ребенок, я сказала, что с папой.
Мать мне этого не простила никогда. Анализируя задним числом её характер, я понимаю, что она в принципе не справилась ни со взрослостью, ни с родительством, ни с телесностью, вообще ни с чем. Она каким-то внутренним взором видела себя юной, тонкой и звонкой, блистательной звездой литературного салона Серебряного века, и за то, что из зеркала на неё смотрела полная рыхлая нервозная женщина средних лет в угрюмых водолазках, работающая бухгалтером в унылой конторе, мучающаяся в переполненных автобусах и убежденная, что материнство это каторга и почти инвалидность, за это вот всё должен был кто-то ответить. А тут еще объект материнства, как назло, так её унизил, даром что беспроблемный - моет полы и посуду, тихо читает энциклопедию в углу, уроки делает самотёком и учится не ниже четверки. Вот пусть он и ответит.
Она натравила на меня отца, хорошие на то время отношения с которым закончились буквально сразу, по пути решив свои проблемы в браке стратегией "дружим вдвоем против третьего". Меня лупили и кошмарили по малейшему делу и без, впрок и для профилактики: "Не может быть, чтобы ни в чем не провинилась, просто мы не знаем". Мать не гнушалась меня откровенно подставлять, например, обвиняя в съедении кило дефицитных конфет в одно лицо и, соответственно, в лжи, а потом, после вечера дознания с этими двумя следователями, после слёз, требований прекратить врать и после порки, наутро достававшая кулёк из платяного шкафа: "О, а конфеты-то вот они... а попа-то болит, да-а?" Когда я вечером в слезах попыталась сказать об этом отцу, влетело ещё и за оговор матери.
В то же время я как домашняя хорошистка-отличница по полной огребала криминогенного угара и травли всех и вся в школе и "на раёне", с воровством, порчей вещей и прочим чучелством, но худшее начиналась в стенах квартиры, сама-дура-виновата, за-что-нам-всё-это, неси-ремень.
Я ходила в синяках, на уроках физ-ры это замечали, вызывали родителей в школу, за что мне влетало дополнительно.
Лупили часто, а страх перед наказанием витал вообще всегда, и помимо самой боли и помимо унижения от насилия, самый сильный ужас вызывала та ненависть, с которой на тебя наступают убеждённые в своей правоте взбешённые родные люди, от которых ты зависишь. Этот ужас опустошал и опрокидывал меня тогда, и его наследие до сих пор бродит по моей памяти.
Позже мы оттуда уехали в более благополучный район, а кошмар переехал вместе с нами. Ежевечерние многочасовые "разговоры по душам", в ходе которых от меня сплочённо требовали ответов в цифрах, сколько именно ещё я буду над ними издеваться, когда закончится моё безобразное поведение и почему жизнь так несправедлива, что они, несчастные усталые уважаемые люди в возрасте под сорок, должны содержать эту кобылу (школьницу) за свой счет. Отщебетаться и уйти было нельзя или просто рассматривать пол и молчать тоже, меня ставили на кухне как пленного, теребили и упражнялись, кто похлёстче донесет до меня мою ниочёмность и злонамеренность и чётче доведет меня до истерики, чтобы с полным удовлетворением перейти к "ты посмотри, как эта мразь с родителями смеет разговаривать!" И - отец, неси ремень.
Всё, чем я интересовалась, подвергалось обструкции и высмеивалось во-первых и объявлялось опасным для семьи во-вторых. Мать как заколдованная давила на: "Зачем тебе <...>, вот у тебя с математикой хорошо, ей и занимайся", а если я упорствовала или пыталась делать что-то по-своему и втихую, натравливала отца.
"Хорошо с математикой" - это то, что я справлялась с школьной программой по точным наукам без трояков, а не гениальность, которую действительно может быть стоило пестовать, но поплатилась я тем, что любые другие интересы пресекались. Впрочем, я думаю, что если бы я училась хуже, повод запрещать находился бы ещё проще.
Если брать шире, то транслировалось убеждение о необходимости какой-то очень узкой идентичности, которой мешает всё прочее. В то время как это порицаемое и выпалываемое на корню "всё прочее" даёт человеку разностороннесть, объем, глубину, опыт и само умение пробовать себя в разных обстоятельствах и ипостасях.
Второе, опасность для семьи, тоже было непререкаемым аргументом. Я не просила каких-то затратных хобби. Хотела ли я пробовать освоить гитару, давно позабытую отцом, или научиться вышивать по стопам бабушки оставшимся в огромных количествах мулине, или учиться фотографировать на старом пылящемся в стенке фотоаппарате, рисовать, ходить в расположенную неподалеку конюшню ухаживать за лошадьми или научиться ездить на велосипеде - всё, буквально всё должно было немедленно привести семью к катастрофе. За гитару нас должны были выселить из квартиры соседи или нажаловаться участковому. Вышивание должно было нас пустить по миру из-за покупки канвы, фотографирование - из-за расходников, лошади оттоптали бы мне ноги и превратили в инвалида, а на велике я бы точно переломалась вся и стала овощем-обузой для и без того стонущей под моим гнётом семьи. Шевельнулась? Живая? "Да когда ж ты перестанешь над нами измываться?!" (с)
За сшитую и подаренную лет в 13 матери на день рождения мягкую игрушку из чебурашьего меха меня вообще чуть не убили, а морально ровняли с паркетом не одну неделю, потому что по мнению родителей, поскольку у меня не бывало ни копейки карманных денег, то и в принципе не могло быть материалов для шитья, а стало быть я где-то украла их или деньги на них, и матери на праздник подарила не собачку, а факт того, что я воровка и лгунья.
Сейчас я глухой завистью завидую тем, кто вскользь упоминает кружки, поездки и самостоятельные увлечения, с подачи родителей и вопреки им происходившие с ними в детстве и позже, и очень жалею, что позволила себя сломать. Выросли ли эти увлечения в профессию, хобби, навык или были оставлены - это тот объём, которого мне так не хватает, и та смелость браться за что-либо, которой мне так не хватает.
Кроме того, мешает оттуда же растущее и практически на поверхности лежащее убеждение, что любые крупные траты - на машину, на получение образования, на поездки, на отдых, на какие-то авантюры - должны оставлять человека банкротом, выпивая из него все соки - а тогда зачем это всё такой ценой?
Реальность, в которой люди зарабатывают столько, чтобы не пойти по миру от чего-то сверх обыденного быта, существует где-то отдельно от меня, поэтому я всегда зарабатываю только на скромное прожитьё и не могу заставить себя мыслить другими категориями.
В 90-м я заканчивала школу и тем же летом поступила на бюджет в сильный технарский вуз ("ты только поступи, не опозорь! твоё дело учиться, а остальное мы так и быть обеспечим"), а год до этого родители начали люто пить. Мать ушла с работы и стала "домохозяйкой", при том, что уборка/стирка/глажка и все другие домашние дела кроме готовки были на мне. Спирт Роял был везде: чистый, разбавленный или со смородиновым вареньем. Два пьяных лица каждый вечер требовали от меня ответить на те же вопросы, а еще - "понимаю ли я, что я сгнила изнутри?" И - неси ремень.
Мать всегда была дома, никуда кроме близлежащих магазинов не выбиралась, выпивала в 1-1,5 бутылки водки в одно лицо в сутки день за днём. Я не видела такого больше нигде и никогда - у неё не бывало ни похмелья, ни перегара. С утра она начинала более или менее рьяно разогреваться, к ужину была сильно навеселе, за ужином и после него они пили уже с отцом (ужин=очередной выволочка для меня), затем отец выключался, а она поддерживала себя рюмками на грани невменоза ночь напролёт до рассвета. Отец в ночи порывался за руль и куда-то ехать, мать открывала окна/воду/газ, а я ходила за этим пьяным цирком по пятам, отнимала ключи, укладывала спать, закрывала краны и т.д., а утром ехала в институт.
Репутация нашей семьи при этом была безупречной и радикально положительной. Деда тем временем не стало, через несколько лет умерла и бабушка, с немногочисленной роднёй контакты были редки и формальны. Жаловаться и искать защиты или хотя бы адеквата было некому и негде. "Ну ты это, учись хорошо и слушайся маму-папу, они у тебя такие замечательные." Я была растеряна и стала терять ориентиры, могу ли я быть права хоть в чем-то, когда все так уверены, что дело в малом - вести себя лучше, что бы это ни значило.
С началом учебы в институте вопрос денег вышел на новый уровень (семья не бедствовала). "Кварплату, деньги на продукты вынь и положь, но с дневного отделения уходить не смей, учиться - твоя обязанность перед нами (сами оба без вышки), тебе всё для этого уже дали, но учишься ты для себя, так мы ничего не должны." Я ходила в каких-то жутких сапогах на два размера меньше, удачно лопнувших на пятке, чтобы нога помещалась, говорила "а я не голодная" в компаниях в студенческой столовой, вечно одалживала у однокурсников циркули и переписывала от руки методички, не имея денег на ксерокс. Подработки не покрывали мой долг перед казной, "а если учесть, что 16 лет до этого вообще ни копейки не приносила в дом, как ты вообще можешь себя человеком считать?!" и - неси ремень.
Ни о каких мальчиках, свиданиях и личной жизни я даже не думала. Я была симпатичной девицей, но была затравлена, черт-те как одета и паниковала при малейшем проявлении интереса к себе. Только очень много времени спустя я с трудом отслоила от себя убеждение, что семья или пара - это вот та мясорубка, что я испытывала на своей шкуре дома, и стала в ручном режиме отращивать другое. Близость (не только в интимном смысле, а в общем) для меня была невыносима, незнакома и страшна.
Почему я тогда, уже будучи совершеннолетней, не взбрыкнула и не ушла в закат? Потому что меня к тому времени уже не было. И мне кажется, что значительной части меня нет до сих пор.
Институт я в итоге не закончила, на третьем курсе начала работать на полную ставку, дотянула до пятого и не смогла писать диплом, потому что если занятия и экзамены "по расписанию" я еще выдерживала, то когда нужно было назначать встречи руководителю проекта или договариваться с лабораторией, я подходила к преподавателю, начинала плакать от унижения, что такая гадость как я дёргаю и напрягаю таких хороших уважаемых людей как они, и уходила.
Работала, находила и теряла друзей, продолжала быть козлом отпущения дома. Работа даже близко не была связана со специализацией в институте, годы учебы вылетели в трубу и знания без малейшего практического применения выветрились. Моё незаконченное высшее - пустая бумажка.
К 25 почти дошла до ручки и скопила ворох психосоматики. В 27, после краткого рабочего романа, случайно завертевшегося от одинокости и потерянности, первого для меня, не рассматривавшегося никем из нас как перспектива долгих отношений, но немного меня отогревшего (и то, что оттаяло, стало адово болеть на границе с обмороженной частью), пошла на терапию. Там меня собрали в более или менее человека.
А чуть более чем через полгода моей терапии и после двенадцати лет своей пьянки мать не проснулась, ей было 49. Терапевт каким-то образом это предвидела буквально с точностью до пары недель, а по уже свершившемуся факту сказала, что к тому и шло. Отец быстренько организовал гостевой брак с давней знакомой, а вскоре сел мне на шею, за семь лет до пенсии разругавшись вдрызг в своей отрасли, и не рассматривая никакие другие варианты трудоустройства, потому что работа не вязалась ритмом жизни его неработающей подруги, перепутавшей день с ночью. Я по сути осталась младшей женой по хозяйству и сырьевым придатком.
И если после смерти матери я приостановила терапию, чтобы переосмыслить и прожить уже накопленные изменения, то потом в неё не вернулась - и финансы уже жали, и времени не нашла, а нужно было продолжать.
В 35 встретилась с мужем, с которым больше года общались на тематическом ресурсе в сети. Отец устроил форменную истерику, как будто он не отец, а отвергнутый супруг в припадке ревности. В итоге я осталась без жилья, т.е формально доля в немаленькой квартире моя, и квартира оставлена мне дедом, не представлявшим обстановку в семье дочери и внучки. О воле деда знает вся родня, но никакого реального влияния это, разумеется, не имеет - в те времена ещё не было права собственности, и чтобы сохранить квартиру для меня, был сделан родственный обмен, а приватизация застала уже двоих - меня и отца как собственников 50/50, и то он пытался заставить меня отказаться от своей доли.
Полученную лично им по наследству квартиру он по-дурацки задёшево продал, ослеплённый как всегда своим самомнением, причем даже в этой невыгодной сделке его дополнительно кинули, и куда делись хотя бы эти деньги, науке неведомо - была только небольшая часть, даже не покрывшая полностью ремонт санузла. Больше от того наследства в семью ничего не попало.
В нашей квартире я занимала меньшую её часть и не претендовала на расширение или дополнительные преференции, и отец там почти не живет, живет на даче, но по сути это коммуналка с обезумевшим соседом, которому я противостоять не могу, потому что его агрессия и манипуляции откликаются у меня слишком мощно, и меня просто опрокидывает. А если там будет приманка - я - это будет поводом пасти и продолжать воспитывать "дочь, которую мало пороли" (с). Оговорюсь, что вопрос размена/разъезда поднимался и раньше, и вызывал безумную ярость с его стороны в духе "Хоботов, ты будешь жить с нами" из "Покровских ворот". И одна я не проживу, и никому кроме него такое бремя не нужно, и в то же время - кто будет заботиться о нём, и вообще, "куда пошла?!"
Разумеется, с появлением другого мужчины добавился благочинный аргумент про "вот пусть он тебя и обеспечивает жильем, он тебя вообще обокрасть пытается, вот увидишь, а всё это - моё". Крыть было нечем, скандалы переросли во вредительство, жить на действующем вулкане стало невозможно, и мы уехали жить к мужу, недалеко, но всё же в другой город, со многими потерями - стало очень далеко и дорого ездить на работу, проблемы с жильём здесь, пришлось отдать любимого питомца, навалилось многое. Необходимостью решать изо дня в день эти проблемы и беспомощностью перед самодурством отца спровоцировался сильный регресс, я здорово сдала и перебаливала заново.
Отец тот самый злостный нарцисс, о которых пишут у Тани Танк. Помешанный на том, чтобы ему завидовали, беспрестанно выражали уважение и почитание, манипулирующий, жадный, завистливый, нетерпимый, нечестный, патологически правый во всём любой ценой, агрессивный, ревностно ненавидящий материальное и нематериальное, до чего не может дотянуться сам и захапать себе. Некоторые как-то мудреют или хотя бы смягчаются с годами, а он только сатанеет. Ради своих целей в одну минуту перекидывается из альфа-самца "здесь всё моё и все мои" в няшечку "люди добрые, вы посмотрите как с заслуженным пенсионером обращаются, глаза выклёвывают и жизни лишают" и обратно. И при этом он очень пристойный и даже уважаемый для посторонних человек. Поэтому мои проблемы с ним никому не были видны и понятны, пока "измена сырьевого придатка" не приоткрыла его подноготную даже для окружения. А в мою сторону его натура с такой мощью показала себя и так вымотала даже в редкие пересечения, что последний год все контакты заблокированы. Жилья у меня от борьбы с ним не прибывает, а жизни явно убывает.
Что имеется в сухом остатке - я практически одна, друзья остались в Москве и потерялись за время моего отсутствия и молчания, если сейчас ещё и муж потеряется, буду точно одна. Я нигде практически не общаюсь кроме девичьих пабликов по рукоделию, и соответственно, ни я никого не знаю, ни меня никто не знает.
Флиртовать, знакомиться, ходить на свидания, чувствовать на себе внимание и оценку, переживать конфетно-букетные периоды - это вообще не про меня. Про меня - узнавать человека на среднем расстоянии, какое-то время происходить параллельно на одной волне без бабочек в животе, почувствовать себя безопасно, а потом сблизиться и вместе жить, руководствуясь "живи сам и дай жить другому" и "do your best and don't worry" . Для меня отношения это доверие+нежность, а уже то, что из этого выращивается - это любовь. У нас так и было, и теперь оказывается, что мужу жмёт отсутствие Большой Любви и недостаточное вдохновение от меня. Все годы до этого, что мы прожили вместе, он не был в амплуа "каменной стены", он сам довольно-таки мятущийся и со своими проблемами. От активных и уверенных людей обоих полов я сама быстро устаю, как и он. Но со временем наша ситуация обоюдно приблизилась к "Если человек колеблется, отойдите в сторону. Останетесь - заколебётесь сами", и никому доподлинно неизвестно, кризис это или конец.
Одна из основных претензий, которые я услышала в свой адрес по ходу разговоров о наших проблемах, это то, что я стремлюсь быть слишком удобной и почти незаметной, немешающей, и при этом теряю себя. С моей стороны это выглядит как учитывание обстоятельств и интересов тех, кто идет мне навстречу, при минимуме моих собственных ресурсов, то есть по сути торговля своим удобством в обмен на их лояльность. Решение в двух плоскостях - нарастить ресурс и не нуждаться в лояльности или прямщас делать то, что удобно, наступая на мозоли в мелочах, просто забив на то, что я им "разонравлюсь". Первая стратегия не работает, вторая на фоне неработающей первой пугает меня еще больше.
Я не знаю, куда мне двигаться. Ни в личностном плане, ни в профессиональном, ни в каком. Повторюсь, у меня ощущение, что значительной части меня нет до сих пор.
У меня пустое место вместо нормальной для людей любви к родне, любви к матери. Я не могу сказать, что в эту дыру сквозит, но вдруг я вообще не умею любить? Я забываю отдалившихся по тем или иным причинам друзей, хоть и ценю прежние отношения, но выходит "с глаз долой из сердца вон". Хотя я эмпатична (по некоторым мнениям, даже слишком), включаюсь и стараюсь всем сопряженным со мной по жизни помочь по мере сил, я одинаково ровно отношусь к близким и к далеким, могу включиться в человека, которого впервые вижу и постараться сделать для него, что в моих силах, но при этом не делаю различий между родными или неродными, для меня это вообще не параметр. Исключение - муж, которому доверяюсь, с которым я больше готова пуститься во все тяжкие, но он теперь как-то сам не определится, хочет ли, чего хочет и со мной ли хочет.
У меня хорошее чувство юмора, оно мне помогает держаться на плаву, и те, с кем я общаюсь, считают меня довольно позитивным человеком, но вместе с тем непреходящий синдром самозванца и в работе, и в общении: мне спокойно работать только "на подхвате" и я могу быть прикольной только когда я "сбоку". Я знаю, что если направить внимание прямо на меня, я превращусь в испуганную, скучную тётку, а когда меня накроет этим осознанием, на глаза навернутся слезы, и я ретируюсь, укрепив впечатление странной особы.
Я перестала читать, потому что меня пугает, что я не восприму красоту или тонкие смыслы, или восприму их очень уж обусловленно из-за внутренней напряжённости, а без впечатлений прочитанное всё равно выветрится.
У меня напрочь заткнуты творческие способности. К примеру, я научилась делать руками изысканные и практичные вещи, но по сути это качественное ремесленничество, а не творчество, хотя я продолжаю учиться и развивать эти умения в надежде, что "взлетит".
Я хочу хотеть учиться ещё и ещё, хочу быть жаднее до нового и до ощущений.
У меня задавлена спонтанность, которая делает человека и жизнь рядом с ним - живыми. И я хочу это раскопать и разбудить. Я слишком правильная, потому что меня редко штырит делать что-то другое. Я хочу быть более раскованной и чувствовать себя живой и творческой в жизненном понимании, я хочу сбросить с ног гири, тем более что это конечно же проявляется через здоровье и физическое состояние. У меня были такие периоды при разных обстоятельствах, и тогда удавалось словить волну, инсайт и продвинуться, но ком проблем из прошлого и сопутствующие проблемы в настоящем перетягивают акцент на себя.
И тогда люди для меня выглядят слишком активными, и с одной стороны я им завидую, у них какой-то поток, какие-то амбиции, мечты, таланты или хотя бы даже иллюзии, а с другой мне тогда только и нужно, чтобы можно было обо всём помолчать и чтобы не шарахнулись, если заговорить о том, о чем молчим, но при этом не быть настолько уж звеняще одной, настолько на холоде и настолько без движения. Я не думаю, что это здоровое состояние.
Особенно жутко думать, что мой ступор выглядит как сбывшееся утверждение моих родителей: я никто и звать меня никак, я ни на что не имею права, ничего из меня не выйдет.
В 27, после терапии, мне казалось, что теперь то уж моя жизнь состоится... Я понимаю, что в 42 многое может только начинаться, но прожив недо-жизнь недо-собой 41 год, я очень растеряна и напугана, потому что не понимаю, в чём искать это недо- и откуда звать до-.
Не исключено, что у меня всю жизнь депрессия. 14 лет назад на одной из последних встреч на терапии психолог сказала мне: "Обычно такое состояние, как то, в котором вы ко мне пришли, такая глубокая и затяжная депрессия, не снимается без медикаментозной поддержки. Но когда мы попробовали работать, вы сразу ушли на такую глубину и стали так быстро продвигаться, что она не понадобилась." Возможно эти её слова внушили мне некую самонадеянность, что я и так справилась, а на деле я пытаюсь танцевать с переломами и горюю, что не танцуется.
С годами, прожитыми в процессе сепарации от родителей и с самоисканиями, которых я не прекращала, яд всё-таки теряет концентрацию, и хотя внушительный каркас травмы остался, она стала прозрачнее, и хочется верить, что появилось новое пространство для созидания или обнаружения живой ткани.
Спасибо, что дочитали.
Проставьте, пожалуйста, теги.
Не стану скрывать, хочется выплакаться, но цель письма не только в этом. Я сейчас пробую сформулировать запрос, чтобы выйти с ним на терапию, это здоровенное слепое пятно, за которым заморожена часть меня. Может быть, обсуждение подскажет мне, что нащупывать и что отогревать за ним.
Мне 42, детей нет. Также нет профессии, образования, друзей, по факту нет жилья. Есть не особо денежная работа, за которую я держусь из года в год, но если я её потеряю, ума не приложу, куда идти и как себя предлагать.
Шесть лет лучшим другом был муж, и если всё это время мы были ровнями по ресурсам, двое довольно-таки одиночек и довольно-таки социофобов, дающих друг другу заниматься своими тихими делами, то сейчас он приподнялся в возможностях, и его колбасит - то ли вживается в статус, то ли готовится уйти в отрыв - я уже "не так стою, не так пою", и если сдвинется к "не так молчу, не так шучу, не так клубок в руках верчу, не так дышу, не так пишу" (с), то дело будет плохо.
В анамнезе внешне благополучная, но по сути токсичная семья, где я была девочкой для битья с 8 лет. До 8, до окончания начальной школы, я жила у бабушки и дедушки по линии матери - домашний книжный ребёнок, хорошо училась... и пряталась, когда в обеденный перерыв приходила вечно раздражённая мама и начинала вчинять воспитание. В мои 8 родители получили квартиру в спальном районе-гетто и перевезли меня туда. Оказалось, что между собой они грызутся и неделями не разговаривают, "поди скажи этой...", "поди скажи этому..." и постоянно размахивают друг перед другом и передо мной разводом, о чем за дверью квартиры и особенно бабушке даже заикаться нельзя, а однажды в особенно затянувшемся бойкоте меня заставили ответить, с кем я хочу остаться. Проревевшись как любой нормальный ребенок, я сказала, что с папой.
Мать мне этого не простила никогда. Анализируя задним числом её характер, я понимаю, что она в принципе не справилась ни со взрослостью, ни с родительством, ни с телесностью, вообще ни с чем. Она каким-то внутренним взором видела себя юной, тонкой и звонкой, блистательной звездой литературного салона Серебряного века, и за то, что из зеркала на неё смотрела полная рыхлая нервозная женщина средних лет в угрюмых водолазках, работающая бухгалтером в унылой конторе, мучающаяся в переполненных автобусах и убежденная, что материнство это каторга и почти инвалидность, за это вот всё должен был кто-то ответить. А тут еще объект материнства, как назло, так её унизил, даром что беспроблемный - моет полы и посуду, тихо читает энциклопедию в углу, уроки делает самотёком и учится не ниже четверки. Вот пусть он и ответит.
Она натравила на меня отца, хорошие на то время отношения с которым закончились буквально сразу, по пути решив свои проблемы в браке стратегией "дружим вдвоем против третьего". Меня лупили и кошмарили по малейшему делу и без, впрок и для профилактики: "Не может быть, чтобы ни в чем не провинилась, просто мы не знаем". Мать не гнушалась меня откровенно подставлять, например, обвиняя в съедении кило дефицитных конфет в одно лицо и, соответственно, в лжи, а потом, после вечера дознания с этими двумя следователями, после слёз, требований прекратить врать и после порки, наутро достававшая кулёк из платяного шкафа: "О, а конфеты-то вот они... а попа-то болит, да-а?" Когда я вечером в слезах попыталась сказать об этом отцу, влетело ещё и за оговор матери.
В то же время я как домашняя хорошистка-отличница по полной огребала криминогенного угара и травли всех и вся в школе и "на раёне", с воровством, порчей вещей и прочим чучелством, но худшее начиналась в стенах квартиры, сама-дура-виновата, за-что-нам-всё-это, неси-ремень.
Я ходила в синяках, на уроках физ-ры это замечали, вызывали родителей в школу, за что мне влетало дополнительно.
Лупили часто, а страх перед наказанием витал вообще всегда, и помимо самой боли и помимо унижения от насилия, самый сильный ужас вызывала та ненависть, с которой на тебя наступают убеждённые в своей правоте взбешённые родные люди, от которых ты зависишь. Этот ужас опустошал и опрокидывал меня тогда, и его наследие до сих пор бродит по моей памяти.
Позже мы оттуда уехали в более благополучный район, а кошмар переехал вместе с нами. Ежевечерние многочасовые "разговоры по душам", в ходе которых от меня сплочённо требовали ответов в цифрах, сколько именно ещё я буду над ними издеваться, когда закончится моё безобразное поведение и почему жизнь так несправедлива, что они, несчастные усталые уважаемые люди в возрасте под сорок, должны содержать эту кобылу (школьницу) за свой счет. Отщебетаться и уйти было нельзя или просто рассматривать пол и молчать тоже, меня ставили на кухне как пленного, теребили и упражнялись, кто похлёстче донесет до меня мою ниочёмность и злонамеренность и чётче доведет меня до истерики, чтобы с полным удовлетворением перейти к "ты посмотри, как эта мразь с родителями смеет разговаривать!" И - отец, неси ремень.
Всё, чем я интересовалась, подвергалось обструкции и высмеивалось во-первых и объявлялось опасным для семьи во-вторых. Мать как заколдованная давила на: "Зачем тебе <...>, вот у тебя с математикой хорошо, ей и занимайся", а если я упорствовала или пыталась делать что-то по-своему и втихую, натравливала отца.
"Хорошо с математикой" - это то, что я справлялась с школьной программой по точным наукам без трояков, а не гениальность, которую действительно может быть стоило пестовать, но поплатилась я тем, что любые другие интересы пресекались. Впрочем, я думаю, что если бы я училась хуже, повод запрещать находился бы ещё проще.
Если брать шире, то транслировалось убеждение о необходимости какой-то очень узкой идентичности, которой мешает всё прочее. В то время как это порицаемое и выпалываемое на корню "всё прочее" даёт человеку разностороннесть, объем, глубину, опыт и само умение пробовать себя в разных обстоятельствах и ипостасях.
Второе, опасность для семьи, тоже было непререкаемым аргументом. Я не просила каких-то затратных хобби. Хотела ли я пробовать освоить гитару, давно позабытую отцом, или научиться вышивать по стопам бабушки оставшимся в огромных количествах мулине, или учиться фотографировать на старом пылящемся в стенке фотоаппарате, рисовать, ходить в расположенную неподалеку конюшню ухаживать за лошадьми или научиться ездить на велосипеде - всё, буквально всё должно было немедленно привести семью к катастрофе. За гитару нас должны были выселить из квартиры соседи или нажаловаться участковому. Вышивание должно было нас пустить по миру из-за покупки канвы, фотографирование - из-за расходников, лошади оттоптали бы мне ноги и превратили в инвалида, а на велике я бы точно переломалась вся и стала овощем-обузой для и без того стонущей под моим гнётом семьи. Шевельнулась? Живая? "Да когда ж ты перестанешь над нами измываться?!" (с)
За сшитую и подаренную лет в 13 матери на день рождения мягкую игрушку из чебурашьего меха меня вообще чуть не убили, а морально ровняли с паркетом не одну неделю, потому что по мнению родителей, поскольку у меня не бывало ни копейки карманных денег, то и в принципе не могло быть материалов для шитья, а стало быть я где-то украла их или деньги на них, и матери на праздник подарила не собачку, а факт того, что я воровка и лгунья.
Сейчас я глухой завистью завидую тем, кто вскользь упоминает кружки, поездки и самостоятельные увлечения, с подачи родителей и вопреки им происходившие с ними в детстве и позже, и очень жалею, что позволила себя сломать. Выросли ли эти увлечения в профессию, хобби, навык или были оставлены - это тот объём, которого мне так не хватает, и та смелость браться за что-либо, которой мне так не хватает.
Кроме того, мешает оттуда же растущее и практически на поверхности лежащее убеждение, что любые крупные траты - на машину, на получение образования, на поездки, на отдых, на какие-то авантюры - должны оставлять человека банкротом, выпивая из него все соки - а тогда зачем это всё такой ценой?
Реальность, в которой люди зарабатывают столько, чтобы не пойти по миру от чего-то сверх обыденного быта, существует где-то отдельно от меня, поэтому я всегда зарабатываю только на скромное прожитьё и не могу заставить себя мыслить другими категориями.
В 90-м я заканчивала школу и тем же летом поступила на бюджет в сильный технарский вуз ("ты только поступи, не опозорь! твоё дело учиться, а остальное мы так и быть обеспечим"), а год до этого родители начали люто пить. Мать ушла с работы и стала "домохозяйкой", при том, что уборка/стирка/глажка и все другие домашние дела кроме готовки были на мне. Спирт Роял был везде: чистый, разбавленный или со смородиновым вареньем. Два пьяных лица каждый вечер требовали от меня ответить на те же вопросы, а еще - "понимаю ли я, что я сгнила изнутри?" И - неси ремень.
Мать всегда была дома, никуда кроме близлежащих магазинов не выбиралась, выпивала в 1-1,5 бутылки водки в одно лицо в сутки день за днём. Я не видела такого больше нигде и никогда - у неё не бывало ни похмелья, ни перегара. С утра она начинала более или менее рьяно разогреваться, к ужину была сильно навеселе, за ужином и после него они пили уже с отцом (ужин=очередной выволочка для меня), затем отец выключался, а она поддерживала себя рюмками на грани невменоза ночь напролёт до рассвета. Отец в ночи порывался за руль и куда-то ехать, мать открывала окна/воду/газ, а я ходила за этим пьяным цирком по пятам, отнимала ключи, укладывала спать, закрывала краны и т.д., а утром ехала в институт.
Репутация нашей семьи при этом была безупречной и радикально положительной. Деда тем временем не стало, через несколько лет умерла и бабушка, с немногочисленной роднёй контакты были редки и формальны. Жаловаться и искать защиты или хотя бы адеквата было некому и негде. "Ну ты это, учись хорошо и слушайся маму-папу, они у тебя такие замечательные." Я была растеряна и стала терять ориентиры, могу ли я быть права хоть в чем-то, когда все так уверены, что дело в малом - вести себя лучше, что бы это ни значило.
С началом учебы в институте вопрос денег вышел на новый уровень (семья не бедствовала). "Кварплату, деньги на продукты вынь и положь, но с дневного отделения уходить не смей, учиться - твоя обязанность перед нами (сами оба без вышки), тебе всё для этого уже дали, но учишься ты для себя, так мы ничего не должны." Я ходила в каких-то жутких сапогах на два размера меньше, удачно лопнувших на пятке, чтобы нога помещалась, говорила "а я не голодная" в компаниях в студенческой столовой, вечно одалживала у однокурсников циркули и переписывала от руки методички, не имея денег на ксерокс. Подработки не покрывали мой долг перед казной, "а если учесть, что 16 лет до этого вообще ни копейки не приносила в дом, как ты вообще можешь себя человеком считать?!" и - неси ремень.
Ни о каких мальчиках, свиданиях и личной жизни я даже не думала. Я была симпатичной девицей, но была затравлена, черт-те как одета и паниковала при малейшем проявлении интереса к себе. Только очень много времени спустя я с трудом отслоила от себя убеждение, что семья или пара - это вот та мясорубка, что я испытывала на своей шкуре дома, и стала в ручном режиме отращивать другое. Близость (не только в интимном смысле, а в общем) для меня была невыносима, незнакома и страшна.
Почему я тогда, уже будучи совершеннолетней, не взбрыкнула и не ушла в закат? Потому что меня к тому времени уже не было. И мне кажется, что значительной части меня нет до сих пор.
Институт я в итоге не закончила, на третьем курсе начала работать на полную ставку, дотянула до пятого и не смогла писать диплом, потому что если занятия и экзамены "по расписанию" я еще выдерживала, то когда нужно было назначать встречи руководителю проекта или договариваться с лабораторией, я подходила к преподавателю, начинала плакать от унижения, что такая гадость как я дёргаю и напрягаю таких хороших уважаемых людей как они, и уходила.
Работала, находила и теряла друзей, продолжала быть козлом отпущения дома. Работа даже близко не была связана со специализацией в институте, годы учебы вылетели в трубу и знания без малейшего практического применения выветрились. Моё незаконченное высшее - пустая бумажка.
К 25 почти дошла до ручки и скопила ворох психосоматики. В 27, после краткого рабочего романа, случайно завертевшегося от одинокости и потерянности, первого для меня, не рассматривавшегося никем из нас как перспектива долгих отношений, но немного меня отогревшего (и то, что оттаяло, стало адово болеть на границе с обмороженной частью), пошла на терапию. Там меня собрали в более или менее человека.
А чуть более чем через полгода моей терапии и после двенадцати лет своей пьянки мать не проснулась, ей было 49. Терапевт каким-то образом это предвидела буквально с точностью до пары недель, а по уже свершившемуся факту сказала, что к тому и шло. Отец быстренько организовал гостевой брак с давней знакомой, а вскоре сел мне на шею, за семь лет до пенсии разругавшись вдрызг в своей отрасли, и не рассматривая никакие другие варианты трудоустройства, потому что работа не вязалась ритмом жизни его неработающей подруги, перепутавшей день с ночью. Я по сути осталась младшей женой по хозяйству и сырьевым придатком.
И если после смерти матери я приостановила терапию, чтобы переосмыслить и прожить уже накопленные изменения, то потом в неё не вернулась - и финансы уже жали, и времени не нашла, а нужно было продолжать.
В 35 встретилась с мужем, с которым больше года общались на тематическом ресурсе в сети. Отец устроил форменную истерику, как будто он не отец, а отвергнутый супруг в припадке ревности. В итоге я осталась без жилья, т.е формально доля в немаленькой квартире моя, и квартира оставлена мне дедом, не представлявшим обстановку в семье дочери и внучки. О воле деда знает вся родня, но никакого реального влияния это, разумеется, не имеет - в те времена ещё не было права собственности, и чтобы сохранить квартиру для меня, был сделан родственный обмен, а приватизация застала уже двоих - меня и отца как собственников 50/50, и то он пытался заставить меня отказаться от своей доли.
Полученную лично им по наследству квартиру он по-дурацки задёшево продал, ослеплённый как всегда своим самомнением, причем даже в этой невыгодной сделке его дополнительно кинули, и куда делись хотя бы эти деньги, науке неведомо - была только небольшая часть, даже не покрывшая полностью ремонт санузла. Больше от того наследства в семью ничего не попало.
В нашей квартире я занимала меньшую её часть и не претендовала на расширение или дополнительные преференции, и отец там почти не живет, живет на даче, но по сути это коммуналка с обезумевшим соседом, которому я противостоять не могу, потому что его агрессия и манипуляции откликаются у меня слишком мощно, и меня просто опрокидывает. А если там будет приманка - я - это будет поводом пасти и продолжать воспитывать "дочь, которую мало пороли" (с). Оговорюсь, что вопрос размена/разъезда поднимался и раньше, и вызывал безумную ярость с его стороны в духе "Хоботов, ты будешь жить с нами" из "Покровских ворот". И одна я не проживу, и никому кроме него такое бремя не нужно, и в то же время - кто будет заботиться о нём, и вообще, "куда пошла?!"
Разумеется, с появлением другого мужчины добавился благочинный аргумент про "вот пусть он тебя и обеспечивает жильем, он тебя вообще обокрасть пытается, вот увидишь, а всё это - моё". Крыть было нечем, скандалы переросли во вредительство, жить на действующем вулкане стало невозможно, и мы уехали жить к мужу, недалеко, но всё же в другой город, со многими потерями - стало очень далеко и дорого ездить на работу, проблемы с жильём здесь, пришлось отдать любимого питомца, навалилось многое. Необходимостью решать изо дня в день эти проблемы и беспомощностью перед самодурством отца спровоцировался сильный регресс, я здорово сдала и перебаливала заново.
Отец тот самый злостный нарцисс, о которых пишут у Тани Танк. Помешанный на том, чтобы ему завидовали, беспрестанно выражали уважение и почитание, манипулирующий, жадный, завистливый, нетерпимый, нечестный, патологически правый во всём любой ценой, агрессивный, ревностно ненавидящий материальное и нематериальное, до чего не может дотянуться сам и захапать себе. Некоторые как-то мудреют или хотя бы смягчаются с годами, а он только сатанеет. Ради своих целей в одну минуту перекидывается из альфа-самца "здесь всё моё и все мои" в няшечку "люди добрые, вы посмотрите как с заслуженным пенсионером обращаются, глаза выклёвывают и жизни лишают" и обратно. И при этом он очень пристойный и даже уважаемый для посторонних человек. Поэтому мои проблемы с ним никому не были видны и понятны, пока "измена сырьевого придатка" не приоткрыла его подноготную даже для окружения. А в мою сторону его натура с такой мощью показала себя и так вымотала даже в редкие пересечения, что последний год все контакты заблокированы. Жилья у меня от борьбы с ним не прибывает, а жизни явно убывает.
Что имеется в сухом остатке - я практически одна, друзья остались в Москве и потерялись за время моего отсутствия и молчания, если сейчас ещё и муж потеряется, буду точно одна. Я нигде практически не общаюсь кроме девичьих пабликов по рукоделию, и соответственно, ни я никого не знаю, ни меня никто не знает.
Флиртовать, знакомиться, ходить на свидания, чувствовать на себе внимание и оценку, переживать конфетно-букетные периоды - это вообще не про меня. Про меня - узнавать человека на среднем расстоянии, какое-то время происходить параллельно на одной волне без бабочек в животе, почувствовать себя безопасно, а потом сблизиться и вместе жить, руководствуясь "живи сам и дай жить другому" и "do your best and don't worry" . Для меня отношения это доверие+нежность, а уже то, что из этого выращивается - это любовь. У нас так и было, и теперь оказывается, что мужу жмёт отсутствие Большой Любви и недостаточное вдохновение от меня. Все годы до этого, что мы прожили вместе, он не был в амплуа "каменной стены", он сам довольно-таки мятущийся и со своими проблемами. От активных и уверенных людей обоих полов я сама быстро устаю, как и он. Но со временем наша ситуация обоюдно приблизилась к "Если человек колеблется, отойдите в сторону. Останетесь - заколебётесь сами", и никому доподлинно неизвестно, кризис это или конец.
Одна из основных претензий, которые я услышала в свой адрес по ходу разговоров о наших проблемах, это то, что я стремлюсь быть слишком удобной и почти незаметной, немешающей, и при этом теряю себя. С моей стороны это выглядит как учитывание обстоятельств и интересов тех, кто идет мне навстречу, при минимуме моих собственных ресурсов, то есть по сути торговля своим удобством в обмен на их лояльность. Решение в двух плоскостях - нарастить ресурс и не нуждаться в лояльности или прямщас делать то, что удобно, наступая на мозоли в мелочах, просто забив на то, что я им "разонравлюсь". Первая стратегия не работает, вторая на фоне неработающей первой пугает меня еще больше.
Я не знаю, куда мне двигаться. Ни в личностном плане, ни в профессиональном, ни в каком. Повторюсь, у меня ощущение, что значительной части меня нет до сих пор.
У меня пустое место вместо нормальной для людей любви к родне, любви к матери. Я не могу сказать, что в эту дыру сквозит, но вдруг я вообще не умею любить? Я забываю отдалившихся по тем или иным причинам друзей, хоть и ценю прежние отношения, но выходит "с глаз долой из сердца вон". Хотя я эмпатична (по некоторым мнениям, даже слишком), включаюсь и стараюсь всем сопряженным со мной по жизни помочь по мере сил, я одинаково ровно отношусь к близким и к далеким, могу включиться в человека, которого впервые вижу и постараться сделать для него, что в моих силах, но при этом не делаю различий между родными или неродными, для меня это вообще не параметр. Исключение - муж, которому доверяюсь, с которым я больше готова пуститься во все тяжкие, но он теперь как-то сам не определится, хочет ли, чего хочет и со мной ли хочет.
У меня хорошее чувство юмора, оно мне помогает держаться на плаву, и те, с кем я общаюсь, считают меня довольно позитивным человеком, но вместе с тем непреходящий синдром самозванца и в работе, и в общении: мне спокойно работать только "на подхвате" и я могу быть прикольной только когда я "сбоку". Я знаю, что если направить внимание прямо на меня, я превращусь в испуганную, скучную тётку, а когда меня накроет этим осознанием, на глаза навернутся слезы, и я ретируюсь, укрепив впечатление странной особы.
Я перестала читать, потому что меня пугает, что я не восприму красоту или тонкие смыслы, или восприму их очень уж обусловленно из-за внутренней напряжённости, а без впечатлений прочитанное всё равно выветрится.
У меня напрочь заткнуты творческие способности. К примеру, я научилась делать руками изысканные и практичные вещи, но по сути это качественное ремесленничество, а не творчество, хотя я продолжаю учиться и развивать эти умения в надежде, что "взлетит".
Я хочу хотеть учиться ещё и ещё, хочу быть жаднее до нового и до ощущений.
У меня задавлена спонтанность, которая делает человека и жизнь рядом с ним - живыми. И я хочу это раскопать и разбудить. Я слишком правильная, потому что меня редко штырит делать что-то другое. Я хочу быть более раскованной и чувствовать себя живой и творческой в жизненном понимании, я хочу сбросить с ног гири, тем более что это конечно же проявляется через здоровье и физическое состояние. У меня были такие периоды при разных обстоятельствах, и тогда удавалось словить волну, инсайт и продвинуться, но ком проблем из прошлого и сопутствующие проблемы в настоящем перетягивают акцент на себя.
И тогда люди для меня выглядят слишком активными, и с одной стороны я им завидую, у них какой-то поток, какие-то амбиции, мечты, таланты или хотя бы даже иллюзии, а с другой мне тогда только и нужно, чтобы можно было обо всём помолчать и чтобы не шарахнулись, если заговорить о том, о чем молчим, но при этом не быть настолько уж звеняще одной, настолько на холоде и настолько без движения. Я не думаю, что это здоровое состояние.
Особенно жутко думать, что мой ступор выглядит как сбывшееся утверждение моих родителей: я никто и звать меня никак, я ни на что не имею права, ничего из меня не выйдет.
В 27, после терапии, мне казалось, что теперь то уж моя жизнь состоится... Я понимаю, что в 42 многое может только начинаться, но прожив недо-жизнь недо-собой 41 год, я очень растеряна и напугана, потому что не понимаю, в чём искать это недо- и откуда звать до-.
Не исключено, что у меня всю жизнь депрессия. 14 лет назад на одной из последних встреч на терапии психолог сказала мне: "Обычно такое состояние, как то, в котором вы ко мне пришли, такая глубокая и затяжная депрессия, не снимается без медикаментозной поддержки. Но когда мы попробовали работать, вы сразу ушли на такую глубину и стали так быстро продвигаться, что она не понадобилась." Возможно эти её слова внушили мне некую самонадеянность, что я и так справилась, а на деле я пытаюсь танцевать с переломами и горюю, что не танцуется.
С годами, прожитыми в процессе сепарации от родителей и с самоисканиями, которых я не прекращала, яд всё-таки теряет концентрацию, и хотя внушительный каркас травмы остался, она стала прозрачнее, и хочется верить, что появилось новое пространство для созидания или обнаружения живой ткани.
Спасибо, что дочитали.
Проставьте, пожалуйста, теги.