Драма гипертимного ребёнка C3

[vovap]

Уважаемые участники שבת שלום

Продолжаем чтение отрывков из книги "Драма гипертимного ребёнка" уважаемой Ольги Викторовны Бермант-Поляковой.
Полный текст книги доступен в http://www.proza.ru/2015/08/22/1267 
Книга посвящена психологическому разбору повести "Динка" Валентины Осеевой и, собственно, ее главной героини - Динки.


Истероидное и гипертимное (циклоидное) начала соединены в натуре Динки через эпилептоидность.

Если аффекты истероидного круга это удовольствия от обладания двумя инстинктивными силами одновременно и тревога, а аффекты циклоидного круга это грусть, печаль и радость, веселье, то аффекты эпилептоидного круга это испуг и месть.

Пугаются в повести "Динка" прямым текстом 160 раз, а называют месть местью 2 раза: беглые каторжники мстят бывшему сообщнику, истязателю Лёньки, убивая Гордея Лукича (Д Ч2Гл36) и Динка после самовольного ухода на базар просит Лёньку отомстить всем торговкам салом (Д Ч3Гл20). Налицо работа вытеснения, сказали бы люди, отягощённые психологическим образованием. Желание отомстить остаётся неназванным в повести, - хотя в нескольких эпизодах мотивирует героев действовать. Лёнька переворачивает доску и сбрасывает Меркурия в пропасть, другими словами, убивает человека, желая отомстить предателю за то, что выдал его благодетеля Колю, и защитить семью Динки. Первый убийца в состоянии аффекта, Каин, не раскаивался. Не раскаивается и эпилептоидный Лёнька. И у него, и у Динки мстительные чувства быстро достигают градуса слепой ярости:

Урок еще не начинался, девочки беспорядочно толпились около парт. Динка, расталкивая всех, кто попадался ей на пути, и словно ослепшая от бешенства, кричала:
- Где Муха? Где Муха? Завидев нырнувшую под парту гладенькую головку Мухи, Динка с яростью шлепнула ее ладонью по спине… (Д Ч3Гл9)

и интенсивность гнева пугает окружающих:

Один раз, когда она была еще маленькой, Марина принесла из библиотеки «Хижину дяди Тома» и читала ее детям. Все плакали. Динка тоже плакала. Сначала тихо, а потом, когда умерла Ева, она вскочила, затопала ногами и хотела разорвать книгу. Алина и Мышка изо всех сил пытались успокоить ее, мать гладила ее по голове и говорила, что всем жалко добрую девочку Еву и все плачут над ней, горе часто выражается слезами, но зачем же так злиться и рвать книгу? Чем виновата сама книга?
Динку с трудом уложили спать в тот вечер и по секрету от нее договорились завтра, во время чтения, отправить ее с Линой на прогулку. Но вышло иначе. Утром Динка забралась к матери в комнату, вытащила оттуда злополучную книгу и убежала с ней в дальний угол двора. Там она бросила книгу на землю и, топча ее ногами, в ярости кричала:
«Вот тебе! Вот тебе за Еву!»
Арсеньевы жили тогда в городе, и на дворе было много детей. Дочка дворника, Машутка, в ужасе бросилась в дом:
«Тетенька! Динка книжку бьет! Ужасти, как она ее треплет!»
Матери дома не было. Катя и Лина выбежали во двор. Книга с растерзанными страницами валялась на земле, а Динка, низко опустив голову, сидела с ней рядом. Вокруг, молчаливые и испуганные, стояли ребятишки со двора. (Д Ч1Гл28)

Эмоциональный выплеск опустошает ребёнка, после парксизма мести она впадает в "кататонию", неподвижность, а от разговоров у неё начинает болеть голова:
Книга с растерзанными страницами валялась на земле, а Динка, низко опустив голову, сидела с ней рядом. Вокруг, молчаливые и испуганные, стояли ребятишки со двора. Катя молча собрала разбросанные страницы и крепко взяла Динку за руку:
«Пойдем!»
Но Динка не шевельнулась. Тогда Лина, онемевшая от удивления, вдруг пришла в себя и разразилась громкими упреками (...)
«Пойдем!» - сердито повторила тетка и дернула Динку за руку.
Маленькая детская рука беззащитно натянулась, но Динка не встала. Жалкая фигурка ее не выражала никаких желаний, не было в ней и сопротивления.
«Пойдем домой, Дина!» - уже мягче сказала Катя. Девочка подняла голову и посмотрела на нее пустыми, словно выцветшими глазами, потом повернула голову к Лине. Липа не вынесла ее взгляда:
«Крохотка ты моя! Ведь сама не своя стала! Иди ко мне, дитятко ты мое выхоженное!»
Лина схватила девочку на руки и, вытирая своим передником грязные щеки Динки, быстрыми шагами пошла с ней к дому.
«Да провались она пропадом, книга эта самая! Своими деньгами не поскуплюсь, а мытарить ребенка не дам! Бумага - она и есть бумага, а дитё напугать недолго, - бормотала она на ходу, чувствуя себя единственной защитницей Динки. Теплые руки девочки, доверчиво обнимавшие ее шею, усиливали это материнское чувство. - Таскают в дом всякую баламутку, а ребенок отвечай! - ворчала Лина и, прижимая к себе девочку, переходила на тихое воркованье. Глазочек ты мой синенький, былиночка моя! Да мы их всех с энтой книгой!.
Не бойся, не бойся! А Лина сейчас кисельку сладенького дасть! Хошь кисельку-то?»
«Не-ет», - капризно тянула Динка.
«А чего хошь? Изюмцу коль дам?»
«Я спать хочу. У меня голова болит…» - заплакала Динка. (Д Ч1Гл28)

Лина пожалела Динку, смогла "расплакать" девочку, и та "получила доступ к аффекту" печали. Она злилась на книжку, где умерла Ева, потому что ей было до слёз жалко героиню, но ни мама, ни тётя не помогли Динке оплакать её горе и выплакать свои сожаления. Они лишь ругали её за неуважительное обращение с чужой вещью - книгой.

Лина - эпилептоидная натура и переживания Динки находят у неё душевный отклик, потому что она чувствует в ней "свою". Мировосприятие эпилептоидной натуры определяют дихотомия и иерархия. Есть свои и чужие, есть те, кто выше тебя и те, кто ниже тебя, есть те, кто защищают тебя и те, кого должен защищать ты. Для разных групп людей у эпилептоида наготове разные регистры речи, от сквернословия через пренебрежение и почтительность до слащавости.

Он видит мир с позиции силы, и не случайна религиозность эпилептоидных натур: существование Бога, который всесилен и вездесущ успокаивает его самим фактом наличия управы "свыше" на любого врага. В семейной жизни вопрос "кто главный" занимает эпилептоида в первую очередь.

Сравните тон Лины в обращении с Малайкой в первой части книги и во второй:

Малайка топчется на месте, смущенно оправдывается и наконец, решившись, протягивает ей свой сверток.
- Бери, пожалуйста, бери! - с неожиданной горячностью восклицает он. Носи на здоровье, пожалуйста!
- Лина, Лина, не обижай его! - торопится предупредить Марина.
- Лина, не обижай! - волнуется Мышка.
- Мы не позволим обижать Малайку, - строго говорит Алина.
Динка, упираясь головой в Линин бок, сердито толкает ее.
- Лина, не ломайся! - кричит Катя. - Как тебе не стыдно мучить человека?
- Да чего вы шумите-то? Я ему еще и одного слова не сказала… разворачивая сверток, говорит Лина. Яркий шелк блестит и переливается в ее руках.
- Носи на здоровье, - просит Малайка.
- Да здоровья у меня и без твоего платка хватит, не об этом речь, - нежно и задумчиво отвечает Лина, любуясь шелком. - Только что ж ты мне подарки возишь, Малай Иваныч… - мягко и выразительно начинает она. - Что я - жена тебе аль невеста? Али уж глаза у меня такие завидущие, что я на чужое добро польщусь? За что про что подарки мне дарить? - постепенно расходится Лина, глядя на Малайку с уничтожающей насмешкой. - Кто ж это я тебе, по твоему разумению, Малай Иваныч?
- Ну, пошел-поехал! - машет руками Малайка и, оборачиваясь к Марине, отчаянным взглядом призывает ее на помощь.
- Что у тебя, сердца нет, Лина? Я просто удивляюсь тебе! - возмущается Марина. (Д Ч1Гл38)

Лина и Малайка любят друг друга, но он татарин и мусульманин по вероисповеданию, а она русская и православная. Вопрос того, кому переходить в веру другого, решается в пользу Лины:

Она хотела еще что-то сказать, но из кухни рысцой прибежал Малайка. Круглые глаза его сияли, лицо лоснилось, белые зубы сверкали в восторженной улыбке.
- Лина согласился! Свадьба будем делать! Сичас едем город, даем деньги попу, ныряем корыто, крестимся и берем Лина! - взволнованно сообщил он и, испуганно оглянувшись, бросился обратно в кухню. (Д Ч2Гл34)

Получив желаемое решение спорного вопроса, Лина меняет манеру разговора и, как сказали бы мы сейчас, озвучивает не "подстройку сверху", а "подстройку снизу":

Приезжал Малайка, торопил со сборами, рассказывал, что он уже выкрестился в русского Ивана и что венчаться они теперь с Линой будут в русской церкви. (Д Ч2Гл38)

Но Лина, поравнявшись с ним, степенно заметила:
- Малай Иваныч, что это вы на виду у всех с ума сходите?
Выйдя из церкви, Лина сразу начала называть мужа на «вы» и по имени-отчеству. Это очень веселило присутствующих. (…)
Костя, хохоча, уверял Малайку, что теперь он пропал, так как самое главное в процедуре венчания - это первому стать хотя бы одной ногой на коврик, подстеленный под ноги молодым.
- Хотя бы одной ногой, Малай Иваныч! Хотя бы одной… - хохотал Костя. Ведь теперь Лина всю жизнь будет командовать вами!
- Пускай командывает! Что захочет, то и будет! - соглашался на все Малайка.
- Нет уж, Малай Иваныч, - с улыбкой говорила Лина, - теперь уж вы командуйте! Какая радость жене над мужем верх держать!
Смущенное лицо Малайки, не привыкшего к покорности Лины, вызвало новый взрыв хохота. (Д Ч2Гл44)

Точно по такому же сценарию развиваются отношения эпилептоидного Лёньки и Динки.

В мире Лёньки существует незыблемая иерархия презираемых им воров, затем нищих, которые побираются и берут даром, и уважаемых людей, которые сами зарабатывают свой хлеб. Себя он считает человеком, стоящим в верхней части иерархии, потому что трудится:

«Ну и будешь как нищий!» - огрызнулась Динка.
«Нищим не буду. За чужим куском руку не протяну, не бойся. Что заработаю, то и съем, - хрустнув пальцами, твердо ответил Ленька. - А сундук свой кому другому подари, он мне ни к чему!» (Д Ч2Гл1)

Но подлинное восхождение на высоту иерархической пирамиды даёт наличие своего клана, тех, кого ты защищаешь и о ком ты, сильный, заботишься, как о слабых, - и отношения с Динкой дарят сироте Лёньке это удовольствие.

Леньке чудится, как от пристани отходит пароход «Надежда», плывет он в разные города, день и ночь плывет. Чисто, до блеска, драит Ленька палубу, четко и быстро исполняет все приказания капитана, сидит среди матросов, и красуется у него на плечах матросский воротник… Хорошо это! По-человечески, по-настоящему! Только вот на берегу останется его Макака… Придет и сядет на обрыв одна-одинешенька. Поглядит на Волгу, поглядит на утес: «Лень, а Лень?»
A его то и нету… Далеко он, не прибежит, не приедет скоро… А случись что-нибудь, и слез ее не услышит. Только думать будет о ней: не обидел бы кто!
«Эх ты, Макака! Хотя б постарше была, а то ведь капля. Вот как есть капля в Волге-реке, так и она среди людей». (Д Ч2Гл58)

Войдя в семью Динки, он первым делом оценивает, кто наш, а кто не наш, - и признаёт Марину "нашей":

Динка уже сообщила мальчику, что «мама ждала его до последней минуты и со всеми спорила и даже на Алину не обращала внимания…». (Д Ч2Гл86)

А затем оценивает, кто сильнее в семье Динки и приходит к выводу, что все девчонки слабые, да и сама Марина тоже:

Он очень жалел Марину: - Беда ей с девчонками! Ревут как белужки. То одна, то другая… Но я их отучу матери нервы портить…»
Ленька был глубоко тронут и, приглядываясь в сумерках к усталому лицу Марины, тревожился.
Марина не спала… Утомительные сборы, боязнь опоздать на поезд, слезы Алины и отчаяние Динки отняли у нее последние силы. Нервы Марины не выдержали, и, уложив детей, она долго стояла у окна. Плечи ее вздрагивали, слезы неудержимо бежали по лицу… (Д Ч2Гл86)

Едва Лёнька признаёт за слабую и Марину Леонидовну, он начинает защищать и утешать и её, и она признаёт его притязания на главенствующую роль в семье:

Но сквозь эти мысли о себе, о Макаке, о красных сапожках он все время прислушивался, спит ли Марина. Но она не спала, и Ленька не выдержал… Стараясь не разбудить детей и повиснув на одной руке, он бесшумно спрыгнул вниз.
Марина, увидев его, поспешно вытерла глаза.
- Ты хочешь выйти, Леня? - шепотом спросила она, приподнимаясь на локте.
- Нет, - так же тихо прошептал Ленька и, несмело подойдя к ее постели, опустился на корточки. - Я так встал… Поглядел и встал… Только что ж плакать? Теперь будем вместе с ими валандаться… - кивая на спящих детей, протоптал он.
Марину не удивило это слово «валандаться», горло ее сжалось от нахлынувших слез, и, обхватив шею Леньки, она неожиданно для себя тихо пожаловалась:
- Трудно мне, Леня. Так трудно бывает…
- Как не трудно! Одной-то… Только теперь я буду… Они ко мне живо привыкнут… - боясь пошевелиться, сказал Ленька. (Д Ч2Гл86)

Страницы книги, где Лёнька защищает Динку и заботится о ней, самые трогательные и проникновенные во всей повести. Им обоим, и Лёньке, и Динке, долгие годы было не о ком заботиться, - одному в силу трагических обстоятельств жизни, другой в силу порядка рождения в семье, Динка самая младшая. Эпилептоидный хэппи-енд выглядит так:

На ее счастье, Лёне наконец повезло, и он нашел на Владимирской улице чистенькую, уютную и недорогую квартирку.
Неподалеку был Николаевский сквер, в котором, как мечтал Ленька, будет безопасно гулять его Макака, с обручем или с мячиком, как все приличные дети, которых он видел, проходя мимо.

Прошу обратить внимание уважаемых участников на мысль о сродстве эпилептоидного и истероидного радикалов.