Кладбища
КЛАДБИЩЕНСКИЙ КРЕСТ
В 1984 году я попал в больницу с диагнозом: параапендикулярный аппендицит, гнойный абсцесс, спаечно-кишечная болезнь. Однако выжил, несмотря на изношенность организма. Выздоровление заняло много времени. С течением времени, когда я стал уже вставать и прогуливаться в парке вокруг больничного корпуса, я вдруг с удивлением для себя обнаружил, что это вовсе не парк, а одно огромное немецкое кладбище.
Я занялся расспросами среди медперсонала и пациентов. Мне рассказали, что якобы при немцах в этом здании располагался дом для престарелых - хоспис. И соответственно здесь же их и хоронили. С тех пор, территория кладбища пришла в ужасающее состояние. Никем не ухоженное, оно непрерывно подвергалось набегам копателей или становилось убежищем для «бомжей». Вопреки теперь распространённым представлениям, «бомжи» существовали и в СССР. Сам этот термин - советский. Где же не быть лицам без определённого места жительства, как не у бывшего хосписа.
К тому времени, когда я стал осматривать кладбище (март 1984 года), гробокопательство достигло промышленных масштабов. Выходя утром на прогулку, я видел отпечатавшиеся в глине свежие следы от автомобильных шин, свежеразрытую могилу, доски гроба и разбросанные кости. Судя по количеству ям, грабить, было что. Кладбище было очень древним, настолько, что из экономии места в некоторых местах, оно по обычной немецкой привычке располагалось в три слоя. Разглядывая плиты, я хорошо запомнил, что самый древний склеп, огромная (наверное, мраморная крышка), подрытая только с одной стороны, датировалась 1813 годом. Учитывая общую прусскую скудость ресурсов, такое надгробие могли возвести только выдающемуся человеку, наверное, из магистратуры Кёнигсберга, или из военной касты. Основная масса плит датировалась серединой и концом девятнадцатого века. Это были парные могилы, как правила для мужа и жены, либо для братьев и сестёр. Дата рождения обозначалась звёздочкой, дата смерти крестиком. Основной материал надгробий - полированный гранит, серый или красный.
Зады, никак неогороженного кладбища, упирались в когда-то просторное поле, теперь урезанное ноздреватой бетонной стеной режимного учреждения с вышками и колючей проволокой. То ли тюрьма, толи военная часть.
Ещё деталь. В двух десятках метров от режимной стены, вдоль по окантовке кладбища тянулась неглубокая, сантиметров тридцать глубиной, до метра шириной, траншея, в которой почти аккуратным рядком на десятки метров, как бусины на нитке, лежали полуистлевшие трупы. Я не говорю скелеты. Потому что на многих оставались остатки кожи, сильно выросшие на подбородках остатки бород; на груди одного из них, под слоем задубевшей как доска кожи я рассмотрел провяленные мышцы бело-жёлтого цвета. Что это за скелеты, я ума приложить не мог. Лежали они без одежды, без гробов, лишь на одном из них я увидел остатки ткани сильно напоминающую зимнюю маскировочную сеть советской армии. Трупы лежали полузатопленные дождевой водой. Я не поленился, собрал несколько черепов, выложил их в ряд, и стал внимательно рассматривать. По странному совпадению рядом оказались два черепа совершенно различной, если так можно выразиться, конфигурации. Один - узкий прямой, рыже-пегий, наверное, принадлежал красивому человеку. Другой - низкий, с почти отсутствующим лбом, расползшийся, как тесто, зеленовато бурый, тинистый, принадлежал человеку с явными признаками дегенерации. Внутри черепов култыхалась белая глина и ползали черви. Это напомнило мне нечто из Шекспира в исполнении Смоктуновского…
В следующий раз я попал в эти места уже через три или четыре года. Я поразился тому, как мало осталось здесь камней. Видимо, когда кончились могилы, началась торговля надгробиями. Тоже, скорее всего, незаконная. Но ведь и суть всей советской жизни изначально - это и есть беззаконие. Только теперь это было внеположество законам и морали, и нравственности, и человеческих обычаев не самой власти, а людей, которые при этой власти выросли и воспитались. Если первые переселенцы решались, лишь подхоранивать своих близких, на удобное для этого место, из нищеты перелицовывая старые камни, даже не стёсывая их, а просто привинчивая металлические листы поверх старых надписей, то новые хозяева увозили мраморных мадонн уже без всякого волнения в душе. Так кладбище и погибало. Погибала сама память о людях славного прошлого.
Однако крах советской системы, позволил спасти хотя бы крохи. Не так давно я шёл мимо и решил завернуть, взглянуть на всё это глазами человека, который был через двадцать пять лет. И с удивлением обнаружил прекрасную лютеранскую кирху, которая теперь венчает вход в это скорбное место, теперь аккуратно огороженное, с выложенными тропинками и прогуливающимися по этим дорожкам задумчивыми стариками немцами. Не только стариками, но и молодыми людьми. Мимо меня прошла пара людей лет тридцати пяти, мужчина и женщина, оба в джинсовых костюмах. Оба оживлённо говорили по-немецки. Женщина как-то с любопытством и улыбкой задержалась на мне взглядом…
Давно уже нет ям, нет могильных плит, есть символически выставленные разновеликие кресты, как семейства ёжиков разбрелись по парку тут и там. Но русское варварство успело проникнуть и сюда. Так же разрисовывают неприличными надписями, всё так же пьют, гуляют и бросают мусор, всё так же не проявляют признаков хотя бы сочувствия. Тем более, что я вдруг узнал, что на этом месте погибло огромное количество советских солдат. Несколько гранитных столбов с вырезанными на них списками красноармейцев стоят теперь напротив высоченного лютеранского креста. И сделано всё это, как я понимаю, на немецкие деньги. Я даже осмелился предположить, что те трупы из траншеи у военной части и были эти самые - красноармейцы, наспех захороненные, едва окончились бои…
У сторожки, в углу мемориала, я вдруг обнаружил маленький музей из обломков сохранившихся надгробий. С какой же радостью я узнал некоторые из них, которые помнил ещё с 1984 года. Служащий кладбища, молодой пацан с быстрыми и наглыми глазами, которые только и ищут, как сшибить деньгу, насмешливо окинул меня взглядом, наверное, приняв за немецкого туриста. Но ничего не сказал.
С удивлением осмотревшись, я обнаружил, что кладбище потихоньку ВОССТАНАВЛИВАЕТСЯ. Родственники, когда-то похороненных здесь пруссаков, приезжают из Германии, по каким-то привязкам (наверное, старые карты) находят сектора, ставят временные крестики и таблички, чтобы затем, установить полноценный памятник. И это, пожалуй, главное и радостное, что я здесь увидел. Значит, есть люди на земле, которые вопреки жестокой реальности способны быть, не просто сентиментальны, способны реально помнить своё прошлое, которые хранят память своих предков, предков детьми которых, они, может быть, и не являются.
Ушёл я с кладбища с двояким чувством. Одновременно и радость и печаль. Печаль за то, что принадлежу великому народу, который всё своё величие спустил в грязную канаву, и при этом гордится этим беспутством, как особенной национальной чертой.
05 августа 2009 года
Лютеранская кирха
Больница Скорой Медицинской Помощи
Стилизованное кладбище
Современное варварство
Этот камень сохранится здесь навсегда
Дети восстанавливают утраченные могилы
Следы первых переселенцев
Кладбищенский крест