Феликс Икшин. Рецензия на двухтомник "Колымские рассказы", журнал Октябрь, 1993
Рецензия на первое в России полное издание "Колымских рассказов", напечатанная в журнале "Октябрь", №5, 1993. Электронная версия - на портале Rutracker.
Феликс Икшин - литературный критик, автор биографиии Лили Брик.
ВАРЛАМ ШАЛАМОВ. КОЛЫМСКИЕ РАССКАЗЫ. Книги первая и вторая. Сост. И. П. Сиротинская. М., «Русская книга» («Советская Россия»), 1992.
Можно начать со стихов
Тому не быть: трагедий не вернуть,
Но эти наступающее губы,
Но эти губы вводят прямо в суть
Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба,
а потом выстроить грандиозную трагическую метафору, которая, вероятно, и справедлива во всех случаях. Кроме этого.
Очевидец вспоминает, что никогда не видел человека, более ненавидевшего физический труд, чем Шаламов. Сам же он говорил еще определенней: «Труд и смерть - это синонимы…»
На то свои причины. Если тюремный опыт Варлам Тихонович считал полезным и даже нужным, то опыт лагерный для него - однозначно отрицательный и смертоносный. И, сопоставляя два огромных, неподъемных опыта, он выстроил свою философию природы и культуры. Универсальна она или подходит лишь для ХХ века, лучше не судить, и не по библейской мудрости, дабы остаться неподсудну, а по заповедям арестантским, среди которых главнейших три: «Не верь, не бойся и не проси».
Это новая теория отбора, неестественного и противного теориям предыдущим, однако построенная на материале жизни и смерти миллионов: «Не рука очеловечила обезьяну, не зародыш мозга, не душа - есть собаки и медведи, поступающие умней и нравственней человека. И не подчинением себе силы огня - все это было после выполнения главного условия превращения. При прочих равных условиях в свое время человек оказался значительно крепче и выносливей физически, только физически».
Мало что зависело от нравственных качеств, убеждений, верований. Чувства и мысли вымораживались, самое последнее и крепкое - злоба. А отбор следовал дальше: «Первыми умирали рослые люди. Никакая привычка к тяжелой работе не меняла тут ровно ничего. Щупленький интеллигент все же держался дольше, чем гигант калужанин - природный землекоп, - если их кормили одинаково, в соответствии с лагерной пайкой. В повышении пайки за проценты выработки тоже было мало проку, потому что основная роспись оставалась прежней, никак не рассчитанной на рослых людей».
Эволюция двигалась в противоположном направлении. И тому способствовало даже знаменитое орудие труда, по идее долженствующее создавать из животного человека: «За полтора года работы на прииске обе кисти рук согнулись по толщине черенка лопаты или кайла и закостенели, как казалось Андрееву, навсегда. Во время еды рукоятку ложки он держал, как и все его товарищи, кончиками пальцев, щепотью, и забыл, что можно держать ложку иначе. Кисть руки, живая, была похожа на протез-крючок. Она выполняла только движения протеза. Кроме этого, ею можно было креститься, если бы Андреев молился богу».
До бога ли, когда жизнь существует, ограниченная физическим телом, которое отнюдь не микрокосм, а больное, обмороженное, в перепрелых портянках, обовшивевшее тело, убиваемое людьми и трудом. И речь - не средство общения, ни - тем более - дар свыше, а обуза, от каковой тело пытается освободиться, облегчить себя.
Культура и нравственность восходили на основании физической реальности, а культурный цикл равнялся все удлинявшемуся сроку заключения: «Мы поняли ... удивительную вещь: в глазах государства и его представителей человек физически сильный лучше, именно лучше, нравственнее, ценнее человека слабого, того, что не может выбросить из траншеи двадцать кубометров грунта за смену. Первый моральнее второго. Он выполняет «процент», то есть исполняет свой главный долг перед государством и обществом, а потому всеми уважается. С ним советуются и считаются, приглашают на совещания и собрания, по своей тематике далекие от выбрасывания тяжелого скользкого грунта из мокрых склизких канав. Благодаря своим физическим преимуществам он обращается в моральную силу при решении ежедневных многочисленных вопросов лагерной жизни. Притом он - моральная сила до тех пор, пока он - сила физическая».
На том прервусь. Не стану говорить о композиционной сложности книги, о гетеронимах автора, о реальных людях и событиях, упомянутых в «Колымских рассказах», впервые изданных у нас в полном объеме. Это тема для отдельного разговора. Упомяну только, что обратный путь - от начала эволюции к человеку - был проделан, когда Варлам Тихонович по стечению обстоятельств закончил фельдшерские курсы: «Я чувствовал себя - впервые на Колыме - необходимым человеком: больнице, лагерю, жизни, самому себе. Я чувствовал себя полноправным человеком, на которого никто не мог кричать и издеваться над ним. И хотя многие начальники сажали меня в карцер за разные проступки против лагерного режима, выдуманные и действительные, - я и в карцере оставался человеком, нужным больнице. Я выходил из карцера опять на фельдшерскую работу».
Многократно преодолевший путь от небытия к жизни отучивается от парадоксов. Круг или спираль - та фигура, в какую вписан наш мир, - равно становятся ненавистны. Человек делается прямолинеен, защищает кратчайшее расстояние между двумя точками, как бы ни отстояли они друг от друга.
И, словно возражая отмеченному изысканной парадоксальностью, боготворимому им Пастернаку, -
Я - свет. Я тем и знаменит,
Что сам бросаю тень, -
Шаламов пишет стихи о ликбезе, об азах, прописях, где мама моет раму, а Маша ест несладкую, жидкую кашу бедняков:
Людей из вековой тюрьмы
Веду лучом к лучу.
«Мы - не рабы. Рабы - не мы.
Вот все, что я хочу.
Цель, достойная человека.
Ф. Икшин
Феликс Икшин - литературный критик, автор биографиии Лили Брик.
ВАРЛАМ ШАЛАМОВ. КОЛЫМСКИЕ РАССКАЗЫ. Книги первая и вторая. Сост. И. П. Сиротинская. М., «Русская книга» («Советская Россия»), 1992.
Можно начать со стихов
Тому не быть: трагедий не вернуть,
Но эти наступающее губы,
Но эти губы вводят прямо в суть
Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба,
а потом выстроить грандиозную трагическую метафору, которая, вероятно, и справедлива во всех случаях. Кроме этого.
Очевидец вспоминает, что никогда не видел человека, более ненавидевшего физический труд, чем Шаламов. Сам же он говорил еще определенней: «Труд и смерть - это синонимы…»
На то свои причины. Если тюремный опыт Варлам Тихонович считал полезным и даже нужным, то опыт лагерный для него - однозначно отрицательный и смертоносный. И, сопоставляя два огромных, неподъемных опыта, он выстроил свою философию природы и культуры. Универсальна она или подходит лишь для ХХ века, лучше не судить, и не по библейской мудрости, дабы остаться неподсудну, а по заповедям арестантским, среди которых главнейших три: «Не верь, не бойся и не проси».
Это новая теория отбора, неестественного и противного теориям предыдущим, однако построенная на материале жизни и смерти миллионов: «Не рука очеловечила обезьяну, не зародыш мозга, не душа - есть собаки и медведи, поступающие умней и нравственней человека. И не подчинением себе силы огня - все это было после выполнения главного условия превращения. При прочих равных условиях в свое время человек оказался значительно крепче и выносливей физически, только физически».
Мало что зависело от нравственных качеств, убеждений, верований. Чувства и мысли вымораживались, самое последнее и крепкое - злоба. А отбор следовал дальше: «Первыми умирали рослые люди. Никакая привычка к тяжелой работе не меняла тут ровно ничего. Щупленький интеллигент все же держался дольше, чем гигант калужанин - природный землекоп, - если их кормили одинаково, в соответствии с лагерной пайкой. В повышении пайки за проценты выработки тоже было мало проку, потому что основная роспись оставалась прежней, никак не рассчитанной на рослых людей».
Эволюция двигалась в противоположном направлении. И тому способствовало даже знаменитое орудие труда, по идее долженствующее создавать из животного человека: «За полтора года работы на прииске обе кисти рук согнулись по толщине черенка лопаты или кайла и закостенели, как казалось Андрееву, навсегда. Во время еды рукоятку ложки он держал, как и все его товарищи, кончиками пальцев, щепотью, и забыл, что можно держать ложку иначе. Кисть руки, живая, была похожа на протез-крючок. Она выполняла только движения протеза. Кроме этого, ею можно было креститься, если бы Андреев молился богу».
До бога ли, когда жизнь существует, ограниченная физическим телом, которое отнюдь не микрокосм, а больное, обмороженное, в перепрелых портянках, обовшивевшее тело, убиваемое людьми и трудом. И речь - не средство общения, ни - тем более - дар свыше, а обуза, от каковой тело пытается освободиться, облегчить себя.
Культура и нравственность восходили на основании физической реальности, а культурный цикл равнялся все удлинявшемуся сроку заключения: «Мы поняли ... удивительную вещь: в глазах государства и его представителей человек физически сильный лучше, именно лучше, нравственнее, ценнее человека слабого, того, что не может выбросить из траншеи двадцать кубометров грунта за смену. Первый моральнее второго. Он выполняет «процент», то есть исполняет свой главный долг перед государством и обществом, а потому всеми уважается. С ним советуются и считаются, приглашают на совещания и собрания, по своей тематике далекие от выбрасывания тяжелого скользкого грунта из мокрых склизких канав. Благодаря своим физическим преимуществам он обращается в моральную силу при решении ежедневных многочисленных вопросов лагерной жизни. Притом он - моральная сила до тех пор, пока он - сила физическая».
На том прервусь. Не стану говорить о композиционной сложности книги, о гетеронимах автора, о реальных людях и событиях, упомянутых в «Колымских рассказах», впервые изданных у нас в полном объеме. Это тема для отдельного разговора. Упомяну только, что обратный путь - от начала эволюции к человеку - был проделан, когда Варлам Тихонович по стечению обстоятельств закончил фельдшерские курсы: «Я чувствовал себя - впервые на Колыме - необходимым человеком: больнице, лагерю, жизни, самому себе. Я чувствовал себя полноправным человеком, на которого никто не мог кричать и издеваться над ним. И хотя многие начальники сажали меня в карцер за разные проступки против лагерного режима, выдуманные и действительные, - я и в карцере оставался человеком, нужным больнице. Я выходил из карцера опять на фельдшерскую работу».
Многократно преодолевший путь от небытия к жизни отучивается от парадоксов. Круг или спираль - та фигура, в какую вписан наш мир, - равно становятся ненавистны. Человек делается прямолинеен, защищает кратчайшее расстояние между двумя точками, как бы ни отстояли они друг от друга.
И, словно возражая отмеченному изысканной парадоксальностью, боготворимому им Пастернаку, -
Я - свет. Я тем и знаменит,
Что сам бросаю тень, -
Шаламов пишет стихи о ликбезе, об азах, прописях, где мама моет раму, а Маша ест несладкую, жидкую кашу бедняков:
Людей из вековой тюрьмы
Веду лучом к лучу.
«Мы - не рабы. Рабы - не мы.
Вот все, что я хочу.
Цель, достойная человека.
Ф. Икшин