Владимир Аринин. "Борис Пастернак и Варлам Шаламов", газета Красный Север, 1990
Статья была напечатана в вологодской газете "Красный Север" (№55) 6 марта 1990 года. Электронная версия номера - на сайте Вологодской областной научной библиотеки.
Разговоры о самом главном
Борис Пастернак и Варлам Шаламов
ЮНЕСКО объявило 1990-й год годом Бориса Пастернака. Столетие со дня рождения поэта отмечается литературной общественностью всего мира. Влияние Пастернака на общество и литературу очень значительно, и это особенно заметно в наше время.
...И все-таки Пастернак был первым. Да, до него были «Оттепель» Эренбурга и «Не хлебом единым» Дудинцева и другие произведения, имевшие большой общественный резонанс. Но все-таки, на мой взгляд, именно Пастернак первым в литературе в 50-е годы сказал о том, о чем никто до него не говорил. О чем мы говорим открыто сегодня: о свободе, о религии, о гуманизме и многом другом. И подвергся гражданской казни.
Большинство было против него. «Я один. Все тонет в фарисействе», - писал он. Но он был не один. «Другие за тобой по следу пройдут твой путь за пядью пядь». - Это уже было. Перестройка нашего сознания уже началась...
И одним из тех, кто испытал большое и благотворное влияние Пастернака еще ранее, в двадцатые и последующие годы, был наш земляк, ныне знаменитый писатель Варлам Шаламов. О знакомстве и переписке этих двух больших мастеров нашей литературы и пойдет речь. В 1988 году журнал «Юность» (№ 10) под заголовком «Разговоры о самом главном...» опубликовал переписку Пастернака и Шаламова (подготовка текста и комментарий И. П. Сиротинской), есть и другие публикации об этом. Попытаемся проанализировать их.
• • •
Москва. Начало тридцатых. Клуб МГУ. На сцене Борис Пастернак. Он читает свои новые стихи.
Среди слушателей и Варлам Шаламов, начинающий литератор, уже отсидевший свой первый лагерный срок за распространение «Завещания Ленина». Пастернак - его кумир, «Я сидел, забившись в угол, в темноте зала и думал, что счастье - вот здесь, сейчас - в том, что я вижу настоящего поэта и настоящего человека - такого, какого я представил себе с тех пор, как познакомился со стихами».
Это была тогда их единственная очная «встреча».
Затем последовал новый арест и новый срок для Шаламова, - он прошел ад Колымы.
А заочное знакомство Бориса Леонидовича и Варлама Тихоновича произошло много лет спустя, в 1952 году при следующих обстоятельствах.
Шаламов, как пишет И. Сиротинская, «работал фельдшером в маленьком поселке, в Якутии, около Оймякона. Кругом была тайга, снега, мороз, лагерные бараки, вышки с часовыми. Писать - все равно стихи или прозу -
было подозрительным занятием. Вот оттуда ему и удалось с оказией отправить две тетрадки своих колымских стихов Б. Л. Пастернаку: их захватила с собой уезжавшая в отпуск врач Е. А. Мамучашвили».
Жена Шаламова Г. И. Гудзь, жившая в Москве, с помощью своих знакомых встретилась с Пастернаком и передала ему эти стихи.
9 июля 1952 года Пастернак написал Шаламову большое письмо (Шаламов уже освободился из лагеря, но находился в Якутии). Оно чрезвычайно интересно. Борис Леонидович в нем подробно, исповедально говорит о себе. Он как бы открывает душу перед незнакомым лично ему человеком, перед страдальческой судьбой которого склоняется...
«Я склоняюсь перед нешуточностью и суровостью Вашей судьбы и перед свежестью Ваших задатков... И я просто не знаю, что мне говорить о Ваших недостатках, потому что это не изъяны Вашей личной природы, а в них виноваты примеры, которым Вы следовали и считали творчески авторитетными, виноваты влияния и, в первую голову - мое».
По всему чувствуется, что шаламовские стихи еще не произвели на Пастернака особого впечатления, но Борис Леонидович не хотел критиковать автора, объясняя тем, что, мол, многое в нашей поэзии развивалось по ложному пути и в этом есть его личная вина. Из письма к Шаламову ясно, что Пастернак критически пересматривал свой творческий путь, резко судил себя. «Если бы мне можно было сейчас переиздаться, я бы воспользовался этой возможностью для того, чтобы очень, очень немногое из своих ранних книг и в попутном предисловии показать несостоятельность остающегося в них, предать его забвению». Пастернак назвал свое время «ханжески-застойным». И сам перечеркивал очень многое из написанного им (иногда слишком строго и жестоко по отношению к самому себе). И выдвигал перед собой новые, огромные задачи. «...Надо рвануться вперед и шагнуть к какому-то миру, который служит объединяющей мыслью всем этим мелким попыткам, надо что-то сделать в жизни, надо написать философию искусства, новую и по-новому реальную...». Пастернаку оставалось тогда уже жить-то немного, а он ставил своей целью - писать по-новому. «Надо ПОСЛЕ этих стихов, как неисчислимо многих шагов пешком, оказаться на совсем другом конце жизни, чем до них».
В какой-то мере подобная задача выдвигалась Пастернаком и перед Шаламовым, и это письмо произвело большое впечатление на Варлама Тихоновича. Он пишет подряд три больших письма Борису Леонидовичу - о себе, о поэзии. В ноябре 1953 года Шаламов приезжает в Москву, но жить здесь ему, бывшему зеку, не разрешено. Он проводит в Москве два дня и лично знакомится с Пастернаком, что стало для него большим событием. Затем уезжает в Калининскую область на торфоразработки. Отсюда, из местечка Озерки, он пишет большое письмо Пастернаку, в начале которого делится личными переживаниями этих двух дней в Москве. Шаламов с волнением рассказывает Пастернаку, что значило для него после семнадцатилетнего лагерного ада возвращение в Москву. Он пишет о жене: «Какую нужно иметь душевную силу и веру в человека, чтобы семнадцать лет писать по 100 писем в год, встретить его на вокзале. Вот на другой день после этой встречи я был у Вас впервые. И эту встречу, зная, чем она является для меня, она подготовила. И встреча с дочерью, второе для меня ее рождение, а меня для нее - первое - я ведь оставил ее ребенком 1,5 лет, а сейчас ей 18...».
Дальнейшее в письме - о романе «Доктор Живаго». Шаламов прочитал первую часть рукописи романа и подробнейшим образом говорит о своих впечатлениях от прочитанного. Оценивая роман, Шаламов пишет: «Это попытка вернуть русскую литературу к ее настоящим темам и ее генеральным идеям. Это попытка ответить на те вопросы, которые задали тысячи людей и у нас, и за границей».
Дальнейшая переписка Пастернака и Шаламова развертывается преимущественно вокруг «Доктора Живаго». И по письмам видно, как происходит их духовное сближение. Пастернак отмечает рост мастерства в шаламовских стихах. И взволнованно пишет Шаламову: «Хотел еще раз сказать Вам, что я люблю Вас, считаю, что Вы одарены настоящим талантом, и верю в Вас». А в декабре 1955 года Пастернак просит Шаламова прочитать весь, уже написанный им роман. Борис Леонидович называет Варлама Тихоновича: «Дорогой друг мой». И пишет: «Мне пришла безумная мысль послать Вам конец романа на спешное прочтение». Мнение Шаламова становится чрезвычайно важным для Пастернака. И Варлам Тихонович благодарит Бориса Леонидовича за доверие, считает это большой честью для себя: «Я чувствую, что я еще могу жить, пока живете Вы». И пишет большой отзыв на роман. Это в полном смысле слова-рецензия и по существу первая рецензия на «Доктора Живаго».
Но Варлам Шаламов отмечал и некоторые недостатки романа. К примеру, лагерь, как он считал, в романе «описан неверно». И Шаламов дает свои описания лагерной жизни. Это - жуткие картинки, которые потом из писем к Пастернаку войдут в шаламовскую прозу.
«Белая, чуть синеватая мгла зимней 60° ночи, оркестр серебряных труб, играющий туши перед мертвым строем арестантов. Желтый свет огромных, тонущих в белой мгле бензиновых факелов. Читают списки расстрелянных за невыполнение норм...».
Перед нами уже фрагменты будущих «Колымских рассказов». Возможно, даже судя по этим фрагментам «Колымские рассказы» начинались в переписке с Пастернаком.
И, возможно, требование Пастернака писать «по-новому» способствовало тому, что Шаламов пришел впоследствии к качественно «новой прозе».
• • •
Что касается «Доктора Живаго», то Шаламов, видимо, тогда, в 1956 году, опасался тяжелой реакции в прессе на роман. И как бы морально готовил к этому Пастернака. В августе 1956 года Варлам Тихонович, предчувствуя недоброе, писал Борису Леонидовичу: «Вы честь времени, Вы - его гордость. Перед будущим наше время будет оправдываться тем, что Вы в нем жили. Я благодарю Вас. Я горжусь прямотой Вашей дороги».
До публичного осуждения Пастернака и его романа оставалось так недолго...
Хотелось бы обратить внимание и на такой факт. Недавно вышла книга «Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля». В ней опубликовано «Письмо старому другу» Шаламова, в котором он гневно осуждал «духовный террор» над Пастернаком.
Правда, постепенно отношение Шаламова к «Доктору Живаго» изменилось. Изменились и их личные отношения.
Шаламов все более приходил к мысли, что классический роман - и толстовский, и пастернаковский - уже устарел. «Жанр просто умер» - из письма И. П. Сиротинской («Новый мир» № 12 1989 года). Шаламов считал, что будущее - за документальной литературой.
Но как поэта он продолжал ценить Пастернака очень высоко, неизменно ставя его в современной поэзии сразу вслед за Блоком.
В. Аринин
Разговоры о самом главном
Борис Пастернак и Варлам Шаламов
ЮНЕСКО объявило 1990-й год годом Бориса Пастернака. Столетие со дня рождения поэта отмечается литературной общественностью всего мира. Влияние Пастернака на общество и литературу очень значительно, и это особенно заметно в наше время.
...И все-таки Пастернак был первым. Да, до него были «Оттепель» Эренбурга и «Не хлебом единым» Дудинцева и другие произведения, имевшие большой общественный резонанс. Но все-таки, на мой взгляд, именно Пастернак первым в литературе в 50-е годы сказал о том, о чем никто до него не говорил. О чем мы говорим открыто сегодня: о свободе, о религии, о гуманизме и многом другом. И подвергся гражданской казни.
Большинство было против него. «Я один. Все тонет в фарисействе», - писал он. Но он был не один. «Другие за тобой по следу пройдут твой путь за пядью пядь». - Это уже было. Перестройка нашего сознания уже началась...
И одним из тех, кто испытал большое и благотворное влияние Пастернака еще ранее, в двадцатые и последующие годы, был наш земляк, ныне знаменитый писатель Варлам Шаламов. О знакомстве и переписке этих двух больших мастеров нашей литературы и пойдет речь. В 1988 году журнал «Юность» (№ 10) под заголовком «Разговоры о самом главном...» опубликовал переписку Пастернака и Шаламова (подготовка текста и комментарий И. П. Сиротинской), есть и другие публикации об этом. Попытаемся проанализировать их.
• • •
Москва. Начало тридцатых. Клуб МГУ. На сцене Борис Пастернак. Он читает свои новые стихи.
Среди слушателей и Варлам Шаламов, начинающий литератор, уже отсидевший свой первый лагерный срок за распространение «Завещания Ленина». Пастернак - его кумир, «Я сидел, забившись в угол, в темноте зала и думал, что счастье - вот здесь, сейчас - в том, что я вижу настоящего поэта и настоящего человека - такого, какого я представил себе с тех пор, как познакомился со стихами».
Это была тогда их единственная очная «встреча».
Затем последовал новый арест и новый срок для Шаламова, - он прошел ад Колымы.
А заочное знакомство Бориса Леонидовича и Варлама Тихоновича произошло много лет спустя, в 1952 году при следующих обстоятельствах.
Шаламов, как пишет И. Сиротинская, «работал фельдшером в маленьком поселке, в Якутии, около Оймякона. Кругом была тайга, снега, мороз, лагерные бараки, вышки с часовыми. Писать - все равно стихи или прозу -
было подозрительным занятием. Вот оттуда ему и удалось с оказией отправить две тетрадки своих колымских стихов Б. Л. Пастернаку: их захватила с собой уезжавшая в отпуск врач Е. А. Мамучашвили».
Жена Шаламова Г. И. Гудзь, жившая в Москве, с помощью своих знакомых встретилась с Пастернаком и передала ему эти стихи.
9 июля 1952 года Пастернак написал Шаламову большое письмо (Шаламов уже освободился из лагеря, но находился в Якутии). Оно чрезвычайно интересно. Борис Леонидович в нем подробно, исповедально говорит о себе. Он как бы открывает душу перед незнакомым лично ему человеком, перед страдальческой судьбой которого склоняется...
«Я склоняюсь перед нешуточностью и суровостью Вашей судьбы и перед свежестью Ваших задатков... И я просто не знаю, что мне говорить о Ваших недостатках, потому что это не изъяны Вашей личной природы, а в них виноваты примеры, которым Вы следовали и считали творчески авторитетными, виноваты влияния и, в первую голову - мое».
По всему чувствуется, что шаламовские стихи еще не произвели на Пастернака особого впечатления, но Борис Леонидович не хотел критиковать автора, объясняя тем, что, мол, многое в нашей поэзии развивалось по ложному пути и в этом есть его личная вина. Из письма к Шаламову ясно, что Пастернак критически пересматривал свой творческий путь, резко судил себя. «Если бы мне можно было сейчас переиздаться, я бы воспользовался этой возможностью для того, чтобы очень, очень немногое из своих ранних книг и в попутном предисловии показать несостоятельность остающегося в них, предать его забвению». Пастернак назвал свое время «ханжески-застойным». И сам перечеркивал очень многое из написанного им (иногда слишком строго и жестоко по отношению к самому себе). И выдвигал перед собой новые, огромные задачи. «...Надо рвануться вперед и шагнуть к какому-то миру, который служит объединяющей мыслью всем этим мелким попыткам, надо что-то сделать в жизни, надо написать философию искусства, новую и по-новому реальную...». Пастернаку оставалось тогда уже жить-то немного, а он ставил своей целью - писать по-новому. «Надо ПОСЛЕ этих стихов, как неисчислимо многих шагов пешком, оказаться на совсем другом конце жизни, чем до них».
В какой-то мере подобная задача выдвигалась Пастернаком и перед Шаламовым, и это письмо произвело большое впечатление на Варлама Тихоновича. Он пишет подряд три больших письма Борису Леонидовичу - о себе, о поэзии. В ноябре 1953 года Шаламов приезжает в Москву, но жить здесь ему, бывшему зеку, не разрешено. Он проводит в Москве два дня и лично знакомится с Пастернаком, что стало для него большим событием. Затем уезжает в Калининскую область на торфоразработки. Отсюда, из местечка Озерки, он пишет большое письмо Пастернаку, в начале которого делится личными переживаниями этих двух дней в Москве. Шаламов с волнением рассказывает Пастернаку, что значило для него после семнадцатилетнего лагерного ада возвращение в Москву. Он пишет о жене: «Какую нужно иметь душевную силу и веру в человека, чтобы семнадцать лет писать по 100 писем в год, встретить его на вокзале. Вот на другой день после этой встречи я был у Вас впервые. И эту встречу, зная, чем она является для меня, она подготовила. И встреча с дочерью, второе для меня ее рождение, а меня для нее - первое - я ведь оставил ее ребенком 1,5 лет, а сейчас ей 18...».
Дальнейшее в письме - о романе «Доктор Живаго». Шаламов прочитал первую часть рукописи романа и подробнейшим образом говорит о своих впечатлениях от прочитанного. Оценивая роман, Шаламов пишет: «Это попытка вернуть русскую литературу к ее настоящим темам и ее генеральным идеям. Это попытка ответить на те вопросы, которые задали тысячи людей и у нас, и за границей».
Дальнейшая переписка Пастернака и Шаламова развертывается преимущественно вокруг «Доктора Живаго». И по письмам видно, как происходит их духовное сближение. Пастернак отмечает рост мастерства в шаламовских стихах. И взволнованно пишет Шаламову: «Хотел еще раз сказать Вам, что я люблю Вас, считаю, что Вы одарены настоящим талантом, и верю в Вас». А в декабре 1955 года Пастернак просит Шаламова прочитать весь, уже написанный им роман. Борис Леонидович называет Варлама Тихоновича: «Дорогой друг мой». И пишет: «Мне пришла безумная мысль послать Вам конец романа на спешное прочтение». Мнение Шаламова становится чрезвычайно важным для Пастернака. И Варлам Тихонович благодарит Бориса Леонидовича за доверие, считает это большой честью для себя: «Я чувствую, что я еще могу жить, пока живете Вы». И пишет большой отзыв на роман. Это в полном смысле слова-рецензия и по существу первая рецензия на «Доктора Живаго».
Но Варлам Шаламов отмечал и некоторые недостатки романа. К примеру, лагерь, как он считал, в романе «описан неверно». И Шаламов дает свои описания лагерной жизни. Это - жуткие картинки, которые потом из писем к Пастернаку войдут в шаламовскую прозу.
«Белая, чуть синеватая мгла зимней 60° ночи, оркестр серебряных труб, играющий туши перед мертвым строем арестантов. Желтый свет огромных, тонущих в белой мгле бензиновых факелов. Читают списки расстрелянных за невыполнение норм...».
Перед нами уже фрагменты будущих «Колымских рассказов». Возможно, даже судя по этим фрагментам «Колымские рассказы» начинались в переписке с Пастернаком.
И, возможно, требование Пастернака писать «по-новому» способствовало тому, что Шаламов пришел впоследствии к качественно «новой прозе».
• • •
Что касается «Доктора Живаго», то Шаламов, видимо, тогда, в 1956 году, опасался тяжелой реакции в прессе на роман. И как бы морально готовил к этому Пастернака. В августе 1956 года Варлам Тихонович, предчувствуя недоброе, писал Борису Леонидовичу: «Вы честь времени, Вы - его гордость. Перед будущим наше время будет оправдываться тем, что Вы в нем жили. Я благодарю Вас. Я горжусь прямотой Вашей дороги».
До публичного осуждения Пастернака и его романа оставалось так недолго...
Хотелось бы обратить внимание и на такой факт. Недавно вышла книга «Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля». В ней опубликовано «Письмо старому другу» Шаламова, в котором он гневно осуждал «духовный террор» над Пастернаком.
Правда, постепенно отношение Шаламова к «Доктору Живаго» изменилось. Изменились и их личные отношения.
Шаламов все более приходил к мысли, что классический роман - и толстовский, и пастернаковский - уже устарел. «Жанр просто умер» - из письма И. П. Сиротинской («Новый мир» № 12 1989 года). Шаламов считал, что будущее - за документальной литературой.
Но как поэта он продолжал ценить Пастернака очень высоко, неизменно ставя его в современной поэзии сразу вслед за Блоком.
В. Аринин