Чеслав Горбачевский. Образность и символика городской толпы в рассказе "Белка"
Глава из монографии "Литература ХХ-ХХI вв.: границы стиля" (ред. Е. В. Пономарева), - Челябинск : Библиотека А. Миллера, 2019. Представляет собой переработанную статью Ч. Горбачевского "Образ городской толпы в рассказе В. Т. Шаламова «Белка»", опубликованную в журнале "Вестник Южно-Уральского государственного университета", выпуск 21, 2010.
Электронная версия - на сайте кафедры русского языка и литературы ЮУрГУ.
__________
Образность и символика городской толпы в рассказе В. Шаламова «Белка»
Индивидуальный авторский стиль В. Шаламова с его уникальным эффектом присутствия, упомянутым в эссе писателя «О прозе»1 в настоящее время является одним из ключевых объектов внимания шаламоведов. Примечательно, что Вяч. Вс. Иванов связывал появление колымских рассказов в самиздатской литературе с оригинальным и убийственно точным литературным воплощением пережитого времени, с их тематической и стилистической бескомпромиссностью, отсутствием фальши и традиционности2. Вместе с тем уникальный стиль B. Шаламова тесно связан с существенно важным для прозы писателя социальным аспектом. И в этом смысле о В. Шаламове можно говорить как о продолжателе литературных традиций, идущих от реализма русской натуральной школы к Н. Некрасову, Г. Успенскому, А. Чехову, В. Короленко, И. Бунину и др.
Одно из главных достоинств документально-художественной прозы В. Шаламова заключается в том, что писатель решился на подробнейшее социально-психологическое осмысление не только глубин человеческой природы в новых социальных условиях, но и глубочайших недр самой реальности нашего, как пел А. Галич, атомно-каменного века3.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. / сост., подгот. текста и примеч. И. Сиротинской. Т. 4. М. : Худож. лит., 1998. С. 358.
2 Иванов Вяч. Вс. Аввакумова доля // Избранные труды по семиотике и истории культуры. Статьи о русской литературе. Т. 2. М. : Языки русской культуры, 2000. С. 739.
3 Галич А. Стихотворения и поэмы / вступ. ст., сост., подг. текста и примеч. В. Бетаки. СПб. : Академический проект ; Изд-во ДНК, 2006. C. 103.
Перечисленная специфика прозы В. Шаламова в полной мере отразились в рассказе «Белка», написанном в 1966 году и входящем в цикл «Воскрешение лиственницы».
Повествовательную ткань рассказа условно можно разделить на три части. В первой представлено описание мира природы и начало движения белки, перепутавшей лес с городом; во второй - описание города, подготовка толпы к бою с белкой и её смятение; в третьей показана охота на белку и её убийство.
Композиционное единство рассказа в значительной мере определяется приёмом противопоставления. Оппозиционные отношения пронизывают все смысловые уровни текста. Прежде всего, в «Белке» противопоставлены, обнажая основной конфликт, два мира - мир природы и мир человека и вместе с тем то, что пространственно связано с миром человека (в том числе часть природы).
Сквозные оппозиционные системные отношения образует ряд характерных лексико-семантических единиц: лес <-> город; лес <-> серая мёртвая площадь; надёжность хвойного леса с бронёй сосен и шёлком елей <-> предательский шелест тополиных листьев; зелень деревьев <-> груз земли; небо о земля; тополя и берёзы <-> тёмные ущелья и каменные поляны, окружённые низкорослыми кустами и одинокими деревьями; лесная поляна <-> каменная поляна; гибкость берёзовых веток <-> негибкость веток тополя; камень о дерево; ночь <-> день. Сам город, который видит вдалеке белка, представляется ей разрезанным на две части «зелёным ножом, зелёным лучом пополам».
Два оппозиционных друг другу лексико-семантических ряда возникают и в пространственной организации текста. Детализация пространства первого ряда напрямую связана с движением белки, второго - с движением толпы. Непременными атрибутами первого ряда становятся «лес, соседнее дерево, лесная поляна, небо, зелень крон; второй состоит из города, бульваров, серой мёртвой площади, тёмных ущелий, каменных полян, улиц города, булыжных мостовых, базара, фронта в ста верстах от города, палисадников, калиток, окон, переулков, деревьев бульвара, переката реки». Общий вектор сюжета (а действие происходит во время Великой Отечественной войны) придаёт повествованию дополнительное символическое и автобиографическое значение, поскольку В. Шаламов в это время находился в лагере.
В охваченном ненавистью и эгоизмом городе рассказа «Белка» чётко просматривается аллюзия на сталинский исправительно-трудовой лагерь, с царящими в нём, как и на войне, нечеловеческими законами, в котором «все - люди и в то же время не люди»1. Само деление на своих и чужих (особенно контрастно проявляемое в пороговых ситуациях), как известно, уходит корнями в глубокую древность. Человек (люди) - это не любой зэка в лагере; человеком среди профессиональных преступников, принято считать блатарей, остальные - это фраера, черти, асмодеи, олени с неотрубленными рогами и т. д. «<...> у некоторых племён “человек” значит “из моей деревни”. Первоначальное значение человека - “соплеменник” <...>. Люди вне племени <...> представляются <...> дьяволами, чертями <...>»2. Нечего и говорить, что такая «типизация» вкупе с лексико-семантической оппозицией наделены устойчивой давней традицией.
Кроме пространственной оппозиции лес - город существенная роль в повествовании отводится безликой массе горожан, олицетворяющей демоническое пространство текста. В неистовстве погони толпа заполняет и уничтожает весь жизненный простор белки, необходимый ей для отступления и спасения, вытесняет белку туда, откуда нет возврата в лес.
Пространство городской площади, в свою очередь, становится символом тоталитарного государства, наделившего себя правом высшего суда над всем, что не соответствует его представлениям об окружающем мире. По известной мысли М. Бахтина, на площади, «в этом конкретном и как бы всеобъемлющем хронотопе (речь у М. Бахтина идёт о хронотопе площади средневекового европейского города. - Ч. Г.) совершались раскрытие и пересмотр всей жизни гражданина, производилась публично-гражданственная проверка её»3. Нечто похожее на подобную проверку, но со смещением в иное временное пространство происходит и с персонажами рассказа В. Шаламова. У толпы в «Белке» ярко выраженная публично-гражданственная позиция, заключающаяся в выработке стратегии и тактики уничтожения попавшего в западню искусственно созданного врага, который к тому же заведомо слабее и ничем ответить не может.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 501.
2 Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М. : Наука, 1978. С. 31.
3 Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Вопросы литературы и эстетики. М. : Художественная литература, 1975. С. 282-283.
Очевидно, что в данном контексте автор, описывая пространство городской площади, наделяет её оценочной функцией - толпа способна приговорить к смерти мнимого преступника и совершить над ним жестокий суд по собственному усмотрению.
Как было отмечено выше, начало рассказа содержит приём антитезы: в завязке сюжета контрастируют два пейзажных образа - лес и город. Этим же приёмом отмечен и финал рассказа (своеобразная кольцевая композиция): в развязке сюжета оппозиционными отношениями отмечены синее небо как часть природы и территории белки, а также тихий город-убийца.
В структуре рассказа исключительно многофункциональным оказывается приём повтора, являющийся фактором связности различных текстовых компонентов и выполняющий усилительно-выделительную функцию. Четырёхкратное упоминание в небольшом эпизоде слова «советы» усиливает общую прямолинейную направленность сплотившейся для жестокой расправы толпы: «Поодаль, двигаясь вслед за толпой, опытные убийцы давали здравые советы, толковые советы, важные советы тем, кто мог мчаться, ловить, убивать. Эти уже не могли мчаться, не могли ловить белку. Им мешала одышка, жир, полнота. Но опыт у них был большой, и они давали советы - с какого конца забегать, чтобы перехватить белку»1.
В описании устрашающих звуков и слов, сопутствующих движению толпы, повторяются глаголы одной лексико-семантической группы со значением «кричать». Это глаголы свистеть, улюлюкать, подзадоривать, реветь, рычать, выть, хрипеть, усиливающие общий звериный настрой людской массы.
Улюлюкающие люди, превращающиеся в процессе охоты в стаю собак, выводятся на передний план в одном из стихотворений В. Шаламова.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 266.
Свой дом родимый брошу,
Бегу, едва дыша;
По первой по пороше
Охота хороша.
Мир будет улюлюкать:
Ату его, ату...
Слюна у старой суки
Пузырится во рту.
Мир пёсьих, красноглазых,
Заиндевевших морд,
Где каждый до отказа
Собачьей ролью горд.
И я, прижавши уши,
Бегу, бегу, бегу,
И сердце душит душу
В блистающем снегу.
И в вое кобелином,
Гудящем за спиной,
Игрой такой старинной
Закончу путь земной1.
Основными символическими образами здесь становятся псы, пёсьи морды и охота. Ключевыми мотивами - улюлюканье, непрекращающаяся травля, уничтожение толпой (стаей) ближнего и безжалостная к нему ненависть, неудачная попытка лирического героя освободится от толпы, «собачья» роль человека в обществе, убийство, жизнь и смерть. Проблематикой - трагедия сосуществования отдельного человека и монолитной толпы, жаждущей расправы. Принципиальная неразрешимость конфликта стихотворения и его финал перекликаются с таковыми в анализируемом нами рассказе.
Жители города в «Белке» любят развлекаться. Первым их развлечением является завораживающее «зрелище пожаров», вторым - «захватывающая охота на белок», а третьим - «революция с убийством буржуев и расстрелом заложников». Основное внимание повествователь сосредоточивает на классическом развлечении горожан - охоте. Собственно охота на белку - своеобразная кульминация разыгрывающегося время от времени на городских улицах действа, напоминающего кровавый средневековый шабаш.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 3. С. 196-197.
Сюжет рассказа характеризуется стремительным развитием и ярко выраженными сюжетными элементами. Действие от экспозиции к развязке убыстряется ровно настолько, насколько увеличивается скорость и ярость погони толпы за убегающим зверьком. В повествовательной ткани рассказа создаётся и нагнетается впечатление серьёзности и необратимости всего происходящего.
В описательной части рассказа белке видятся вполне мирные, привычные картины природы, ей кажется, что «бульвар - это зелёная речка, по которой можно плыть и доплыть в такой же зелёный вечный лес, как и тот, в котором жила белка». Несколько позже, продолжая движение, белка будет перебираться «с тополя на тополь, с берёзы на берёзу - деловито, спокойно» до момента погони, когда от мирной окружающей обстановки у неё, перепутавшей лес с городом, ничего не останется.
Глаголы одной лексико-семантической группы, характеризующие движение зверька и его смятение, как бы вступают в оппозиционные отношения с глаголами, характеризующими движение входящей в дикий раж толпы. Белка, услышав и разгадав рёв, начинает спешить. Вслед за этим в описание движения белки встраивается сквозной лексико-семантический ряд слов со значением разнонаправленный «бег» / «движение»: «спускаться, карабкаться вверх, размерять полёт, раскачиваться, лететь, перебегать». Толпа ревёт, мчится, «выбегает из переулка, ветераны провинциальных боёв» не могут и мечтать угнаться за молодыми убийцами1.
Все деревья с обеих сторон (город и лес): «сосны, ёлки, клёны, тополя, вязы, берёзы» с виду мало различимы. Но такая одинаковость природного ландшафта обманчива, поскольку семантика двух пространств в корне различна. В лесу, в естественной среде обитания, для белки нет никаких тайн, а «цивилизация» города ориентирована на другие, вовсе незнакомые белке законы, потому и город для неё полон непредсказуемых опасностей.
Человеческие отношения в городе подчинены общему духу времени, основа которого - борьба с врагами, определяемыми инстинктами толпы. Обиходное и привычное название площади рыночная, в соответствии с внутренней логикой развития событий, переименовано в площадь «борьбы со спекуляцией».
От «стопудового веса», ощущаемого белкой и её слабеющими мышцами, как бы проводится визуальная параллель к многочисленным описаниям в документально-художественной прозе В. Шаламова с превращением простого арестанта в умирающего от холода, голода и побоев зэка-доходягу.
1 Отрицательное отношение В. Шаламова ко всякой охоте сложилось ещё в детстве, о чём писатель говорит в «Воспоминаниях» (глава «Берданка») и в «Четвёртой Вологде», где звучат мысли о чуждости охотничьих страстей (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 119).
В тот момент, когда силы на исходе, на авансцену выходит толпа или отдельные её представители, живущие по поговорке «умри ты сегодня, а я - завтра».
В кровожадном настрое обезличенной толпы одно из немногих индивидуализированных, но вместе с тем и общих желаний заключено в стремлении каждого убить белку первым, получить первым удовольствие от гибели другого, первым принести кровавое жертвоприношение на алтарь объединяющей инстинкты людей ненависти.
Между тем для белки каждое существо в толпе обретает вид мифологического Голиафа - громадного ветхозаветного великана-филистимлянина, вооружённого медным шлемом, чешуйчатой бронёй, медными наколенниками, щитом и мощным копьём1. Толпа персонифицируется в надёжно защищённого воинскими доспехами Голиафа, а белка символизирует образ Давида, выступившего против могучего противника с ветхой пращой. И если в ветхозаветном сюжете повествуется о победе пастуха Давида, выпустившего из пращи камень в Голиафа, то у В. Шаламова сюжет переосмысливается и как бы вводится в него элемент зеркальной композиции: Голиаф бросает из пращи камень в «жёлтое тельце Давида», т. е. голиафоподобная толпа побеждает белку-Давида2.
Отметим, что в рассказе отсутствие описаний внешних портретов персонажей с лихвой компенсируется фрагментами высказываний «героев». Всё, что в тексте выражено прямой речью - это несколько не двузначных, предельно эмоциональных и злобных реплик: «- На, дяденька, ударь. <...> - бей! бей! Не давай дыхнуть! <...> - Бессмертная, сволочь. <...> - Теперь надо окружать у реки, у переката!»3
1 Мифологический словарь / гл. ред. Е. М. Мелетинский. М. : Советская энциклопедия, 1990. С. 167.
2 В «Четвёртой Вологде» В. Шаламов с большим пиететом отзывается о философе и ораторе А. Введенском, ссылаясь на библейские образы Давида и Голиафа: «Оставалось только послушать - какие стрелы, какие камни бросит из своей пращи Давид - Введенский в правительственного Голиафа - Луначарского (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 110).
3 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 266.
Не успевшие по разным причинам выйти на улицу остальные жители города, тем не менее, сливаются в общих намерениях с улюлюкающими согражданами и с энтузиазмом подзадоривают участников охоты, дополняя картину всеобщего бесовского карнавала. Не удивительно, что на этом фоне наименее кровожадными и жестокими оказываются те, кто по своей социальной функции и физическим возможностям наиболее беспомощен и не в состоянии участвовать во всеобщем развлечении - это паралитики и слепцы.
В рассказе В. Шаламова «Лида» (1965) изображена картина «правильной охоты», но уже не на белку, а на человека, заканчивающего свой лагерный срок. За ним тоже ведётся охота, имеющая не менее кровожадную направленность и вполне определённую цель - дать «довесок», т. е. новый лагерный срок. Это «охота из провокаций, доносов, допросов». И в ней по мере приближения к жертве угроза возрастает: «Тон становился всё более зловещим, и мало кто мог благополучно - и случайно! - проскочить эту вершу, эту “морду”, этот невод, сеть и выплыть в открытое море1, где для освобождающегося не было ориентиров, не было безопасных путей, безопасных дней и ночей. <...> уберечься было нельзя»2. Острое чувство неподчинения чужой воле одинаково присуще Кристу - герою «Лиды» - и белке, которая оказалась, как и Крист, в западне: «“Спецуказания” (речь идёт о Кристе. - Ч. Г.) были приказом убить, не выпустить живым <...>»3. Причины травли и Криста, и белки в своей сути одни и те же: для Криста - это «литер» с буквой «Т»4; для белки - это то, что она изначально отличалась от представителей толпы, а этого уже вполне достаточно для смертного приговора5.
У людей толпы в «Белке», как было отмечено, нет ни лиц, ни имён, исключение составляет лишь один персонаж - Зуев, впрочем, от всех остальных мало чем отличающийся, разве только тем, что он «огородник».
1 Здесь открытое море как метафора воли человека перекликается с лесом как естественным местом обитания белки.
2 Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 1. С. 279.
3 Там же. С. 280.
4 «Четырёхбуквенный литер (т. е. «КРТД» - контрреволюционная троцкистская деятельность. - Ч. Г.) Криста был приметой зверя, которого надо убить, которого приказано убить. За этим литером охотился весь конвой всех лагерей страны прошлого, настоящего и будущего - ни один начальник на свете не захотел бы проявить слабость в уничтожении такого “врага народа”» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 1. С. 282).
5 «Зверями», испытывающими на себе погоню, были Пугачёв и его товарищи-фронтовики, бежавшие вначале из немецкого концлагеря, а затем из колымского трудового лагеря в рассказе В. Шаламова «Последний бой майора Пугачёва».
Всякие различия в поведении на охоте толпы полностью нивелированы, нельзя отметить никаких дифференцирующих признаков между женщинами, детьми и мужчинами. При этом социальный статус толпы довольно пёстр - это «горожане, крестьяне, председатель, счетовод, красный командир, мальчишки, взрослые, «дяденька», хозяева города, опытные и привычные убийцы, ветераны провинциальных боёв и развлечений» (в городе бой со смертями и развлечения тождественны по своей сути), «псы» и герои, и т. п. Основное качество представителей города определяет стихия безумия, сметающая всё на своём пути и никого не щадящая. Люди в толпе - представители тихого города, продолжают жаждать зрелищ, главное из них - смерть другого и наслаждение этой смертью остальными, пока ещё живыми.
Пожар - основное развлечение горожан - с символикой красного цвета и его вариациями представлен такими словосочетаниями, как «краснорожие хозяева города»1, в метафоре «красный командир, жёлтые - ястреб, тельце Давида и тельце белки, рыжий зверёк». В данном контексте особое значение, на наш взгляд, приобретает оппозиция красный - жёлтый (рыжий). Если красный цвет соотносится с представителями толпы, то жёлтый в рассказе связан с ястребом (жёлтый ястреб), библейским персонажем Давидом (жёлтое тельце Давида) и собственно с белкой (жёлтое тельце белки)2. Кроме того жёлтый цвет символизирует неудавшийся полёт белки и невозможность ей превратиться в птицу, чтобы улететь от неминуемой гибели. В итоге белка остаётся между небом и землёй3: «Белка и впрямь была похожа на птицу, была вроде жёлтого ястреба, облетающего лес.
1 Ср. с краснорожим человеком, т. е. начальником Александром Евгеньевичем («Плотники»), с краснорожими бригадирами-садистами Косточкиным («Артист лопаты») и Гришкой Логуном («Термометр Гришки Логуна»). К краснорожим персонажам относится и заведующий хирургическим отделением Центральной больницы доктор Громов («Подполковник медицинской службы»).
2 Своеобразие цветовой гаммы рассказа выражено рядом характерных словосочетаний: зелёный нож, зелёная речка, зелёный вечный лес, зелень крон, три цвета пожарных лошадей (гнедые, серые в яблоках, вороные), тёмные ущелья, серая мёртвая площадь, синее небо.
3 В соответствии с некоторыми общими мифологическими представлениями индоевропейских народов небо, с одной стороны, могло считаться «источником жизни», но с другой - и «символом смерти» (см.: Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: образ мира и миры образов. М. : Владос, 1996. С. 229-230).
Как завидовала белка ястребам в их нездешнем полёте. Но птицей белка не была».
В связи с этим представляется очевидным, что тематически рассказ «Белка» отдельными мотивами созвучен одноимённому поэтическому тексту В. Шаламова, написанному десятью годами ранее. Стихотворение «Белка» состоит из десяти четверостиший и входит в поэтический сборник «Высокие широты». По свидетельству В. Шаламова, всё стихотворение «написано ради первой строфы»1, в которой тема белки, не превратившейся в птицу, доминантная:
Ты, белка, всё еще не птица,
Но твой косматый чёрный хвост
Вошёл в небесные границы
И долетел почти до звёзд. <...>2
Не научившаяся полёту белка перед гибелью устремляет взор в высь, в небо, ставшее символом не сбывшегося освобождения. Глубоко символичен финал повествования, в котором трагические противостояние и контраст доходят до своей кульминации, знаменуя сюжетную развязку - мёртвое «жёлтое» тельце белки, лежащей на (зелёной) «траве», и красная «кровь» на губах и мордочке, с одной стороны, а с другой - «её глаза, спокойно глядящие в синее небо тихого нашего города» - туда, куда ей не дано было улететь.
В рассказе В. Шаламова пространственная оппозиция верх / низ играет определяющую роль. Не случайно, после того как движение белки вверх становится невозможным, она погибает3.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 3. С. 473.
2 Там же. С. 246.
3 Любопытно, что в идущем в цикле вслед за «Белкой» рассказе «Водопад», написанном в том же 1966 году, мечты ручья о полёте тоже оказываются иллюзорными. Мощная вода не в силах справиться с кажущимся прозрачным и уступчивым воздухом, о который разбиваются воды ручья: «<...> Взвиться над рекой - единственное желание ручья. <...> У воздуха оказывается каменная сила, каменное сопротивление - только на первый взгляд издали воздух кажется “средой” из учебников, свободной средой, где можно дышать, двигаться, жить, летать» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 268).
Некоторые ключевые образы, символические детали и мотивы рассказа «Белка» нашли своё продолжение в повести В. Шаламова «Четвёртая Вологда» (1968-1971 гг.) Так, в сознание уже десятилетнего Варлама на всю жизнь врезались действительные ночные облавы, ежедневные аресты, собирающиеся толпы людей, уничтожающие друг друга вершители судеб того времени, - Кедров1, Ягода, Ежов, Берия, Сталин. В этой же повести Вологда революционных лет и последующих двадцатых годов эпизодами напоминает город, изображённый в «Белке»: здесь встречается тот же набор развлечений, те же пейзажи и лошади, скачущие на пожар: «Вологда была тихим провинциальным городом, где даже река текла вспять в определённое время года2, где «любимым исконным развлечением горожан была охота за белками, собиравшая густую толпу убийц всех возрастов и всех общественных рангов».
Где на пожары скакали три части - каждая по цвету коней, грохоча по булыжникам города, с трубачом, не уступающим по звукам трубам Страшного Суда в Софийском соборе, построенном Иваном Грозным»3.
После завершившейся удачно охоты, удовлетворённая толпа собирается разойтись по домам и приступить к своим ежедневным обязанностям. Но прежде каждый считает своим долгом увидеть растерзанное тельце зверька и лично убедиться в том, что всё завершилось полным триумфом.
Концовка рассказа отмечена псевдоэмоциональной развязкой, своеобразным антикатарсисом и логическим завершением всего произошедшего: после совершённого убийства толпа расходится, и нет сомнений в том, что когда представится новый случай поохотиться, то все вновь выйдут не раздумывая на улицы тихого, провинциального города.
1 Кедров в сознании В. Шаламова запечатлелся, как персонаж даже более зловещий, чем Шигалёв - один из главных «бесов» Ф. Достоевского (Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 124). Напомним, что социальная система Шигалёва, этого апологета безграничного деспотизма, предполагала дать избранным «свободу личности и безграничное право над остальными 9/10» человечества (см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Т. 10. Л. : Наука, 1974. С. 312). Действие социальной системы Шигалёва В. Шаламов и многие его современники испытали на себе.
2 Ср. в «Белке» повторы почти буквальны: «Это был тихий, провинциальный город, встававший с солнцем, с петухами. Река в нём текла такая тихая, что иногда течение вовсе останавливалось - и вода текла даже вспять» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 265).
3 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 145.
Так, всеобщее беснование завершается противоположным - всеобщим спокойствием, но это спокойствие - тонкий покров майи и короткая передышка, «отдохновение» перед новыми зрелищами и развлечениями. Случившееся - конста-тация и вместе с тем предзнаменование новых трагедий изо-бретательного на жестокости человека. Нельзя не отметить, что у толпы в рассказе нет свободы выбора, она полностью детерминирована инстинктами, главный из которых - быть как все и убивать как все.
Автор-повествователь «Белки» не снимает с себя ответственности и вины за произошедшее1, не отделяет себя от толпы, не ставит себя выше неё и это, безусловно, обостряет социально-этическую проблематику рассказа. Рассказчик- повествователь - не морализирующий отвлечённый наблю¬датель, но рядовой участник захватившего всех в городе зла2. «Я протискался сквозь редеющую толпу поближе, ведь я тоже улюлюкал, тоже убивал. Я имел право, как все, как весь город, все классы и партии...»3
И оказывается, чтобы быть убийцей, вовсе не обязательно первым попасть в белку камнем. Потому и повествователь акцентирует внимание не на отдельных персонажах-убийцах, а на толпе в целом как убийце. Несомненно важным в рассказе является и то, что авторская точка зрения сфокусирована на судьбе белки, к которой он, безусловно, испытывает чувство сострадания, несмотря на собственные признания в причастности к всеобщей охоте.
Парадоксально, но В. Шаламов никогда не желавший никого учить и не морализировать ни на какие темы, своими рассказами и очерками именно учит, каким не должен быть человек, убедительно показывает, «у какой последней черты теряется человеческое»4 в человеке.
1 Как и в цитируемом выше стихотворении «Свой дом родимый брошу <...>».
2 «Писатель - не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли», - пишет В. Шаламов в эссе «О прозе» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 365).
3 Рассказчик повести В. Гроссмана «Все течёт» (1955-1963), размышляя о социально-исторических процессах, происходивших в советском обществе первой половины XX века, приходит к неутешительному выводу: «Все виновны, и ты, подсудимый, и ты, прокурор, и я, думающий о подсудимом, прокуроре и судье» (см.: Гроссман В. С. Все течёт // Жизнь во тьме (антология выстаивания и преображения). М. : Университетская книга, 2001. С. 375). .
4 Шаламов В. Т. Воспоминания. М. : АСТ, 2001. С. 155.
Горбачевский Чеслав Антонович, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка и литературы Южно-Уральского государственного университета. E-mail: chag@74.ru
Электронная версия - на сайте кафедры русского языка и литературы ЮУрГУ.
__________
Образность и символика городской толпы в рассказе В. Шаламова «Белка»
Индивидуальный авторский стиль В. Шаламова с его уникальным эффектом присутствия, упомянутым в эссе писателя «О прозе»1 в настоящее время является одним из ключевых объектов внимания шаламоведов. Примечательно, что Вяч. Вс. Иванов связывал появление колымских рассказов в самиздатской литературе с оригинальным и убийственно точным литературным воплощением пережитого времени, с их тематической и стилистической бескомпромиссностью, отсутствием фальши и традиционности2. Вместе с тем уникальный стиль B. Шаламова тесно связан с существенно важным для прозы писателя социальным аспектом. И в этом смысле о В. Шаламове можно говорить как о продолжателе литературных традиций, идущих от реализма русской натуральной школы к Н. Некрасову, Г. Успенскому, А. Чехову, В. Короленко, И. Бунину и др.
Одно из главных достоинств документально-художественной прозы В. Шаламова заключается в том, что писатель решился на подробнейшее социально-психологическое осмысление не только глубин человеческой природы в новых социальных условиях, но и глубочайших недр самой реальности нашего, как пел А. Галич, атомно-каменного века3.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. / сост., подгот. текста и примеч. И. Сиротинской. Т. 4. М. : Худож. лит., 1998. С. 358.
2 Иванов Вяч. Вс. Аввакумова доля // Избранные труды по семиотике и истории культуры. Статьи о русской литературе. Т. 2. М. : Языки русской культуры, 2000. С. 739.
3 Галич А. Стихотворения и поэмы / вступ. ст., сост., подг. текста и примеч. В. Бетаки. СПб. : Академический проект ; Изд-во ДНК, 2006. C. 103.
Перечисленная специфика прозы В. Шаламова в полной мере отразились в рассказе «Белка», написанном в 1966 году и входящем в цикл «Воскрешение лиственницы».
Повествовательную ткань рассказа условно можно разделить на три части. В первой представлено описание мира природы и начало движения белки, перепутавшей лес с городом; во второй - описание города, подготовка толпы к бою с белкой и её смятение; в третьей показана охота на белку и её убийство.
Композиционное единство рассказа в значительной мере определяется приёмом противопоставления. Оппозиционные отношения пронизывают все смысловые уровни текста. Прежде всего, в «Белке» противопоставлены, обнажая основной конфликт, два мира - мир природы и мир человека и вместе с тем то, что пространственно связано с миром человека (в том числе часть природы).
Сквозные оппозиционные системные отношения образует ряд характерных лексико-семантических единиц: лес <-> город; лес <-> серая мёртвая площадь; надёжность хвойного леса с бронёй сосен и шёлком елей <-> предательский шелест тополиных листьев; зелень деревьев <-> груз земли; небо о земля; тополя и берёзы <-> тёмные ущелья и каменные поляны, окружённые низкорослыми кустами и одинокими деревьями; лесная поляна <-> каменная поляна; гибкость берёзовых веток <-> негибкость веток тополя; камень о дерево; ночь <-> день. Сам город, который видит вдалеке белка, представляется ей разрезанным на две части «зелёным ножом, зелёным лучом пополам».
Два оппозиционных друг другу лексико-семантических ряда возникают и в пространственной организации текста. Детализация пространства первого ряда напрямую связана с движением белки, второго - с движением толпы. Непременными атрибутами первого ряда становятся «лес, соседнее дерево, лесная поляна, небо, зелень крон; второй состоит из города, бульваров, серой мёртвой площади, тёмных ущелий, каменных полян, улиц города, булыжных мостовых, базара, фронта в ста верстах от города, палисадников, калиток, окон, переулков, деревьев бульвара, переката реки». Общий вектор сюжета (а действие происходит во время Великой Отечественной войны) придаёт повествованию дополнительное символическое и автобиографическое значение, поскольку В. Шаламов в это время находился в лагере.
В охваченном ненавистью и эгоизмом городе рассказа «Белка» чётко просматривается аллюзия на сталинский исправительно-трудовой лагерь, с царящими в нём, как и на войне, нечеловеческими законами, в котором «все - люди и в то же время не люди»1. Само деление на своих и чужих (особенно контрастно проявляемое в пороговых ситуациях), как известно, уходит корнями в глубокую древность. Человек (люди) - это не любой зэка в лагере; человеком среди профессиональных преступников, принято считать блатарей, остальные - это фраера, черти, асмодеи, олени с неотрубленными рогами и т. д. «<...> у некоторых племён “человек” значит “из моей деревни”. Первоначальное значение человека - “соплеменник” <...>. Люди вне племени <...> представляются <...> дьяволами, чертями <...>»2. Нечего и говорить, что такая «типизация» вкупе с лексико-семантической оппозицией наделены устойчивой давней традицией.
Кроме пространственной оппозиции лес - город существенная роль в повествовании отводится безликой массе горожан, олицетворяющей демоническое пространство текста. В неистовстве погони толпа заполняет и уничтожает весь жизненный простор белки, необходимый ей для отступления и спасения, вытесняет белку туда, откуда нет возврата в лес.
Пространство городской площади, в свою очередь, становится символом тоталитарного государства, наделившего себя правом высшего суда над всем, что не соответствует его представлениям об окружающем мире. По известной мысли М. Бахтина, на площади, «в этом конкретном и как бы всеобъемлющем хронотопе (речь у М. Бахтина идёт о хронотопе площади средневекового европейского города. - Ч. Г.) совершались раскрытие и пересмотр всей жизни гражданина, производилась публично-гражданственная проверка её»3. Нечто похожее на подобную проверку, но со смещением в иное временное пространство происходит и с персонажами рассказа В. Шаламова. У толпы в «Белке» ярко выраженная публично-гражданственная позиция, заключающаяся в выработке стратегии и тактики уничтожения попавшего в западню искусственно созданного врага, который к тому же заведомо слабее и ничем ответить не может.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 501.
2 Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М. : Наука, 1978. С. 31.
3 Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Вопросы литературы и эстетики. М. : Художественная литература, 1975. С. 282-283.
Очевидно, что в данном контексте автор, описывая пространство городской площади, наделяет её оценочной функцией - толпа способна приговорить к смерти мнимого преступника и совершить над ним жестокий суд по собственному усмотрению.
Как было отмечено выше, начало рассказа содержит приём антитезы: в завязке сюжета контрастируют два пейзажных образа - лес и город. Этим же приёмом отмечен и финал рассказа (своеобразная кольцевая композиция): в развязке сюжета оппозиционными отношениями отмечены синее небо как часть природы и территории белки, а также тихий город-убийца.
В структуре рассказа исключительно многофункциональным оказывается приём повтора, являющийся фактором связности различных текстовых компонентов и выполняющий усилительно-выделительную функцию. Четырёхкратное упоминание в небольшом эпизоде слова «советы» усиливает общую прямолинейную направленность сплотившейся для жестокой расправы толпы: «Поодаль, двигаясь вслед за толпой, опытные убийцы давали здравые советы, толковые советы, важные советы тем, кто мог мчаться, ловить, убивать. Эти уже не могли мчаться, не могли ловить белку. Им мешала одышка, жир, полнота. Но опыт у них был большой, и они давали советы - с какого конца забегать, чтобы перехватить белку»1.
В описании устрашающих звуков и слов, сопутствующих движению толпы, повторяются глаголы одной лексико-семантической группы со значением «кричать». Это глаголы свистеть, улюлюкать, подзадоривать, реветь, рычать, выть, хрипеть, усиливающие общий звериный настрой людской массы.
Улюлюкающие люди, превращающиеся в процессе охоты в стаю собак, выводятся на передний план в одном из стихотворений В. Шаламова.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 266.
Свой дом родимый брошу,
Бегу, едва дыша;
По первой по пороше
Охота хороша.
Мир будет улюлюкать:
Ату его, ату...
Слюна у старой суки
Пузырится во рту.
Мир пёсьих, красноглазых,
Заиндевевших морд,
Где каждый до отказа
Собачьей ролью горд.
И я, прижавши уши,
Бегу, бегу, бегу,
И сердце душит душу
В блистающем снегу.
И в вое кобелином,
Гудящем за спиной,
Игрой такой старинной
Закончу путь земной1.
Основными символическими образами здесь становятся псы, пёсьи морды и охота. Ключевыми мотивами - улюлюканье, непрекращающаяся травля, уничтожение толпой (стаей) ближнего и безжалостная к нему ненависть, неудачная попытка лирического героя освободится от толпы, «собачья» роль человека в обществе, убийство, жизнь и смерть. Проблематикой - трагедия сосуществования отдельного человека и монолитной толпы, жаждущей расправы. Принципиальная неразрешимость конфликта стихотворения и его финал перекликаются с таковыми в анализируемом нами рассказе.
Жители города в «Белке» любят развлекаться. Первым их развлечением является завораживающее «зрелище пожаров», вторым - «захватывающая охота на белок», а третьим - «революция с убийством буржуев и расстрелом заложников». Основное внимание повествователь сосредоточивает на классическом развлечении горожан - охоте. Собственно охота на белку - своеобразная кульминация разыгрывающегося время от времени на городских улицах действа, напоминающего кровавый средневековый шабаш.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 3. С. 196-197.
Сюжет рассказа характеризуется стремительным развитием и ярко выраженными сюжетными элементами. Действие от экспозиции к развязке убыстряется ровно настолько, насколько увеличивается скорость и ярость погони толпы за убегающим зверьком. В повествовательной ткани рассказа создаётся и нагнетается впечатление серьёзности и необратимости всего происходящего.
В описательной части рассказа белке видятся вполне мирные, привычные картины природы, ей кажется, что «бульвар - это зелёная речка, по которой можно плыть и доплыть в такой же зелёный вечный лес, как и тот, в котором жила белка». Несколько позже, продолжая движение, белка будет перебираться «с тополя на тополь, с берёзы на берёзу - деловито, спокойно» до момента погони, когда от мирной окружающей обстановки у неё, перепутавшей лес с городом, ничего не останется.
Глаголы одной лексико-семантической группы, характеризующие движение зверька и его смятение, как бы вступают в оппозиционные отношения с глаголами, характеризующими движение входящей в дикий раж толпы. Белка, услышав и разгадав рёв, начинает спешить. Вслед за этим в описание движения белки встраивается сквозной лексико-семантический ряд слов со значением разнонаправленный «бег» / «движение»: «спускаться, карабкаться вверх, размерять полёт, раскачиваться, лететь, перебегать». Толпа ревёт, мчится, «выбегает из переулка, ветераны провинциальных боёв» не могут и мечтать угнаться за молодыми убийцами1.
Все деревья с обеих сторон (город и лес): «сосны, ёлки, клёны, тополя, вязы, берёзы» с виду мало различимы. Но такая одинаковость природного ландшафта обманчива, поскольку семантика двух пространств в корне различна. В лесу, в естественной среде обитания, для белки нет никаких тайн, а «цивилизация» города ориентирована на другие, вовсе незнакомые белке законы, потому и город для неё полон непредсказуемых опасностей.
Человеческие отношения в городе подчинены общему духу времени, основа которого - борьба с врагами, определяемыми инстинктами толпы. Обиходное и привычное название площади рыночная, в соответствии с внутренней логикой развития событий, переименовано в площадь «борьбы со спекуляцией».
От «стопудового веса», ощущаемого белкой и её слабеющими мышцами, как бы проводится визуальная параллель к многочисленным описаниям в документально-художественной прозе В. Шаламова с превращением простого арестанта в умирающего от холода, голода и побоев зэка-доходягу.
1 Отрицательное отношение В. Шаламова ко всякой охоте сложилось ещё в детстве, о чём писатель говорит в «Воспоминаниях» (глава «Берданка») и в «Четвёртой Вологде», где звучат мысли о чуждости охотничьих страстей (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 119).
В тот момент, когда силы на исходе, на авансцену выходит толпа или отдельные её представители, живущие по поговорке «умри ты сегодня, а я - завтра».
В кровожадном настрое обезличенной толпы одно из немногих индивидуализированных, но вместе с тем и общих желаний заключено в стремлении каждого убить белку первым, получить первым удовольствие от гибели другого, первым принести кровавое жертвоприношение на алтарь объединяющей инстинкты людей ненависти.
Между тем для белки каждое существо в толпе обретает вид мифологического Голиафа - громадного ветхозаветного великана-филистимлянина, вооружённого медным шлемом, чешуйчатой бронёй, медными наколенниками, щитом и мощным копьём1. Толпа персонифицируется в надёжно защищённого воинскими доспехами Голиафа, а белка символизирует образ Давида, выступившего против могучего противника с ветхой пращой. И если в ветхозаветном сюжете повествуется о победе пастуха Давида, выпустившего из пращи камень в Голиафа, то у В. Шаламова сюжет переосмысливается и как бы вводится в него элемент зеркальной композиции: Голиаф бросает из пращи камень в «жёлтое тельце Давида», т. е. голиафоподобная толпа побеждает белку-Давида2.
Отметим, что в рассказе отсутствие описаний внешних портретов персонажей с лихвой компенсируется фрагментами высказываний «героев». Всё, что в тексте выражено прямой речью - это несколько не двузначных, предельно эмоциональных и злобных реплик: «- На, дяденька, ударь. <...> - бей! бей! Не давай дыхнуть! <...> - Бессмертная, сволочь. <...> - Теперь надо окружать у реки, у переката!»3
1 Мифологический словарь / гл. ред. Е. М. Мелетинский. М. : Советская энциклопедия, 1990. С. 167.
2 В «Четвёртой Вологде» В. Шаламов с большим пиететом отзывается о философе и ораторе А. Введенском, ссылаясь на библейские образы Давида и Голиафа: «Оставалось только послушать - какие стрелы, какие камни бросит из своей пращи Давид - Введенский в правительственного Голиафа - Луначарского (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 110).
3 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 266.
Не успевшие по разным причинам выйти на улицу остальные жители города, тем не менее, сливаются в общих намерениях с улюлюкающими согражданами и с энтузиазмом подзадоривают участников охоты, дополняя картину всеобщего бесовского карнавала. Не удивительно, что на этом фоне наименее кровожадными и жестокими оказываются те, кто по своей социальной функции и физическим возможностям наиболее беспомощен и не в состоянии участвовать во всеобщем развлечении - это паралитики и слепцы.
В рассказе В. Шаламова «Лида» (1965) изображена картина «правильной охоты», но уже не на белку, а на человека, заканчивающего свой лагерный срок. За ним тоже ведётся охота, имеющая не менее кровожадную направленность и вполне определённую цель - дать «довесок», т. е. новый лагерный срок. Это «охота из провокаций, доносов, допросов». И в ней по мере приближения к жертве угроза возрастает: «Тон становился всё более зловещим, и мало кто мог благополучно - и случайно! - проскочить эту вершу, эту “морду”, этот невод, сеть и выплыть в открытое море1, где для освобождающегося не было ориентиров, не было безопасных путей, безопасных дней и ночей. <...> уберечься было нельзя»2. Острое чувство неподчинения чужой воле одинаково присуще Кристу - герою «Лиды» - и белке, которая оказалась, как и Крист, в западне: «“Спецуказания” (речь идёт о Кристе. - Ч. Г.) были приказом убить, не выпустить живым <...>»3. Причины травли и Криста, и белки в своей сути одни и те же: для Криста - это «литер» с буквой «Т»4; для белки - это то, что она изначально отличалась от представителей толпы, а этого уже вполне достаточно для смертного приговора5.
У людей толпы в «Белке», как было отмечено, нет ни лиц, ни имён, исключение составляет лишь один персонаж - Зуев, впрочем, от всех остальных мало чем отличающийся, разве только тем, что он «огородник».
1 Здесь открытое море как метафора воли человека перекликается с лесом как естественным местом обитания белки.
2 Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 1. С. 279.
3 Там же. С. 280.
4 «Четырёхбуквенный литер (т. е. «КРТД» - контрреволюционная троцкистская деятельность. - Ч. Г.) Криста был приметой зверя, которого надо убить, которого приказано убить. За этим литером охотился весь конвой всех лагерей страны прошлого, настоящего и будущего - ни один начальник на свете не захотел бы проявить слабость в уничтожении такого “врага народа”» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 1. С. 282).
5 «Зверями», испытывающими на себе погоню, были Пугачёв и его товарищи-фронтовики, бежавшие вначале из немецкого концлагеря, а затем из колымского трудового лагеря в рассказе В. Шаламова «Последний бой майора Пугачёва».
Всякие различия в поведении на охоте толпы полностью нивелированы, нельзя отметить никаких дифференцирующих признаков между женщинами, детьми и мужчинами. При этом социальный статус толпы довольно пёстр - это «горожане, крестьяне, председатель, счетовод, красный командир, мальчишки, взрослые, «дяденька», хозяева города, опытные и привычные убийцы, ветераны провинциальных боёв и развлечений» (в городе бой со смертями и развлечения тождественны по своей сути), «псы» и герои, и т. п. Основное качество представителей города определяет стихия безумия, сметающая всё на своём пути и никого не щадящая. Люди в толпе - представители тихого города, продолжают жаждать зрелищ, главное из них - смерть другого и наслаждение этой смертью остальными, пока ещё живыми.
Пожар - основное развлечение горожан - с символикой красного цвета и его вариациями представлен такими словосочетаниями, как «краснорожие хозяева города»1, в метафоре «красный командир, жёлтые - ястреб, тельце Давида и тельце белки, рыжий зверёк». В данном контексте особое значение, на наш взгляд, приобретает оппозиция красный - жёлтый (рыжий). Если красный цвет соотносится с представителями толпы, то жёлтый в рассказе связан с ястребом (жёлтый ястреб), библейским персонажем Давидом (жёлтое тельце Давида) и собственно с белкой (жёлтое тельце белки)2. Кроме того жёлтый цвет символизирует неудавшийся полёт белки и невозможность ей превратиться в птицу, чтобы улететь от неминуемой гибели. В итоге белка остаётся между небом и землёй3: «Белка и впрямь была похожа на птицу, была вроде жёлтого ястреба, облетающего лес.
1 Ср. с краснорожим человеком, т. е. начальником Александром Евгеньевичем («Плотники»), с краснорожими бригадирами-садистами Косточкиным («Артист лопаты») и Гришкой Логуном («Термометр Гришки Логуна»). К краснорожим персонажам относится и заведующий хирургическим отделением Центральной больницы доктор Громов («Подполковник медицинской службы»).
2 Своеобразие цветовой гаммы рассказа выражено рядом характерных словосочетаний: зелёный нож, зелёная речка, зелёный вечный лес, зелень крон, три цвета пожарных лошадей (гнедые, серые в яблоках, вороные), тёмные ущелья, серая мёртвая площадь, синее небо.
3 В соответствии с некоторыми общими мифологическими представлениями индоевропейских народов небо, с одной стороны, могло считаться «источником жизни», но с другой - и «символом смерти» (см.: Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: образ мира и миры образов. М. : Владос, 1996. С. 229-230).
Как завидовала белка ястребам в их нездешнем полёте. Но птицей белка не была».
В связи с этим представляется очевидным, что тематически рассказ «Белка» отдельными мотивами созвучен одноимённому поэтическому тексту В. Шаламова, написанному десятью годами ранее. Стихотворение «Белка» состоит из десяти четверостиший и входит в поэтический сборник «Высокие широты». По свидетельству В. Шаламова, всё стихотворение «написано ради первой строфы»1, в которой тема белки, не превратившейся в птицу, доминантная:
Ты, белка, всё еще не птица,
Но твой косматый чёрный хвост
Вошёл в небесные границы
И долетел почти до звёзд. <...>2
Не научившаяся полёту белка перед гибелью устремляет взор в высь, в небо, ставшее символом не сбывшегося освобождения. Глубоко символичен финал повествования, в котором трагические противостояние и контраст доходят до своей кульминации, знаменуя сюжетную развязку - мёртвое «жёлтое» тельце белки, лежащей на (зелёной) «траве», и красная «кровь» на губах и мордочке, с одной стороны, а с другой - «её глаза, спокойно глядящие в синее небо тихого нашего города» - туда, куда ей не дано было улететь.
В рассказе В. Шаламова пространственная оппозиция верх / низ играет определяющую роль. Не случайно, после того как движение белки вверх становится невозможным, она погибает3.
1 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 3. С. 473.
2 Там же. С. 246.
3 Любопытно, что в идущем в цикле вслед за «Белкой» рассказе «Водопад», написанном в том же 1966 году, мечты ручья о полёте тоже оказываются иллюзорными. Мощная вода не в силах справиться с кажущимся прозрачным и уступчивым воздухом, о который разбиваются воды ручья: «<...> Взвиться над рекой - единственное желание ручья. <...> У воздуха оказывается каменная сила, каменное сопротивление - только на первый взгляд издали воздух кажется “средой” из учебников, свободной средой, где можно дышать, двигаться, жить, летать» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 268).
Некоторые ключевые образы, символические детали и мотивы рассказа «Белка» нашли своё продолжение в повести В. Шаламова «Четвёртая Вологда» (1968-1971 гг.) Так, в сознание уже десятилетнего Варлама на всю жизнь врезались действительные ночные облавы, ежедневные аресты, собирающиеся толпы людей, уничтожающие друг друга вершители судеб того времени, - Кедров1, Ягода, Ежов, Берия, Сталин. В этой же повести Вологда революционных лет и последующих двадцатых годов эпизодами напоминает город, изображённый в «Белке»: здесь встречается тот же набор развлечений, те же пейзажи и лошади, скачущие на пожар: «Вологда была тихим провинциальным городом, где даже река текла вспять в определённое время года2, где «любимым исконным развлечением горожан была охота за белками, собиравшая густую толпу убийц всех возрастов и всех общественных рангов».
Где на пожары скакали три части - каждая по цвету коней, грохоча по булыжникам города, с трубачом, не уступающим по звукам трубам Страшного Суда в Софийском соборе, построенном Иваном Грозным»3.
После завершившейся удачно охоты, удовлетворённая толпа собирается разойтись по домам и приступить к своим ежедневным обязанностям. Но прежде каждый считает своим долгом увидеть растерзанное тельце зверька и лично убедиться в том, что всё завершилось полным триумфом.
Концовка рассказа отмечена псевдоэмоциональной развязкой, своеобразным антикатарсисом и логическим завершением всего произошедшего: после совершённого убийства толпа расходится, и нет сомнений в том, что когда представится новый случай поохотиться, то все вновь выйдут не раздумывая на улицы тихого, провинциального города.
1 Кедров в сознании В. Шаламова запечатлелся, как персонаж даже более зловещий, чем Шигалёв - один из главных «бесов» Ф. Достоевского (Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 124). Напомним, что социальная система Шигалёва, этого апологета безграничного деспотизма, предполагала дать избранным «свободу личности и безграничное право над остальными 9/10» человечества (см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Т. 10. Л. : Наука, 1974. С. 312). Действие социальной системы Шигалёва В. Шаламов и многие его современники испытали на себе.
2 Ср. в «Белке» повторы почти буквальны: «Это был тихий, провинциальный город, встававший с солнцем, с петухами. Река в нём текла такая тихая, что иногда течение вовсе останавливалось - и вода текла даже вспять» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 2. С. 265).
3 Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 145.
Так, всеобщее беснование завершается противоположным - всеобщим спокойствием, но это спокойствие - тонкий покров майи и короткая передышка, «отдохновение» перед новыми зрелищами и развлечениями. Случившееся - конста-тация и вместе с тем предзнаменование новых трагедий изо-бретательного на жестокости человека. Нельзя не отметить, что у толпы в рассказе нет свободы выбора, она полностью детерминирована инстинктами, главный из которых - быть как все и убивать как все.
Автор-повествователь «Белки» не снимает с себя ответственности и вины за произошедшее1, не отделяет себя от толпы, не ставит себя выше неё и это, безусловно, обостряет социально-этическую проблематику рассказа. Рассказчик- повествователь - не морализирующий отвлечённый наблю¬датель, но рядовой участник захватившего всех в городе зла2. «Я протискался сквозь редеющую толпу поближе, ведь я тоже улюлюкал, тоже убивал. Я имел право, как все, как весь город, все классы и партии...»3
И оказывается, чтобы быть убийцей, вовсе не обязательно первым попасть в белку камнем. Потому и повествователь акцентирует внимание не на отдельных персонажах-убийцах, а на толпе в целом как убийце. Несомненно важным в рассказе является и то, что авторская точка зрения сфокусирована на судьбе белки, к которой он, безусловно, испытывает чувство сострадания, несмотря на собственные признания в причастности к всеобщей охоте.
Парадоксально, но В. Шаламов никогда не желавший никого учить и не морализировать ни на какие темы, своими рассказами и очерками именно учит, каким не должен быть человек, убедительно показывает, «у какой последней черты теряется человеческое»4 в человеке.
1 Как и в цитируемом выше стихотворении «Свой дом родимый брошу <...>».
2 «Писатель - не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли», - пишет В. Шаламов в эссе «О прозе» (см.: Шаламов В. Т. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. С. 365).
3 Рассказчик повести В. Гроссмана «Все течёт» (1955-1963), размышляя о социально-исторических процессах, происходивших в советском обществе первой половины XX века, приходит к неутешительному выводу: «Все виновны, и ты, подсудимый, и ты, прокурор, и я, думающий о подсудимом, прокуроре и судье» (см.: Гроссман В. С. Все течёт // Жизнь во тьме (антология выстаивания и преображения). М. : Университетская книга, 2001. С. 375). .
4 Шаламов В. Т. Воспоминания. М. : АСТ, 2001. С. 155.
Горбачевский Чеслав Антонович, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка и литературы Южно-Уральского государственного университета. E-mail: chag@74.ru