Проблема свидетельства
"[...] в одном вопросе Леви сходится с Шаламовым безусловно: итальянский писатель не устает подчеркивать, что те, кто видел пределы кошмара и пережил пределы человеческого падения, - мертвы.
О самом страшном рассказать некому. Те, кто может рассказать и - использую свой временный термин - стать работником скорби, выжили случайно."
Илья Кукулин, "Толкователи языка убитых", рецензия на книгу Примо Леви "Канувшие и спасенные" на сайте OpenSpace
* * *
На тему свидетельства узников концлагерей см. так же пост «Любовь Юргенсон. Шаламов vs Агамбен»
* * *
«От уцелевших в Катастрофе евреев ожидали откровений вполне определенного свойства, а именно: заверений в универсальности западной демократии, незыблемости прав человека и спасительности толерантности a la Эммануэль Левинас. Интересно, что Варлам Шаламов и Примо Леви (которым я, честно говоря, доверяю больше) сделали из своего лагерного опыта выводы скорее противоположные. Но Левинаса я, разумеется, не подозреваю во лжи. Просто не у всякого мужества хватит идти до конца в осмыслении ТАКОГО опыта. Шаламов кончил безумием, Леви - самоубийством. Более чем понятны и вполне простительны отчаянные усилия, оттолкнуть и позабыть этот опыт, разверзшуюся бездну прикрыть пестрым платочком оптимистических словес.
Вне всякого сомнения Левинас верил в свою неправду. Ту самую неправду, которую так жаждет услышать современное западное общество.»
Элла Грайфер, "Профессия - еврей", с сайта Newsland
* * *
"К числу размышлявших об эстетическом аспекте вопроса преодолимости лагеря посредством литературы относится Хорхе Семпрун (Jorge Semprun). «У меня нет ничего, кроме моей смерти, моего опыта смерти, чтобы рассказывать свою жизнь, выражать её, продолжать её» - говорит он в своём произведении «Писать или жить» (1994):
«Из смерти я должен создавать жизнь. А лучший способ достичь этого - писать. Но работа писателя возвращает меня к смерти, заключает меня в ней, топит в ней. Так и со мной: я могу жить, когда в творчестве беру эту смерть на себя, но творчество буквально запрещает мне жить».
Писать с этой точки зрения означает постоянно представать перед смертью, вновь и вновь «проживать» её. Но как выразить такой опыт в словах, не погружаясь при этом в Ничто? Семпрун видит перед собой непреодолимую поэтологическую границу собственных писательских попыток, - границу, которую он, однако, считает прежде всего моральной проблемой:
«Моя проблема - не техническая, это моральная проблема. И состоит она в том, что мне не удаётся на бумаге проникнуть в присутствие лагеря, писать о нём в настоящем… Так, как будто бы существовал запрет на изображение настоящего… Из-за этого во всех моих набросках всё происходит до него, или после него, или вокруг него, но никогда не начинается в лагере… А когда я, наконец, проникаю внутрь, когда я там, я замираю … Меня охватывает страх, я снова падаю в Ничто, я сдаюсь…»
В процитированных фразах Семпрун сформулировал один и самых спорных вопросов, касающихся творчества после Освенцима и Гулага: возможно ли рассказать о лагере «в настоящем»?
Следуя рассуждениям Семпруна, можно сказать: для Шаламова такого (неписаного) запрета не существовало. Напротив, он сделал самые радикальные эстетические выводы и использовал средства поэзии, чтобы «проникнуть в присутствие лагеря».
Франциска Тун-Хоэнштайн, "Поэтика неумолимости. Варлам Шаламов: жизнь и творчество", с сайта, посвященного Шаламову
* * *
"[...] тяжело рассудить в исторически-литературном споре между Шаламовым и Солженицыным. Потому что этот спор - о коллективной и индивидуальной памяти. Существует ли вообще коллективная память, когда речь идет о таких вещах, как тюремный и лагерный опыт. По сути, позиция Шаламова в том, что в отношении лагерного опыта никакая коллективная память невозможна. Он ведь прямо говорит в своих дневниках: «я не историк лагерей». Говорит, что один человек не может написать правду о Колыме, что «война может быть приблизительно понята, а лагерь нет». Шаламов, как большой писатель, видит ограниченность любого личного опыта перед такой огромной трагедией. Но ему кажется, что и сумма этих опытов тоже ничего не даст. Для Шаламова память о лагере - это средство выживания и в какой-то мере способ сопротивления. Я помню - значит я жив."
Ирина Щербакова, "Память ГУЛАГа", с сайта Уроки истории
