Александр Житенев. "Степень: остоики" Геннадия Айги, воплощение замысла (начало)
Статься опубликована в журнале Института филологии и истории РГГУ, Москва, "Новый филологический вестник", 2017, №4(43). Электронная версия - на сайте журнала.
__________
Стихотворение «Степерь: остоики» Г. Айги: от черновиков к окончательному тексту
В статье сопоставляются разные редакции стихотворения Г. Айги «Степень: остоики» и делаются выводы о принципах работы поэта с черновиками. Развитие замысла предполагает детализацию ассоциаций, некоторые из которых исчезают из текста, а некоторые получают дальнейшее развитие. Для черновика характерна ситуация, когда одно свойство может относиться к разным объектам, иметь как положительные, так и отрицательные коннотации, быть связанным с разными субъектами и т.д. Такая подвижность смыслов делает условными границы между разными текстами: один и тот же фрагмент может использоваться в черновиках к разным стихотворениям, которые связаны только тем, что поэт работает над ними одновременно. Связи между объектами и событиями в черновике подлежат последовательной шифрации, и в последней из редакций текста оказываются, как правило, почти полностью скрытыми от читателя. При этом переход от более очевидных решений к менее очевидным не исключает возможности возврата к ранним этапам работы и использования их в создании окончательной версии стихотворения.
«Степень: остоики» (1967), несомненно, относится к их числу. Оно связано множеством образно-смысловых нитей с большим кругом текстов поэта, а вынесенный в заглавие образ стал обобщенной формулой для целого этапа его творческого развития.
В 1965 г. Айги знакомится в рукописи с одним из «Колымских рассказов», а в 1967 читает книгу целиком и встречается с ее автором. Стихотворение «Степень: остоики» выражает сущностное содержание этого опыта, а вместе с тем является рефлексией над ценностью личности в неантропоцентрическую эпоху, над соотношением в ней слова и бытия.
О важности этого текста и особенностях его восприятия развернуто высказался Леон Робель:
«Айги был потрясен этой прозой, чистой, безо всяких прикрас, элегантной в своей строгости, восхитительно, невзирая на кажущуюся простоту, проработанной <...>. Айги пятнадцать лет будет находиться под “колоссальным” влиянием этого произведения <...>. В 1967 году Айги посвящает Шаламову первое стихотворение: "Степень: остоики”, оно даст название всему сборнику стихотворений 1964 и 1965 годов, так же как и первой переведенной на французский язык книге. <...> В сознании Айги смысл этого названия, навеянного творчеством и личностью Шаламова, постепенно поднимался до уровня обобщения»1.
Особая ценность Шаламова в писательском пантеоне Айги связана с тем, что поэт видел в его прозе высшее преломление трагического как важнейшей эстетической категории XX в. Об этом он прямо говорит в небольшой мемуарной заметке «Один вечер с Шаламовым» (1982): «Ни в чьем творчестве трагическое в новейшей истории народа не выражено языком, соответствующим высоте этого трагического так, как в великом Томе автора "Колымских рассказов”»2.
Анатолий Маслов (1973; бумага, тушь), иллюстрация к циклу стихов Геннадия Айги "Степень: остоики" и одноименному стихотворению.
Эта заинтересованность, однако, была однонаправленной: как свидетельствует Ирина Сиротинская, исследователь и публикатор В. Шаламова, «стихами <...> Гены В. Т. не интересовался. Хотя по моей просьбе (от имени Гены) прочитал, пролистал его сборник. <...> Но никогда потом не вспоминал Айги и не читал его стихов - в записных книжках нет ни одного упоминания о Гене Айги»3.
Практически все тексты, посвященные Шаламову, связаны у Айги с двумя датами: это 1967-ой (год знакомства с писателем) и 1982-ой (год его смерти). К 1967 г. относятся «портретные» в основе своей стихотворения «Два портрета» и «К заре: после занятий», к 1982 г. - стихотворения стихотворения-tombeau «Прощаясь с Шаламовым» и «Стланик на камне». Выпадают из этой оппозиции сюжетных доминант стихотворения «И: последняя камера» (1979), связанное с помещением Шаламова в Дом инвалидов и престарелых Литфонда, и «Степень: остоики» (1967), представляющее собой концентрированный опыт интерпретации его творчества.
В архиве Айги в Институте Восточной Европы Бременского университета сохранилось четыре редакции стихотворения «Степень: остоики»; при этом представление о длительности работы над текстом можно составить из двух дат в черновиках, которые дают некоторые ориентиры: 10 мая 1967 г. - 3 января 1968 г. Цель этой статьи - восстановить логику развития замысла в черновиках стихотворения и дополнить сделанные ранее наблюдения4 об особенностях авантекста у Г. Айги.
Первая из редакций стихотворения текстуально связана с черновиками стихотворения «Август: Ницше в Турине» и строится вокруг «аскетической эпифании» («пламя нищенства»), переменчивого светового образа («ветер облика»), с которым соотносится ситуация богооставленности и развоплощенности мира («без образа... без духа: / без вестей»); в этой редакции текст носит название «К определению года»:
К определению года
и проходил... как будто я не двигался! -
как будто сам -
я был огнем его!.. -
до страха - словно бы ножом раскрытого:
из сада ослепляло - расширяясь:
как пламя:
все пронизывающее! -
нищенства:
в недолгом пребывая:
ветре
облика -
без образа... без духа:
вез вестей
1967
(Архив Айги в Институте Восточной Европы не разобран, и сделать корректное библиографическое описание источника не представляется возможным; здесь и далее все цитаты приводятся по рукописям в личном фонде поэта: Archiv Forschungsstelle Osteuropa an der Universitat Bremen, FSO 01-218).
Продолжение работы над текстом было связано с идеей кенозиса как условия преодоления «падшего» состояния мира; световые образы соотнесены здесь уже с опытом страдания и смерти («убий- <...> -ства свет единственный»), благодаря которому вещи обретают меру и становятся зримыми («как разный свет - в который помещают»); в корпусе рукописей эта фаза работы представлена несколькими черновыми листами, варьирующими мотивы «раны», смерти, «сжигаемого праха»:
как яркий разный свет - в который помещают:
о ты пронзительный - как из дыр - из ярких ты воронок - из таких:
о разные из дыр ярчайших ран:
убийства ты о - о разный ты:
о высшего ты дела божество -
убий- - я договариваю - -ства
о яркий свет
о свет -
единственный
Вторая и третья редакции, развивая мотив жертвы, предлагают разные трактовки места личности в неантропоцентрическом XX в. Вторая редакция строится на последовательной редукции субъектности, на идее самоограничения и отказа от действия («будь вечно наше не творить») как возможности вернуться к чистоте («о лишь чиста»), проводником к которой становится слово («и пребывай сиянье-слово»):
Степень: остоики
не для нее такой просвет:
глагол убить останься в прахе! -
и пребывай сиянье - слово:
как есть Его и как она:
будь вечно наше не творить
та знаю обратится в прах!
о не коснись ее и ты:
о лишь чиста (она за этим прахом):
о будь (за эти м - навсегда)
1967
Третья редакция также предполагает уход от субъекта, но иного рода: в ней на первом плане уже не образ героя, а его «страсти», боль и поруганность достоинства; от впечатления личностной силы и цельности поэт возвращается к тому, что предшествовало их обретению: к сценам тюремного насилия и истязания («когда освещают в лицо / чтобы бить»), к перелому в самосознании («другого тебя начинают»):
К степени остоиков
когда освещают в лицо
чтобы бить:
знаешь: «где-то сияет
позорное место на теле»
«о есть же места -
даже мир <из вас сияет>:»
зачем обнаруживают?»
почему это тронули?
как какого-то нежного
словно цветущего тебя уже
(уже неприятно и непозволительно)
(скажем: как некий цветок изменяющийся!
растительный
храм!) -
к тлену
порез раскрывает:
как будто
к огромному воздуху! -
и думаешь: «уже изменили
есть что-то чужое»:
были бы необходимы
эти возможности:
грязен как от серебра Его:
и легко
словно мысль:
рану (она корневая)
в блик превращенную
до глаза доводят -
как будто порезы:
другого тебя начинают как щели
1967
Четвертая редакция стихотворения предполагает изменение точки отсчета: теперь в центре внимания - провиденциальные силы, определяющие возможность спасения. Акценты смещаются от личного к всеобщему, от фиксации на болевом переживании - к идее сопротивления обстоятельствам («возможность опасного е с т ь : / в освещаемых лицах»), от субъекта - к «Слову-Огню». Смена ракурса позволяет выстроить все смыслы вокруг идеи «соборного» значения слова, способного возникать без повода («без вести без духа / само занялось»), неся искупление и очищение (всюду - невидимо - всех озаряющее: /оно окончательное / Слова-Огня»):
Степень: остоики
Варламу Шаламову
вы сами уже посещаемы чем-то похожим на зарево:
и образ возможно
для всех состоялся
от всех независимый:
не пламя ли это незримое нищенства
в ветре бесшумном:
недолгого облика? -
или возможность опасного есть:
в освещаемых лицах -
как будто раскрытия высшего ждущих? -
или за всех собирающееся:
для определения - в сущности, \последнего\ вами уже
подготовленного:
оно - окончательное:
Слова-огня? -
оно ли везде словно в ветре бесшумном:
без вести без духа: само занялось?
1967
Каждый из этапов работы над текстом имеет свою специфику: в некоторых случаях беловой автограф имеется (первая, вторая и четвертая редакции), в некоторых нет (третья редакция); иногда в корпусе черновиков обнаруживается несколько вариантов с маркерами завершенной работы (название, отсутствие исправлений, дата - в случае со второй редакцией); порой авантекст включает целый ряд черновых листов с многочисленными правками (первая редакция) или оборванными смысловыми линиями (третья редакция); наконец, на финальной стадии работы над текстом можно отметить варьирование поэтических формул с заменами частного характера.
(окончание здесь)
__________
Стихотворение «Степерь: остоики» Г. Айги: от черновиков к окончательному тексту
В статье сопоставляются разные редакции стихотворения Г. Айги «Степень: остоики» и делаются выводы о принципах работы поэта с черновиками. Развитие замысла предполагает детализацию ассоциаций, некоторые из которых исчезают из текста, а некоторые получают дальнейшее развитие. Для черновика характерна ситуация, когда одно свойство может относиться к разным объектам, иметь как положительные, так и отрицательные коннотации, быть связанным с разными субъектами и т.д. Такая подвижность смыслов делает условными границы между разными текстами: один и тот же фрагмент может использоваться в черновиках к разным стихотворениям, которые связаны только тем, что поэт работает над ними одновременно. Связи между объектами и событиями в черновике подлежат последовательной шифрации, и в последней из редакций текста оказываются, как правило, почти полностью скрытыми от читателя. При этом переход от более очевидных решений к менее очевидным не исключает возможности возврата к ранним этапам работы и использования их в создании окончательной версии стихотворения.
«Степень: остоики» (1967), несомненно, относится к их числу. Оно связано множеством образно-смысловых нитей с большим кругом текстов поэта, а вынесенный в заглавие образ стал обобщенной формулой для целого этапа его творческого развития.
В 1965 г. Айги знакомится в рукописи с одним из «Колымских рассказов», а в 1967 читает книгу целиком и встречается с ее автором. Стихотворение «Степень: остоики» выражает сущностное содержание этого опыта, а вместе с тем является рефлексией над ценностью личности в неантропоцентрическую эпоху, над соотношением в ней слова и бытия.
О важности этого текста и особенностях его восприятия развернуто высказался Леон Робель:
«Айги был потрясен этой прозой, чистой, безо всяких прикрас, элегантной в своей строгости, восхитительно, невзирая на кажущуюся простоту, проработанной <...>. Айги пятнадцать лет будет находиться под “колоссальным” влиянием этого произведения <...>. В 1967 году Айги посвящает Шаламову первое стихотворение: "Степень: остоики”, оно даст название всему сборнику стихотворений 1964 и 1965 годов, так же как и первой переведенной на французский язык книге. <...> В сознании Айги смысл этого названия, навеянного творчеством и личностью Шаламова, постепенно поднимался до уровня обобщения»1.
Особая ценность Шаламова в писательском пантеоне Айги связана с тем, что поэт видел в его прозе высшее преломление трагического как важнейшей эстетической категории XX в. Об этом он прямо говорит в небольшой мемуарной заметке «Один вечер с Шаламовым» (1982): «Ни в чьем творчестве трагическое в новейшей истории народа не выражено языком, соответствующим высоте этого трагического так, как в великом Томе автора "Колымских рассказов”»2.
Анатолий Маслов (1973; бумага, тушь), иллюстрация к циклу стихов Геннадия Айги "Степень: остоики" и одноименному стихотворению.
Эта заинтересованность, однако, была однонаправленной: как свидетельствует Ирина Сиротинская, исследователь и публикатор В. Шаламова, «стихами <...> Гены В. Т. не интересовался. Хотя по моей просьбе (от имени Гены) прочитал, пролистал его сборник. <...> Но никогда потом не вспоминал Айги и не читал его стихов - в записных книжках нет ни одного упоминания о Гене Айги»3.
Практически все тексты, посвященные Шаламову, связаны у Айги с двумя датами: это 1967-ой (год знакомства с писателем) и 1982-ой (год его смерти). К 1967 г. относятся «портретные» в основе своей стихотворения «Два портрета» и «К заре: после занятий», к 1982 г. - стихотворения стихотворения-tombeau «Прощаясь с Шаламовым» и «Стланик на камне». Выпадают из этой оппозиции сюжетных доминант стихотворения «И: последняя камера» (1979), связанное с помещением Шаламова в Дом инвалидов и престарелых Литфонда, и «Степень: остоики» (1967), представляющее собой концентрированный опыт интерпретации его творчества.
В архиве Айги в Институте Восточной Европы Бременского университета сохранилось четыре редакции стихотворения «Степень: остоики»; при этом представление о длительности работы над текстом можно составить из двух дат в черновиках, которые дают некоторые ориентиры: 10 мая 1967 г. - 3 января 1968 г. Цель этой статьи - восстановить логику развития замысла в черновиках стихотворения и дополнить сделанные ранее наблюдения4 об особенностях авантекста у Г. Айги.
Первая из редакций стихотворения текстуально связана с черновиками стихотворения «Август: Ницше в Турине» и строится вокруг «аскетической эпифании» («пламя нищенства»), переменчивого светового образа («ветер облика»), с которым соотносится ситуация богооставленности и развоплощенности мира («без образа... без духа: / без вестей»); в этой редакции текст носит название «К определению года»:
К определению года
и проходил... как будто я не двигался! -
как будто сам -
я был огнем его!.. -
до страха - словно бы ножом раскрытого:
из сада ослепляло - расширяясь:
как пламя:
все пронизывающее! -
нищенства:
в недолгом пребывая:
ветре
облика -
без образа... без духа:
вез вестей
1967
(Архив Айги в Институте Восточной Европы не разобран, и сделать корректное библиографическое описание источника не представляется возможным; здесь и далее все цитаты приводятся по рукописям в личном фонде поэта: Archiv Forschungsstelle Osteuropa an der Universitat Bremen, FSO 01-218).
Продолжение работы над текстом было связано с идеей кенозиса как условия преодоления «падшего» состояния мира; световые образы соотнесены здесь уже с опытом страдания и смерти («убий- <...> -ства свет единственный»), благодаря которому вещи обретают меру и становятся зримыми («как разный свет - в который помещают»); в корпусе рукописей эта фаза работы представлена несколькими черновыми листами, варьирующими мотивы «раны», смерти, «сжигаемого праха»:
как яркий разный свет - в который помещают:
о ты пронзительный - как из дыр - из ярких ты воронок - из таких:
о разные из дыр ярчайших ран:
убийства ты о - о разный ты:
о высшего ты дела божество -
убий- - я договариваю - -ства
о яркий свет
о свет -
единственный
Вторая и третья редакции, развивая мотив жертвы, предлагают разные трактовки места личности в неантропоцентрическом XX в. Вторая редакция строится на последовательной редукции субъектности, на идее самоограничения и отказа от действия («будь вечно наше не творить») как возможности вернуться к чистоте («о лишь чиста»), проводником к которой становится слово («и пребывай сиянье-слово»):
Степень: остоики
не для нее такой просвет:
глагол убить останься в прахе! -
и пребывай сиянье - слово:
как есть Его и как она:
будь вечно наше не творить
та знаю обратится в прах!
о не коснись ее и ты:
о лишь чиста (она за этим прахом):
о будь (за эти м - навсегда)
1967
Третья редакция также предполагает уход от субъекта, но иного рода: в ней на первом плане уже не образ героя, а его «страсти», боль и поруганность достоинства; от впечатления личностной силы и цельности поэт возвращается к тому, что предшествовало их обретению: к сценам тюремного насилия и истязания («когда освещают в лицо / чтобы бить»), к перелому в самосознании («другого тебя начинают»):
К степени остоиков
когда освещают в лицо
чтобы бить:
знаешь: «где-то сияет
позорное место на теле»
«о есть же места -
даже мир <из вас сияет>:»
зачем обнаруживают?»
почему это тронули?
как какого-то нежного
словно цветущего тебя уже
(уже неприятно и непозволительно)
(скажем: как некий цветок изменяющийся!
растительный
храм!) -
к тлену
порез раскрывает:
как будто
к огромному воздуху! -
и думаешь: «уже изменили
есть что-то чужое»:
были бы необходимы
эти возможности:
грязен как от серебра Его:
и легко
словно мысль:
рану (она корневая)
в блик превращенную
до глаза доводят -
как будто порезы:
другого тебя начинают как щели
1967
Четвертая редакция стихотворения предполагает изменение точки отсчета: теперь в центре внимания - провиденциальные силы, определяющие возможность спасения. Акценты смещаются от личного к всеобщему, от фиксации на болевом переживании - к идее сопротивления обстоятельствам («возможность опасного е с т ь : / в освещаемых лицах»), от субъекта - к «Слову-Огню». Смена ракурса позволяет выстроить все смыслы вокруг идеи «соборного» значения слова, способного возникать без повода («без вести без духа / само занялось»), неся искупление и очищение (всюду - невидимо - всех озаряющее: /оно окончательное / Слова-Огня»):
Степень: остоики
Варламу Шаламову
вы сами уже посещаемы чем-то похожим на зарево:
и образ возможно
для всех состоялся
от всех независимый:
не пламя ли это незримое нищенства
в ветре бесшумном:
недолгого облика? -
или возможность опасного есть:
в освещаемых лицах -
как будто раскрытия высшего ждущих? -
или за всех собирающееся:
для определения - в сущности, \последнего\ вами уже
подготовленного:
оно - окончательное:
Слова-огня? -
оно ли везде словно в ветре бесшумном:
без вести без духа: само занялось?
1967
Каждый из этапов работы над текстом имеет свою специфику: в некоторых случаях беловой автограф имеется (первая, вторая и четвертая редакции), в некоторых нет (третья редакция); иногда в корпусе черновиков обнаруживается несколько вариантов с маркерами завершенной работы (название, отсутствие исправлений, дата - в случае со второй редакцией); порой авантекст включает целый ряд черновых листов с многочисленными правками (первая редакция) или оборванными смысловыми линиями (третья редакция); наконец, на финальной стадии работы над текстом можно отметить варьирование поэтических формул с заменами частного характера.
(окончание здесь)