Шаламов как философское звено между Востоком и Западом
Из статьи Ксении Голубович "Разговоры", посвященной философии Михаила Рыклина. Опубликована в журнале Синий диван, выпуск XIΙI, 2008, электронная версия - на сайте Интеллектуальная Россия.
__________
Характерная трудность расслышанья русского слова внутри европейского и прежде всего франкофонного интеллектуального пространства, между прочим, связана еще и с тем феноменом, который Рыклин называет «недостаточностью свидетельства».
Сколько бы всего ни говорилось, сколько бы ни перечислялось трагических случаев, жертв, весомая часть самой интеллектуальной традиции Запада, в особенности ее «левого» крыла, покоится на «интеллектуальных инвестициях в СССР». Огромная часть левой критики общества, породившая целую плеяду имен, могла вестись только на основе определенной системы заглушек, понятийных свертываний, процедур производства понятий, когда становится невозможным описать тот опыт, о котором свидетельствует российская история ХХ века. В этом смысле «террор» - и это уже мое «параллельное» мнение - недостаточен в качестве понятия. «Террора» никто и не отрицал по обе стороны границы; достаточно почитать на эту тему Ж.-П. Сартра или Ж. Батая. Проблема в том, что в качестве понятия оно слишком многое дает с собою сделать. Это разработанный термин, одинаково хорошо позволяющий описывать как четкость действия квазитеатральной, риторической машины Французской революции, так и чисто литературные практики (того же маркиза де Сада) и тем самым как будто легитимирующий советский опыт его близостью к традиции Просвещения. А то, что это насилие формирует поле, в котором невозможна деятельность разума per se, - вот это легко ускользает от четкой определенности термина. Надо двигаться дальше, декодируя советское сообщение.
Это «советское» сообщение надлежит представить так, чтобы не очутиться в оголтелом «праволиберальном» крыле, но, оставаясь верным тем именам, на которые ссылаешься как на своих учителей и коллег (прежде всего М.К. Мамардашвили и Ж. Деррида), все же сообщить известие, деконструирующее самые близкие тебе убеждения.
Фигура Вальтера Беньямина, столкнувшегося с той же проблемой после возвращения из Москвы (как возможна критика СССР?), становится отчасти alter ego Михаила Рыклина. Через нее, через судьбу и свидетельство «Московского дневника», возможно совершить «путешествие с Запада на Восток и обратно», возможно построить систему каналов сообщения, позволяющих обеим сторонам слышать друг друга. Второй столь же важной «переходной» фигурой становится Владимир Набоков, классик обоих миров, расшифровавший оба их кода. А фигурой прямого свидетельства и опыта мышления из внепонятийной реальности является прорвавший молчание Варлам Шаламов, чье имя теперь стало чуть ли не интеллектуальной подписью всей страны, человек, всерьез описавший тот самый - нечуждый всем своим согражданам - опыт. Опыт, который равно взывал и к его и к нашей мысли и который теперь становится актуальным для всего мирового философского сообщества. То, что мы «и так знаем», что является зерном, сердцевиной нашей исторической травмы, постепенно оказывается востребованным, причем в наших же собственных «терминах» или «предтерминах», еще только подходящих к порогу терминологизации.
__________
Характерная трудность расслышанья русского слова внутри европейского и прежде всего франкофонного интеллектуального пространства, между прочим, связана еще и с тем феноменом, который Рыклин называет «недостаточностью свидетельства».
Сколько бы всего ни говорилось, сколько бы ни перечислялось трагических случаев, жертв, весомая часть самой интеллектуальной традиции Запада, в особенности ее «левого» крыла, покоится на «интеллектуальных инвестициях в СССР». Огромная часть левой критики общества, породившая целую плеяду имен, могла вестись только на основе определенной системы заглушек, понятийных свертываний, процедур производства понятий, когда становится невозможным описать тот опыт, о котором свидетельствует российская история ХХ века. В этом смысле «террор» - и это уже мое «параллельное» мнение - недостаточен в качестве понятия. «Террора» никто и не отрицал по обе стороны границы; достаточно почитать на эту тему Ж.-П. Сартра или Ж. Батая. Проблема в том, что в качестве понятия оно слишком многое дает с собою сделать. Это разработанный термин, одинаково хорошо позволяющий описывать как четкость действия квазитеатральной, риторической машины Французской революции, так и чисто литературные практики (того же маркиза де Сада) и тем самым как будто легитимирующий советский опыт его близостью к традиции Просвещения. А то, что это насилие формирует поле, в котором невозможна деятельность разума per se, - вот это легко ускользает от четкой определенности термина. Надо двигаться дальше, декодируя советское сообщение.
Это «советское» сообщение надлежит представить так, чтобы не очутиться в оголтелом «праволиберальном» крыле, но, оставаясь верным тем именам, на которые ссылаешься как на своих учителей и коллег (прежде всего М.К. Мамардашвили и Ж. Деррида), все же сообщить известие, деконструирующее самые близкие тебе убеждения.
Фигура Вальтера Беньямина, столкнувшегося с той же проблемой после возвращения из Москвы (как возможна критика СССР?), становится отчасти alter ego Михаила Рыклина. Через нее, через судьбу и свидетельство «Московского дневника», возможно совершить «путешествие с Запада на Восток и обратно», возможно построить систему каналов сообщения, позволяющих обеим сторонам слышать друг друга. Второй столь же важной «переходной» фигурой становится Владимир Набоков, классик обоих миров, расшифровавший оба их кода. А фигурой прямого свидетельства и опыта мышления из внепонятийной реальности является прорвавший молчание Варлам Шаламов, чье имя теперь стало чуть ли не интеллектуальной подписью всей страны, человек, всерьез описавший тот самый - нечуждый всем своим согражданам - опыт. Опыт, который равно взывал и к его и к нашей мысли и который теперь становится актуальным для всего мирового философского сообщества. То, что мы «и так знаем», что является зерном, сердцевиной нашей исторической травмы, постепенно оказывается востребованным, причем в наших же собственных «терминах» или «предтерминах», еще только подходящих к порогу терминологизации.