Из выступления литературоведа
Евгения Арензона на Круглом столе, посвященном 100-летию со дня рождения Твардовского, 24 июня 2010 года. Опубликовано в сборнике "Никитский клуб. Цикл публичных дискуссий «Россия в глобальном контексте». Выпуск 49. «Есть имена и есть такие даты...», - М., 2010.
Электронная версия - на сайте Никитского клуба.
Все выступление - любопытный анализ истоков и природы поэтического творчества Твардовского. Отзыв Шаламова о поэзии Твардовского известен и нелицеприятен: "Кольцов и Никитин - как поэты ничем не лучше Дрожжина, и то и другое - нуль.
Поэт Дрожжин - плохой поэт, вполне достаточно высекать искры из кремня, поэтического кремня Рильке [Дрожжин переводил Рильке]... Дрожжин - крестьянский поэт, пишущий стихи, носил медаль волостного старшины и жил безбедно. Был дважды или трижды лауреатом нивской премии, по своей судьбе и размеру дарования очень напоминает современного Твардовского... Во всяком случае из своих стихов выжал не меньше, чем Твардовский, материальных благ" (запись в дневнике от первой половины 1971 года).
________
Бродского Твардовский, по-видимому, просто не знал, это прошло мимо его сознания. Но Вознесенский был на виду и вблизи на протяжении четверти века. Ни его, ни всей молодой поросли поэтического шестидесятничества Твардовский старался не замечать.
Подходим к роли Твардовского как редактора «Нового мира». Я много лет прожил в Челябинске, большом уральском городе с крупной прослойкой советской интеллигенции. Помню, как ожидался каждый новый номер журнала. Он всегда приходил с опозданием. Все понимали: цензура, борьба за каждую честную и нестандартную мысль. К Александру Трифоновичу Твардовскому относились с благоговением. Но удивляло (и постоянно отмечалось читателями поэзии), что в журнале, руководимом крупным поэтом, поэзии как бы и не было, во всяком случае она занимала какое-то маргинальное место. Мне, конечно, возразят, перечислят список имён.
Я говорю не в буквальном смысле слова. Я имею в виду, что дерзкая метафоричность молодой поэзии, будоражившая тогда умы и сердца людей, здесь была не желательна. Тем более показательно, что даже Варлам Шаламов не был автором «Нового мира». Речь не о «Колымских рассказах», но стихи Шаламова, в общем-то, адаптированные условиями времени, печатались в «Юности», рядом с Юнной Мориц, с тем же Андреем Вознесенским, хотя, казалось бы, именно в журнале Твардовского они должны были обрести особый вес и общественную значимость.
Имеет ли это отношение к творческой личности Твардовского? Не только каждый читатель интимно относится к поэзии. С ещё большей интимностью и критичностью относится к своей профессиональной среде сам поэт. И потому так важно понять, что же было близко и родственно в поэзии Твардовскому, так и не принявшему даже облегчённый вариант имажинизма Есенина?
<...> Почему так заинтересовался Твардовским эмигрант Иван Бунин, желчный критик всех проявлений Совдепии, знаменитый прозаик, начинавший как поэт и отвергавший всё, что мы называем «серебряным веком», от Блока до Маяковского? Это было для него чуждо, смешно и враждебно. А вот смолянин Твардовский, несмотря на его советскость, понравился Бунину своим здравомыслием, ритмической простотой и ясностью образов. Стих, живущий той степенью простоты и естественности, которую можно пересказать. На особых крыльях эпичности Твардовский поднял планку в хорошем смысле провинциальной стиховой традиции, которая неизбежно существует в поле словесной культуры при всех её движениях в новизну и новаторство.