Юрий Апенченко. Встреча с Шаламовым, 1954
Воспоминания о встрече с Шаламовым журналиста Юрия Сергеевича Апенченко. Опубликованы в пятом Шаламовском сборнике, 2017, электронная версия - на сайте shalamov.ru.
_________
Варлама Тихоновича хорошо знал мой отец Сергей Семенович, он родился в 1904 г. и был ему почти ровесником. Как я понимаю, они встретились еще в 1930-е годы, когда отец работал в Шатуре. Там была первая в СССР электростанция, работавшая на торфе, а отец закончил окончил торфяной факультет Тимирязевской академии и работал там инженером. Шаламов был журналистом и, как известно, приезжал в Шатуру. Когда Шаламов вернулся с Колымы и стал искать работу под Москвой, он нашел моего отца, и тот устроил его к себе. Найти было несложно, потому что фамилия Апенченко - очень редкая, а отец к тому времени занимал серьезный пост - он был управляющим Калининского торфотреста. После войны торфу как топливу уделялось особое внимание, трест был очень большой - его предприятия располагались в трех областях, и в хозяйстве отца был даже самолет У-2 для того, чтобы облетать участки.
Жила наша семья тогда в Калинине, в центре города, на улице Советской, дом 90, квартира 100. Этот адрес может пригодиться тем, кто интересуется Шаламовым. Здесь, как мне потом рассказывали родители, он неоднократно бывал, сюда приезжала из Москвы и его жена Г.И. Гудзь. Была даже их совместная фотография, подаренная моим родителям с подписью: «Анфисе Федоровне и Сергею Семеновичу. Туркмен - Москва. 1954 г.».
Мне было тогда двадцать лет, я учился на факультете журналистики МГУ, куда поступил в 1952 году, и по выходным часто приезжал домой. И вот однажды в 1954 году приезжаю, нажимаю звонок, и мне открывает дверь незнакомый мужчина. Спрашивает: «Вы Юра?». Сам представился: «Варлам Тихонович», и объяснил, что мои родители в отъезде, оставили на него квартиру, предупредив, что должен приехать я.
У меня в распоряжении были сутки, и вот эти сутки мы провели с Варламом Тихоновичем вдвоем, в беспрерывном разговоре, причем, говорили исключительно о литературе. Я признался, что пишу стихи, интересуюсь современной поэзией, и с этого все началось. Он спросил, знаю ли я стихи Пастернака. Я, честно говоря, знал мало, только последние стихи, напечатанные тогда в «Знамени», а раннего Пастернака не читал. <...>
Он много говорил о двадцатых годах. Например, четко запомнились его слова о Есенине: «Потрясающе свободная глотка». То есть, он считал, что для поэта главное - свобода и чистота лирического голоса. Но о том же Есенине сказал: «Поэт должен быть умнее своего таланта, а он не был». Маяковский упоминался, Николай Тихонов. Вспомнили Владимира Луговского - в 50-е годы это имя гремело. Шаламов спросил: «А вы знаете раннего Луговского? Тогда он писал лучше». <...>
Конечно, затрагивали русскую классическую поэзию, Пушкина и Лермонтова. Шаламов считал, что Пушкин и Лермонтов - это две разные ветви русской поэзии, которые имели своих последователей.
О зарубежной литературе. Шаламов ее прекрасно знал - опять же по двадцатым и тридцатым годам. От него я впервые услышал об «Улиссе» Джойса, оказывается, его какими-то фрагментами издавали уже тогда [первые десять глав-эпизодов "Улисса" были опубликованы в журнале "Интернациональная литература" в 1935-36 гг.]. Было понятно, что Шаламов ценит модернистскую прозу и всякую новизну в литературе. Хэмингуэя он знал великолепно, особенно ценил его за сжатость действия.
Говорили и о журналистике. Варлам Тихонович предложил: «Давайте напишем вместе большой очерк о торфоразработках на тему - как крестьянин становится рабочим. Интереснейшая тема». Я понимал, что интереснейшая, ведь сам ездил за отцом, видел народ, который там работает. Но тогда у меня были другие, как казалось, более возвышенные планы.
Разговор часто возвращался к Пастернаку. Теперь я знаю, почему: Шаламов был с ним в переписке и встречался сразу по возвращении с Колымы. <...>
Он был рослый, костистый, улыбчивый. В нем не было никакого напряжения. Мы говорили совершенно свободно. Я воспринимал его как одного из сослуживцев и друзей отца, но на порядок выше интеллектом других сослуживцев. О Колыме он не сказал ни слова, да и зачем ему это было говорить мальчишке? Стихов своих он не читал. Уже позже родители мне немного рассказали о его биографии. Я запомнил от мамы жалобу его жены Галины Игнатьевны: «Я двадцать лет его ждала, а он сказал, что «жить с ней не буду, она слишком сталинская».
Больше я с Варламом Тихоновичем никогда не встречался. Читал его стихи. Был знаком с редактором его сборников в «Советском писателе» Витей Фогельсоном - замечательный человек! «Колымские рассказы» в самиздате до меня не доходили. Я их прочел только в конце 80-х.
_________
Варлама Тихоновича хорошо знал мой отец Сергей Семенович, он родился в 1904 г. и был ему почти ровесником. Как я понимаю, они встретились еще в 1930-е годы, когда отец работал в Шатуре. Там была первая в СССР электростанция, работавшая на торфе, а отец закончил окончил торфяной факультет Тимирязевской академии и работал там инженером. Шаламов был журналистом и, как известно, приезжал в Шатуру. Когда Шаламов вернулся с Колымы и стал искать работу под Москвой, он нашел моего отца, и тот устроил его к себе. Найти было несложно, потому что фамилия Апенченко - очень редкая, а отец к тому времени занимал серьезный пост - он был управляющим Калининского торфотреста. После войны торфу как топливу уделялось особое внимание, трест был очень большой - его предприятия располагались в трех областях, и в хозяйстве отца был даже самолет У-2 для того, чтобы облетать участки.
Жила наша семья тогда в Калинине, в центре города, на улице Советской, дом 90, квартира 100. Этот адрес может пригодиться тем, кто интересуется Шаламовым. Здесь, как мне потом рассказывали родители, он неоднократно бывал, сюда приезжала из Москвы и его жена Г.И. Гудзь. Была даже их совместная фотография, подаренная моим родителям с подписью: «Анфисе Федоровне и Сергею Семеновичу. Туркмен - Москва. 1954 г.».
Мне было тогда двадцать лет, я учился на факультете журналистики МГУ, куда поступил в 1952 году, и по выходным часто приезжал домой. И вот однажды в 1954 году приезжаю, нажимаю звонок, и мне открывает дверь незнакомый мужчина. Спрашивает: «Вы Юра?». Сам представился: «Варлам Тихонович», и объяснил, что мои родители в отъезде, оставили на него квартиру, предупредив, что должен приехать я.
У меня в распоряжении были сутки, и вот эти сутки мы провели с Варламом Тихоновичем вдвоем, в беспрерывном разговоре, причем, говорили исключительно о литературе. Я признался, что пишу стихи, интересуюсь современной поэзией, и с этого все началось. Он спросил, знаю ли я стихи Пастернака. Я, честно говоря, знал мало, только последние стихи, напечатанные тогда в «Знамени», а раннего Пастернака не читал. <...>
Он много говорил о двадцатых годах. Например, четко запомнились его слова о Есенине: «Потрясающе свободная глотка». То есть, он считал, что для поэта главное - свобода и чистота лирического голоса. Но о том же Есенине сказал: «Поэт должен быть умнее своего таланта, а он не был». Маяковский упоминался, Николай Тихонов. Вспомнили Владимира Луговского - в 50-е годы это имя гремело. Шаламов спросил: «А вы знаете раннего Луговского? Тогда он писал лучше». <...>
Конечно, затрагивали русскую классическую поэзию, Пушкина и Лермонтова. Шаламов считал, что Пушкин и Лермонтов - это две разные ветви русской поэзии, которые имели своих последователей.
О зарубежной литературе. Шаламов ее прекрасно знал - опять же по двадцатым и тридцатым годам. От него я впервые услышал об «Улиссе» Джойса, оказывается, его какими-то фрагментами издавали уже тогда [первые десять глав-эпизодов "Улисса" были опубликованы в журнале "Интернациональная литература" в 1935-36 гг.]. Было понятно, что Шаламов ценит модернистскую прозу и всякую новизну в литературе. Хэмингуэя он знал великолепно, особенно ценил его за сжатость действия.
Говорили и о журналистике. Варлам Тихонович предложил: «Давайте напишем вместе большой очерк о торфоразработках на тему - как крестьянин становится рабочим. Интереснейшая тема». Я понимал, что интереснейшая, ведь сам ездил за отцом, видел народ, который там работает. Но тогда у меня были другие, как казалось, более возвышенные планы.
Разговор часто возвращался к Пастернаку. Теперь я знаю, почему: Шаламов был с ним в переписке и встречался сразу по возвращении с Колымы. <...>
Он был рослый, костистый, улыбчивый. В нем не было никакого напряжения. Мы говорили совершенно свободно. Я воспринимал его как одного из сослуживцев и друзей отца, но на порядок выше интеллектом других сослуживцев. О Колыме он не сказал ни слова, да и зачем ему это было говорить мальчишке? Стихов своих он не читал. Уже позже родители мне немного рассказали о его биографии. Я запомнил от мамы жалобу его жены Галины Игнатьевны: «Я двадцать лет его ждала, а он сказал, что «жить с ней не буду, она слишком сталинская».
Больше я с Варламом Тихоновичем никогда не встречался. Читал его стихи. Был знаком с редактором его сборников в «Советском писателе» Витей Фогельсоном - замечательный человек! «Колымские рассказы» в самиздате до меня не доходили. Я их прочел только в конце 80-х.