Екатерина Коновалова. Мифологема "вода" в "Колымских рассказах" Шаламова
Статья опубликована в сборнике "Материалы Международной заочной научной конференции", г. Астрахань, 19-24 апреля 2010 года, издательский дом «Астраханский университет», 2010. Электронная версия на сайте университета.
__________
Природно-космическая мифологема вода в "Колымских рассказах" В. Шаламова
Исследование мифологического пласта в произведениях искусства позволяет осмыслить историческую реальность в особом ракурсе, при котором созданная автором художественная модель приобретает универсальное содержание, выходящее за «социально-исторические и пространственно-временные рамки». Данный аспект представляется актуальным при изучении прозы Варлама Шаламова.
Мифопоэтические символы являются своеобразными скрепами в рассказах писателя, соединяющими в единое целое описание реального бытия Колымы и архаические (вневременные) формы инобытия. Так, природно-космическая мифологема вода в тексте колымской эпопеи образует концептуальный и вербальный сегмент особого «мифологического» мира.
Согласно древнейшим представлениям многих народов, вода - одна из фундаментальных стихий мироздания, «вселенское стечение потенциальных возможностей, предшествующее всем формам и всему творению. Это среда, агент и принцип всеобщего зачатия и порождения». В «Колымских рассказах» В. Шаламова данная мифологема находит свое воплощение в таких гидронимах, как река, ручей, болото, море.
Герой рассказа «Сентенция» внимательно всматриваются в природную стихию воды, подтверждая, что река «была не только символом жизни, но и самой жизнью» . Об этом говорит «ее вечное движение, рокот неумолчный, свой какой-то разговор, свое дело, которое заставляет воду бежать вниз по течению». Даже переменив «высушенное солнцем, обнаженное русло и чуть-чуть ниточкой водной пробираясь где-то в камнях, повинуясь извечному своему долгу», она не теряет своей животворящей силы.
Высушенное дно реки с гремящими под ногами камнями, сыпучим песком становится для путника верным ориентиром. В рассказе «Утка» автор наделяет воду эпитетом «живая»: именно такой показалась «вода на полыньях» птице, спасавшейся от голодного заключенного в проталине горного ручья. Однако жизнь и смерть - звенья одной цепи: если лагернику грозит гибель от голода в бараке, то утке предстоит умереть в полынье, и «живая» вода, по канонам фольклорной традиции, становится «мертвой». Соединение несоединимого (бытия с небытием) находит опору в библейском тексте, где различаются животворящая сила небесной воды и непригодность для человека и природы воды «нижней», земной.
У Шаламова «живая» вода способствует как физическому, так и духовному возрождению человека, пробуждает надежды на светлое будущее: «Я дошел до моста и посмотрел вниз: на кипящую, зеленую, прозрачную до дна Ангару» («Поезд»). Чистая вода возродила чувства героя, вернула ценностные ориентиры, казалось бы, совсем атрофированные в условиях Колымы: «Я понял, что самое дорогое, самое важное для человека - время, когда рождается родина, пока семья и любовь еще не родились». В рассказе «Букинист» в представлении героя барометром жизни заключенных являются водяные часы, которые «отмеряли не минуты, а человеческую душу, человеческую волю, сокрушая ее по капле, подтачивая, как скалу».
Следует также отметить: «живая» вода может приобрести значение «святой», что восходит к христианской традиции. Например, в рассказе «Воскрешение лиственницы» сибирская веточка расцвела, но для этого потребовалась сила и вера человека. «<...> Ветка засохла, стала безжизненной, хрупкой и ломкой - жизнь ушла из нее», но за распадом следует «второе возрождение», и «лиственница в квартире поэта ожила в банке с водой»: «Посылая ветку, человек не понимал, не знал, не думал, что ветку в Москве оживят, что она, воскрешая, запахнет Колымой, докажет свою силу, свое бессмертие». Чтобы оживить мертвую ветку, нужно самому ожить, уверовать, изменить свое восприятие окружающего мира.
Как известно, с погружением в воду связан ритуал крещения, что находит воплощение в рассказе «Геологи». Фамилия одного из сквозных персонажей - Крист - явственно указывает на ассоциации с Христом или с крестом (Иоанн Креститель). Крист через помывку и дезинфекцию должен приобщить вновь прибывший этап к лагерному миру, «окрестить». Крещение в христианстве становится главным средством духовного возрождения, но на Колыме, где «масштабы понятий, оценок смещены, а подчас перевернуты ногами», омовение теплой больничной водой не согревает душу героя. Но не менее важно, что оно не согревает и тело, т.к. в условиях «запредельности» «<...> а тело посерьезнее, покапризнее человеческой души - тело имеет больше нравственных достоинств, прав и обязанностей».
Вода в рассказах может являться метафорическим эквивалентом крови. Примеры многочисленны: «еще не отшумели подводные кровавые волны» («Сучья война»); «капля по капле сочился рассказ Флеминга - собственная ли его кровь капала на мою обнаженную память» («Букинист»); «выбей пробку и потечет не вода, а кровь» («Перчатка»). Подобные ассоциации опять-таки традиционны: «вода - жизненные соки - человеческая кровь».
Но Колыма в изображении автора - сфера не столько живого, сколько мертвого. Его населяют «живые скелеты», «будущие мертвецы», «полумертвые доходяги», а кровавые реки - существенный атрибут «нижнего мира»: «На Колыме могла забить фонтаном человеческая кровь, а не спирт, не гейзер теплой подземной воды» («Перчатка»).
Примечателен тот факт, что вариации воды (болото, дождь, грязь) объединяет монохромность: «серый дождь», «темно-зеленые волны», «мрачное болото». Подобная цветовая гамма совпадает с представлениями славянского фольклора, трактующего все эти водные реалии как вместилище нечистоты, дьявольских, связанных с бесовством сил: «все было какой-то единой цветовой гармонией - дьявольской гармонией» («Дождь»). В итоге формируется устойчивое «архаическое представление о "нижнем мире", где ни день - ни ночь, ни луна - ни солнце, ни жизнь - ни смерть, т.е. инобытие, ставшее постбытием - физическим выживанием в условиях духовной смерти». Поэтому не зазорно разрыть свежую могилу, снять с мертвеца нательное белье, чтобы обменять его на хлеб или табак («Ночью»).
Вода в своей мифической сути - граница между земным и потусторонним миром (воды Леты). Иначе говоря, это образная аналогия восприятия жизни как части бинарной оппозиции. Так, в рассказе «Эсперанто» море для героя - граница не только между жиз-нью и смертью, но прошлым и настоящим: «<...> пытаюсь по-настоящему освободиться, переплыть это страшное море, по которому двадцать лет назад привезли меня на Колыму» . В связи с этим следует отметить символику корабля как главного средства пере-движения водным путем, перенесение людей с берега на берег. И в этом своем предназначении корабль уподоблялся зооморфным существам: коню, соколу, плавающему животному. Кроме того, перемещение по воде предполагает и реализацию двоичной мифологической оппозиции «свое - чужое», восходящей к более общей: «жизнь - смерть». Это «водное транспортное средство, призванное облегчить переход души усопшего из мира людей в мир посмертного существования, неразрывно связано с восприятием загробного мира как места, отдаленного от этого света преградой в виде реки мертвых». И не случайно перевозивший души мертвых корабль означал смерть. Так, в рассказах «Причал ада», «Боль», «Шерри-бренди», «Татарский мулла и чистый воздух» возникает символическое значение корабля, парохода. Водное транспортное средство в этих и других шаламовских текстах менее всего является символом спасения - Ноевым ковчегом. Скорее, это корабль смерти, подобие лодки Харона, поскольку Колыма у Шаламова наделена чертами царства мертвых: «Тяжелые двери трюма открылись над нами, и по узкой железной лестнице поодиночке мы медленно выходили на палубу <. >. И, отводя глаза, я подумал - нас привезли сюда умирать» («Причал ада»).
Представление о воде как о пограничном пространстве между двумя мирами приобретает дополнительную экспрессивность от введения образа зеркала: «Трудно назвать это зеркалом, обломок стекла, как будто поверхность воды замутилась, и река осталась мутной и грязной навсегда» («Житие инженера Кипреева»). В библейской традиции небеса (эквивалент воды) сравнивались с зеркалом, что означало гадательность, неясность восприятия смертным духовного и вечного. В мифопоэтической модели мира В. Шаламова зеркало - артефакт, способный моделировать ирреальное пространство: «Но когда-то зеркало было зеркалом, пронесенным мною через два столетия - лагеря, воля, похожей на лагерь, и всего, что было после XX съезда партии» . Зеркало имеет функцию волшебного предмета («это не амулет»), хранящий «что-то бесконечно более важное, чем хрустальный поток прозрачной, откровенной до дна реки» - любовь, добро, милосердие. Поэтому «зеркало привлекает лучи зла, отражает лучи зла, не дает мне раствориться в человеческом потоке».
Водная стихия обладает свойством растворять твердые вещества; она замерзает и испаряется в природных условиях, становясь в итоге символической стихией превращения: «летит вода, соединившаяся с растаявшим снегом, снег превращается в воду и позвавшая в небо, в полет» («Водопад»). Мифологема воды в «Колымских рассказах» часто вступает во взаимодействие с тонкой стихией воздуха. Так, в стихотворении в прозе «Водопад» «сигарообразный алюминиевый ручей» «прыгает в воздух», «хрустальная струя воды ударяется в голубую воздушную стену», «брызги, капли мгновенно соединяются вновь, снова падают, снова разбиваются»: подобное смешение двух стихий представляет собой универсальный символ текущего человеческого существования. Но чаще всего холодный поток воздуха превращает воду в овеществившуюся стихию небытия - лед.
В мифопоэтической модели лед воплощает основное архетипическое значение смерти («Он прыгнул прямо в ледяную дымящуюся воду, обломив опушенную снегом кромку синего льда»»), замирание, парализацию возможностей человека («Бульдозер сгребал эти окоченевшие трупы, тысячи скелетоподобных мертвецов»). Колымский холод и лед становятся символами-опорами повествования. В вечной мерзлоте оставлена перчатка из отмороженной кожи рассказчика, опущены скелеты с биркой на левой ноге: «<...> трупы их не успевали еще разложиться. Впрочем, их трупы будут нетленны всегда - мертвецы вечной мерзлоты» («Заговор юристов»). Весь лагерь покрыт ледяной коркой (палатки, карцеры, шурфы, бараки, «транзитки», машины, больницы), под которой нет признаков жизни. Метафора холода и льда тесно взаимосвязаны и приобретают в «Колымских рассказах» различное значение: буквальный смысл («Мороз пронизывал все тело до костей - это народное выражение не было метафорой»), притчевое значение (лед и холод, как и вся колымская природа, «всегда в союзе с начальством»), символико-метафизическое (человек беззащитен перед натиском холода: это «подземный холод вечной мерзлоты» ). Холод добирается не только до клеток мозга, но и человеческой души: «Так и душа - она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной». Даже в мае воспоминание о том, что было месяц назад, пронизано всепроникающим холодом и жаждой тепла: «<...> костер потухал, и четверо очередных арестантов сидели по четырем сторонам, окружая костер. Каждый голыми руками почти касался рдеющих углей отмороженными, нечувствительными пальцами» («Май»).
Таяние льда традиционно связано с возрождением окружающего мира, возвращением к жизни, но только не в условиях Колымы, ведь ледяная вода приносила не меньше страданий заключенному. Примечателен тот факт, что процесс превращения льда в воду является и метафорой освобождения человека от вечных оков Колымы: «Срок таял, как лед, уменьшался. Конец срока был близок» («Лида»).
Мифолого-метафизический аспект «Колымских рассказов» - своего рода «остатки ледниковой фауны» под фундаментом произведения , исследование которых открывает неисчерпаемость смыслопорождений. Так, в мифологеме вода реализуется важнейшая для Шаламова дихотомия «жизнь - смерть» («несколько раз за день человек возвращается в жизнь и уходит в смерть»), структурирующая повествование и раскрывающая своеобразие колымского мира.
ЛИТЕРАТУРА
Аверинцев С. С. Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. / под ред. С. А. Токарева. М. : Большая росийская энциклопедия, 2003. Т. 1.
Шаламов В. Колымские рассказы. М. : Эксмо, 2007
Жаравина Л. В. Со дна библейского колодца: о прозе Варлама Шаламова : монография. Волгоград : Перемена, 2007
Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М. : Восточная литература, 1995. С. 295.
Екатерина Егоровна Коновалова, Волгоградский государственный педагогический университет
__________
Природно-космическая мифологема вода в "Колымских рассказах" В. Шаламова
Исследование мифологического пласта в произведениях искусства позволяет осмыслить историческую реальность в особом ракурсе, при котором созданная автором художественная модель приобретает универсальное содержание, выходящее за «социально-исторические и пространственно-временные рамки». Данный аспект представляется актуальным при изучении прозы Варлама Шаламова.
Мифопоэтические символы являются своеобразными скрепами в рассказах писателя, соединяющими в единое целое описание реального бытия Колымы и архаические (вневременные) формы инобытия. Так, природно-космическая мифологема вода в тексте колымской эпопеи образует концептуальный и вербальный сегмент особого «мифологического» мира.
Согласно древнейшим представлениям многих народов, вода - одна из фундаментальных стихий мироздания, «вселенское стечение потенциальных возможностей, предшествующее всем формам и всему творению. Это среда, агент и принцип всеобщего зачатия и порождения». В «Колымских рассказах» В. Шаламова данная мифологема находит свое воплощение в таких гидронимах, как река, ручей, болото, море.
Герой рассказа «Сентенция» внимательно всматриваются в природную стихию воды, подтверждая, что река «была не только символом жизни, но и самой жизнью» . Об этом говорит «ее вечное движение, рокот неумолчный, свой какой-то разговор, свое дело, которое заставляет воду бежать вниз по течению». Даже переменив «высушенное солнцем, обнаженное русло и чуть-чуть ниточкой водной пробираясь где-то в камнях, повинуясь извечному своему долгу», она не теряет своей животворящей силы.
Высушенное дно реки с гремящими под ногами камнями, сыпучим песком становится для путника верным ориентиром. В рассказе «Утка» автор наделяет воду эпитетом «живая»: именно такой показалась «вода на полыньях» птице, спасавшейся от голодного заключенного в проталине горного ручья. Однако жизнь и смерть - звенья одной цепи: если лагернику грозит гибель от голода в бараке, то утке предстоит умереть в полынье, и «живая» вода, по канонам фольклорной традиции, становится «мертвой». Соединение несоединимого (бытия с небытием) находит опору в библейском тексте, где различаются животворящая сила небесной воды и непригодность для человека и природы воды «нижней», земной.
У Шаламова «живая» вода способствует как физическому, так и духовному возрождению человека, пробуждает надежды на светлое будущее: «Я дошел до моста и посмотрел вниз: на кипящую, зеленую, прозрачную до дна Ангару» («Поезд»). Чистая вода возродила чувства героя, вернула ценностные ориентиры, казалось бы, совсем атрофированные в условиях Колымы: «Я понял, что самое дорогое, самое важное для человека - время, когда рождается родина, пока семья и любовь еще не родились». В рассказе «Букинист» в представлении героя барометром жизни заключенных являются водяные часы, которые «отмеряли не минуты, а человеческую душу, человеческую волю, сокрушая ее по капле, подтачивая, как скалу».
Следует также отметить: «живая» вода может приобрести значение «святой», что восходит к христианской традиции. Например, в рассказе «Воскрешение лиственницы» сибирская веточка расцвела, но для этого потребовалась сила и вера человека. «<...> Ветка засохла, стала безжизненной, хрупкой и ломкой - жизнь ушла из нее», но за распадом следует «второе возрождение», и «лиственница в квартире поэта ожила в банке с водой»: «Посылая ветку, человек не понимал, не знал, не думал, что ветку в Москве оживят, что она, воскрешая, запахнет Колымой, докажет свою силу, свое бессмертие». Чтобы оживить мертвую ветку, нужно самому ожить, уверовать, изменить свое восприятие окружающего мира.
Как известно, с погружением в воду связан ритуал крещения, что находит воплощение в рассказе «Геологи». Фамилия одного из сквозных персонажей - Крист - явственно указывает на ассоциации с Христом или с крестом (Иоанн Креститель). Крист через помывку и дезинфекцию должен приобщить вновь прибывший этап к лагерному миру, «окрестить». Крещение в христианстве становится главным средством духовного возрождения, но на Колыме, где «масштабы понятий, оценок смещены, а подчас перевернуты ногами», омовение теплой больничной водой не согревает душу героя. Но не менее важно, что оно не согревает и тело, т.к. в условиях «запредельности» «<...> а тело посерьезнее, покапризнее человеческой души - тело имеет больше нравственных достоинств, прав и обязанностей».
Вода в рассказах может являться метафорическим эквивалентом крови. Примеры многочисленны: «еще не отшумели подводные кровавые волны» («Сучья война»); «капля по капле сочился рассказ Флеминга - собственная ли его кровь капала на мою обнаженную память» («Букинист»); «выбей пробку и потечет не вода, а кровь» («Перчатка»). Подобные ассоциации опять-таки традиционны: «вода - жизненные соки - человеческая кровь».
Но Колыма в изображении автора - сфера не столько живого, сколько мертвого. Его населяют «живые скелеты», «будущие мертвецы», «полумертвые доходяги», а кровавые реки - существенный атрибут «нижнего мира»: «На Колыме могла забить фонтаном человеческая кровь, а не спирт, не гейзер теплой подземной воды» («Перчатка»).
Примечателен тот факт, что вариации воды (болото, дождь, грязь) объединяет монохромность: «серый дождь», «темно-зеленые волны», «мрачное болото». Подобная цветовая гамма совпадает с представлениями славянского фольклора, трактующего все эти водные реалии как вместилище нечистоты, дьявольских, связанных с бесовством сил: «все было какой-то единой цветовой гармонией - дьявольской гармонией» («Дождь»). В итоге формируется устойчивое «архаическое представление о "нижнем мире", где ни день - ни ночь, ни луна - ни солнце, ни жизнь - ни смерть, т.е. инобытие, ставшее постбытием - физическим выживанием в условиях духовной смерти». Поэтому не зазорно разрыть свежую могилу, снять с мертвеца нательное белье, чтобы обменять его на хлеб или табак («Ночью»).
Вода в своей мифической сути - граница между земным и потусторонним миром (воды Леты). Иначе говоря, это образная аналогия восприятия жизни как части бинарной оппозиции. Так, в рассказе «Эсперанто» море для героя - граница не только между жиз-нью и смертью, но прошлым и настоящим: «<...> пытаюсь по-настоящему освободиться, переплыть это страшное море, по которому двадцать лет назад привезли меня на Колыму» . В связи с этим следует отметить символику корабля как главного средства пере-движения водным путем, перенесение людей с берега на берег. И в этом своем предназначении корабль уподоблялся зооморфным существам: коню, соколу, плавающему животному. Кроме того, перемещение по воде предполагает и реализацию двоичной мифологической оппозиции «свое - чужое», восходящей к более общей: «жизнь - смерть». Это «водное транспортное средство, призванное облегчить переход души усопшего из мира людей в мир посмертного существования, неразрывно связано с восприятием загробного мира как места, отдаленного от этого света преградой в виде реки мертвых». И не случайно перевозивший души мертвых корабль означал смерть. Так, в рассказах «Причал ада», «Боль», «Шерри-бренди», «Татарский мулла и чистый воздух» возникает символическое значение корабля, парохода. Водное транспортное средство в этих и других шаламовских текстах менее всего является символом спасения - Ноевым ковчегом. Скорее, это корабль смерти, подобие лодки Харона, поскольку Колыма у Шаламова наделена чертами царства мертвых: «Тяжелые двери трюма открылись над нами, и по узкой железной лестнице поодиночке мы медленно выходили на палубу <. >. И, отводя глаза, я подумал - нас привезли сюда умирать» («Причал ада»).
Представление о воде как о пограничном пространстве между двумя мирами приобретает дополнительную экспрессивность от введения образа зеркала: «Трудно назвать это зеркалом, обломок стекла, как будто поверхность воды замутилась, и река осталась мутной и грязной навсегда» («Житие инженера Кипреева»). В библейской традиции небеса (эквивалент воды) сравнивались с зеркалом, что означало гадательность, неясность восприятия смертным духовного и вечного. В мифопоэтической модели мира В. Шаламова зеркало - артефакт, способный моделировать ирреальное пространство: «Но когда-то зеркало было зеркалом, пронесенным мною через два столетия - лагеря, воля, похожей на лагерь, и всего, что было после XX съезда партии» . Зеркало имеет функцию волшебного предмета («это не амулет»), хранящий «что-то бесконечно более важное, чем хрустальный поток прозрачной, откровенной до дна реки» - любовь, добро, милосердие. Поэтому «зеркало привлекает лучи зла, отражает лучи зла, не дает мне раствориться в человеческом потоке».
Водная стихия обладает свойством растворять твердые вещества; она замерзает и испаряется в природных условиях, становясь в итоге символической стихией превращения: «летит вода, соединившаяся с растаявшим снегом, снег превращается в воду и позвавшая в небо, в полет» («Водопад»). Мифологема воды в «Колымских рассказах» часто вступает во взаимодействие с тонкой стихией воздуха. Так, в стихотворении в прозе «Водопад» «сигарообразный алюминиевый ручей» «прыгает в воздух», «хрустальная струя воды ударяется в голубую воздушную стену», «брызги, капли мгновенно соединяются вновь, снова падают, снова разбиваются»: подобное смешение двух стихий представляет собой универсальный символ текущего человеческого существования. Но чаще всего холодный поток воздуха превращает воду в овеществившуюся стихию небытия - лед.
В мифопоэтической модели лед воплощает основное архетипическое значение смерти («Он прыгнул прямо в ледяную дымящуюся воду, обломив опушенную снегом кромку синего льда»»), замирание, парализацию возможностей человека («Бульдозер сгребал эти окоченевшие трупы, тысячи скелетоподобных мертвецов»). Колымский холод и лед становятся символами-опорами повествования. В вечной мерзлоте оставлена перчатка из отмороженной кожи рассказчика, опущены скелеты с биркой на левой ноге: «<...> трупы их не успевали еще разложиться. Впрочем, их трупы будут нетленны всегда - мертвецы вечной мерзлоты» («Заговор юристов»). Весь лагерь покрыт ледяной коркой (палатки, карцеры, шурфы, бараки, «транзитки», машины, больницы), под которой нет признаков жизни. Метафора холода и льда тесно взаимосвязаны и приобретают в «Колымских рассказах» различное значение: буквальный смысл («Мороз пронизывал все тело до костей - это народное выражение не было метафорой»), притчевое значение (лед и холод, как и вся колымская природа, «всегда в союзе с начальством»), символико-метафизическое (человек беззащитен перед натиском холода: это «подземный холод вечной мерзлоты» ). Холод добирается не только до клеток мозга, но и человеческой души: «Так и душа - она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной». Даже в мае воспоминание о том, что было месяц назад, пронизано всепроникающим холодом и жаждой тепла: «<...> костер потухал, и четверо очередных арестантов сидели по четырем сторонам, окружая костер. Каждый голыми руками почти касался рдеющих углей отмороженными, нечувствительными пальцами» («Май»).
Таяние льда традиционно связано с возрождением окружающего мира, возвращением к жизни, но только не в условиях Колымы, ведь ледяная вода приносила не меньше страданий заключенному. Примечателен тот факт, что процесс превращения льда в воду является и метафорой освобождения человека от вечных оков Колымы: «Срок таял, как лед, уменьшался. Конец срока был близок» («Лида»).
Мифолого-метафизический аспект «Колымских рассказов» - своего рода «остатки ледниковой фауны» под фундаментом произведения , исследование которых открывает неисчерпаемость смыслопорождений. Так, в мифологеме вода реализуется важнейшая для Шаламова дихотомия «жизнь - смерть» («несколько раз за день человек возвращается в жизнь и уходит в смерть»), структурирующая повествование и раскрывающая своеобразие колымского мира.
ЛИТЕРАТУРА
Аверинцев С. С. Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. / под ред. С. А. Токарева. М. : Большая росийская энциклопедия, 2003. Т. 1.
Шаламов В. Колымские рассказы. М. : Эксмо, 2007
Жаравина Л. В. Со дна библейского колодца: о прозе Варлама Шаламова : монография. Волгоград : Перемена, 2007
Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М. : Восточная литература, 1995. С. 295.
Екатерина Егоровна Коновалова, Волгоградский государственный педагогический университет