Людмила Старикова. Литература и жизнь в рассказе Шаламова "Боль" (окончание)
(начало здесь)
Помимо прямого указания на конкретные тексты, рассказанные Шелгуновым, используются аллюзии на трагические сюжеты литературы Средневековья, взятые из народного фольклора, которые исследователь Жорж Польти объединяет в 36 мировых сюжетов. По данной классификации коллизия рассказа «Боль» соответствует 17-му сюжету - «Роковая неосторожность»: «из-за неосторожности или легковерия вызвать несчастье или смерть другого человека, близкого» [Польти]. Элементы ситуации: неосторожность проявляет Шелгунов, жертва неосторожности - Марина, подстрекатель - Король. Также можно рассмотреть отношения Шелгунова и Короля как отношения шута и короля из средневековых сюжетов: Шелгунов - шут, Король - король. Фраза «гулял сам Король» [Шаламов, т. 2, с. 167] еще раз показывает его исключительное положение. Даже надзиратели не показывались в его царстве, а отправить его на этап можно было только тайно ночью - завернуть в простыню и кинуть на корабль. Так королей высылали или насильно постригали в монахи. Этот барак - как замок, двор короля - является центром лагерного пространства. И в первый раз Шелгунов шел к Королю «благоговея» [Там же, с. 168], как вассал идет к монарху.
Проведенный интертекстуальный анализ позволяет сделать вывод о значимости и связанности в поэтике рассказа Шаламова устного и письменного слова. Сюжеты мировой литературы, рассказанные Шелгуновым Королю и его свите, тщательно выбраны для иллюстрации мощи героев-маргиналов, к каковым Шелгунов относит и целый народ, противостоящий захватчикам, внешнему насилию, и отдельных людей (Челлини), и универсальные модели поведения (шут-трикстер). Король как слушатель постепенно начинает ощущать себя ценителем и знатоком культуры и сознательно затевает литературную игру, в которой не только занимает позицию автора (создает письменный текст, сюжет), но становится одним из героев собственного текста. Так в поэтике рассказа реализуется прием «текст в тексте». Используя данный прием, автор подчеркивает невероятную бесчеловечность блатарей, но также и литературность мышления Шелгунова, и все интертекстуальные смыслы, возникающие в рассказе. Этим он указывает в какой-то мере и на свою принадлежность к интеллигенции (литературность своего сознания), но, в отличие от своего героя, он не верит в воспитательную и культурную силу литературы. В сюжете, создаваемом Королем, условное - судьба зэка по имени Шурик и его письма жене - превращается в реальное: Шелгунов пишет собственной жене, не подозревая, что участвует в игре Короля. Письменный текст оказывается сильнее устных рассказов, он убивает конкретных людей и ломает судьбы. Так мы выходим на значимость устного и письменного слова для читателя/слушателя.
В «Колымских рассказах» В. Т. Шаламова мотив слова (речи) является одним из значимых. Многие исследователи обращались к анализу рассказа «Сентенция» (цикл «Левый берег»), в котором Шаламов поэтапно описывает процесс воскрешения слова. Некоторые из них останавливаются на «шаламовской философии слова-спасения» [Волкова, с. 48]. Но, как и все мотивы, имеющие у Шаламова положительно-отрицательную направленность, мотив слова проявляет и другую сторону, которая удваивает его силу и которая показана в рассказе «Боль»: оно не только может само умереть и воскреснуть, но и убить. Устное слово воскрешает готовые письменные тексты. Шелгунов на протяжении всего романа выступает проводником между устной и письменной речью. Он не просто пересказал, а воскресил перед Королем разные сюжеты, и он же претворил в готовый текст писем устное слово новоиспеченного автора. Выступив просветителем Короля и его «скриптором» (Р. Барт), Шелгунов завершил процесс развития собственного ложного сознания. Поверив в возможность сочувствия и помощи со стороны блатного, в культурное «преображение» Короля, герой рассказа становится «автором» смерти жены и бессмысленности собственного существования после освобождения. Эпилог повествования - финальная циничная реплика Короля: «А ты помнишь этого фраера, этого романиста, писателя, Генка? А? Или уже забыл давно? - спрашивал Король, когда пришло время отхода ко сну и все обряды были выполнены. - Отчего же забыл? Помню. Это был еще тот лох, тот осел! - И Генка помахал растопыренными пальцами руки над своим правым ухом» [Шаламов, т. 2, с. 172]. В реальном мире образованный человек - лох, и его нужно учить, но Шелгунов заплатил за науку слишком дорогую цену: «Шелгунов заплакал. Потом он плакал каждый день, всю жизнь» [Там же], спился и только мог молиться на фотографию жены: «фотография пряталась среди икон и сама была иконой», располагаясь «чуть повыше иконы - Богородицы-троеручицы» [Там же, с. 171]. Вне реальности и вне литературы Марина обретает ореол мученицы, страдалицы; ложные слова писем, убившие ее, не смогли изменить ее духовной сущности верной жены. Так в рассказе появляется еще один интертекст, связанный с изображением Богородицы-троеручицы, которая названа по известной легенде об Иоанне Дамаскине. В период распространения иконоборчества среди христиан преподобный Иоанн, подданный халифа, в своих трудах прославлял иконы, чем вызвал гнев императора Византии. Последний велел изготовить подложное письмо от имени Иоанна, якобы изобличавшее его измену. Поверив письму, халиф отрубил руку богослову, но она вновь приросла после молитвы иконе Богородицы. Таким образом, проводится параллель между легендой (которая является частью культуры и литературы) и сюжетом рассказа с помощью темы подложных писем, влияющих на судьбы людей. Но Шелгунов, в отличие от Иоанна, не получает исцеления, успокоения, отпущения вины. Фотография-икона Марины и два ее письма - единственные ценности, помогающие ему жить дальше.
Характерно, что, вернувшись из ада Колымы в вольную Москву, Шелгунов и там находится между различными пространствами, не обретая своего собственного: «Вернувшись из "вечного ужаса темного мира", Шелгунов попадает в среду, которая должна быть для него "своей", близкой... Вернуться из предельного небытия живым, из нечеловеческого к людям - невозможно. Его представление о мире вокруг себя продолжает диссонировать с самим реальным миром. Дело в том, что противостоит книжной эстетике не только блатной мир, но и другая "реальная" среда, культура шелгуновской повседневности - советские реалии, эстетика XX века» [Левченко, с. 70].
В статье, посвященной рассказу «Боль», С. О. Левченко делает следующий вывод: «Таким образом, в рассказе Шаламова боваризм главного героя является художественным приемом для прокламации авторской идеи о разрушении, развенчании классической эстетики под влиянием реальной современной жизни и при сопоставлении с ней» [Там же, с. 71]. Согласимся, что В. Шаламов доказывает несостоятельность воспитательной функции литературы XIX века и ее идеалов, но смысл рассказа видится нам намного более глубоким, особенно если обратиться к его заглавию.
По мнению Н. Р. Хайдаровой, «понимание боли как медиума предполагает, что в трансляции боли содержится неотъемлемо также и сообщение о самом медиуме (например, о наличном культурном контексте)» [Хайдарова, 2013, с. 12]. Боль является неким толчком для воплощения в определенном виде сообщения обществу и одновременно смыслом данного сообщения. Шаламов говорит читателям о боли и стремлении ее пережить, которое воплотилось в написании рассказа. «Боль является посланием, и как таковая она инициирует коммуникацию. Функция этого послания в том, чтобы пробудить в другом способность услышать, способность сострадать и сопереживать» [Там же. с. 34]. Шаламов-автор передает послание о боли и тем самым заставляет читателей рефлексировать и испытывать боль, которая, в свою очередь, может стать толчком для дальнейших размышлений и текстов.
Н. Р. Хайдарова пишет: «Рефлексия боли в европейской культуре связана с припоминанием, с воскрешением в слове, с наррацией. Согласно Марселю Прусту, боль является компонентом механизма памяти: воспоминания Марселя связаны с перебоями сердца, сопровождающими актуализацию минувшего момента. В таком представлении момент боли необходим как возвращение к рождению/смерти. В ощущении даже острой боли есть эта поворотная точка неустойчивого равновесия, после которой вступает в силу рефлексия. Встреча с болью - это встреча с самим собой вне пространства и времени в исходной точке инвариантности, и потому боль безмерна: она сама задает меру, вызывая речь» [Хайдарова, 2011, с. 90].
С такой позиции все творчество Шаламова можно считать реакцией и рефлексией на боль, вызванную личными переживаниями («Стихи - это боль и защита от боли» - строчка из стихотворения самого В. Шаламова [Шаламов, т. 3, с. 432]). Таким образом создается документ эпохи, истина человеческого опыта: «В лагерной прозе под "документом" стал подразумеваться прежде всего "человеческий документ" памяти, являющийся "документом преодоления (боли, унижения, физических и нравственных мучений, страха), свидетельством присутствия духа" (И. Янская, В. Кардин)» [Антипов]. Другими словами, по выражению Ю. Шрейдера, философское осмысление В. Шаламовым «его непереносимого экзистенциального опыта было в значительной мере самозащитой от шока запредельных состояний» [Шрейдер].
Феномен боли и ее художественное воплощение исследуют не только философы, но и некоторые литературоведы. В частности, О. С. Деркачева анализирует образы боли в поэзии украинского поэта Степана Працука. Его лирический герой чувствует себя обманутым («преданный книжник»): «Образы смерти, деструкции, агрессии сменяют друг друга. Для лирического героя они - реальный мир, в котором все смешалось, ценности обесценились, вера утрачена, жизнь теряет смысл. Возникновение и протекание боли можно представить так: дисгармония между идеалом и действительностью - утрата веры - боль - мир боли и безумия» [Деркачева, с. 59]. Выведенный исследователем алгоритм образования боли применим и для рассказа «Боль». Дисгармония между литературой (романтический налет, книжность сознания героя) и жизнью (лагерное дно, преступный мир) приводит к утрате веры, формированию ложного сознания и трагическому жизненному финалу. С другой стороны, в поэтике названия рассказа отражается авторская боль, связанная с названной дисгармонией между жизнью и литературой. Именно боль от пережитого становится мотивацией для творчества, как отмечает сам В. Шаламов: «КР [Колымские рассказы] - фиксация исключительного в состоянии исключительности. Обстоятельства жизни тут не вспоминаются, просто существует боль, которую надо снять.» (цит. по: [Золотоносов]). Таким образом, в заглавии отражены не только чувства, испытываемые главным героем, но и глубинные переживания самого автора, а также предполагаемая читательская реакция на него.
Перейдем к выводам нашей статьи. Анализ поэтики рассказа выявил разделение героев по двум основным пространствам (свободы и несвободы), проводником между которыми, как и между реальностью и миром литературы, оказывается главный герой Шелгунов. Взаимодействие литературы и реальности является основным сюжетным событием рассказа не только потому, что мы видим литературный сюжет, разыгранный в реальности, но и потому, что рассказ вписан в рефлексивную парадигму авторского отношения к функциям литературы и слова. Интертекст используется для раскрытия философских вопросов о смысле человеческой жизни, человеческих деяний. Литературность сознания не просто ведет героя по жизни, толкая на определенные поступки и мысли, она руководит его решениями и в конечном счете обманывает. Литература мешает сознанию героя: в реальном жестоком мире он искал и хотел видеть не людей, а героев, поэтому и обманулся, сам стал героем в книге Короля. Ложные идеалы привели к разочарованию в реальной жизни.
Культура, образованность мешают герою адекватно воспринимать реальность, но не мешают автору, В. Шаламову, представить жестокий случай через литературный сюжет Ростана. Н. Л. Лейдерман пишет: «В своих "Колымских рассказах" он [Шаламов], в сущности, сталкивает Колыму и Культуру: Колымой он проверяет Культуру, но и Колыму он проверяет Культурой» [Лейдерман, с. 143]. В итоге по логике рассказа Колыма ломает Культуру, так как жизнь интеллигента Шелгунова уничтожена.
Шаламов был убежден: «Лагерь - весь - отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя - это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать» [Шаламов, т. 4, с. 626]; «Лагерь - это дно жизни» [Шаламов, т. 2, с. 166]. Но мир блатарей еще хуже: «Преступный мир - это не дно дна. Это совсем, совсем другое, нечеловеческое» [Там же]. И в этом мире выжить интеллигенту с его литературным сознанием, воспитанным книгами писателей XIX века (которые в основном также были интеллигентами), было тяжелее, чем всем остальным, особенно в лагере. Образование и воспитание не помогали интеллигентам в ситуации лагерной жизни и в пространстве ада: «Даже те люди высокой умственной культуры, побывавшие в лагере, - если не были раздавлены и уцелели случайно - старались воздвигнуть барьер шутки, анекдота, барьер, оберегающий собственную душу и ум. Но лагерь обманул и их. Он сделал этих людей проповедниками принципиальной беспринципности, и их огромная культура знания - послужила им предметом для домашних умственных развлечений, для гимнастики ума» [Шаламов, т. 5, с. 154]. Фактически в условиях лагеря интеллект ничем не мог помочь человеку выжить. Лишь сила воли, характер и социальный статус могли повлиять на судьбу заключенного, но не ум или уровень цивилизованности. Сам интеллигент оказывается виноват в культурности своего мышления: Шелгунов просто не мог догадываться, что с ним ведут такую жестокую игру, ведь по его понятиям так поступать нельзя. Но у уголовного мира свои законы, и проучить «лоха» смертью любимой не является аморальным: это просто развлечение, способ избавиться от скуки. Интертекстуальные связи в данном рассказе служат основой для понимания замысла автора, психологии героя. Именно в литературных отсылках содержится ключ к пониманию сознания Шелгунова, воспитанного на примерах классической литературы; в них отражается и отношение автора к воспитанию, которое не помогло выжить интеллигенту в лагере, и к той литературе, основой которой была воспитательная функция. Шаламов считал: необходима правда (порожденная болью и высказанная через боль) для отражения такого опыта, чтобы она оказала влияние на сознание читателя, а нравственные поучения книг XIX века о том, как следует жить, только мешают восприятию реальности. Сила слова - устного и письменного - в который раз доказывается рассказом «Боль», ведь именно через литературное произведение В. Шаламов доносит до читателей все свои мысли и тем самым влияет на сознание будущих поколений.
Литература
Антипов А. А. Новеллистическая природа «Колымских рассказов» В. Т. Шаламова: автореф. дис. ...канд. филол. наук. Магадан, 2006. 21 с. Волкова Е. Парадоксы катарсиса Варлама Шаламова // Вопросы философии. 1996. № 11. С. 43-56. Деркачева О. С. Понятие «боль» и связанная с ней образная система в современной украинской лирике (на материале поэзии Степана Працюка) // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 5-2 (23). С. 56-60. URL: http://elibrary.ru/download/41427438.pdf (дата обращения: 23.10.2013).
Золотоносов М. Последствия Шаламова // Шаламовский сборник. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 176-182. Левченко С. О. Критика классической эстетики в «Колымских рассказах» В. Шаламова (на примере рассказа «Боль») // Вестник молодых ученых и специалистов Самарского гос. ун-та. 2013. № 3. С. 67-71. URL: http://www.samsu.ru/sites/default/files/main_docs/3_2013.pdf (дата обращения: 28.01.2015).
Лейдерман Н. Л. «В метельный леденящий век» (В. Шаламов. «Колымские рассказы») // Лейдерман Н. Л. Постреализм: теоретический очерк. Екатеринбург, 2005. С. 139-174. Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни // Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). 2-е изд., доп. СПб.: Искусство-СПБ, 1994. 415 с.
Польти Ж. 36 драматических ситуаций. Наиболее известная система построения сюжетов. URL:
www.kinocafe.ru/theory/?tid=51701 (дата обращения: 10.09.2014). Хайдарова Н. Р. Феномен боли в европейской и русской философии // Омский научный вестник. 2011. № 4 (99). С. 88-91. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/fenomen-boli-v-evropeyskoy-i-russkoy-filosofii (дата обращения: 16.02.2015). Хайдарова Н.Р. Феномен боли в культуре: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. СПб., 2013. 41 с. URL: http://spbu.ru/disser/%7Bzashiti_disser_id%7D/khaydarova.pdf (дата обращения: 16.02.2015).
Шаламов В. Т. Боль // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 2. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 512 с.
Шаламов В. Т. О прозе // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 5. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 384 с.
Шаламов В. Т. Стихи - это боль и защита от боли. // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 3. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 512 с.
Шаламов В. Т. Что я видел и понял в лагере // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 4. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 640 с. Шрейдер Ю. Философская проза Варлама Шаламова // Русская мысль (Париж). 1991. 14 июня.
№ 3883. URL: http://shalamov.ru/research/235/ (дата обращения: 24.02.2015). Янская И., Кардин В. Человеческий документ и документальная литература // Вопросы литературы. 1979. №. 8. С. 4-27.
Старикова Людмила Семеновна - Санкт-Петербургский государственный университет, соискатель, lyudvig.star@yandex.ru
Помимо прямого указания на конкретные тексты, рассказанные Шелгуновым, используются аллюзии на трагические сюжеты литературы Средневековья, взятые из народного фольклора, которые исследователь Жорж Польти объединяет в 36 мировых сюжетов. По данной классификации коллизия рассказа «Боль» соответствует 17-му сюжету - «Роковая неосторожность»: «из-за неосторожности или легковерия вызвать несчастье или смерть другого человека, близкого» [Польти]. Элементы ситуации: неосторожность проявляет Шелгунов, жертва неосторожности - Марина, подстрекатель - Король. Также можно рассмотреть отношения Шелгунова и Короля как отношения шута и короля из средневековых сюжетов: Шелгунов - шут, Король - король. Фраза «гулял сам Король» [Шаламов, т. 2, с. 167] еще раз показывает его исключительное положение. Даже надзиратели не показывались в его царстве, а отправить его на этап можно было только тайно ночью - завернуть в простыню и кинуть на корабль. Так королей высылали или насильно постригали в монахи. Этот барак - как замок, двор короля - является центром лагерного пространства. И в первый раз Шелгунов шел к Королю «благоговея» [Там же, с. 168], как вассал идет к монарху.
Проведенный интертекстуальный анализ позволяет сделать вывод о значимости и связанности в поэтике рассказа Шаламова устного и письменного слова. Сюжеты мировой литературы, рассказанные Шелгуновым Королю и его свите, тщательно выбраны для иллюстрации мощи героев-маргиналов, к каковым Шелгунов относит и целый народ, противостоящий захватчикам, внешнему насилию, и отдельных людей (Челлини), и универсальные модели поведения (шут-трикстер). Король как слушатель постепенно начинает ощущать себя ценителем и знатоком культуры и сознательно затевает литературную игру, в которой не только занимает позицию автора (создает письменный текст, сюжет), но становится одним из героев собственного текста. Так в поэтике рассказа реализуется прием «текст в тексте». Используя данный прием, автор подчеркивает невероятную бесчеловечность блатарей, но также и литературность мышления Шелгунова, и все интертекстуальные смыслы, возникающие в рассказе. Этим он указывает в какой-то мере и на свою принадлежность к интеллигенции (литературность своего сознания), но, в отличие от своего героя, он не верит в воспитательную и культурную силу литературы. В сюжете, создаваемом Королем, условное - судьба зэка по имени Шурик и его письма жене - превращается в реальное: Шелгунов пишет собственной жене, не подозревая, что участвует в игре Короля. Письменный текст оказывается сильнее устных рассказов, он убивает конкретных людей и ломает судьбы. Так мы выходим на значимость устного и письменного слова для читателя/слушателя.
В «Колымских рассказах» В. Т. Шаламова мотив слова (речи) является одним из значимых. Многие исследователи обращались к анализу рассказа «Сентенция» (цикл «Левый берег»), в котором Шаламов поэтапно описывает процесс воскрешения слова. Некоторые из них останавливаются на «шаламовской философии слова-спасения» [Волкова, с. 48]. Но, как и все мотивы, имеющие у Шаламова положительно-отрицательную направленность, мотив слова проявляет и другую сторону, которая удваивает его силу и которая показана в рассказе «Боль»: оно не только может само умереть и воскреснуть, но и убить. Устное слово воскрешает готовые письменные тексты. Шелгунов на протяжении всего романа выступает проводником между устной и письменной речью. Он не просто пересказал, а воскресил перед Королем разные сюжеты, и он же претворил в готовый текст писем устное слово новоиспеченного автора. Выступив просветителем Короля и его «скриптором» (Р. Барт), Шелгунов завершил процесс развития собственного ложного сознания. Поверив в возможность сочувствия и помощи со стороны блатного, в культурное «преображение» Короля, герой рассказа становится «автором» смерти жены и бессмысленности собственного существования после освобождения. Эпилог повествования - финальная циничная реплика Короля: «А ты помнишь этого фраера, этого романиста, писателя, Генка? А? Или уже забыл давно? - спрашивал Король, когда пришло время отхода ко сну и все обряды были выполнены. - Отчего же забыл? Помню. Это был еще тот лох, тот осел! - И Генка помахал растопыренными пальцами руки над своим правым ухом» [Шаламов, т. 2, с. 172]. В реальном мире образованный человек - лох, и его нужно учить, но Шелгунов заплатил за науку слишком дорогую цену: «Шелгунов заплакал. Потом он плакал каждый день, всю жизнь» [Там же], спился и только мог молиться на фотографию жены: «фотография пряталась среди икон и сама была иконой», располагаясь «чуть повыше иконы - Богородицы-троеручицы» [Там же, с. 171]. Вне реальности и вне литературы Марина обретает ореол мученицы, страдалицы; ложные слова писем, убившие ее, не смогли изменить ее духовной сущности верной жены. Так в рассказе появляется еще один интертекст, связанный с изображением Богородицы-троеручицы, которая названа по известной легенде об Иоанне Дамаскине. В период распространения иконоборчества среди христиан преподобный Иоанн, подданный халифа, в своих трудах прославлял иконы, чем вызвал гнев императора Византии. Последний велел изготовить подложное письмо от имени Иоанна, якобы изобличавшее его измену. Поверив письму, халиф отрубил руку богослову, но она вновь приросла после молитвы иконе Богородицы. Таким образом, проводится параллель между легендой (которая является частью культуры и литературы) и сюжетом рассказа с помощью темы подложных писем, влияющих на судьбы людей. Но Шелгунов, в отличие от Иоанна, не получает исцеления, успокоения, отпущения вины. Фотография-икона Марины и два ее письма - единственные ценности, помогающие ему жить дальше.
Характерно, что, вернувшись из ада Колымы в вольную Москву, Шелгунов и там находится между различными пространствами, не обретая своего собственного: «Вернувшись из "вечного ужаса темного мира", Шелгунов попадает в среду, которая должна быть для него "своей", близкой... Вернуться из предельного небытия живым, из нечеловеческого к людям - невозможно. Его представление о мире вокруг себя продолжает диссонировать с самим реальным миром. Дело в том, что противостоит книжной эстетике не только блатной мир, но и другая "реальная" среда, культура шелгуновской повседневности - советские реалии, эстетика XX века» [Левченко, с. 70].
В статье, посвященной рассказу «Боль», С. О. Левченко делает следующий вывод: «Таким образом, в рассказе Шаламова боваризм главного героя является художественным приемом для прокламации авторской идеи о разрушении, развенчании классической эстетики под влиянием реальной современной жизни и при сопоставлении с ней» [Там же, с. 71]. Согласимся, что В. Шаламов доказывает несостоятельность воспитательной функции литературы XIX века и ее идеалов, но смысл рассказа видится нам намного более глубоким, особенно если обратиться к его заглавию.
По мнению Н. Р. Хайдаровой, «понимание боли как медиума предполагает, что в трансляции боли содержится неотъемлемо также и сообщение о самом медиуме (например, о наличном культурном контексте)» [Хайдарова, 2013, с. 12]. Боль является неким толчком для воплощения в определенном виде сообщения обществу и одновременно смыслом данного сообщения. Шаламов говорит читателям о боли и стремлении ее пережить, которое воплотилось в написании рассказа. «Боль является посланием, и как таковая она инициирует коммуникацию. Функция этого послания в том, чтобы пробудить в другом способность услышать, способность сострадать и сопереживать» [Там же. с. 34]. Шаламов-автор передает послание о боли и тем самым заставляет читателей рефлексировать и испытывать боль, которая, в свою очередь, может стать толчком для дальнейших размышлений и текстов.
Н. Р. Хайдарова пишет: «Рефлексия боли в европейской культуре связана с припоминанием, с воскрешением в слове, с наррацией. Согласно Марселю Прусту, боль является компонентом механизма памяти: воспоминания Марселя связаны с перебоями сердца, сопровождающими актуализацию минувшего момента. В таком представлении момент боли необходим как возвращение к рождению/смерти. В ощущении даже острой боли есть эта поворотная точка неустойчивого равновесия, после которой вступает в силу рефлексия. Встреча с болью - это встреча с самим собой вне пространства и времени в исходной точке инвариантности, и потому боль безмерна: она сама задает меру, вызывая речь» [Хайдарова, 2011, с. 90].
С такой позиции все творчество Шаламова можно считать реакцией и рефлексией на боль, вызванную личными переживаниями («Стихи - это боль и защита от боли» - строчка из стихотворения самого В. Шаламова [Шаламов, т. 3, с. 432]). Таким образом создается документ эпохи, истина человеческого опыта: «В лагерной прозе под "документом" стал подразумеваться прежде всего "человеческий документ" памяти, являющийся "документом преодоления (боли, унижения, физических и нравственных мучений, страха), свидетельством присутствия духа" (И. Янская, В. Кардин)» [Антипов]. Другими словами, по выражению Ю. Шрейдера, философское осмысление В. Шаламовым «его непереносимого экзистенциального опыта было в значительной мере самозащитой от шока запредельных состояний» [Шрейдер].
Феномен боли и ее художественное воплощение исследуют не только философы, но и некоторые литературоведы. В частности, О. С. Деркачева анализирует образы боли в поэзии украинского поэта Степана Працука. Его лирический герой чувствует себя обманутым («преданный книжник»): «Образы смерти, деструкции, агрессии сменяют друг друга. Для лирического героя они - реальный мир, в котором все смешалось, ценности обесценились, вера утрачена, жизнь теряет смысл. Возникновение и протекание боли можно представить так: дисгармония между идеалом и действительностью - утрата веры - боль - мир боли и безумия» [Деркачева, с. 59]. Выведенный исследователем алгоритм образования боли применим и для рассказа «Боль». Дисгармония между литературой (романтический налет, книжность сознания героя) и жизнью (лагерное дно, преступный мир) приводит к утрате веры, формированию ложного сознания и трагическому жизненному финалу. С другой стороны, в поэтике названия рассказа отражается авторская боль, связанная с названной дисгармонией между жизнью и литературой. Именно боль от пережитого становится мотивацией для творчества, как отмечает сам В. Шаламов: «КР [Колымские рассказы] - фиксация исключительного в состоянии исключительности. Обстоятельства жизни тут не вспоминаются, просто существует боль, которую надо снять.» (цит. по: [Золотоносов]). Таким образом, в заглавии отражены не только чувства, испытываемые главным героем, но и глубинные переживания самого автора, а также предполагаемая читательская реакция на него.
Перейдем к выводам нашей статьи. Анализ поэтики рассказа выявил разделение героев по двум основным пространствам (свободы и несвободы), проводником между которыми, как и между реальностью и миром литературы, оказывается главный герой Шелгунов. Взаимодействие литературы и реальности является основным сюжетным событием рассказа не только потому, что мы видим литературный сюжет, разыгранный в реальности, но и потому, что рассказ вписан в рефлексивную парадигму авторского отношения к функциям литературы и слова. Интертекст используется для раскрытия философских вопросов о смысле человеческой жизни, человеческих деяний. Литературность сознания не просто ведет героя по жизни, толкая на определенные поступки и мысли, она руководит его решениями и в конечном счете обманывает. Литература мешает сознанию героя: в реальном жестоком мире он искал и хотел видеть не людей, а героев, поэтому и обманулся, сам стал героем в книге Короля. Ложные идеалы привели к разочарованию в реальной жизни.
Культура, образованность мешают герою адекватно воспринимать реальность, но не мешают автору, В. Шаламову, представить жестокий случай через литературный сюжет Ростана. Н. Л. Лейдерман пишет: «В своих "Колымских рассказах" он [Шаламов], в сущности, сталкивает Колыму и Культуру: Колымой он проверяет Культуру, но и Колыму он проверяет Культурой» [Лейдерман, с. 143]. В итоге по логике рассказа Колыма ломает Культуру, так как жизнь интеллигента Шелгунова уничтожена.
Шаламов был убежден: «Лагерь - весь - отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя - это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать» [Шаламов, т. 4, с. 626]; «Лагерь - это дно жизни» [Шаламов, т. 2, с. 166]. Но мир блатарей еще хуже: «Преступный мир - это не дно дна. Это совсем, совсем другое, нечеловеческое» [Там же]. И в этом мире выжить интеллигенту с его литературным сознанием, воспитанным книгами писателей XIX века (которые в основном также были интеллигентами), было тяжелее, чем всем остальным, особенно в лагере. Образование и воспитание не помогали интеллигентам в ситуации лагерной жизни и в пространстве ада: «Даже те люди высокой умственной культуры, побывавшие в лагере, - если не были раздавлены и уцелели случайно - старались воздвигнуть барьер шутки, анекдота, барьер, оберегающий собственную душу и ум. Но лагерь обманул и их. Он сделал этих людей проповедниками принципиальной беспринципности, и их огромная культура знания - послужила им предметом для домашних умственных развлечений, для гимнастики ума» [Шаламов, т. 5, с. 154]. Фактически в условиях лагеря интеллект ничем не мог помочь человеку выжить. Лишь сила воли, характер и социальный статус могли повлиять на судьбу заключенного, но не ум или уровень цивилизованности. Сам интеллигент оказывается виноват в культурности своего мышления: Шелгунов просто не мог догадываться, что с ним ведут такую жестокую игру, ведь по его понятиям так поступать нельзя. Но у уголовного мира свои законы, и проучить «лоха» смертью любимой не является аморальным: это просто развлечение, способ избавиться от скуки. Интертекстуальные связи в данном рассказе служат основой для понимания замысла автора, психологии героя. Именно в литературных отсылках содержится ключ к пониманию сознания Шелгунова, воспитанного на примерах классической литературы; в них отражается и отношение автора к воспитанию, которое не помогло выжить интеллигенту в лагере, и к той литературе, основой которой была воспитательная функция. Шаламов считал: необходима правда (порожденная болью и высказанная через боль) для отражения такого опыта, чтобы она оказала влияние на сознание читателя, а нравственные поучения книг XIX века о том, как следует жить, только мешают восприятию реальности. Сила слова - устного и письменного - в который раз доказывается рассказом «Боль», ведь именно через литературное произведение В. Шаламов доносит до читателей все свои мысли и тем самым влияет на сознание будущих поколений.
Литература
Антипов А. А. Новеллистическая природа «Колымских рассказов» В. Т. Шаламова: автореф. дис. ...канд. филол. наук. Магадан, 2006. 21 с. Волкова Е. Парадоксы катарсиса Варлама Шаламова // Вопросы философии. 1996. № 11. С. 43-56. Деркачева О. С. Понятие «боль» и связанная с ней образная система в современной украинской лирике (на материале поэзии Степана Працюка) // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 5-2 (23). С. 56-60. URL: http://elibrary.ru/download/41427438.pdf (дата обращения: 23.10.2013).
Золотоносов М. Последствия Шаламова // Шаламовский сборник. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 176-182. Левченко С. О. Критика классической эстетики в «Колымских рассказах» В. Шаламова (на примере рассказа «Боль») // Вестник молодых ученых и специалистов Самарского гос. ун-та. 2013. № 3. С. 67-71. URL: http://www.samsu.ru/sites/default/files/main_docs/3_2013.pdf (дата обращения: 28.01.2015).
Лейдерман Н. Л. «В метельный леденящий век» (В. Шаламов. «Колымские рассказы») // Лейдерман Н. Л. Постреализм: теоретический очерк. Екатеринбург, 2005. С. 139-174. Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни // Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). 2-е изд., доп. СПб.: Искусство-СПБ, 1994. 415 с.
Польти Ж. 36 драматических ситуаций. Наиболее известная система построения сюжетов. URL:
www.kinocafe.ru/theory/?tid=51701 (дата обращения: 10.09.2014). Хайдарова Н. Р. Феномен боли в европейской и русской философии // Омский научный вестник. 2011. № 4 (99). С. 88-91. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/fenomen-boli-v-evropeyskoy-i-russkoy-filosofii (дата обращения: 16.02.2015). Хайдарова Н.Р. Феномен боли в культуре: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. СПб., 2013. 41 с. URL: http://spbu.ru/disser/%7Bzashiti_disser_id%7D/khaydarova.pdf (дата обращения: 16.02.2015).
Шаламов В. Т. Боль // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 2. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 512 с.
Шаламов В. Т. О прозе // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 5. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 384 с.
Шаламов В. Т. Стихи - это боль и защита от боли. // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 3. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 512 с.
Шаламов В. Т. Что я видел и понял в лагере // Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 6 т. + т. 7, доп. Т. 4. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 640 с. Шрейдер Ю. Философская проза Варлама Шаламова // Русская мысль (Париж). 1991. 14 июня.
№ 3883. URL: http://shalamov.ru/research/235/ (дата обращения: 24.02.2015). Янская И., Кардин В. Человеческий документ и документальная литература // Вопросы литературы. 1979. №. 8. С. 4-27.
Старикова Людмила Семеновна - Санкт-Петербургский государственный университет, соискатель, lyudvig.star@yandex.ru