Шаламов двадцатых и Шаламов тридцатых
Сайт Уроки истории сообщает, что с 12 по 16 сентября состоится круглый стол "Двадцатые и тридцатые годы в творчестве и биографии В. Т. Шаламова" и открытые лекции.
"Круглый стол будет посвящен междисциплинарному подходу к изучению воспоминаний Шаламова о Москве и антиромана «Вишера». Обсуждение будут вести известные исследователи (историки и филологи): Ф. Тун-Хоэнштайн (литературовед, редактор и автор комментария к немецкому изданию «Колымских рассказов»), Валерий Есипов (автор биографии Шаламова, изданной в серии ЖЗЛ, Вологда), Елена Михайлик (литературовед, автор исследований по поэтике шаламовской прозы, Университет Нового Южного Уэльса, Австралия), а также ряд других историков и филологов. К участию в дискуссии будут приглашены также переводчики, режиссеры, книгоиздатели, преподаватели, студенты и аспиранты, журналисты, сотрудники библиотек и архивов, все желающие лучше понять творчество писателя. К круглому столу будет примыкать несколько открытых лекций, которые прочтут участники основной дискуссии. По результатам круглого стола и открытых лекций будет составлен «Шаламовский сборник»."
Между прочим, очень интересная тема, поскольку Шаламов середины тридцатых годов - человек, как представляется, вполне успешно "перековавшийся" на Вишере, остепенившийся, полностью отказавшийся от своих народовольческо-эсеровских идеалов и готовый - против воли, но тем не менее - служить подмявшему страну сталинизму, как все советские люди. Шаламов двадцатых и Шаламов тридцатых отличаются, как день и ночь. Здесь не столько связь, сколько разрыв, которому положил конец второй арест. Понятно, что в развернувшейся охоте на ведьм Шаламов был обречен, но это объективно - субъективно он вовсе не желал пополнять списки жертв. Думаю, в тридцатые годы он жил в страшной раздвоенности, от которой избавился только в Бутырках. О Бутырках он пишет совершенно иначе, чем о Колыме - Бутырки тридцать седьмого года для него экзамен, который он выдержал, возвращение к самому себе, от которого жизнь уводила все дальше и дальше. О Бутырках он мог бы сказать словами Солженицына: благословляю тебя, тюрьма.
Но не думаю, что на сентябрьском "круглом столе" об этом особо разговорятся. Как так, Шаламов - и вдруг соглашательство. Никак не вписывается в образ. Будут мусолить его раннее творчество, которому грош цена. Главное - побольше журналистов пригласить, режиссеров, книгоиздателей, и главное, самое главное - зомбоящик. Главное - протиснуться к зомбоящику.
"Круглый стол будет посвящен междисциплинарному подходу к изучению воспоминаний Шаламова о Москве и антиромана «Вишера». Обсуждение будут вести известные исследователи (историки и филологи): Ф. Тун-Хоэнштайн (литературовед, редактор и автор комментария к немецкому изданию «Колымских рассказов»), Валерий Есипов (автор биографии Шаламова, изданной в серии ЖЗЛ, Вологда), Елена Михайлик (литературовед, автор исследований по поэтике шаламовской прозы, Университет Нового Южного Уэльса, Австралия), а также ряд других историков и филологов. К участию в дискуссии будут приглашены также переводчики, режиссеры, книгоиздатели, преподаватели, студенты и аспиранты, журналисты, сотрудники библиотек и архивов, все желающие лучше понять творчество писателя. К круглому столу будет примыкать несколько открытых лекций, которые прочтут участники основной дискуссии. По результатам круглого стола и открытых лекций будет составлен «Шаламовский сборник»."
Между прочим, очень интересная тема, поскольку Шаламов середины тридцатых годов - человек, как представляется, вполне успешно "перековавшийся" на Вишере, остепенившийся, полностью отказавшийся от своих народовольческо-эсеровских идеалов и готовый - против воли, но тем не менее - служить подмявшему страну сталинизму, как все советские люди. Шаламов двадцатых и Шаламов тридцатых отличаются, как день и ночь. Здесь не столько связь, сколько разрыв, которому положил конец второй арест. Понятно, что в развернувшейся охоте на ведьм Шаламов был обречен, но это объективно - субъективно он вовсе не желал пополнять списки жертв. Думаю, в тридцатые годы он жил в страшной раздвоенности, от которой избавился только в Бутырках. О Бутырках он пишет совершенно иначе, чем о Колыме - Бутырки тридцать седьмого года для него экзамен, который он выдержал, возвращение к самому себе, от которого жизнь уводила все дальше и дальше. О Бутырках он мог бы сказать словами Солженицына: благословляю тебя, тюрьма.
Но не думаю, что на сентябрьском "круглом столе" об этом особо разговорятся. Как так, Шаламов - и вдруг соглашательство. Никак не вписывается в образ. Будут мусолить его раннее творчество, которому грош цена. Главное - побольше журналистов пригласить, режиссеров, книгоиздателей, и главное, самое главное - зомбоящик. Главное - протиснуться к зомбоящику.