Зеэв Швейдель. Рецензия на сборники "Левый берег" и "Артист лопаты" на иврите, 2013
В 2013 году израильское издательство Кармель выпустило в переводе на иврит сборники "Левый берег" и "Артист лопаты". На обложках книг воспроизведены картины Павла Филонова тридцатых годов.
Ниже рецензия Зеэва Швейделя, опубликованная 21.11.2013 в субботнем приложении к газете Макор ришон, перевод мой.
Новая хвоя с замерзшей ветки
Историческое свидетельство ужасов ГУЛАГа - единственное, что может быть написано. Так считал бывший узник, в своей леденящей прозе передавший зло лагерной жизни.
Существует ли абсолютное зло? Для большинства писателей в истории это был абстрактный философский вопрос, но для русского писателя Варлама Шаламова это стало вопросом жизни и смерти. Шаламов верил, что провел тринадцать лет в реальности этого в полном смысле тотального зла - в одном из тяжелейших лагерей ГУЛАГа, на Колыме.
С точки зрения биографии его история похожа на множество других историй заключенных ГУЛАГа. Он родился в царской России в семье православного священника и матери-учительницы. После революции, в 20-х годах, состоял в оппозиционной режиму троцкистской ячейке и в 1929 был приговорен к трем годам лагерей. Затем освобожден и даже вернулся в Москву, где писал в журналы. Но в тридцать седьмом снова был арестован - вместе с сотнями тысяч жертв сталинского террора, обрушившегося тогда главным образом на жителей городов. На сей раз его приговорили к каторжным работам, сулившим верную смерть. В 1943 нашли предлог продлить ему срок еще на десять лет. У Шаламова не оставалось бы никаких шансов на спасение, если бы лагерный врач не помог ему овладеть медицинской специальностью и тем не спас ему жизнь. Однако уготованной ему судьбы это не меняло - подобно другим заключенным ГУЛАГа он должен был кончить дни в окрестностях лагеря (срок его истек в 1951 году, но покинуть Колыму он не мог). Ситуация изменилась со смертью Сталина в 1953 и "оттепелью" 1956 года. Немного поправив здоровье, он вернулся домой. После освобождения он писал стихи, многие из которых посвящены жизни в лагере. Своему товарищу по тяжкой доле Солженицыну он писал: "Помните, самое главное: лагерь отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту не надо видеть. Но уж если ты видел - надо сказать правду, как бы она ни была страшна".
Тотальное зло
Главным творением Шаламова, вплоть до его смерти в 1982 году, считаются "Колымские рассказы" из шести сборников. Первый увидел свет на иврите в 2004 году в переводе Рои Хэна. Сейчас выходят два следующих в переводе Лизы Чудновской, под редакцией и с предисловием Леоны Токер. Прежде всего следует сказать, что это особый прозаический жанр. Повествования о жизни в тюрьме - не новое в русской прозе, достаточно вспомнить "Записки из Мертвого дома" Достоевского и "Остров Сахалин" Чехова. Однако проза Шаламова отлична от них в самом существе. Во второй половине двадцатого века постоянно встает вопрос, возможно ли искусство после Освенцима. Опыт ГУЛАГа заставил Шаламова поднять тот же вопрос и ответить на него отрицательно. По его мнению, перед тьмой ГУЛАГа жанр романа капитулировал. Больше нет места выдуманным сюжетам, возможна только автобиографическая проза, максимально приближенная к действительности. Таким образом, рассказы Шаламова можно рассматривать как сочетание документа с произведением искусства.
В свидетельстве Шаламова жизнь в лагерях предстает в подробностях совершенно конкретных и ничем не смягченных. Будьте настороже - переживания, сопутствующие чтению, весьма тягостны и цепенят душу (параллельно с Шаламовым можно читать прозу К. Цетника* о нацистских лагерях). Лагеря ГУЛАГа показаны как ад на земле. При страшном холоде - минус сорок в обычный день - у заключенных нет ни еды, ни подходящей одежды; они надрываются на тяжелой физической работе, выполняя норму, которую в таких условиях не в силах был бы выполнить и здоровый человек. И это только физическая реальность. Я еще ни словом не обмолвился о полной потере человеческого облика у большинства заключенных, об инстинкте самосохранения, который руководствуется единственным правилом "умри ты сегодня, а я завтра", о жестокости надсмотрщиков-уголовников к политическим заключенным, о предательствах и доносительстве, о легкости убивать и быть убитым из-за свитера, например, или куска хлеба.
Легко понять, почему Шаламов писал Солженицыну, что в лагерном опыте нет ничего положительного, что он полностью отрицателен и извлекает из человека только чистое зло. Эта тема была предметом спора между двумя писателями, в частности, по поводу "Одного дня Ивана Денисовича", первого опубликованного в СССР произведения о ГУЛАГе. У Солженицына лагерь несравнимо "мягче" шаламовских лагерей, особенно в плане разнообразия персонажей, в которых добро и зло перемешиваются и черное уживается с белым. Отсюда, по мнению многих, превосходство Солженицына над Шаламовым. Вдобавок Солженицын разворачивает свою панораму на шесть томов, посвящая немало страниц историософским размышлениям и обобщениям, тогда как задача Шаламова - показать жизнь лагеря.
"Воры" и "фраера"
Особое место у Шаламова занимает преступный мир в лагерях. К уголовникам, иначе "блатным", Шаламов не испытывает ни тени симпатии, и как раз здесь они с Солженицыным сообща против большинства советских писателей, видевших в насильниках и убийцах "оступившихся, которые могут исправиться" в противоположность политическим, "фашистам". Шаламов утверждает, что лагерное начальство издевалось над политическими и терроризировало их в союзе в преступным миром.
Уголовники - это лагерная элита, для принадлежности к которой недостаточно убить или ограбить. Нужно быть выращенным и воспитанным этой средой, нужно впитать ее ценности, среди которых - принципиальное отвращение к любой работе и к работающим как к людям низшего сорта. Все, кто находятся вне преступного мира, служат только для удовлетворения его нужд - в любой момент этого чужака можно ограбить, пырнуть ножом или убить. Он создан для того, чтобы его обмануть - и это согласно непререкаемым законам преступного мира.
Уголовники непрерывно обманывают и друг друга, используют друг друга, требуют друг от друга "уважения", а в женщине видят существо второго сорта, созданное для удовлетворения их прихотей (исключая мифологизированную "мать", которая "ждет, когда я вернусь на волю"). Уход из преступного мира в мир законопослушных граждан, которых зовут "фраерами", воспринимается как предательство. В сороковые годы лагеря потрясла кровопролитная война между "ворами" и теми из них, кто начал в открытую сотрудничать в лагерной администрацией и, может быть, решил покончить в преступным прошлым. Как раз этот кровавый мир может очаровывать брошенную в ГУЛАГ молодежь, ценности которой еще не успели сформироваться. Они оказываются в мире, где выживает сильный и все определяет сила. Они учатся тому, что жизнь уголовников может быть сносной даже в ГУЛАГе, и хотят такой жизни для себя.
Речь, кстати, о мировоззрении, релевантном и в сегодняшней России. Уголовная лексика вошла в обиходный язык, блатные песни распевают на ведущих радиостанциях и в концертных залах (они называются "русский шансон"), и вообще немало бывших уголовников находятся на ключевых постах в бизнесе и в правительстве. Это люди в костюмах, произносящие чувствительные речи о русских идеалах и национальном единстве, однако их ценностный мир изменений не претерпел. Вот одна из причин, по которой рассказы Шаламова важно читать и сегодня.
Проблеск надежды в ГУЛАГе
Помимо всего сказанного, важно само историческое свидетельство, каким является этот травмирующий документ. Трудно поверить, но точно так же, как отрицание Шоа** соседствует с еще живыми ее свидетелями, отрицается и ГУЛАГ. Уже сегодня в России и на Западе выходят книги, занятые "отрицанием ГУЛАГа" и обелением коммунизма. Некоторые заявляют, что "историей советского коммунизма никогда не занимались всерьез" и что все его западные исследования - не более, чем недостойная доверия "антикоммунистическая пропаганда". Здесь действует несколько факторов: идеологические соображения, желание возвеличить советское прошлое и интегрировать его в величественное прошлое России, а также неудобство признать ужасы, творившиеся в огромной стране в течении многих десятилетий. Сам Шаламов показывает один из видов такого отрицании ГУЛАГа. В рассказе "Прокуратор Иудеи" лагерный врач заставляет себя забыть о трех тысячах заключенных, которые поступили в больницу и большинство из которых умерли от обморожения. На этом фоне свидетельство Шаламова приобретает особую важность.
Так все-таки, существует тотальное зло? Несмотря на решительное мнение Шаламова по этому поводу, некоторые его рассказы говорят о другом. В мире ГУЛАГа тоже не все однозначно. Военный, организовавший побег ("Последний бой майора Пугачева"), потерпел неудачу и покончил самоубийством, чтобы не быть схваченным, однако ему все-таки удалось организовать побег и в течение целых месяцев никто на него не донес. Заключенные организуют комитеты взаимопомощи для своих товарищей, лишенных возможности покупать продукты в тюремном ларьке, и безжалостное тюремное начальство вынуждено с этим мириться ("Комбеды"). Сам Шаламов отказывается передать священнику, товарищу по лагерю, письмо от дочери, в котором та отрекается от отца-"врага народа" ("Апостол Павел").
В рассказе, не включенном в эти сборники, Шаламов описывает, как ветка дерева, доставленная в Москву, замерзшая ветка, которая выглядит мертвой, отогреваясь, возвращается к жизни в банке с водой в московской квартире и через некоторое время выбрасывает новую хвою, наполняя квартиру запахом, напоминающим... быть может, даже о товарищах, погибших на Колыме. Таким образом, даже их смерть требует жить ради памяти. И даже книга Шаламова о бездне зла может послужить нам вестью надежды.
* Псевдоним израильского прозаика Иехиэля Динура, образованный от сокращения KZ - лагерник, заключенный концлагеря
** Так в Израиле называют Катастрофу европейского еврейства, известную в мире как Холокост
__________
ДОПОЛНЕНИЕ
Мнение писательницы и журналистки Гайль Арабан, высказанное в июле 2014 в интервью сайту Читаем книги:
- Какие, на Ваш взгляд, книги не были оценены по достоинству?
- Мне кажется, что немногие читали книги Варлама Шаламова или слышали о них - "Колымские рассказы", "Левый берег", "Артист лопаты". Затрудняюсь рекомендовать их, потому что это самая угнетающая проза, какую я до сих пор читала. Только гениальная художественная подача спасает читателя от представленного в них ледяного ада.
Страница из каталога издательства Кармель, выпущенного ко Дню книги 2013 года: "Варлам Шаламов. Два шедевра"
Рецензии на сборник "Колымские рассказы", изд. Кармель, 2004, см. по метке "иврит"
Ниже рецензия Зеэва Швейделя, опубликованная 21.11.2013 в субботнем приложении к газете Макор ришон, перевод мой.
Новая хвоя с замерзшей ветки
Историческое свидетельство ужасов ГУЛАГа - единственное, что может быть написано. Так считал бывший узник, в своей леденящей прозе передавший зло лагерной жизни.
Существует ли абсолютное зло? Для большинства писателей в истории это был абстрактный философский вопрос, но для русского писателя Варлама Шаламова это стало вопросом жизни и смерти. Шаламов верил, что провел тринадцать лет в реальности этого в полном смысле тотального зла - в одном из тяжелейших лагерей ГУЛАГа, на Колыме.
С точки зрения биографии его история похожа на множество других историй заключенных ГУЛАГа. Он родился в царской России в семье православного священника и матери-учительницы. После революции, в 20-х годах, состоял в оппозиционной режиму троцкистской ячейке и в 1929 был приговорен к трем годам лагерей. Затем освобожден и даже вернулся в Москву, где писал в журналы. Но в тридцать седьмом снова был арестован - вместе с сотнями тысяч жертв сталинского террора, обрушившегося тогда главным образом на жителей городов. На сей раз его приговорили к каторжным работам, сулившим верную смерть. В 1943 нашли предлог продлить ему срок еще на десять лет. У Шаламова не оставалось бы никаких шансов на спасение, если бы лагерный врач не помог ему овладеть медицинской специальностью и тем не спас ему жизнь. Однако уготованной ему судьбы это не меняло - подобно другим заключенным ГУЛАГа он должен был кончить дни в окрестностях лагеря (срок его истек в 1951 году, но покинуть Колыму он не мог). Ситуация изменилась со смертью Сталина в 1953 и "оттепелью" 1956 года. Немного поправив здоровье, он вернулся домой. После освобождения он писал стихи, многие из которых посвящены жизни в лагере. Своему товарищу по тяжкой доле Солженицыну он писал: "Помните, самое главное: лагерь отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту не надо видеть. Но уж если ты видел - надо сказать правду, как бы она ни была страшна".
Тотальное зло
Главным творением Шаламова, вплоть до его смерти в 1982 году, считаются "Колымские рассказы" из шести сборников. Первый увидел свет на иврите в 2004 году в переводе Рои Хэна. Сейчас выходят два следующих в переводе Лизы Чудновской, под редакцией и с предисловием Леоны Токер. Прежде всего следует сказать, что это особый прозаический жанр. Повествования о жизни в тюрьме - не новое в русской прозе, достаточно вспомнить "Записки из Мертвого дома" Достоевского и "Остров Сахалин" Чехова. Однако проза Шаламова отлична от них в самом существе. Во второй половине двадцатого века постоянно встает вопрос, возможно ли искусство после Освенцима. Опыт ГУЛАГа заставил Шаламова поднять тот же вопрос и ответить на него отрицательно. По его мнению, перед тьмой ГУЛАГа жанр романа капитулировал. Больше нет места выдуманным сюжетам, возможна только автобиографическая проза, максимально приближенная к действительности. Таким образом, рассказы Шаламова можно рассматривать как сочетание документа с произведением искусства.
В свидетельстве Шаламова жизнь в лагерях предстает в подробностях совершенно конкретных и ничем не смягченных. Будьте настороже - переживания, сопутствующие чтению, весьма тягостны и цепенят душу (параллельно с Шаламовым можно читать прозу К. Цетника* о нацистских лагерях). Лагеря ГУЛАГа показаны как ад на земле. При страшном холоде - минус сорок в обычный день - у заключенных нет ни еды, ни подходящей одежды; они надрываются на тяжелой физической работе, выполняя норму, которую в таких условиях не в силах был бы выполнить и здоровый человек. И это только физическая реальность. Я еще ни словом не обмолвился о полной потере человеческого облика у большинства заключенных, об инстинкте самосохранения, который руководствуется единственным правилом "умри ты сегодня, а я завтра", о жестокости надсмотрщиков-уголовников к политическим заключенным, о предательствах и доносительстве, о легкости убивать и быть убитым из-за свитера, например, или куска хлеба.
Легко понять, почему Шаламов писал Солженицыну, что в лагерном опыте нет ничего положительного, что он полностью отрицателен и извлекает из человека только чистое зло. Эта тема была предметом спора между двумя писателями, в частности, по поводу "Одного дня Ивана Денисовича", первого опубликованного в СССР произведения о ГУЛАГе. У Солженицына лагерь несравнимо "мягче" шаламовских лагерей, особенно в плане разнообразия персонажей, в которых добро и зло перемешиваются и черное уживается с белым. Отсюда, по мнению многих, превосходство Солженицына над Шаламовым. Вдобавок Солженицын разворачивает свою панораму на шесть томов, посвящая немало страниц историософским размышлениям и обобщениям, тогда как задача Шаламова - показать жизнь лагеря.
"Воры" и "фраера"
Особое место у Шаламова занимает преступный мир в лагерях. К уголовникам, иначе "блатным", Шаламов не испытывает ни тени симпатии, и как раз здесь они с Солженицыным сообща против большинства советских писателей, видевших в насильниках и убийцах "оступившихся, которые могут исправиться" в противоположность политическим, "фашистам". Шаламов утверждает, что лагерное начальство издевалось над политическими и терроризировало их в союзе в преступным миром.
Уголовники - это лагерная элита, для принадлежности к которой недостаточно убить или ограбить. Нужно быть выращенным и воспитанным этой средой, нужно впитать ее ценности, среди которых - принципиальное отвращение к любой работе и к работающим как к людям низшего сорта. Все, кто находятся вне преступного мира, служат только для удовлетворения его нужд - в любой момент этого чужака можно ограбить, пырнуть ножом или убить. Он создан для того, чтобы его обмануть - и это согласно непререкаемым законам преступного мира.
Уголовники непрерывно обманывают и друг друга, используют друг друга, требуют друг от друга "уважения", а в женщине видят существо второго сорта, созданное для удовлетворения их прихотей (исключая мифологизированную "мать", которая "ждет, когда я вернусь на волю"). Уход из преступного мира в мир законопослушных граждан, которых зовут "фраерами", воспринимается как предательство. В сороковые годы лагеря потрясла кровопролитная война между "ворами" и теми из них, кто начал в открытую сотрудничать в лагерной администрацией и, может быть, решил покончить в преступным прошлым. Как раз этот кровавый мир может очаровывать брошенную в ГУЛАГ молодежь, ценности которой еще не успели сформироваться. Они оказываются в мире, где выживает сильный и все определяет сила. Они учатся тому, что жизнь уголовников может быть сносной даже в ГУЛАГе, и хотят такой жизни для себя.
Речь, кстати, о мировоззрении, релевантном и в сегодняшней России. Уголовная лексика вошла в обиходный язык, блатные песни распевают на ведущих радиостанциях и в концертных залах (они называются "русский шансон"), и вообще немало бывших уголовников находятся на ключевых постах в бизнесе и в правительстве. Это люди в костюмах, произносящие чувствительные речи о русских идеалах и национальном единстве, однако их ценностный мир изменений не претерпел. Вот одна из причин, по которой рассказы Шаламова важно читать и сегодня.
Проблеск надежды в ГУЛАГе
Помимо всего сказанного, важно само историческое свидетельство, каким является этот травмирующий документ. Трудно поверить, но точно так же, как отрицание Шоа** соседствует с еще живыми ее свидетелями, отрицается и ГУЛАГ. Уже сегодня в России и на Западе выходят книги, занятые "отрицанием ГУЛАГа" и обелением коммунизма. Некоторые заявляют, что "историей советского коммунизма никогда не занимались всерьез" и что все его западные исследования - не более, чем недостойная доверия "антикоммунистическая пропаганда". Здесь действует несколько факторов: идеологические соображения, желание возвеличить советское прошлое и интегрировать его в величественное прошлое России, а также неудобство признать ужасы, творившиеся в огромной стране в течении многих десятилетий. Сам Шаламов показывает один из видов такого отрицании ГУЛАГа. В рассказе "Прокуратор Иудеи" лагерный врач заставляет себя забыть о трех тысячах заключенных, которые поступили в больницу и большинство из которых умерли от обморожения. На этом фоне свидетельство Шаламова приобретает особую важность.
Так все-таки, существует тотальное зло? Несмотря на решительное мнение Шаламова по этому поводу, некоторые его рассказы говорят о другом. В мире ГУЛАГа тоже не все однозначно. Военный, организовавший побег ("Последний бой майора Пугачева"), потерпел неудачу и покончил самоубийством, чтобы не быть схваченным, однако ему все-таки удалось организовать побег и в течение целых месяцев никто на него не донес. Заключенные организуют комитеты взаимопомощи для своих товарищей, лишенных возможности покупать продукты в тюремном ларьке, и безжалостное тюремное начальство вынуждено с этим мириться ("Комбеды"). Сам Шаламов отказывается передать священнику, товарищу по лагерю, письмо от дочери, в котором та отрекается от отца-"врага народа" ("Апостол Павел").
В рассказе, не включенном в эти сборники, Шаламов описывает, как ветка дерева, доставленная в Москву, замерзшая ветка, которая выглядит мертвой, отогреваясь, возвращается к жизни в банке с водой в московской квартире и через некоторое время выбрасывает новую хвою, наполняя квартиру запахом, напоминающим... быть может, даже о товарищах, погибших на Колыме. Таким образом, даже их смерть требует жить ради памяти. И даже книга Шаламова о бездне зла может послужить нам вестью надежды.
* Псевдоним израильского прозаика Иехиэля Динура, образованный от сокращения KZ - лагерник, заключенный концлагеря
** Так в Израиле называют Катастрофу европейского еврейства, известную в мире как Холокост
__________
ДОПОЛНЕНИЕ
Мнение писательницы и журналистки Гайль Арабан, высказанное в июле 2014 в интервью сайту Читаем книги:
- Какие, на Ваш взгляд, книги не были оценены по достоинству?
- Мне кажется, что немногие читали книги Варлама Шаламова или слышали о них - "Колымские рассказы", "Левый берег", "Артист лопаты". Затрудняюсь рекомендовать их, потому что это самая угнетающая проза, какую я до сих пор читала. Только гениальная художественная подача спасает читателя от представленного в них ледяного ада.
Страница из каталога издательства Кармель, выпущенного ко Дню книги 2013 года: "Варлам Шаламов. Два шедевра"
Рецензии на сборник "Колымские рассказы", изд. Кармель, 2004, см. по метке "иврит"