Евгения Гинзбург о Нине Савоевой
Личность Нины Савоевой (см. здесь, здесь и здесь, а также по метке "Нина Савоева" в тэгах сообщества ), героини рассказа "Черная мама" и персонажа многих других рассказов и очерков Шаламова, тесно связана с колымским периодом его биографии. Мнение Шаламова о Савоевой, жене его колымского товарища Бориса Лесняка, крайне противоречиво, как, вероятно, и личность этой незаурядной женщины. В сборнике «Варлам Шаламов в свидетельствах современников» приведены ее воспоминания о Шаламове в бытность его санитаром лагерной больницы. Здесь же о Евгении Гинзбург.
Ниже отрывки из книги "Крутой маршрут" Гинзбург, тоже хорошо знавшей Савоеву по больнице в лагпункте Беличья.
_______
"Пушкин [нарядчик] самолично доставил меня к начальнице, пред ее испытующие и грозные очи. В официальных бумагах местная властительница именовалась очень прозаично - главврач центральной больницы Севлага. Но она являлась одновременно и начальником лагпункта. Власть ее над телами и душами вверенных ей заключенных была абсолютна еще и потому, что самый главный хозяин провинции - начальник северного горного управления Гагкаев был земляком и другом нашей главврачихи. Оба они были из Осетии.
(Ее звали Нина Владимировна Савоева. Забегая вперед, надо сказать, что судьба оказалась милостивой к этой женщине: ее жизнь сложилась так, что выявились лучшие стороны ее натуры и, наоборот, оказались подавленными те первичные инстинкты властолюбия и самоуправства, которые были ей свойственны. Полюбив заключенного-лаборанта, она стала позднее его женой и после смерти Сталина работала уже рядовым врачом в Магаданской больнице. Встречаясь на магаданских улицах со мной и Антоном, она приветливо здоровалась и говорила что-нибудь обыденное. Дескать, сегодня в кино «Горняк» идет хорошая картина… Трудно было поверить, что всего за несколько лет до этого она казнила и миловала, выходила из внутренних апартаментов походкой царицы Тамары, говорила отрывистым гневливым голосом, приказывала приближенным рабыням мыть себя в ванне и умащивать свое довольно грузное и бесформенное тело разными ароматическими веществами.
Снова возвращаюсь к банальной мысли: абсолютная власть разлагает абсолютно. Незлая по натуре, Нина Савоева совершала немало постыдного под крылом Гагкаева, этого районного Сталина, о жестокости которого ходили постоянные слухи. Как хорошо, что благодаря любви к мужчине судьба Савоевой переломилась! Еще несколько лет беличьинского владычества - и она окончательно погибла бы, превратившись в палача.)
В тот момент, когда я предстала перед ее грозным ликом, она была еще в полном блеске величия. Ее черные кавказские глаза метали молнии. Широкая короткопалая рука, вся в кольцах, то и дело поднималась в повелительном жесте.
- Отведете ее в туберкулезный, - сказала она Пушкину так, точно меня тут не было. - Там и жить будет, в кабинете. Посуду отдельную. Предупредите: больные острозаразные. Пусть будет осторожна…
Эти гуманные слова главврач произносила так оскорбительно, что мне вдруг захотелось заплакать. Очевидно, таков был местный ритуал: к мелкой рабыне вроде меня не могли быть обращены непосредственные слова владычицы. [...]
Весна принесла нашему Беличьему большие перемены, рикошетом больно ударившие и меня. Не знаю уж, по каким высшим соображениям, Савоеву от нас перевели. А место главврача заняла дородная дама по фамилии Волкова по прозвищу Волчица. В день ее прибытия нарядчик Пушкин сказал мне зловещим шепотом:
- Женщин ненавидит! Не одну уж заключенную со свету сжила… Еще Савоева мамой родной нам покажется…"
Евгения Гинзбург, "Крутой маршрут", электронная версия в биб-ке TheLib.Ru