"Я давно поняла, что при всей суровости нашего лагеря, Особого, номерного, каторжного, режим в нем не шел ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить узникам Колымы в 37-м и других годах сталинского большого террора, им, случайно уцелевшим мученикам пыточных допросов тех лет. Подтверждение своим мыслям нашла в прозе В. Шаламова, в его «Колымских рассказах». А однажды в журнале «Знамя» № 7 за 1990 год прочла его письма А. И. Солженицыну, где были совершенно недвусмысленные формулировки.
[...] наши номерные лагеря по сравнению с теми, давними, справедливо оценивались Шаламовым как «курортные» (так же, как по сравнению с нашими лагерями - «курортным» был знаменитый Карлаг, но об этом ниже).... Вот и Анна Владимировна (наша бывшая заключенная) утверждает, что Солженицыным описан наш Джезказганский лагерь, все невероятно похоже [...]
Да, наши «номерные, особые» лагеря, по сути считавшиеся да и бывшие каторжными, по сравнению с колымскими конца 30-х, были, конечно, «курортом», как характеризовал их Шаламов в письме к Солженицыну. [...]
Все размышления и суждения и оценки Шаламова, высказанные им в письме к Солженицыну, не подлежат обсуждению, ревизии, переоценке. Все, сказанное им, абсолютно точно и мудро, не буду здесь приводить этого письма - отсылаю интересующихся к оригиналу."
Руфь Тамарина,
"Щепкой - в потоке", с сайта Сахаровского центра, воспоминания узников сталинских лагерей
* * *
" [...] своим “государственничеством” лагерник Солженицын сильно отличался от такого же лагерника Шаламова. Солженицын мыслил категориями неприязни к советскому режиму и писал о его ГУЛаге. А Шаламов думал и писал о неприятии Русской Системы и о подавленном ею человеке."
Историк
Юрий Афанасьев,
"Юрий Афанасьев против либералов", 2011, на сайте Радио Свобода
"Русская система", по Афанасьеву, характеризуется "подчиненным, рабским поведением в отношении внешних обстоятельств". Он противопоставляет ей "русскую почвенность", имеющую спонтанный, вечевой, антиавторитарный характер.
* * *
"В послевоенное время, ориентированные на мэйнстрим идеологического противостояния «холодной войны» и поэтому поддерживаемые американским истэблишментом, русские писатели-эмигранты, такие как А. Солженицын, легко затмевали честных и последовательных в своих взглядах художников, вроде оставшегося на родине Варлама Шаламова, также познавшего ужасы ГУЛАГа и рассказавшего о них, но без идеологической предвзятости, характерной для Солженицына. По-настоящему серьезные авторы появлялись все реже. Чем дальше мы уходили от «золотых» 1920-х, тем скучнее и мельче становилась русская литература. Тем выше значение писателей, заявивших о себе в начале или середине 1920-х и в последующие годы, несмотря на травлю и замалчивание, продолживших творческое развитие, независимое от утвердившегося сталинского литературного канона. Одним из таких бриллиантов советской литературы был Андрей Платонов."
Михаил Ларинов,
"Платонов и Пазолини: загадки еретиков", выложено в блоге New Left Voronezh
* * *
"Художественный опыт Достоевского помог Солженицыну выстроить чудное здание своего романа ["В круге первом"], который Генрих Белль уподобил сложной архитектуре Кельнского собора. Но известная жанровая заданность, предопределенная детективной
интригой, сковывает свободу авторской воли. То, что в философском романе играет вспомогательную роль, в романе политическом начинает претендовать на заглавное место. Смещается и угол читательского восприятия. [...]
Беллетристика требует жертв. [...]
В сходной ситуации оказался и Василий Гроссман, взявший за основу своего великого романа «Жизнь и судьба» романную структуру «Войны и мира» Льва Толстого. Но мученики сталинской диктатуры, униженный и опозоренный народ требовали иного слова о себе и своих палачах. Известно, что писавший в эти же годы «Колымские рассказы» Варлам Шаламов считал, что тема лагерей вообще не может быть раскрыта традиционным литературным способом, ибо находится вне сферы эстетики."
Сергей Фокин,
"Александр Солженицын. Искусство вне игры", альманах Чело, №3, 2003, с сайта Новгородского университета
Ага, а Фокин поверил.
* * *
"У Шаламова и в прозе - напряженная лирика, беспощадная к себе и к другим, с перехватом дыхания. Мотив отрицания пронизывает ее насквозь; внутренне отрицается и в любом месте обрывается само повествование - ибо: «Что толку в человеческом опыте?» - вопрошает он с безнадеждной скорбью («Мой процесс»).
У Солженицына именно эпос, естественно вырастающий из опыта личного, с которым соединился опыт общий - и пережитый как опыт
лагерного человеческого множества, единого «лагерного тела», и пришедший из чужих рассказов, из документов, из общей памяти."
Владимир Котельников,
"Человек эпический - Александр Солженицын", в сборнике "Путь Солженицына в контексте большого времени"
* * *
"[...] если говорить о нынешней бестолковой и крикливой цивилизации века ХХI-го - с ее точки зрения Варлам Шаламов, конечно, типичнейший лузер, тогда как Солженицын - гений успеха. Один полжизни сидел, потом полжизни вспоминал и писал о том, как сидел, почти ничего не опубликовал и умер в сумасшедшем доме. Другой сидел три года, шумно дебютировал, бежал в Америку, сколотил миллионы, получил мировую известность, под грохот фанфар вернулся на родину, с высоких трибун учил жизни соотечественников и окончил дни в звании «русского Конфуция».
Но сейчас все иначе: стоит упомянуть первого из них - люди уважительно кивают. Что касается второго - наверное, лучше умолчать. О мертвых либо хорошо, либо ничего. Мертвый не может возразить.
Зато живые могут возразить живым. Живые могут со всей ответственностью заявить, что всякий желающий что-либо узнать о сталинских лагерях первым делом должен взять в руки именно «Колымские рассказы». Все остальное можно не читать. «Архипелаг» следует читать только после «Колымских рассказов» - как справочное пособие."
Егор Андреевич,
"Памяти Варлама Шаламова", с сайта Проза.ру
* * *
"У нас до сих пор не признают именно художественного, новаторского значения "Колымских рассказов", "Архипелага ГУЛАГа." Получается, что Солженицын, Шаламов - лагерники. [...] Но прежде всего они-то писатели, которым не нужны были никогда тематические костыли; они художественно существуют в одном общем пространстве."
Писатель Олег Павлов в сборнике статей
"Антикритика" (90-е годы) на сайте Русский переплет