Шаламов под углом программы денацификации в ФРГ
"Постепенно такие символы как нацистский концлагерь и символическая фигура свидетеля, пережившего ужасы лагерной жизни, превращались в ключевые символические структуры западногерманской идентичности.
Концлагерь можно рассматривать как квинтэссенцию тоталитарного режима, что определяет его значимость в качестве культурного символа. Варлам Шаламов писал, что «лагерная тема в широком её толковании, в её принципиальном понимании - это основной, главный вопрос наших дней». «Разве уничтожение человека с помощью государства - не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедший в психологию каждой семьи?», - ставил вопрос один из ключевых свидетелей советского концлагеря. По мнению Шаламова, лагерная тема в литературе способна вместить «сто таких писателей, как Солженицын, пять таких писателей, как Лев Толстой. И никому не будет тесно». Универсальную значимость лагерной темы Шаламов обосновывал тезисом о том, что «лагерь - мироподобен» и, следовательно, лагерная тема, как никакая другая, помогает «поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени», такие как «вопрос встречи человека и мира, борьба человека с государственной машиной, правда этой борьбы, борьбы за себя, внутри себя - и вне себя. Возможно ли активное влияние на свою судьбу, перемалываемую зубьями государственной машины, зубьями зла». «Мои рассказы, - резюмировал свою писательскую задачу Шаламов, - в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе».
Послевоенная ФРГ, по сути, постепенно реализовывала шаламовскую «программу памяти»: лагерная тема, как и тема свидетеля, пережившего концлагерь, становилась доминирующей в литературе и научных исследованиях."
Евгения Лёзина, "Источники изменения официальной коллективной памяти (на примере послевоенной ФРГ)", журнал "«Вестника общественного мнения», № 3 (109), 2011, электронная версия на сайте Уроки истории
___________
Созвучно процитированному звучат слова писателя Сергея Лебедева, автора романа "Предел забвения", в интервью, опубликованном в Литературной России в мае 2012
" - Сергей, вы сейчас издали свой первый роман. И критики - не только отечественные, но и зарубежные - заговорили о продолжении «лагерной» темы, приводя рядом с вашим имена Солженицына и Шаламова. Но ваш роман - он больше, чем просто продолжение темы и традиции. На мой взгляд, он - современное произведение о современном характере, герое. Написан вполне современным языком. Держали ли вы в уме «классиков жанра», когда начинали работу над текстом?
- Я надеюсь, что роман продолжает то, что они создали. Лагерная тема как-то нелепо прервалась, как будто ГУЛАГ закрыли, зэки получили справки о реабилитации, охранники сдали винтовки, все мирно разошлись и только в перестройку открылись архивы и все об этом узнали. Я год просидел с перестроечными публикациями на лагерную тему и заметил, что тут есть два чрезвычайно опасных момента. Во-первых, правда о ГУЛАГе досталась без усилия, самим ходом исторических событий, развращающе щедро. Во-вторых, она была понята почти фольклорно, как некая сила, которая сама всё исправит, сама всё сделает, надо только её открыть, выпустить в мир. Реабилитация и восстановление исторической правды были поняты как искупление, покаяние, а ведь это совершенно не одно и то же.
Кроме того, до сих пор интеллектуальные и художественные усилия концентрировались на том, чтобы максимально полно высветить прошлое, показать лагерный опыт. Проза Шаламова, Солженицына и других - свидетельство. Но сегодняшний человек отделён от него временем и сменившимися поколениями. Для сына или внука героев Шаламова и Солженицына актуально другое: показать, простите за тавтологию, опыт постижения лагерного опыта. Опыт индивидуального погружения в прошлое, опыт уяснения наследства, которое досталось от отцов и дедов, опыт избывания этого наследства. Поэтому речь должна идти не только о лагерном опыте, а о том, как этот опыт передаётся в поколениях, как он сказывается на людях, которые сами никогда за колючей проволокой не были.
Писатель должен вычленить и отрефлексировать «ядро» этого уже межпоколенческого опыта, чтобы люди могли распознать в себе психологические и метафизические сюжеты. Если этого не сделать, они - искажаясь, порождая новые формы - будут передаваться как ментальное наследие."
"У Галича есть песня про то, как в больничной палате оказываются бывший заключенный и бывший его охранник; песня заканчивается словами: «И сынок мой по тому же снежочку провожает вертухаеву дочку». Для Галича здесь история заканчивается, это финал, а для современной прозы она должна только начинаться, потому что в ее поле зрения должны оказаться уже, так сказать, дети или внуки этой пары, их возможные понимания, их возможное первооткрывательство в отношении прошлого, их опыт взаимодействия с ним.
Собственно, попыткой такого «подхвата» прерванного исторического повествования и является роман «Предел забвения»."
Сергей Лебедев в кратком анонсе своей книги на сайте 1 сентября.
__________
"После Второй мировой войны тысячи немцев в принудительном порядке в рамках программы денацификации проводили через фашистские концлагеря, демонстрируя газовые камеры, кучи детской обуви и другие следы преступлений нацизма. Уже в 60-е годы немецким школьникам под угрозой нервных срывов вновь стали показывать все «прелести» нацисткой политики. Так в Германии делали прививку от фашизма. В России никто никого по лагерям не водил, не стали прививкой от сталинизма и книги А. Солженицына и В. Шаламова. Уже нет и самих лагерей, а большинство лагерных архивов после смерти Сталина были уничтожены. Но остались еще вот эти уголовные дела заключенных, папочки с пожелтевшими от времени страницами. Сила воздействия протоколов допросов, очных ставок и текстов обвинительных заключений на человеческую психику велика. Огромной воспитательной силой обладают эти страницы. Все это можно было бы принять за неудачную фантасмагорию или записки умалишенного следователя, если бы не человеческие жертвы, переваренные страшным молохом сталинской инквизиции. Я за то, чтобы эти пожелтевшие страницы расстрельных приговоров с «безумными» формулировками обвинительных заключений печатали, подобно карточкам чеховской переписи, и показывали детям на уроках истории. Это и будет для них самой лучшей прививкой от сталинизма."
Андрей Клитин, "Первый директор" - о судьбе первого директора Сахалинского отделения Тихоокеанского института рыбного хозяйства (сейчас Сахалинский НИИ рыбного хозяйства и океанографии) Дмитрия Сергеевича Пескова, расстрелянного в 1938 году. С сайта СахНИРО
