Любопытное свидетельство отношения к Шаламову и Солженицыну в конце семидесятых человека из кругов т.н. "патриотов", группировавшихся вокруг журнала Наш современник. В предисловии к Дневнику Станислав Куняев представляет автора так: "... в 1943-м после гибели отца на фронте был зачислен в Суворовское училище, закончил его, в 20 лет стал начальником погранзаставы, дослужился до звания капитана, вышел в отставку, поступил на исторический факультет МГУ и окончил его. Постепенно и естественно стал известным искусствоведом, другом многих знаменитых художников той эпохи, знатоком русского старинного зодчества". Ага, из МВД в искусствоведы - это типично для карьеры определенного сорта людей. По Десятникову, Шаламов предпочел умирать "на жесткой солдатской койке, мало чем отличающейся от лагерных нар", лишь бы не умереть в Париже или Лондоне, хуже которых для русского человека ничего нет. Интересно, навещал ли Десятников умирающего на жесткой койке Шаламова хотя бы для моральной поддержки?
В Сети
здесь ________
"Запись от 25 декабря 1978 г.
Думаю, что А. И. Солженицын и В. Т. Шаламов - как те коса и камень. Казалось бы, оба прошли суровые испытания. Правда, Солженицын побывал лишь "в круге первом", Шаламов прошел все круги советского ада. У Солженицына гулаговский срок - восемь лет, а у поповского "сынка" Шаламова - четверть века, причем большая часть - в колымских лагерях. Но, встретившись на воле, они тут же и разошлись. Более того, Шаламов, как мне известно, влепил Солженицыну, что называется, промеж глаз. Об "Иване Денисовиче" отозвался с убийственной иронией, дескать, какие еще кошки в ИТЛ, их давно уже съели во всех лагерях. Нобелевского лауреата Шаламов причислил к разряду дельцов, делающих гешефт на святой теме, и не разрешил пользоваться своим обширным лагерным архивом.
Примечательно, что у Солженицына была возможность помочь Шаламову опубликовать свои рассказы в "Новом мире" у Твардовского, но он для этого и пальцем не шевельнул, ибо правда Шаламова о лагерях и людях была гуще солженицынской, да и в художественном отношении не слабее.
Ныне Солженицын выступает в своих многочисленных интервью как апостол морали и нравственности, но в самом деле-то он каков? Честнее, стыдливее, благороднее ли он своих героев и тех, кто, как Твардовский, к примеру, помогал ему выплыть, жертвуя собой?
Я интуитивист, и к тому же есть кое-какой опыт общения с художниками - людьми, нередко склонными к самовозвеличению. Это не такой уж и большой грех, скорее - способ самозащиты, - слаб человек. И все-таки что-то не лежит душа к Солженицыну, искушаемому непомерным самовозвеличением. Ведь сколько до него громко квакающих лягушек попались на ту самую соломинку, через которую их и надували. Говорю, не умаляя достоинств и сильных качеств Солженицына. [...]
Нет в его рассуждениях глубокого внутреннего делания, восходящего к преподобному Сергию, к ученикам и последователям его - святым Иосифу Волоцкому, Геннадию Новгородскому - всем тем, кто не столько о пресловутых правах человека имел попечение, сколько нацелен был на выведение ереси жидовствующих на чистую воду.
Варлама Шаламова московские витии, сами не отведавшие и фунта лиха, ругают, дескать, он "ссучился", написал покаянное письмо, чтобы его не высылали за бугор, купил-де себе свободу. Смиренномудрый Шаламов, слава Богу, не хочет ни в Париже, ни в Лондоне умирать. Уж лучше здесь на жесткой солдатской койке, мало чем отличающейся от лагерных нар, от которых он не отвыкал во всю свою жизнь.
Раб Божий Варлам, по всем статьям, должен быть причислен к новомученникам российским. Им несть числа. Вспоминаю матушку Катуар, как мы ее с Галей звали, которая до самой смерти Е. В. Гольдингер приходила к ней и безвозмездно помогала - лечила, убирала, мыла, чистила, готовила. Делала она это с неиссякаемой любовью, пришедшей к ней не по закону, а по благодати. Как и Шаламов, матушка Катуар провела в лагерях четверть века. И всего-то за то, что дед ее был промышленником, память о котором сохранилась в названии подмосковной станции Катуар (Савеловское направление). Маленькая, щупленькая, ясноглазая матушка Катуар была для нас воплощением доброты и участливости к людям. Вот на таких лагерниках, как Шаламов и Катуар, и держится мир Божий. Глядя на них, и мы несем свой крест как можем, но скулить и тем более раздирать язвы, дабы разжалобить весь мир, не собираемся. Упаси нас Бог от всех бед, а наипаче от "страха иудейска". Не тем будь помянут нобелевский лауреат с "того берега".