Варлам Шаламов, Нина Савоева, Осип Мандельштам
Как из басен возникает литература.
Интересно, что о смерти Мандельштама Савоевой поведала - и даже показала место на нарах, где умер поэт - повариха транзитного лагеря, тогда как в пересыльном лагере в поселке Рыбак ("Вторая речка") вообще не было поваров, пищу заключенным привозили в котлах. На Колыме Савоева пересказала этот слух Шаламову как достоверное свидетельство о смерти поэта. На основе этого пересказа Шаламов написал впоследствии "Шерри-бренди" (о котором кстати, вполне определенно сказал: "Рассказ «Шерри-бренди» не является рассказом о Мандельштаме. Он просто написан ради Мандельштама, это рассказ о самом себе"). А современный мандельштамовед Павел Нерлер уже пишет, что сведения о смерти Мандельштама получены Савоевой от "надежнейших из очевидцев - коллег-врачей из пересыльного лагеря под Владивостоком, на руках у которых 27 декабря 1938 и умер поэт". Следовательно, "о смерти Мандельштама знала она, в сущности, все".
Это к вопросу о возможностях использования КР в качестве пресловутого "свидетельства".
________
Нина Савоева, справка
"Работала на Колыме в 1940-1972 гг.: в амбулатории на прииске имени Чкалова, главным врачом больницы Севлага в поселке Беличья (1942-1945 гг.), где в это время находились репрессированные В. Т. Шаламов и Е. С. Гинзбург, в больнице в Нижнем Сеймчане, на прииске «Ударник», главным врачом райбольницы Заплага в Сусумане, главврачом больницы Маглага. Последние годы перед отъездом на «материк» работала хирургом в отделении черепно-мозговых травм областной больницы."
Из Календаря событий и дат по Магаданской области, 2011
* * *
"Свой 30-й день рождения, ровно 70 лет назад, Шаламов встретил во Владивостоке, в пересыльном лагере, что располагался на территории «экипажа» - нынешнего Моргородка. К тому времени этот обустроенный и обжитый заключенными лагерь работал в полную силу. Он был разделен оградой из колючей проволоки на две большие части - мужскую и женскую. В мужской было четыре зоны: для контриков - «врагов народа», бытовая - для уголовников, «китайская» - для КВЖДинцев и РУР (рота усиленного режима) - для штрафников всякого рода. Свидетель тех лет М. Е. Выгон, прибывший на пересылку в июне 1937 г. вместе с Шаламовым, вспоминал: «На 33-й день мучительного пути мы прибыли во Владивосток. Нас привели в палаточный городок, расположенный в сопках, огороженный несколькими рядами колючей проволоки, с вышками через 50 метров. Тут нам такая была встреча... Большие толпы «друзей народа» (бандиты, воры, уголовники всех мастей) с воплями: «Бей троцкистов, шпионов, врагов народа», - с матерной руганью проводили нас до бараков».
[...] После смерти Осипа Мандельштама появилось множество легенд о его смерти. Одна из них оказалась более устойчивой и стала почти хрестоматийной. Ее рассказывали всем, кто бывал во Владивостоке после 1938 года. Суть ее в том, что после смерти поэта его тело еще несколько дней находилось в бараке и оставшиеся в живых получали за него пайку хлеба. Мне же думается, вряд ли эта легенда имеет под собой основу. Ведь 11-й барак был заселен московской и ленинградской интеллигенцией, которой, в силу воспитанности, претила сама мысль использовать в каких-либо целях тело умершего солагерника. Но именно эта легенда легла в основу рассказа Шаламова «Шерри-бренди», написянного в 1958 г.[...]
Как известно, сам писатель лично не был знаком с Мандельштамом, ни в жизни, ни на пересылке с ним не встречался. Он услышал эту легенду на Колыме из уст лечащего врача Н. В. Савоевой (1916-2003). Если разобраться но существу, то сама врач тоже «пленник легенды».
Она родилась в Северной Осетии в крестьянской семье. Окончила сельскую школу-девятилетку. В 1935 г. поступила в 1-й Московский государственный медицинский институт им. Сеченова, совмещая учебу с работой няни и медсестры. В 1940 г. после получения диплома сама обратилась с просьбой направить ее на работу в Магадан. Скорым поездом «Москва - Владивосток» в составе большой группы молодых врачей выпуска 1-го МГМИ 1940 г. она, вероятно, в августе прибыла во Владивосток.
«Городок на Второй Речке Владивостока, - вспоминала она, - не очень гостеприимно, без особого комфорта принял группу транзитных пассажиров, ехавших на Колыму. Еще несколько лет тому назад этот городок являл собою пересыльную зону ГУЛАГа для заключенных всех мастей и статей, направляемых на золотые прииски и оловянные рудники с правом умереть там от стужи, голода и непосильной работы. Теперь эту зону перевели в Ванино и Находку. А Владивосток принимает договорников».
Здесь автор ошибается; пересылка в то время работала в «полную силу». Изменился только маршрут: из Владивостока транспорт заходил в Находку (здесь обустраивался новый лагерь), затем в Ванино (ставшее вскоре главной транзиткой ГУЛАГа) и только после этого держал курс на Магадан. Это подтверждается воспоминаниями многих лагерников, в частности, А. Д. Евсюгина, находившегося на пересылке Владивостока с мая по июль 1940 г. Кроме того, уже в 1941 г. согласно имеющемуся акту территория лагеря (именно лагеря) была передана в ведение Тихоокеанского флота.
А «негостеприимный городок на Второй Речке», о котором вспоминает Н. Савоева, - это территория поселка Рыбак (старожилы помнят это название) в районе нынешних улиц Гамарника, Постышева и т.п., прилегающих к речке Ишимке. Тогда к ожидаемому наплыву вольнонаемных и весьма специфичного континента вербованных чуть обустроили территорию, привели в порядок имевшиеся здания, построили временные, обитые брезентом бараки. Об этом мне рассказывали очевидцы тех событий. К примеру, Р. Ф. Кожевников из Уссурийска в письме от 23 мая 1989 г. вспоминал, как в те годы ездил с мыса Песчаного во Владивосток в гости к бабушке на ул. Гамарника (перестроенный дом сохранился). «Напротив, - пишет он, - был проволочный забор и дома с парусиновым верхом... Отчетливо помню как сейчас - драки, крики, балалайки, гармошка, пьянки, вонища, костры и мусорные ямы».
[...] Далее молодой врач вспоминает: «Прибытие парохода, на котором нам предстояло плыть в бухту Нагаево (порт Магадана. - В. М.), задерживалось. Мы пребывали в томительном ожидании. Нас, молодых врачей, попросили помочь на кухне, так как нагрузка на поваров была большая. Поварами, раздатчиками, уборщицами работали в основном женщины. И наша группа врачей на 80 процентов была женской. Одна из поварих работала здесь еще в лагерной кухне, когда этапы заключенных шли непрерывными потоками. Думаю, что и она сама была тогда заключенной с небольшим сроком по бытовой статье. Она со мной разговаривала доверительно, мне было интересно ее слушать. Я ходила к ней в гости несколько раз, и в беседе без свидетелей как-то она мне сказала:
- Хотите, я покажу вам в вашем бараке место на нарах, где умер в 1938 г. известный поэт Мандельштам? Он был уже мертв, а соседи по нарам еще два дня получали на него хлеб, завтрак, обед, ужин. Он был известен еще до революции... Мне это имя было тогда еще не знакомо, но я запомнила его в связи со столь трагической судьбой этого человека».
Представить себе молоденькую женщину-врача на трехэтажных лагерных нарах пересыльного лагеря, где умирал поэт, достаточно трудно. Но, тем не менее, повариха, вероятно, ей что-то показала. А между тем, хорошо известно, что пищу в пересыльном лагере не готовили, поэтому поваров там не было. Ее, как и воду, привозили в больших полевых котлах-кухнях. Об этом вспоминают практически все прошедшие ад пересыльного лагеря (в частности, генерал А. В. Горбатов). Здесь, кроме больнички и санпропускника с «баней», больше ничего не было.
Тем не менее запавший в душу трагический рассказ остался в памяти молодого врача. В сентябре 1940 г. на пароходе «Феликс Дзержинский» она прибыла в Магадан. Работать начала на прииске им. В. Чкалова. И с первых дней, отстаивая интересы больных, постоянно конфликтовала с администрацией лагеря. Через два года она уже главный врач больницы Севлага в пос. Беличьем Ягоднинского района, где и познакомилась с больным з/к Шаламовым, реально помогая не только ему, но и другим заключенным, в частности Гинзбург.
«В 1944 г. в больнице Севлага на Беличьей, - вспоминала она, - я рассказала о смерти Осипа Мандельштама В. Т. Шаламову, который попал в больницу как тяжелый дистрофик и полиавитаминозник. Мы изрядно над ним потрудились, прежде чем поставили его на ноги. Я оставила Шаламова в больнице культоргом, сохраняя его от тяжелых приисковых работ, где он долго продержаться бы не смог. До 1946 г. Шаламов оставался в больнице» и «до освобождения из лагеря больше на тяжелые работы не попадал. Уже в пятидесятые годы (1958 - В. М.) под Калининым им написан рассказ «Шерри-бренди» по мотивам моего ему пересказа о смерти Осипа Мандельштама».
Марков Валерий, "Шерри-бренди: 18 июня исполняется 100 лет со дня рождения русского писателя, поэта, публициста Варлама Шаламова" , 15 июня 2007. С сайта Владивостокской библиотечной системы
* * *
"Нина Владимировна Савоева, та самая «мама черная» и докторша, что спасла от смерти самого Шаламова, как-то рассказала ему все то, что знала о смерти Мандельштама. А знала она, в сущности, все, поскольку ей рассказывали об этом надежнейшие из очевидцев - коллеги-врачи из пересыльного лагеря под Владивостоком, на руках у которых 27 декабря 1938 и умер поэт. Годом позже через этот лагерь проезжала и она, молодая и энергичная выпускница мединститута, - по дороге на Колыму, куда она добровольно решила и решилась поехать. Не один Шаламов обязан ей жизнью - она спасла многих, но надо же было так случиться, чтобы весть о банальной смерти гениального дистрофика-поэта легла именно в его, шаламовские, уши!"
Павел Нерлер, "От зимы к весне...", с сайта Полит.Ру
