Почти что по Хайдеггеру
- безусловно тяжба бытийной чуткости и экспертократической глухоты »»» ...
- к 128-летию Мыслителя
- из заметок в хвост Приложениям к циклу _Отстоять Хайдеггера_ (крайний в серии материал см. по ссылке в подзаголовке).
24.04.2017 15:31
Ностальгия по «оттепели» как покаяние за «перестройку»
Проблема здесь отнюдь не в естественном тяготении к собственной молодости, а в том, что в мире перманентной ностальгии, в мире, в котором высшей ценностью признается беспрестанное «раскрытие горизонтов», молодость завершается почти немедленно с ее началом. Получается почти что по Хайдеггеру: не осознав быстротечности времени и тем самым не постигнув факт собственной конечности, ты не откроешь для себя высшее бытие, проще говоря, не откроешь для себя мировую культуру, не поднимешься на Город Ветров, но в том мире, который ты откроешь, тебе уже мало будет одной культуры.
Так и произошло в «перестройку» - советские интеллигенты получили ровно то, к чему стремились все годы застоя - почти беспрепятственный доступ к доселе запрещенной культуре, право смотреть отложенные на полку фильмы и возможность читать запрещенные книги, однако никто не произнес, когда все это уже состоялось, классическое «Остановись, мгновенье! Не спеши, история!». Никто из тех, кто боролся за «перестройку», не призвал народ ограничиться обретенной культурной и частично гражданской свободой и более не требовать свобод экономических и политических. Проще говоря, никто не признал «перестройку» и все ее достижения - примерно на год 1988, за осуществившийся идеал. Как только интеллектуальный класс получил то, что он хотел получить, он немедленно захотел большего.
Источник - politconservatism.ru
Интересный повод соотнести опыт мышления бытия с опытом постсоветского безвременья. Именно так: не применить готовую концепцию к полноценной социально-политической системе, но соотнести попытки помыслить авангардно-революционную новизну грядущего в рамках философского проекта - с трагическими результатами попыток прорваться к этой новизне в рамках проекта общественно-исторического.
Итак, есть "коллективный субъект". Именно - в кавычках, поскольку речь о социальной прослойке, "субъектность" которой состояла в задействовании её как опорной группы в "перестроечных" процессах. Экзистенциально-метафизическая суть этих процессов очень точно схватывается в библейском сюжете об отказе от первородства ради чечевичной похлёбки. И это, применительно к интеллектуальному классу, а также опиравшемуся на него классу политическому, означает отказ от субъектности. От общественно-исторической субъектности и питающего её духовно-идентичностного первородства - как живой связи со своим народом, его ценностями и идеалами, исторической Судьбой и всемирно-историческим Предназначением.
Однако то, что псевдо-классовый псевдо-субъект получает взамен, даже метафорически представляет собой нечто качественно иное, нежели похлёбка, удовлетворяющая сиюминутную нужду в еде. Ведь речь идёт о _культурном_ потреблении. И при этом говорится об искушении получить нечто большее.
Суть в том, что, вместе с обещаниями пущих "свобод" и "благ" на душу населения, подспудно предлагается некий "идеал". Тот самый "идеал перестройки", который осуществился, но не был признан и, вообще, осознан в своём месседже. А именно - как "завершение" больших общественно-исторических проектов в преддверии "конца истории" (см. по теме: фрагмент _к уразумению вызова/ответа..._). И это чрезвычайно сильное переживание - вдруг оказаться в непосредственной близи "пика" человеческих устремлений и усилий, страданий и жертв, наполнявших всю обозримую историю и положенных целыми народами на алтарь её свершения! А то, что это переживание остаётся неосознанным, тем паче делает его захватывающим. Ибо жизнь продолжается и сулит неожиданные и потому чрезвычайно увлекательные путешествия в мире бесконечной игры.
Чудовищность искушения состоит в том, что это - игра, в которой предлагается превратить свою память в ненасытную прорву для поглощения всех богатств выработанных человечеством. А постисторический "идеал" имеет то катастрофо-генное воздействие, в результате которого общественно значимые идентификации - классовые, гражданские и прочие - лишаются субъекта, к которому их можно было бы применить. И интеллектуальный класс здесь выступает только наиболее концентрированным выразителем этих разрушительных процессов, - при том что эти процессы происходят во всём обществе. Влекомые чаяниями "благ" и "свобод", люди самовольно вовлекаются в бессубъектное бытие-как-никто - супротив субъектообразующих возможностей бытия-как-никто другой (см. подробнее: _исторический материализм - в экзистенциально-феноменологической оптике_).
Контр-позиция _бес-субъектное vs. субъекто-образующее_, это тоже _почти по Хайдеггеру_.
Вообще, по Хайдеггеру - это, по сути, всегда _почти_. А именно такое _почти_, которое присуще обстоятельному приуготовлению (см. предварительное к 3-й части цикла _Отстоять Хайдеггера_). В виде ёмкой формулы, это -
приуготовление возможности помыслить Бытие, вызвав себя из самой основы своей экзистенции - для решимости заступать к подлинным бытийным возможностям, усматривая их из кругового противо-хода к своему само-сокрытию в круге мирского обихода
(см. главку 3.2.5. того же цикла: фрагмент _интерпретационно-конфликтологический каркас..._).
Можно заметить, что эта стратегия в своём осуществлении тоже, по сути, представляет собой опыт "беспрестанного «раскрытия горизонтов»" (о чём в инфо.поводе). Хотя, в данном случае, этот опыт принципиально не должен представляться в качестве "высшей ценности" (там же).
Здесь, однако, крайне необходимо сделать одно важное отступление концептуально-методологического характера.
Среди обильной критики в адрес философии Хайдеггера чрезвычайной сокрушительностью отличаются вердикты Т. Адорно, заклеймившего язык хайдеггеровского мышления как "жаргон подлинности" (Jargon der Eigentlichkeit, 1964), усматривая в этом мышлении проявление "квазинаучности" и "формализма" всей феноменологической школы.
Эта педантичность, придающая якобы-радикальному философскому осмыслению привкус добротной научности, окупается еще и тем, что позволяет так и не дойти до того, что обещает философия. Эта манера восходит к Гуссерлю, за необъятными предваряющими рассуждениями которого читатель легко забывает главную задачу; но критическая рефлексия прежде всего настигнет ту философему, что толкает перед собой тележку [научной] основательности. Даже признание незначительности полученного результата, имеющее почтенную предысторию в немецком идеализме, не лишено стратегичекого расчета. Подобным образом кафкианские инстанции увиливают от решения, которое затем внезапно настигает свою жертву. <...>
Намерение, интенция речи исчезает в деклассированном безынтенциональном языке, что отвечает объективной сущности самого жаргона, который не содержит в себе ничего, кроме упаковки.
Жаргон задним числом приспосабливается к потребности философии, бывшей в ходу примерно в 1925 г., конкретизировать опыт, мысль и действие в рамках некой целостной конституции, которая реально подчинена абстрактному - обмену. Ведь и жаргон не способен, да и не желает, конкретизировать то, что обрекает на абстрактность. Он ходит по кругу, желая быть конкретным непосредственно, не опускаясь до голой фактичности, - и с неизбежностью превращается в тайную абстракцию, мало-помалу вырождаясь в тот самый формализм, по поводу которого собственная школа Хайдеггера - феноменологическая философия - метала некогда громы и молнии. Теоретическая критика может обнаружить это обстоятельство в экзистенциальной онтологии, прежде всего в понятийной паре «подлинность - неподлинность» из «Бытия и времени». Уже там устремленность к конкретности породнилась с «Не тронь меня!» Хайдеггер говорит словно из некой глубины, которая была бы обесчещена, представ в качестве какого-либо содержания, - и тем не менее она желает быть содержательной, содержание желает высказать себя. Его оборонительная техника ухода в вечное разворачивается на той «чистой и отвратительной высоте» [9, S. 43], о которой говорит Гегель в полемике с Рейнгольдом; как и последний, Хайдеггер не может насытиться ритуальными прелиминариями к «вступлению во храм»; разве что никто уже не решится привязывать колокольчик к кошачьему хвосту. Хайдеггер вовсе не является непонятным, как гласят красные пометки позитивистов на полях его сочинений, - но он налагает табу на их понимание, как если бы всякое понимание тотчас искажало бы смысл. Невосстановимость того, что это мышление пытается спасти, благоразумно превращается в его собственную стихию.
Теодор В. Адорно. Жаргон подлинности. О немецкой идеологии // Δόξα / Докса.
Випуск 9. Семантичні й герменевтичні виміри сміху. 2006. С.219-225.
Что касается увиливания от решений, которые вскоре настигают увиливающего уже в виде некого возмездия, это как раз в тему интеллектуального класса, отказывающегося от своей субъектности. Каковой отказ является, по сути, отказом и от классового самосознания, и от соответствующих интенциональных соотнесённостей с общественно-исторической действительностью, и от возможности выражения соответствующего содержания в языке.
Однако, справедливо указывая эти моменты в феноменологическом описании фактов человеческого бытия, критик улавливает лишь представленную в этих описаниях динамику ускользания в экзистенциально неподлинное. Но при этом он оказывается совершенно неспособен схватить, в целом, динамику борьбы за подлинные возможности быть человеком. Поэтому осуществляемый в этом описании противоход к ускользанию от этих возможностей предстаёт как всего лишь набор "квази-идеалистических жаргонизмов".
То есть за скобками критического внимания остаётся самое ключевое - герменевтическая составляющая феноменологического описания (см. подробнее - о прививке герменевтики к феноменологии). А это - собственно логика толкования фактов свидетельствуемых этим описанием. Логика, которая диктуется пониманием как способом человеческого бытия в мире, имеющим характер миро-проектной пред-структуры и в этом качестве являющимся первоистоком по отношению к способам интерпретации (или как-структуре толкования, - см. там же, плюс - главка 3.2.4. в цикле _Отстоять Хайдеггера_).
Поэтому Хайдеггерова мысль, сколь бы избыточными не выглядели её взыскательность к формам и её трепетность к содержанию, взыскательна и трепетна она ровно в той мере, в какой сами фактические ситуации бытия человеком требуют работы, преодолевающей и упреждающей экзистенциальный эскапизм - как в самом этом бытии, так и в интерпретации его фактов (см. материал по ссылке в подзаголовке данного поста: фрагмент _ещё о настрое мышления - в ключе интерпретационно-конфликтологической стратегии_). Именно упреждение - как заступающая решимость, которая, сосредотачивая на экзистенциально подлинных возможностях бытия человеком, способна задать контекст концептуальным решениям из осново-образующего целого этого бытия! Именно это - как постоянная и последняя задача: из самих вещей обеспечить научность темы, - а не "рефлексивное измышление философемы, что толкает перед собой тележку научной основательности".
То же и с язвительной метафорой "кошки с колокольчиком на хвосте", - что, к тому же, оказывается даже очень в тему, если вспомнить собственные признания философа:
«Я еще не выпустил кошку из мешка», - намекал Хайдеггер друзьям в последние годы жизни. Если под кошкой понимались «Черные тетради», то философа несомненно позабавило бы, как отреагировал на нее презираемый им «журнализм»
(см. там же: фрагмент _о чём идёт дело: "свой среди чужих, чужой среди своих"..._).
Да, было бы просто грустно, хотя и забавно, если бы не было столь ужасающе абсурдно (см. по теме массмедийных игр вокруг "Черных тетрадей": о ползучем сенсуализме и сенсациомании - вначале цикла _Отстоять Хайдеггера_, и в 5-м Приложении к циклу - о "психоаналитической мыльной опере с двумя действующими лицами - «иконоборческим» духом Хайдеггера и немецким духом").
Наконец, что касается "(не)понимания" позитивистами текстов за авторством основателя феноменологической школы Э. Гуссерля (см. по теме _феноменология и позитивизм_), а также его последователей, в том числе Хайдеггера. По этому поводу очень хорошо высказался такой, столь же крупный среди этих последователей философ, как М. Шелер. Причём высказался значительно раньше приведённой выше критики (в 1914 году).
Обращая внимание на критику В. Вундта, посетовавшего на отсутствие в феноменологических текстах каких-либо позитивных выводов, - дескать, после долгих рассуждений о том, чем не является предмет исследования в своём существе, "получается пустая тавтология" (например: "Суждение - это именно суждение", - речь шла о "Логических исследованиях" Гуссерля), - Шелер замечает следующе.
Это замечание Вундта само есть интересный феноменологический пример того, что высказывание может быть истинным, и тем не менее лишенным всякого понимания. В самом деле, многие феноменологические рассуждения - и не только у Гуссерля - формально протекают именно так, как это сформулировал здесь Вундт. Что отсюда следует? Отсюда следует, что феноменологическую книгу следует читать в совершенно другой установке, чем это сделал Вундт, хотя его установка в самом деле необходима при чтении книг, которые сообщают о наблюдениях и описывают то, что наблюдалось, или же стремятся нечто доказать индуктивным или дедуктивным методом. Когда в книге, которая имеет такую цель, содержится лишь нагромождение отрицаний и - как венец всего - тавтология, тогда мы имеем право судить ее даже менее благосклонно, чем Вундт - "Логические исследования": мы должны бросить ее в огонь! Но то, чего не заметил Вундт, - это не больше не меньше, чем сам смысл феноменологического рассуждения. Этот смысл состоит только в следующем: дать читателю (или слушателю) возможность усмотреть нечто, что по своей сущности только и может быть усмотрено, и для усмотрения чего все положения, которые содержатся в книге, все выводы, все возможные предварительные дефиниции, все предварительные описания, все цепочки умозаключений и доказательств в их совокупности выполняют лишь функцию указателя, который свидетельствует о том, что еще нужно усмотреть (Гуссерль). Но в самой книге оно может никогда и не встретиться - ни в одном из ее суждений, понятий, дефиниций. Тут оно с необходимостью есть X, вокруг которого сосредоточено все, что содержится в книге - и в итоге "тавтология" говорит читателю: теперь смотри, и ты его увидишь! Таков смысл того, что Вундт считает голой "тавтологией".
Понятно также и то, что до этого заключительного указания происходит множество отрицаний. Их функция состоит в том, чтобы с помощью последовательного исключения разнообразных комплексов, в которые включен феномен, как и с помощью исключения всех сопутствующих им факторов, со всех сторон отграничить сам феномен, пока не останется ничего, кроме него самого: т.е. самого феномена, чья неопределимость во всех попытках определения впервые предъявляет его как подлинный "феномен". Когда мы имеем дело с позитивно-научной книгой, то уже в ней самой содержится то, что имеет в виду автор, - это и понятно, поскольку здесь предмет никогда не дан сам, но всегда исследуется только как связанный определенными отношениями с другими предметами. В феноменологической книге этого не содержится никогда - причем потому, что все ее положения, понятия и т.д. должны впервые предъявить предмет для усмотрения. Поэтому автор может лишь отграничивать, очищать и опровергать все опрометчивые определения (доказывая то, что они впадают в circulus in definiendo [лат. - круг в доказательстве]). И образы, если они и предъявляют себя "как" образы - а не как те "украденные" образы, которые незаметно подменяют собой предмет, - также могут быть использованы здесь, если они взаимно ограничивают друг друга, чтобы достичь цели - усмотрения.
Макс Шелер. Феноменология и теория познания // Шелер М. Избранные произведения. М.: "Гнозис", 1994. С.211-212.
Бессмысленно воспринимать феноменологию как один из множества позитивно-научных способов уловить объективно представленную реальность в сплетенную по логическим правилам сеть. Каковое улавливание на выходе предложит новую головоломку - как импульс, подживляющий бесконечный рост научного знания (тоже, кстати, в тему "беспрестанного «раскрытия горизонтов»").
Кризис наук и, в целом, научного основанного мировоззрения как раз оттого и происходит, что плетение концептуальных сетей, как элемент конструирования ситуаций эмпирического взаимодействия с реальностью, в своих результатах начинает замещать самое реальность, как жизненный мир, в котором это взаимодействие берёт своё начало и который оно призвано обогатить. Соответственно, за пределами научного познания оказывается бытие самого познающего - вопреки тому фундаментальному обстоятельству, что в своём фактическом бытии он всегда уже брошен в познаваемую реальность. Собственно, отвечая на этот вызов, феноменология и выдвигается - как путь усмотрения оригинальной данности самих вещей, - именно для того чтобы вернуть науке ту позитивность, на которую она притязает. Но которую наука, незаметно для себя, превращает в прямо противоположное - в отрицание реальности, как объекта познания, и в самоотрицание познающего субъекта.
И, в этой связи, кстати, что касается "классического «Остановись, мгновенье!», о чём подробнее будет сказано дальше (в следующем посте), а здесь - коротко, именно в концептуально-методологическом аспекте. Эпохе́ (греч. εποχή - остановка, сдерживание) - методическая операция, которую Гуссерль предпосылает феноменологическому исследованию в качестве остановки захлестнувшего научное сознание потока "естествоиспытующих" объективаций и "всеобъясняющих" моделей, - в нынешнем состоянии информационной перенасыщенности, оказывается востребована в более расширенном применении. А именно в том смысле, что
остановке и радикальному выключению из феноменально-рефлексивного поля требуется подвергать поток, тоже чрезвычайно захлёстывающий сознание, но уже ориентированный не на естественный мир, а на "мир" зазеркальный, населенный фантомами, жупелами и прочими продуктами безмирности, безвременья и безначальности (см. подробнее).
Но самое главное, что важно увидеть в феноменологической стратегии, это именно путь. И, в этой связи, что особо следует отметить в плане адекватного уразумения методологической и мировоззренческой значимости феноменологического возвращения к самим вещам, это - возможность вернуть научно-философской традиции метафизический универсализм. Что значит - вернуть возможность находить в самой реальности то, что образует предельные основания её познания и формирования объективного и системного представления о ней.
При этом, поскольку феноменологическая методология, особенно герменевтически ориентированная, всегда сопряжена с радикально-критическим противоходом к двусмысленно позитивному содержанию, постольку в её исследовательской стратегии присутствует своего рода апофатический аспект. То есть такой "путь отрицания", который призван строго очерчивать собственные пределы метафизической традиции (см. главку 3.2.3. цикла _Отстоять Хайдеггера_: фрагмент _феноменологические редукция, конструкция, деструкция_).
И ещё, плавно возвращаясь от концептуально-методологического отступления к проблематике заданной в инфо.поводе, коротко о том, как слово феноменологической школы мысли, в её хайдеггеровском изводе, отзывается в нынешней отечественной интеллектуальной среде.
Фрагмент одной беседы.
- Что же можно сказать об отечественной философии сегодня? В каком состоянии она находится?
- Попробую высказать две-три характеристики. Во-первых, это заторможенность в развитии философии, что связано с определенными объективными обстоятельствами. Так, например, некоторые философские проблемы уже давно «проехали», обсудили, даже жизнь их немножко уже решила, а мы все еще воспринимаем их как актуальные. И это - первая характеристика нашей нынешней философии. Возьмите, например, Хайдеггера, который умер уже более 30 лет назад. Сегодня у нас он обсуждается во многом как актуальность сегодняшнего дня.
- Но ведь его перевели слишком поздно, и потом сам язык, сам перевод был очень сложным.
- Хорошо. Соглашусь. Но до этого мы точно так же страстно обсуждали, скажем, того же Канта, которого в России тоже перевели очень поздно. В связи с этим анахронизмом возникает вторая характеристика - эпигонство. И это, по-моему, очень серьезная болезнь нашей философии, а также общественно-политического мышления. Мы начинаем кроить себя в стилистике того или другого немецкого или французского философа...
Н. Мелентьева - Ю. Солонин: Изменение порядка жизни требует героического пессимизма.
Значит, справедливости ради, следующее.
Во-первых, философские проблемы, да еще в такой фундаментально-масштабной постановке, как в случае вопроса о бытии, "проехать" невозможно в принципе, - тем более, на том основании, что автор, поставивший их, умер "уже" (?!) более 30 лет назад. Кстати, на данный момент - уже более 40 лет (Хайдеггер умер в 1976 году, беседа относится к 2009 году), - что, однако, сути не меняет, если принять во внимание то обстоятельство, что свою значимость может сохранять наследие философов, умерших сотни и даже тысячи лет назад.
То есть, во-вторых, что касается "актуальности сегодняшнего дня", одно дело - запоздалое знакомство с теми или иными достижениями и наработками отдаленного прошлого или, просто, вышедшими из интеллектуальной моды веяниями, другое - попытка свежего прочтения серьезного наследия и его адаптации в русле насущных проблем и задач текущего момента (в противоположность "эпигонской кройке себя в стилистике того или другого западного философа").
В этом смысле, в-третьих, поднятые Хайдеггером проблемы, - например, метафизический нигилизм и вопрос о технике, - жизнь не "немножко уже решила", а наоборот, изрядно усугубила. Причём усугубила, ввиду все той же "заторможенности в развитии", - как раз и прикрываемой отговорками, типа: "уже давно “проехали”, обсудили" (см. в тему - про _"заезды" в метафизику_).
И это яркий пример "культурного" пресыщения интеллектуального класса, - о чём в инфо.поводе, и что также говорит о возрастающей актуальности свидетельств Хайдеггера о забвении бытия.
Собственно тем и интересен опыт этих свидетельств, что сквозь тревожный сумрак постклассической ситуации он сподвигает на поиск выхода к некому просвету (lichtung)...
Следуя по этому пути, мы надеемся разглядеть в этом просвете неоклассическую перспективу - как судьбоносно-спасительную перспективу нового гуманизма.
Что же касается концептуально-методологических средств, которыми обеспечивает себя мышление бытия, из предпринятого выше отступления должно стать ясно простое. Нет никакого смысла взвешивать опыт этого мышления и средства его обеспечения на весах критики, которая осуществляется со стороны иных интеллектуальных школ - по меркам их концептуально-методологических средств (что, разумеется, не исключает возможности продуктивного и конструктивного диалога, - см., например, о такой возможности в случае марксизма и феноменологии). Ибо обнаружить всё то, что даёт этот опыт, и что в нём упускается, в конце концов, можно только на деле - в конкретном и непосредственном осмыслении того, что происходит вокруг нас и с нами. Собственно попытки такого осмысления и представлены в данном материале, а также в сериях материалов, предшествовавших ему.
И конечно, в предлагаемых результатах неизбывно остаётся то самое _почти_... которое, однако, связано не с констатацией упущений, но с необходимостью дальнейшего следования по выбранному пути. И здесь самое время вернуться к нашему _соотнесению интеллектуального и общественно-исторического опытов_, и к зафиксированной в средоточии этого соотнесения проблеме _субъектности_.Окончание: пост-фаустианская идиотизация (секто-образующее) vs. вызревающе-прорастающее приуготовление (субъекто-образующее) »»» ...
- к 128-летию Мыслителя
- из заметок в хвост Приложениям к циклу _Отстоять Хайдеггера_ (крайний в серии материал см. по ссылке в подзаголовке).
24.04.2017 15:31
Ностальгия по «оттепели» как покаяние за «перестройку»
Проблема здесь отнюдь не в естественном тяготении к собственной молодости, а в том, что в мире перманентной ностальгии, в мире, в котором высшей ценностью признается беспрестанное «раскрытие горизонтов», молодость завершается почти немедленно с ее началом. Получается почти что по Хайдеггеру: не осознав быстротечности времени и тем самым не постигнув факт собственной конечности, ты не откроешь для себя высшее бытие, проще говоря, не откроешь для себя мировую культуру, не поднимешься на Город Ветров, но в том мире, который ты откроешь, тебе уже мало будет одной культуры.
Так и произошло в «перестройку» - советские интеллигенты получили ровно то, к чему стремились все годы застоя - почти беспрепятственный доступ к доселе запрещенной культуре, право смотреть отложенные на полку фильмы и возможность читать запрещенные книги, однако никто не произнес, когда все это уже состоялось, классическое «Остановись, мгновенье! Не спеши, история!». Никто из тех, кто боролся за «перестройку», не призвал народ ограничиться обретенной культурной и частично гражданской свободой и более не требовать свобод экономических и политических. Проще говоря, никто не признал «перестройку» и все ее достижения - примерно на год 1988, за осуществившийся идеал. Как только интеллектуальный класс получил то, что он хотел получить, он немедленно захотел большего.
Источник - politconservatism.ru
Интересный повод соотнести опыт мышления бытия с опытом постсоветского безвременья. Именно так: не применить готовую концепцию к полноценной социально-политической системе, но соотнести попытки помыслить авангардно-революционную новизну грядущего в рамках философского проекта - с трагическими результатами попыток прорваться к этой новизне в рамках проекта общественно-исторического.
Итак, есть "коллективный субъект". Именно - в кавычках, поскольку речь о социальной прослойке, "субъектность" которой состояла в задействовании её как опорной группы в "перестроечных" процессах. Экзистенциально-метафизическая суть этих процессов очень точно схватывается в библейском сюжете об отказе от первородства ради чечевичной похлёбки. И это, применительно к интеллектуальному классу, а также опиравшемуся на него классу политическому, означает отказ от субъектности. От общественно-исторической субъектности и питающего её духовно-идентичностного первородства - как живой связи со своим народом, его ценностями и идеалами, исторической Судьбой и всемирно-историческим Предназначением.
Однако то, что псевдо-классовый псевдо-субъект получает взамен, даже метафорически представляет собой нечто качественно иное, нежели похлёбка, удовлетворяющая сиюминутную нужду в еде. Ведь речь идёт о _культурном_ потреблении. И при этом говорится об искушении получить нечто большее.
Суть в том, что, вместе с обещаниями пущих "свобод" и "благ" на душу населения, подспудно предлагается некий "идеал". Тот самый "идеал перестройки", который осуществился, но не был признан и, вообще, осознан в своём месседже. А именно - как "завершение" больших общественно-исторических проектов в преддверии "конца истории" (см. по теме: фрагмент _к уразумению вызова/ответа..._). И это чрезвычайно сильное переживание - вдруг оказаться в непосредственной близи "пика" человеческих устремлений и усилий, страданий и жертв, наполнявших всю обозримую историю и положенных целыми народами на алтарь её свершения! А то, что это переживание остаётся неосознанным, тем паче делает его захватывающим. Ибо жизнь продолжается и сулит неожиданные и потому чрезвычайно увлекательные путешествия в мире бесконечной игры.
Чудовищность искушения состоит в том, что это - игра, в которой предлагается превратить свою память в ненасытную прорву для поглощения всех богатств выработанных человечеством. А постисторический "идеал" имеет то катастрофо-генное воздействие, в результате которого общественно значимые идентификации - классовые, гражданские и прочие - лишаются субъекта, к которому их можно было бы применить. И интеллектуальный класс здесь выступает только наиболее концентрированным выразителем этих разрушительных процессов, - при том что эти процессы происходят во всём обществе. Влекомые чаяниями "благ" и "свобод", люди самовольно вовлекаются в бессубъектное бытие-как-никто - супротив субъектообразующих возможностей бытия-как-никто другой (см. подробнее: _исторический материализм - в экзистенциально-феноменологической оптике_).
Контр-позиция _бес-субъектное vs. субъекто-образующее_, это тоже _почти по Хайдеггеру_.
Вообще, по Хайдеггеру - это, по сути, всегда _почти_. А именно такое _почти_, которое присуще обстоятельному приуготовлению (см. предварительное к 3-й части цикла _Отстоять Хайдеггера_). В виде ёмкой формулы, это -
приуготовление возможности помыслить Бытие, вызвав себя из самой основы своей экзистенции - для решимости заступать к подлинным бытийным возможностям, усматривая их из кругового противо-хода к своему само-сокрытию в круге мирского обихода
(см. главку 3.2.5. того же цикла: фрагмент _интерпретационно-конфликтологический каркас..._).
Можно заметить, что эта стратегия в своём осуществлении тоже, по сути, представляет собой опыт "беспрестанного «раскрытия горизонтов»" (о чём в инфо.поводе). Хотя, в данном случае, этот опыт принципиально не должен представляться в качестве "высшей ценности" (там же).
Здесь, однако, крайне необходимо сделать одно важное отступление концептуально-методологического характера.
Среди обильной критики в адрес философии Хайдеггера чрезвычайной сокрушительностью отличаются вердикты Т. Адорно, заклеймившего язык хайдеггеровского мышления как "жаргон подлинности" (Jargon der Eigentlichkeit, 1964), усматривая в этом мышлении проявление "квазинаучности" и "формализма" всей феноменологической школы.
Эта педантичность, придающая якобы-радикальному философскому осмыслению привкус добротной научности, окупается еще и тем, что позволяет так и не дойти до того, что обещает философия. Эта манера восходит к Гуссерлю, за необъятными предваряющими рассуждениями которого читатель легко забывает главную задачу; но критическая рефлексия прежде всего настигнет ту философему, что толкает перед собой тележку [научной] основательности. Даже признание незначительности полученного результата, имеющее почтенную предысторию в немецком идеализме, не лишено стратегичекого расчета. Подобным образом кафкианские инстанции увиливают от решения, которое затем внезапно настигает свою жертву. <...>
Намерение, интенция речи исчезает в деклассированном безынтенциональном языке, что отвечает объективной сущности самого жаргона, который не содержит в себе ничего, кроме упаковки.
Жаргон задним числом приспосабливается к потребности философии, бывшей в ходу примерно в 1925 г., конкретизировать опыт, мысль и действие в рамках некой целостной конституции, которая реально подчинена абстрактному - обмену. Ведь и жаргон не способен, да и не желает, конкретизировать то, что обрекает на абстрактность. Он ходит по кругу, желая быть конкретным непосредственно, не опускаясь до голой фактичности, - и с неизбежностью превращается в тайную абстракцию, мало-помалу вырождаясь в тот самый формализм, по поводу которого собственная школа Хайдеггера - феноменологическая философия - метала некогда громы и молнии. Теоретическая критика может обнаружить это обстоятельство в экзистенциальной онтологии, прежде всего в понятийной паре «подлинность - неподлинность» из «Бытия и времени». Уже там устремленность к конкретности породнилась с «Не тронь меня!» Хайдеггер говорит словно из некой глубины, которая была бы обесчещена, представ в качестве какого-либо содержания, - и тем не менее она желает быть содержательной, содержание желает высказать себя. Его оборонительная техника ухода в вечное разворачивается на той «чистой и отвратительной высоте» [9, S. 43], о которой говорит Гегель в полемике с Рейнгольдом; как и последний, Хайдеггер не может насытиться ритуальными прелиминариями к «вступлению во храм»; разве что никто уже не решится привязывать колокольчик к кошачьему хвосту. Хайдеггер вовсе не является непонятным, как гласят красные пометки позитивистов на полях его сочинений, - но он налагает табу на их понимание, как если бы всякое понимание тотчас искажало бы смысл. Невосстановимость того, что это мышление пытается спасти, благоразумно превращается в его собственную стихию.
Теодор В. Адорно. Жаргон подлинности. О немецкой идеологии // Δόξα / Докса.
Випуск 9. Семантичні й герменевтичні виміри сміху. 2006. С.219-225.
Что касается увиливания от решений, которые вскоре настигают увиливающего уже в виде некого возмездия, это как раз в тему интеллектуального класса, отказывающегося от своей субъектности. Каковой отказ является, по сути, отказом и от классового самосознания, и от соответствующих интенциональных соотнесённостей с общественно-исторической действительностью, и от возможности выражения соответствующего содержания в языке.
Однако, справедливо указывая эти моменты в феноменологическом описании фактов человеческого бытия, критик улавливает лишь представленную в этих описаниях динамику ускользания в экзистенциально неподлинное. Но при этом он оказывается совершенно неспособен схватить, в целом, динамику борьбы за подлинные возможности быть человеком. Поэтому осуществляемый в этом описании противоход к ускользанию от этих возможностей предстаёт как всего лишь набор "квази-идеалистических жаргонизмов".
То есть за скобками критического внимания остаётся самое ключевое - герменевтическая составляющая феноменологического описания (см. подробнее - о прививке герменевтики к феноменологии). А это - собственно логика толкования фактов свидетельствуемых этим описанием. Логика, которая диктуется пониманием как способом человеческого бытия в мире, имеющим характер миро-проектной пред-структуры и в этом качестве являющимся первоистоком по отношению к способам интерпретации (или как-структуре толкования, - см. там же, плюс - главка 3.2.4. в цикле _Отстоять Хайдеггера_).
Поэтому Хайдеггерова мысль, сколь бы избыточными не выглядели её взыскательность к формам и её трепетность к содержанию, взыскательна и трепетна она ровно в той мере, в какой сами фактические ситуации бытия человеком требуют работы, преодолевающей и упреждающей экзистенциальный эскапизм - как в самом этом бытии, так и в интерпретации его фактов (см. материал по ссылке в подзаголовке данного поста: фрагмент _ещё о настрое мышления - в ключе интерпретационно-конфликтологической стратегии_). Именно упреждение - как заступающая решимость, которая, сосредотачивая на экзистенциально подлинных возможностях бытия человеком, способна задать контекст концептуальным решениям из осново-образующего целого этого бытия! Именно это - как постоянная и последняя задача: из самих вещей обеспечить научность темы, - а не "рефлексивное измышление философемы, что толкает перед собой тележку научной основательности".
То же и с язвительной метафорой "кошки с колокольчиком на хвосте", - что, к тому же, оказывается даже очень в тему, если вспомнить собственные признания философа:
«Я еще не выпустил кошку из мешка», - намекал Хайдеггер друзьям в последние годы жизни. Если под кошкой понимались «Черные тетради», то философа несомненно позабавило бы, как отреагировал на нее презираемый им «журнализм»
(см. там же: фрагмент _о чём идёт дело: "свой среди чужих, чужой среди своих"..._).
Да, было бы просто грустно, хотя и забавно, если бы не было столь ужасающе абсурдно (см. по теме массмедийных игр вокруг "Черных тетрадей": о ползучем сенсуализме и сенсациомании - вначале цикла _Отстоять Хайдеггера_, и в 5-м Приложении к циклу - о "психоаналитической мыльной опере с двумя действующими лицами - «иконоборческим» духом Хайдеггера и немецким духом").
Наконец, что касается "(не)понимания" позитивистами текстов за авторством основателя феноменологической школы Э. Гуссерля (см. по теме _феноменология и позитивизм_), а также его последователей, в том числе Хайдеггера. По этому поводу очень хорошо высказался такой, столь же крупный среди этих последователей философ, как М. Шелер. Причём высказался значительно раньше приведённой выше критики (в 1914 году).
Обращая внимание на критику В. Вундта, посетовавшего на отсутствие в феноменологических текстах каких-либо позитивных выводов, - дескать, после долгих рассуждений о том, чем не является предмет исследования в своём существе, "получается пустая тавтология" (например: "Суждение - это именно суждение", - речь шла о "Логических исследованиях" Гуссерля), - Шелер замечает следующе.
Это замечание Вундта само есть интересный феноменологический пример того, что высказывание может быть истинным, и тем не менее лишенным всякого понимания. В самом деле, многие феноменологические рассуждения - и не только у Гуссерля - формально протекают именно так, как это сформулировал здесь Вундт. Что отсюда следует? Отсюда следует, что феноменологическую книгу следует читать в совершенно другой установке, чем это сделал Вундт, хотя его установка в самом деле необходима при чтении книг, которые сообщают о наблюдениях и описывают то, что наблюдалось, или же стремятся нечто доказать индуктивным или дедуктивным методом. Когда в книге, которая имеет такую цель, содержится лишь нагромождение отрицаний и - как венец всего - тавтология, тогда мы имеем право судить ее даже менее благосклонно, чем Вундт - "Логические исследования": мы должны бросить ее в огонь! Но то, чего не заметил Вундт, - это не больше не меньше, чем сам смысл феноменологического рассуждения. Этот смысл состоит только в следующем: дать читателю (или слушателю) возможность усмотреть нечто, что по своей сущности только и может быть усмотрено, и для усмотрения чего все положения, которые содержатся в книге, все выводы, все возможные предварительные дефиниции, все предварительные описания, все цепочки умозаключений и доказательств в их совокупности выполняют лишь функцию указателя, который свидетельствует о том, что еще нужно усмотреть (Гуссерль). Но в самой книге оно может никогда и не встретиться - ни в одном из ее суждений, понятий, дефиниций. Тут оно с необходимостью есть X, вокруг которого сосредоточено все, что содержится в книге - и в итоге "тавтология" говорит читателю: теперь смотри, и ты его увидишь! Таков смысл того, что Вундт считает голой "тавтологией".
Понятно также и то, что до этого заключительного указания происходит множество отрицаний. Их функция состоит в том, чтобы с помощью последовательного исключения разнообразных комплексов, в которые включен феномен, как и с помощью исключения всех сопутствующих им факторов, со всех сторон отграничить сам феномен, пока не останется ничего, кроме него самого: т.е. самого феномена, чья неопределимость во всех попытках определения впервые предъявляет его как подлинный "феномен". Когда мы имеем дело с позитивно-научной книгой, то уже в ней самой содержится то, что имеет в виду автор, - это и понятно, поскольку здесь предмет никогда не дан сам, но всегда исследуется только как связанный определенными отношениями с другими предметами. В феноменологической книге этого не содержится никогда - причем потому, что все ее положения, понятия и т.д. должны впервые предъявить предмет для усмотрения. Поэтому автор может лишь отграничивать, очищать и опровергать все опрометчивые определения (доказывая то, что они впадают в circulus in definiendo [лат. - круг в доказательстве]). И образы, если они и предъявляют себя "как" образы - а не как те "украденные" образы, которые незаметно подменяют собой предмет, - также могут быть использованы здесь, если они взаимно ограничивают друг друга, чтобы достичь цели - усмотрения.
Макс Шелер. Феноменология и теория познания // Шелер М. Избранные произведения. М.: "Гнозис", 1994. С.211-212.
Бессмысленно воспринимать феноменологию как один из множества позитивно-научных способов уловить объективно представленную реальность в сплетенную по логическим правилам сеть. Каковое улавливание на выходе предложит новую головоломку - как импульс, подживляющий бесконечный рост научного знания (тоже, кстати, в тему "беспрестанного «раскрытия горизонтов»").
Кризис наук и, в целом, научного основанного мировоззрения как раз оттого и происходит, что плетение концептуальных сетей, как элемент конструирования ситуаций эмпирического взаимодействия с реальностью, в своих результатах начинает замещать самое реальность, как жизненный мир, в котором это взаимодействие берёт своё начало и который оно призвано обогатить. Соответственно, за пределами научного познания оказывается бытие самого познающего - вопреки тому фундаментальному обстоятельству, что в своём фактическом бытии он всегда уже брошен в познаваемую реальность. Собственно, отвечая на этот вызов, феноменология и выдвигается - как путь усмотрения оригинальной данности самих вещей, - именно для того чтобы вернуть науке ту позитивность, на которую она притязает. Но которую наука, незаметно для себя, превращает в прямо противоположное - в отрицание реальности, как объекта познания, и в самоотрицание познающего субъекта.
И, в этой связи, кстати, что касается "классического «Остановись, мгновенье!», о чём подробнее будет сказано дальше (в следующем посте), а здесь - коротко, именно в концептуально-методологическом аспекте. Эпохе́ (греч. εποχή - остановка, сдерживание) - методическая операция, которую Гуссерль предпосылает феноменологическому исследованию в качестве остановки захлестнувшего научное сознание потока "естествоиспытующих" объективаций и "всеобъясняющих" моделей, - в нынешнем состоянии информационной перенасыщенности, оказывается востребована в более расширенном применении. А именно в том смысле, что
остановке и радикальному выключению из феноменально-рефлексивного поля требуется подвергать поток, тоже чрезвычайно захлёстывающий сознание, но уже ориентированный не на естественный мир, а на "мир" зазеркальный, населенный фантомами, жупелами и прочими продуктами безмирности, безвременья и безначальности (см. подробнее).
Но самое главное, что важно увидеть в феноменологической стратегии, это именно путь. И, в этой связи, что особо следует отметить в плане адекватного уразумения методологической и мировоззренческой значимости феноменологического возвращения к самим вещам, это - возможность вернуть научно-философской традиции метафизический универсализм. Что значит - вернуть возможность находить в самой реальности то, что образует предельные основания её познания и формирования объективного и системного представления о ней.
При этом, поскольку феноменологическая методология, особенно герменевтически ориентированная, всегда сопряжена с радикально-критическим противоходом к двусмысленно позитивному содержанию, постольку в её исследовательской стратегии присутствует своего рода апофатический аспект. То есть такой "путь отрицания", который призван строго очерчивать собственные пределы метафизической традиции (см. главку 3.2.3. цикла _Отстоять Хайдеггера_: фрагмент _феноменологические редукция, конструкция, деструкция_).
И ещё, плавно возвращаясь от концептуально-методологического отступления к проблематике заданной в инфо.поводе, коротко о том, как слово феноменологической школы мысли, в её хайдеггеровском изводе, отзывается в нынешней отечественной интеллектуальной среде.
Фрагмент одной беседы.
- Что же можно сказать об отечественной философии сегодня? В каком состоянии она находится?
- Попробую высказать две-три характеристики. Во-первых, это заторможенность в развитии философии, что связано с определенными объективными обстоятельствами. Так, например, некоторые философские проблемы уже давно «проехали», обсудили, даже жизнь их немножко уже решила, а мы все еще воспринимаем их как актуальные. И это - первая характеристика нашей нынешней философии. Возьмите, например, Хайдеггера, который умер уже более 30 лет назад. Сегодня у нас он обсуждается во многом как актуальность сегодняшнего дня.
- Но ведь его перевели слишком поздно, и потом сам язык, сам перевод был очень сложным.
- Хорошо. Соглашусь. Но до этого мы точно так же страстно обсуждали, скажем, того же Канта, которого в России тоже перевели очень поздно. В связи с этим анахронизмом возникает вторая характеристика - эпигонство. И это, по-моему, очень серьезная болезнь нашей философии, а также общественно-политического мышления. Мы начинаем кроить себя в стилистике того или другого немецкого или французского философа...
Н. Мелентьева - Ю. Солонин: Изменение порядка жизни требует героического пессимизма.
Значит, справедливости ради, следующее.
Во-первых, философские проблемы, да еще в такой фундаментально-масштабной постановке, как в случае вопроса о бытии, "проехать" невозможно в принципе, - тем более, на том основании, что автор, поставивший их, умер "уже" (?!) более 30 лет назад. Кстати, на данный момент - уже более 40 лет (Хайдеггер умер в 1976 году, беседа относится к 2009 году), - что, однако, сути не меняет, если принять во внимание то обстоятельство, что свою значимость может сохранять наследие философов, умерших сотни и даже тысячи лет назад.
То есть, во-вторых, что касается "актуальности сегодняшнего дня", одно дело - запоздалое знакомство с теми или иными достижениями и наработками отдаленного прошлого или, просто, вышедшими из интеллектуальной моды веяниями, другое - попытка свежего прочтения серьезного наследия и его адаптации в русле насущных проблем и задач текущего момента (в противоположность "эпигонской кройке себя в стилистике того или другого западного философа").
В этом смысле, в-третьих, поднятые Хайдеггером проблемы, - например, метафизический нигилизм и вопрос о технике, - жизнь не "немножко уже решила", а наоборот, изрядно усугубила. Причём усугубила, ввиду все той же "заторможенности в развитии", - как раз и прикрываемой отговорками, типа: "уже давно “проехали”, обсудили" (см. в тему - про _"заезды" в метафизику_).
И это яркий пример "культурного" пресыщения интеллектуального класса, - о чём в инфо.поводе, и что также говорит о возрастающей актуальности свидетельств Хайдеггера о забвении бытия.
Собственно тем и интересен опыт этих свидетельств, что сквозь тревожный сумрак постклассической ситуации он сподвигает на поиск выхода к некому просвету (lichtung)...
Следуя по этому пути, мы надеемся разглядеть в этом просвете неоклассическую перспективу - как судьбоносно-спасительную перспективу нового гуманизма.
Что же касается концептуально-методологических средств, которыми обеспечивает себя мышление бытия, из предпринятого выше отступления должно стать ясно простое. Нет никакого смысла взвешивать опыт этого мышления и средства его обеспечения на весах критики, которая осуществляется со стороны иных интеллектуальных школ - по меркам их концептуально-методологических средств (что, разумеется, не исключает возможности продуктивного и конструктивного диалога, - см., например, о такой возможности в случае марксизма и феноменологии). Ибо обнаружить всё то, что даёт этот опыт, и что в нём упускается, в конце концов, можно только на деле - в конкретном и непосредственном осмыслении того, что происходит вокруг нас и с нами. Собственно попытки такого осмысления и представлены в данном материале, а также в сериях материалов, предшествовавших ему.
И конечно, в предлагаемых результатах неизбывно остаётся то самое _почти_... которое, однако, связано не с констатацией упущений, но с необходимостью дальнейшего следования по выбранному пути. И здесь самое время вернуться к нашему _соотнесению интеллектуального и общественно-исторического опытов_, и к зафиксированной в средоточии этого соотнесения проблеме _субъектности_.Окончание: пост-фаустианская идиотизация (секто-образующее) vs. вызревающе-прорастающее приуготовление (субъекто-образующее) »»» ...