Зимние забавы
На катке в Таврическом саду
Говоря о Рождестве, нельзя не упомянуть и о святках и связанных с ними древних обрядах и традициях. Святки - это святые вечера; само слово свидетельствует о святости дней по "причине отрадного для христиан события". Еще с языческих времен вошли в жизнь обряды и обычаи, которые изменяясь с течение лет, где-то сохранились и по сей день. Это - гадание, игры, ряженые. Святки, кроме "славления по домам, сопровождались наряжение в маски и костюмы с целью не быть узнанными". Костюмы заказывали в костюмерном магазине или шили дома.
Обыкновенно ряженые не оставались долго на вечерах, куда они приезжали, чтобы попасть в два-три дома. Выбирались такие дома, где были приемы, гости, танцы. В больших городах ряженых принимали только знакомых или тех, за кого кто-то из хороших знакомых ручался.
"Святочное гадание" К. Маковский
А.А. Бенуа-Черкесова вспоминала: "Мой отец придумал интересную инсценировку и мы явились к Добужинским во главе с папой и прихватив с собой еще несколько друзей, в виде какого-то фантастического посольства - не то турецкого, не то персидского. Несли мы разные дары, состоявшие, главным образом, из лакомств. Эффект получился полный. Однако скоро приглашенные стали замечать, что их подошвы прилипают к ковру (очень красивому и ценному). Оказалось, что "Султан" - папа обронил с блюдца, которое торжественно преподносил хозяину дома, большой кусок халвы, который гости повсюду растоптали. М.В. хохотал от души..."
Нину Васильевну Сабашникову никто не узнавал, так что она даже никогда не надевала маски, а только слегка гримировалась самым примитивным образом - кусочком угля подводила глаза или свеклой румянила щеки.
Колядки - хождение с вертепом и звездой, с пением тропаря. Это был обычай славления ребятишками Рождества целыми группами под предводительством старшего, несущего звезду с фонариком, после каждого славления поется молитва и говорится: "С праздником хозяина поздравляем, здравия Вам желаем". Если ряженые приезжали в вечернее время, то такие визиты часто завершались святочными гаданиями. Эта традиция осталась в народе как сила привычки по праву древности" с тех времен, когда гадание составляло один из главных языческих обрядов. Люди всегда старались узнать свой жребий, свое будущее.
На Рождество каникулы были длиннее обычного, а значит, и игр, и развлечений, которые неотделимы от зимнего праздника, было много. Дети катались на коньках, на лыжах, на финских санях. У столичных жителей было еще одно зимнее развлечение - свое, особенное, петербургское. Нева замерзала "в тишине и ровности", лед был прозрачен и гладок, как зеркало. На реке устраивались перевозы: "Экипажи, покрытые пестрыми ковриками, и полостями кресла, к ножкам которых приделаны полозья. Прибывали дюжие молодцы на коньках и начинали нести службу. Вы платили пятак в кассу, садились в кресло. Ноги вам предупредительно укутывали меховой полостью; за спинку кресла становился лихой удалец, и - ух-ты, ну! - как визжали санки-кресла по льду, как резал лицо встречный ветер, как горел на солнце коврик и как весело мелькали елки на снежном валу. А мальчишки перевозили за пятачок или дешевле в старых, но удобных креслах.
Матильда Кшесинская и Великий Князь Андрей
На коньках катались и дети, и взрослые, как правило, на общественных катках, которые устраивались каждую зиму. Каток в Гельсингфорсе "был очень хороший, весь огорожен высокими стенами из брезента, которые крепились на столбах, вмороженных в лед, и маскировались изнутри зелеными елками. Пожарные ежедневно чистили каток от снега и поливали. При катке была теплая раздевальня и трибуны для публики. Ежегодно здесь проходили состязания по фигурному катанию и скоростному бегу на коньках. По вечерам играл духовой оркестр. Катающихся было много."
В Москве на катке близ Дмитровки было "пестро и весело. Дамы в мехах сидели в креслах, которые катили перед собой молодые люди, конькобежцы в обтянутых рейтузах, в одних куртках, с развивающимися шарфами.
В Петербурге на катке "воскресная музыка была задорной и морозной. Играли почти всегда один и тот же вальс, - и умелый знаток в черном костюме, похожем на трико, делал лихие пируэты. Потом вдруг уносился, подаваясь всем корпусом в такт музыке.
Катки, катки - на Мойке, на Фонтанке,
в Юсуповском серебряном раю:
кто учится, смешно раскинув руки,
кто плавные описывает дуги,
и бегуны в рейтузах шерстяных
гоняются по кругу, перегнувшись,
сжав за спиной футляр от этих длинных
коньков своих, сверкающих, как бритвы,
по звучному лоснящемуся льду. писал В. Набоков.
Ольга Ваксель вспоминала подробности своего катания на коньках в Гатчинском Приоратском парке: "Я не помню, как я училась бегать на коньках - по видимому, легко, зато свой вид точно могу описать: у меня были ботинки на шнурках до колен, коньки "Снегурочка", красная шуба с пелеринкой, отделанная каракулем, такая же круглая с ушами шапочка и маленькая муфта на шнурке. Идти через весь город с коньками было большим удовольствием, чем кататься. Но я пыталась даже танцевать на льду, хотя танцевать не умела. Какие-то досужие молодые люди для смеху кружили меня.
Из всего множества саней мы облюбовали одни. Они были большие, тяжелые, обитые темно-зеленым сукном, и сидеть на них было мягко и удобно. С горы они летели быстро, бесшумно, никуда не сворачивая. На сани мы не садились просто, как обыкновенные люди, с торчащими по бокам ногами, а лихо вскакивали сзади на одно колено. Правая нога волочилась сзади, где нужно нажимая и описывая за санями зигзаги, наподобие руля у лодки. Конечно, валенок сильно страдал от такого управления, и вскоре у всех наших валенок с правой ноги красовались на носу кожаные заплаты.
Из-за глубокого снега кататься можно было только по укатанным дорогам. Недалеко от нас был перекресток - три дороги с разных сторон спускались вниз и около маленького заросшего пруда перекрещивались. Мы тайком уходили туда, так как взрослые не поощряли езду по дорогам: там всегда была опасность столкновения с какими-нибудь крестьянскими санями или даже, упаси бог, с автомобилем. Правда, автомобили существовали больше в разгоряченном воображении бабушки и тети Наташи, чем в действительности, но раз мы в самом деле видели автомобиль. Он проехал - черный, удивительно элегантный, красиво сигналя на поворотах, - даже собаки все попрятались от неожиданности, а мы долго бежали следом, замирая от восхищения.
Мы очень радовались, когда после оттепели глубокий снег покрывался крепким ледяным настом и мы получали возможность кататься без дорог, с любой горки.
Особенно хороша была гора Колдуньи - высокая, страшно крутая, она размашистыми уступами спускалась на широкое поле. Свое название гора позаимствовала из сочинений Хаггарта, которыми мы увлекались. В его романе «Нада» было два героя: Умслопагас и Галаци-волк. Они охотились со стаями своих друзей-волков по диким уступам горы Колдуньи, нечистого места, проклятого зулусами. В романе были чудесные картинки, на одной был изображен Галаци, сидящий в задумчивой позе где-то наверху, на горе. Он был необычайно красив - гордое лицо, небрежная поза мускулистого тела, вокруг бедер волчья шкура. Под картинкой написано: «Галаци-волк сидел на камнях Колдуньи…» С тех пор прошло чуть ли не полвека, но я все помню выражение тоски, с которой он всматривался с высоты в очертания родной деревни далеко внизу, откуда его изгнали суеверные и глупые люди.
Не знаю, как мы решились один раз съехать со знаменитой горы. Мы как-то не успели хорошенько сообразить, что делаем, как сани уже заскользили вниз. Они почти не касались земли - с уступа на уступ они летели просто по воздуху. Во мгновение ока мы очутились внизу и там врезались в занесенную снегом канаву. Пробив наст, сани резко остановились, и мы совершили сложный полет друг через друга, причем тот, кто сидел сзади, очутился впереди всех на снегу.
Мы обалдело сидели, оглядывая друг друга, а потом разразились громким, но довольно-таки нервическим хохотом. Только окончательно оправившись, мы смогли с восхищением осмотреть след наших дерзновенных саней на девственной поверхности горы Колдуньи, - он действительно прерывался в тех местах, где мы летели по воздуху." - писала Вера Андреева о катаниях на санях.
Особое место среди развлечений детей и взрослых занимали лыжи. На лыжах не только катались возле дома и в парках, но и совершали экскурсии, чаще всего по выходным или праздничным дням. В Гельсингфорсе, вспоминает Г.В. Малков-Панин, "мы уходили из дома на четыре-пять часов. Ходили до замерзшего моря."
Лыжи были любимым развлечением и в семье писателя Леонида Андреева. Дочь Вера вспоминает: "Небольшая комната около кухни вся заставлена санями и лыжами. Тут лыжи короткие и широкие для ходьбы по глубокому, пушистому снегу, длинные и узкие для гоночного бега. Они не для нас, а для папы, наших бесконечных дядей и прочих гостей. Наши лыжи куда более скромные с виду - поцарапанные, с облупленными носами, с заскорузлыми ремешками, они тем не менее бесконечно дороги нашему сердцу - они легкие, удобные, и как ловко залезает валенок в эти самые потрепанные ремешки!...
Чаще, чем на санях, мы отправлялись кататься на лыжах. Нельзя сказать, что мы имели какое-нибудь хотя бы отдаленное понятие о слаломах и прочих лыжных маневрах, но мы лихо съезжали с изрядно крутых гор, террен которых изобиловал всякими коварными пнями, полузанесенными заборами и канавами.
У нас был свой неписаный закон чести, по которому считалось недопустимым и постыдным смалодушествовать перед препятствием и пустить в ход природный тормоз - на полном ходу просто сесть в снег. Глубокая рытвина в снегу, оставляемая сзади, яснее слов говорила о проявленной трусости, и лучше было влететь в овраг, сломать лыжу, чем услышать слово, брошенное сквозь скривленные презрением губы: девчонка! Кроме постыдности такого рода торможения этот способ таил в себе и ряд других неприятностей. Сидишь, бывало, в глубокой борозде и с тоской следишь за своей лыжей, которая бесшумно и проворно исчезает где-то за кустами на дне оврага. Изволь потом, проваливаясь выше колен, брести по снегу, лезть в овраг, продираясь сквозь кусты, вылезать - все это под огнем уничтожающих взглядов дорогих братцев.
Самым восхитительным был, конечно, бег по укатанной лыжне, когда летишь, отталкиваясь палками, и от избытка чувств воешь диким голосом, изображая охотящуюся стаю волков из «Белого клыка». Вечереет, кругом «белое безмолвие», только лыжи ритмично постукивают да разноголосый вой жутко разносится в промерзлом лесу.
Домой мы вваливаемся красные, разгоряченные быстрым бегом. Начинается раздевание на скамейке в прихожей, которая вся заваливается нашей задубевшей, распространяющей холодный морозный запах одеждой. Из валенок вытаскиваются спрессованные куски снега, смешные рукавицы, смерзшиеся в комок, еще долго сохраняют следы лыжных палок - круглые заледеневшие отверстия посередине. Тетя Наташа суетится, бабушка ужасается, а в дверях появляется папа и с довольным видом щурит глаза."
В необыкновенно красивом месте провел зимнюю неделю в 1914 году Федор Иванович Шаляпин: он гостил в Куоккале, в семье Репина. Зимой тут не было дачников, сосны утопали в снегу, рядом - залив, чистый воздух. Илья Ефимович вместе с гостем расчищал дорожки от снега в саду, Шаляпин катался на финских санях, на коньках по замерзшему заливу; ходил на лыжах. Певец, прекрасно отдохнувший в Куоккале, с теплотой потом вспоминал эти дни.
"Былого счастия обзор"