Английские денди на примере Дж.Браммелла.
Ольга Вайнштейн, кандидат филологических наук
Шампанское для чистки ботинок, или Секреты Джорджа Браммелла
Журнал «Родина», 2000, № 8. Стр.107-110.
[стр.107] Покупая новый шампунь или принимая душ, мало кто задумывается, когда сложились современные гигиенические нормы. Наши привычки кажутся нам настолько естественными, что трудно поверить, будто подобная культура тела сложилась относительно недавно - в начале прошлого столетия. Именно тогда впервые среди английских денди появилась мода на «смехотворные мелочи» туалета - ежедневную ванну, бритье, мытье головы, уход за кожей.
Однако есть много свидетельств, что на протяжении XIX века частые водные процедуры в Европе были отнюдь не общепринятыми. Напротив, существовал целый ряд предрассудков относительно упоения горячей воды: считалось, что теплая ванна расслабляет и способствует нервным расстройствам, потере тонуса, важность ассоциировалась со слабостью: «Не следует принимать ванну чаще, чем раз в месяц, - рекомендовали воспитатели, - долгое сидение в ванне развивает праздность и расслабленность, неподобающие молодой девушке» (1). Частые горячие ванны, по мнению врачей, могли привести к снижению работоспособности - Бальзак в периоды интенсивного писания прекращал принимать ванны, опасаясь утратить творческий настрой.
К мылу тоже относились с некоторым подозрением, опасаясь его «искусственности» и раздражающего действия на кожу. В медицинских трактатах 40-х годов советовали мыться просто водой комнатной температуры, исключая при этом голову. Старинная максима “Saepe manus, raro pedes, nusquam caput” («руки мыть часто, ноги - редко, голову - вообще не надо») все еще считалась золотым правилом. «Мытье волос часто является причиной головной и зубной боли», - предупреждали медики (2). Предпочтение отдавали старинным методам: хорошенько растесать волосы частым свинцовым гребешком, смазать жиром и затем посыпать отрубями или крахмальной пудрой. Так что жирный блеск причесок европейских красавиц середины XIX столетия имел прочную бытовую основу.
В подобных установках вполне различимы следы древнейших мифологических представлений. Голова издавна считалась неприкосновенной и табуировалась как особо священная часть тела; необходимость помыть или постричь волосы всегда обставлялась всяческими магическими предосторожностями (3).
Городская культура в то время была весьма далека от современных гигиенических установок. Париж XIX столетия особенно шокировал наблюдателей своей вонью и грязью. Л.-С.Мерсье еще несколькими десятилетиями раньше недоумевал, как можно жить среди гнилостных испарений (4), а неустанный летописец парижской жизни Бальзак неоднократно фиксировал: «Дом обслуживался узкой лестницей... на каждой площадке стоял бак для нечистот - одна из самых омерзительных особенностей Парижа» (5). Бальзак усматривал в парижской грязи симптом «нравственного разложения» парижских властей.
Как показали авторитетные историки Жорж Вигарелло и Ален Корбен, в Европе XVII-XVIII веков общей практикой была так называемая «сухая чистка»: при дворе Людовика XIV лицо и кисти рук протирали надушенными салфетками, об общей гигиене особо беспокоиться было не принято, и оттого на блестящих балах в воздухе царил устойчивый запах немытого тела, что привело к привычке нюхать табак.
В первой половине XIX века мытье было достаточно затруднительной процедурой и в силу технических причин, поскольку приходилось нагревать большой бак с водой. Большинство семей со средним доходом могли позволить себе только общую ванну самое частое раз в неделю - по субботам, что воспринималось как особое ритуальное событие. А в бедных семьях и это было немыслимой роскошью. Стирка также была утомительным занятием: в обеспеченных домах нанимали прачку, которая кипятила огромное количество воды, вручную подсинивала и крахмалила одежду, гладила и затем пропускала белье через специальный прессовочный каток.
При всех прочих равных условиях англичане традиционно «резко выделялись на фоне остальных континентальных наций по гигиеническим стандартам: «британцы полагают, что мыло - это цивилизация» (6). В Лондоне система канализации [стр.108] была гораздо лучше, чем в Париже, поскольку уже с начала XIX века были проложены деревянные трубы (сделанные из вяза), а в начале 40-х годов их заменили на металлические.
Репутация англичан как чистюль в Европе XIX столетия во многом складывалась под влиянием такого яркого феномена, как британский дендизм, который лишь через три десятилетия был усвоен во Франции.
Английский денди Джордж Браммелл, без участия которого не обходился ни один прием в начале XIX века, вошел в историю как создатель современного канона мужской элегантности в костюме. Однако этот канон также подразумевал новую модель телесности и прежде всего отношения к личной гигиене. Браммелл был известен своей аккуратностью и выделялся в своем кругу редкими привычками. Знаменитый денди менял рубашки три раза на день и, если замечал мельчайшее пятнышко, тотчас отсылал сорочку опять к прачке. Счета за стирку составляли значительную статью его расходов.
Он сделал правилом ежедневную смену белья и утренние ванны. Его чистоплотность стала предметом бесчисленных сплетен и анекдотов, поскольку подобные обыкновения были весьма далеки от общепринятых норм того времени. Большинство его аристократических друзей очень редко прибегали к ваннам, но зато обильно пользовались духами, чтобы заглушить запах грязной кожи и пота. Браммелл первый отказался от регулярного применения духов, так как они ему просто не требовались.
Его утренний туалет включал несколько стадий. Сначала денди тщательно брился, используя серебряную чашку для бритья, Заметим, что именно он в тот момент ввел в моду чисто выбритый подбородок как атрибут мужской красоты. Далее часа два уходило на омовения в тазу, причем на заключительном этапе Браммелл купался в молоке, как Клеопатра. Молоко это нередко пускали в торговлю, и многие лондонцы, зная это, брезговали пить молоко, опасаясь, что им уже успел попользоваться красавчик денди.
Браммелл располагал целым арсеналом, или, как писал его биограф, «батареей», особых туалетных принадлежностей, (“batterie de toilette”). Из его любимых вещей стоит отметить изумительный кувшин темно-синего стекла с узором из экзотических птиц, серебряную плевательницу, по поводу которой он шутил, что «невозможно плевать в глину», а также большой удобный таз, который Браммелл возил с собой в путешествиях.
После купания приходил черед косметических процедур: Браммелл вооружался щеткой и тщательно растирал себя выше пояса, так что после этого массажа его кожа была багрового цвета, как у больного скарлатиной. Затем, вооружившись зеркальцем на длинной ручке, на манер того, что применяется в зубоврачебной практике, он удалял пинцетом все оставшиеся лишние волоски. Весь туалет обычно занимал около трех часов и, что более всего удивляло его современников, имел место каждый день (7). Даже верный камердинер Джессе, и тот не переставал забавляться и изумляться, описывая детали дендистской гигиены: «Подумайте только, этими смехотворными мелочами он занимался ежедневно, даже в возрасте пятидесяти лет, в здравом уме и твердой памяти!».
Когда Браммелл был вынужден эмигрировать во Францию, он там попал в тюрьму из-за долгов, но даже в заточении продолжал исполнять свои гигиенические ритуалы. В письме к своему другу Армстронгу он настоятельно требовал, чтобы ему присылали по три чистых полотенца каждый день, а также просил, чтобы особо позаботились о его драгоценных вещах, оставшихся в гостинице, - большом тазе и кувшине для воды.
Через некоторое время Браммеллу удалось добиться, чтобы ему доставили в камеру все его любимые туалетные принадлежности - и таз, и кувшин, и зубоврачебное зеркальце, и пинцет, и серебряную чашку для бритья, и плевательницу. Тогда, благодаря покровительству начальника тюрьмы, он смог возобновить свои трехчасовые гигиенические процедуры во всех деталях. Ему доставляли от 12 до 14 литров воды для ванны и 2 литра молока, причем его слуга с досадой прикидывал, что вместо этих двух литров молока за ту же цену можно купить стакан водки. Тем не менее, когда этот слуга впоследствии узнал о кончине Браммелла, он искренне прослезился.
Чистоплотность Браммелла казалась в свое время столь исключительной и странной, что вскоре стала отличительной эмблемой дендистского стиля, и многие писатели, изображая персонажей-денди в романах, обязательно подчеркивали нарциссизм героя через пристрастие к долгим и роскошным купаниям.
Французские последователи Браммелла и Пелэма, героя одноименного романа Эдуарда Бульвер-Литтона, целиком усвоили их эстетские манеры, сделали принципом частую смену белья и рубашек и, в частности, переняли гигиенические привычки. Бальзаковский герой Анри де Марсе во всем подражает Браммеллу: «Лакей принес своему барину столько различных туалетных принадлежностей и приборов и столько разных прелестных вещиц, что Поль не удержался, чтобы не сказать:
- Да ты провозишься добрых два часа!
- Нет, - поправил его Анри, - два с половиной» (8).
Как видим, Анри стремится «дотянуть» до браммелловской нормы - 3 часа на туалет. Его друг Поль, не столь искушенный в тонкостях дендизма, недоумевает: «Зачем наводить на себя лоск битых два с половиной часа, когда достаточно принять пятнадцатиминутную ванну, быстро причесаться и одеться». Тогда Анри, «которому в это время при помощи мягкой щетки натирали ноги английским мылом», объясняет ему, что истинный денди - это прежде всего фат, а успех у дам во многом зависит от опрятности: «Женщины помешаны на чистоплотности. Укажи мне хоть на одну женщину, которая воспылала бы страстью к мужчине-замарашке, будь он самым исключительным человеком! И сколько я видел исключительно интересных людей, отвергнутых женщинами за нерадивое отношение к собственной персоне».
В этом примере наглядно проявляется разница между французскими и английскими денди. Французу важнее всего эротическая функция гигиены: возможность непринужденно раздеться, не стесняясь собственного тела. Для него тело - конечное назначение взгляда, а одежда - лишь временный покров. Позднее аналогичные принципы «заботы о себе» будут исповедовать преемницы денди - знаменитые парижские куртизанки.
Если француз печется о своей репутации фата, то британский денди чистится и прихорашивается прежде всего ради собственной персоны. Чистое тело замыкает контур его внутреннего Я, сообщает ему непроницаемость скорлупы. Заметим, Браммелл не был фатом, хотя [стр.109] среди его друзей было немало знатных дам. Он устраивал свои гигиенические сеансы ради самоуважения, которое, в свою очередь, давало ему уверенность в обществе и позволяло играть роль светского диктатора.
Известно, что мнения Браммелла очень боялись и модницы, и щеголи. При оценке людей аккуратность была решающим критерием, Однажды он ночевал в загородном доме у знакомых и на следующий день приятель спросил о его впечатлениях. «Не спрашивай, дорогой мой, - ответил денди, - представь, наутро я обнаружил паутину в своем ночном сосуде!» (9). Неприхотливость и простота нравов, издавна вполне совместимые с традициями английской аристократии, уже казались этому городскому неженке непереносимыми.
Позднее, став членом привилегированного клуба Watier’s, он возражал против приема сельских джентльменов, мотивируя это тем, что от них якобы пахнет лошадьми и навозом. Сам Браммелл ненавидел запах конюшни, хотя в молодости служил в армии и немало ездил верхом. Однако, когда он вышел в отставку, то предпочитал выезжать в экипаже, а в дождливые дни и вовсе оставался дома, чтобы не замызгать свои свеженачищенные сапожки. Кстати, многие его поклонники интересовались, как он добивается сверхъестественного блеска обуви, на что получали лукавый рецепт: полировать ботинки пеной отборного шампанского! Своему слуге он приказывал натирать даже подошвы ботинок, и, когда слуга в первый раз, смущенный столь необычным приказом, не знал, как приняться за дело, денди собственноручно показал ему всю технику чистки.
Когда Браммелл жил во Франции, он столкнулся с проблемой грязных улиц. Не имея экипажа, он вынужден был в ненастную погоду ходить пешком и разработал специальный стиль передвижения: «Он ставил ногу только на возвышающиеся камни брусчатки и настолько ловко прыгал по ним на цыпочках, что умудрялся пройти всю улицу, не посадив ни одного пятнышка на ботинки». В то время из-за уличной грязи многие носили башмаки с деревянной подошвой, но денди никогда не надевал их в дневное время, чтобы не испортить свой стиль. Он позволял себе прибегнуть к таким башмакам, только когда возвращался домой ночью и никто из знакомых не мог его увидеть. Это было максимальной уступкой обстоятельствам, которую он мог себе позволить.
На случай дождя он имел зонт, который убирался в идеально облегающий шелковый футляр. Рукоятка зонта была украшена резной головой Георга IV, и говорят, Браммелл очень ценил в ней портретное сходство с оригиналом. Если он гулял с приятелем в сырую погоду, то непременно приказывая своему спутнику «держать дистанцию», чтобы тот его ненароком не забрызгал.
Еще одна кардинальная новация в дендистском туалете состояла в изменении прически. Браммелл отказался от ношения париков и одним из первых ввел в моду аккуратную короткую стрижку. В то время это имело недвусмысленные либеральные коннотации. Исторически в Англии парик был символом политического традиционализма, все консервативно настроенные деятели носили обильно напудренные парики. В 1795 году появился указ премьер-министра Уильяма Питта, предписывающий брать налог за пудру для париков. Пудру тогда делали из муки, а позднее, когда случился дефицит пшеницы, из конского каштана. Первый публичный протест против нового налога произошел, не без иронии судьбы, в специальном помещении для напудривания париков в Вобурнском аббатстве. Несколько знатных молодых людей под предводительством герцога Френсиса Бедфорда «торжественно отринули парики, вымыли головы, подстригли и вычесали (combed out) волосы». Вычесывание означает, по всей видимости, избавление от колтунов и насекомых, что было типично для владельцев париков.
Однако их акция не смогла изменить курс европейской моды - для этого потребовалось еще несколько лет. Парики было принято носить подолгу, порой один и тот же парик использовался десятилетиями, а если конструкция прически с накладными волосами была достаточно сложной, то ее оставляли на ночь. Луи-Себастьян Мерсье красноречиво описывал проистекающие из этого неудобства, которые терпели французские красавицы: «Женщины предпочитают переносить неприятный зуд, чем отказаться от модных причесок. Они успокаивают этот зуд при помощи особого скребка. Кровь приливает им к голове, глаза краснеют, но все равно они не могут не водрузить себе на голову обожаемую постройку».
[стр.110] Помимо описанного ущерба для здоровья, пристрастие к парикам порой таило в себе и прямой риск для жизни, поскольку через парик нередко передавалась смертельная инфекция. Голову аристократки могли украшать волосы бедняка, который страдал инфекционными заболеваниями. Дело осложнялось еще и тем, что для изготовления париков сплошь и рядом употребляли волосы мертвецов, что было особенно опасно при эпидемиях чумы. Был известный случай, когда доктор, пользовавший больных оспой, заразил собственную дочь через парик. В 1778 году оспа «приехала» из Лондона в Плимут опять-таки на докторском парике.
Ношение париков, таким образом, было весьма рискованным занятием, но если для докторов и судей парики были старинным атрибутом профессии, то для многих аристократов и их подражателей это было скорее вопросом моды, причем очевидные неудобства компенсировались престижностью прически.
Другой источник, относящийся к первой трети XVIII века, дает абсолютно сходную картину социальной дистрибуции «чистого» и «грязного»: в одной карете путешествуют молодая женщина из квакерских кругов «во всей элегантности чистоты», белизна ее рук оттеняется опрятным темным платьем, и неряшливый знатный франт в спутанном засаленном парике и в старом сюртуке, плечи которого обсыпаны пудрой. Противопоставление здесь идет сразу по нескольким линиям: пол, возраст, конфессия, социальная принадлежность и, наконец, как решающий пункт - аккуратность. Обратим внимание, что особенно ярко контраст между чистым и грязным выступает именно при сравнении: пока люди остаются в пределах своего социального круга, вряд ли можно ожидать резкого оценочного осуждения личных гигиенических привычек. Другое дело, когда включается взгляд со стороны, и особенно обостряется ситуация, если этот взгляд принадлежит реформатору моды. Тогда чистое/грязное сразу принимает на себя повышенную семиотическую нагрузку.
Проповедуя принципы безупречной гигиены, Браммелл пытался привить при дворе сугубо буржуазный и пуританский стиль суровой сдержанности в одежде и тщательного ухода за собственным телом. Поэтому в то время эпитет «грязный» в его устах служил презрительным клеймом для консервативной знати.
Интересно сравнить в этом отношении фигуру Браммелла с другим великим реформатором, Коко Шанель, во многом определившей лицо женской моды XX века. Шанель по своему социальному происхождению принадлежала к малообеспеченным буржуазным кругам. Благодаря своей незаурядности она также быстро вписалась в аристократическую среду, став любовницей Этьена Бальсана, а затем англичанина Боя Кейпела; позднее за ней ухаживал герцог Вестминстерский. Аналогично Браммеллу, Коко желала блистать в знатном обществе, в то же время презирая аристократов за безвкусицу туалетов и, что весьма характерно, за то, что они якобы «грязные». Ее тирады эпатировали окружающих. «Меня спросили, что я думаю о Полин де Сен-Север. Я сказала: «Она выглядит злой, жестокой и грязной. У нее в волосах рисовая пудра. И такой грубый, резкий профиль...» (даже упоминание рисовой пудры в этом контексте симптоматично - Коко, как и Браммель, ненавидела пудру и парики).
Именно кокотки конца XIX века были первыми потребительницами новейших усовершенствований в области гигиены. Они унаследовали традиции денди и фатов и отличались аккуратностью, желая нравиться. Отмеченная Шанель «выхоленность» проистекала из того, что они реально тратили немалые средства на приобретение гигиенических средств и установку в доме ванн последней конструкции. Бальзак не случайно замечает о своей героине Эстер: «Она принимала ванну, потом тщательно совершала обряд туалета, незнакомый большинству парижских женщин, ибо он требует чересчур много времени и соблюдается лишь куртизанками, лоретками или знатными дамами, проводящими свой век в праздности. Едва Эстер успевала окончить туалет, как являлся Люсьен, и она встречала его свежая, как только что распустившийся цветок».
Нана, прославленная куртизанка из романа Э.Золя, презирает буржуазных дам за неаккуратность. Она греется обнаженная у камина в присутствии своего любовника и рассуждает: «Да они неряхи, ваши порядочные женщины! Да, да, неряхи! Кто из ваших порядочных женщин осмелится показаться вот так, как я сейчас? Найди-ка такую». Нана нередко принимает гостей сразу после ванной, а в ее роскошном особняке центральное место - туалетная комната: «Сквозь никогда не запиравшиеся двери виднелась туалетная комната, вся в мраморе и зеркалах, с белой ванной, с серебряными тазами и кувшинами, с целым набором туалетных принадлежностей из хрусталя и слоновой кости». Обаяние кокотки связано с образом ухоженного и чувственного тела: «Нана, словно ее застигли врасплох с еще влажной после ванной кожей, ёжилась, запахивала то и дело расходившиеся полы пеньюара, улыбалась, испуганно выглядывая из кружевных оборок». Эротизм влажного тела становится устойчивым топосом женской красоты, и не случайно на полотнах Эдгара Дега 80-х годов появляется целая серия обнаженных купальщиц.
Примечания:
(1) Perrot Ph. Les dessus et les dessous de la bourgeoisie. Librairie Artheme Fayard. 1981. P.288-229.
(2) Vigarello G. Le proper et le sale: l’hygiene du corps depuis le Moyen Age. Editions du Swuil. 1985. P.188.
(3) Фрэйзер Дж. Золотая ветвь. М. 1980. С.262-263.
(4) Мерсье Л.-С. Картины Парижа. М. 1995. С.51.
(5) Бальзак О. Блеск и нищета куртизанок. Собр. соч. В 15 т. М. 1954. Т.9. С.25.
(6) Johnson P. The birth of the modern. Harper Perennial. 1991. P.754.
(7) Jesse W. The life of Beau Brummell. Esq. London. 1844. Vol.II. P.202-203.
(8) Бальзак О. Златоокая девушка. Собр. соч. В 15 т. М. 1953. Т.7. С.299.
(9) Jesse W. Op cit. V.I. P.70.
Шампанское для чистки ботинок, или Секреты Джорджа Браммелла
Журнал «Родина», 2000, № 8. Стр.107-110.
[стр.107] Покупая новый шампунь или принимая душ, мало кто задумывается, когда сложились современные гигиенические нормы. Наши привычки кажутся нам настолько естественными, что трудно поверить, будто подобная культура тела сложилась относительно недавно - в начале прошлого столетия. Именно тогда впервые среди английских денди появилась мода на «смехотворные мелочи» туалета - ежедневную ванну, бритье, мытье головы, уход за кожей.
Однако есть много свидетельств, что на протяжении XIX века частые водные процедуры в Европе были отнюдь не общепринятыми. Напротив, существовал целый ряд предрассудков относительно упоения горячей воды: считалось, что теплая ванна расслабляет и способствует нервным расстройствам, потере тонуса, важность ассоциировалась со слабостью: «Не следует принимать ванну чаще, чем раз в месяц, - рекомендовали воспитатели, - долгое сидение в ванне развивает праздность и расслабленность, неподобающие молодой девушке» (1). Частые горячие ванны, по мнению врачей, могли привести к снижению работоспособности - Бальзак в периоды интенсивного писания прекращал принимать ванны, опасаясь утратить творческий настрой.
К мылу тоже относились с некоторым подозрением, опасаясь его «искусственности» и раздражающего действия на кожу. В медицинских трактатах 40-х годов советовали мыться просто водой комнатной температуры, исключая при этом голову. Старинная максима “Saepe manus, raro pedes, nusquam caput” («руки мыть часто, ноги - редко, голову - вообще не надо») все еще считалась золотым правилом. «Мытье волос часто является причиной головной и зубной боли», - предупреждали медики (2). Предпочтение отдавали старинным методам: хорошенько растесать волосы частым свинцовым гребешком, смазать жиром и затем посыпать отрубями или крахмальной пудрой. Так что жирный блеск причесок европейских красавиц середины XIX столетия имел прочную бытовую основу.
В подобных установках вполне различимы следы древнейших мифологических представлений. Голова издавна считалась неприкосновенной и табуировалась как особо священная часть тела; необходимость помыть или постричь волосы всегда обставлялась всяческими магическими предосторожностями (3).
Городская культура в то время была весьма далека от современных гигиенических установок. Париж XIX столетия особенно шокировал наблюдателей своей вонью и грязью. Л.-С.Мерсье еще несколькими десятилетиями раньше недоумевал, как можно жить среди гнилостных испарений (4), а неустанный летописец парижской жизни Бальзак неоднократно фиксировал: «Дом обслуживался узкой лестницей... на каждой площадке стоял бак для нечистот - одна из самых омерзительных особенностей Парижа» (5). Бальзак усматривал в парижской грязи симптом «нравственного разложения» парижских властей.
Как показали авторитетные историки Жорж Вигарелло и Ален Корбен, в Европе XVII-XVIII веков общей практикой была так называемая «сухая чистка»: при дворе Людовика XIV лицо и кисти рук протирали надушенными салфетками, об общей гигиене особо беспокоиться было не принято, и оттого на блестящих балах в воздухе царил устойчивый запах немытого тела, что привело к привычке нюхать табак.
В первой половине XIX века мытье было достаточно затруднительной процедурой и в силу технических причин, поскольку приходилось нагревать большой бак с водой. Большинство семей со средним доходом могли позволить себе только общую ванну самое частое раз в неделю - по субботам, что воспринималось как особое ритуальное событие. А в бедных семьях и это было немыслимой роскошью. Стирка также была утомительным занятием: в обеспеченных домах нанимали прачку, которая кипятила огромное количество воды, вручную подсинивала и крахмалила одежду, гладила и затем пропускала белье через специальный прессовочный каток.
При всех прочих равных условиях англичане традиционно «резко выделялись на фоне остальных континентальных наций по гигиеническим стандартам: «британцы полагают, что мыло - это цивилизация» (6). В Лондоне система канализации [стр.108] была гораздо лучше, чем в Париже, поскольку уже с начала XIX века были проложены деревянные трубы (сделанные из вяза), а в начале 40-х годов их заменили на металлические.
Репутация англичан как чистюль в Европе XIX столетия во многом складывалась под влиянием такого яркого феномена, как британский дендизм, который лишь через три десятилетия был усвоен во Франции.
Английский денди Джордж Браммелл, без участия которого не обходился ни один прием в начале XIX века, вошел в историю как создатель современного канона мужской элегантности в костюме. Однако этот канон также подразумевал новую модель телесности и прежде всего отношения к личной гигиене. Браммелл был известен своей аккуратностью и выделялся в своем кругу редкими привычками. Знаменитый денди менял рубашки три раза на день и, если замечал мельчайшее пятнышко, тотчас отсылал сорочку опять к прачке. Счета за стирку составляли значительную статью его расходов.
Он сделал правилом ежедневную смену белья и утренние ванны. Его чистоплотность стала предметом бесчисленных сплетен и анекдотов, поскольку подобные обыкновения были весьма далеки от общепринятых норм того времени. Большинство его аристократических друзей очень редко прибегали к ваннам, но зато обильно пользовались духами, чтобы заглушить запах грязной кожи и пота. Браммелл первый отказался от регулярного применения духов, так как они ему просто не требовались.
Его утренний туалет включал несколько стадий. Сначала денди тщательно брился, используя серебряную чашку для бритья, Заметим, что именно он в тот момент ввел в моду чисто выбритый подбородок как атрибут мужской красоты. Далее часа два уходило на омовения в тазу, причем на заключительном этапе Браммелл купался в молоке, как Клеопатра. Молоко это нередко пускали в торговлю, и многие лондонцы, зная это, брезговали пить молоко, опасаясь, что им уже успел попользоваться красавчик денди.
Браммелл располагал целым арсеналом, или, как писал его биограф, «батареей», особых туалетных принадлежностей, (“batterie de toilette”). Из его любимых вещей стоит отметить изумительный кувшин темно-синего стекла с узором из экзотических птиц, серебряную плевательницу, по поводу которой он шутил, что «невозможно плевать в глину», а также большой удобный таз, который Браммелл возил с собой в путешествиях.
После купания приходил черед косметических процедур: Браммелл вооружался щеткой и тщательно растирал себя выше пояса, так что после этого массажа его кожа была багрового цвета, как у больного скарлатиной. Затем, вооружившись зеркальцем на длинной ручке, на манер того, что применяется в зубоврачебной практике, он удалял пинцетом все оставшиеся лишние волоски. Весь туалет обычно занимал около трех часов и, что более всего удивляло его современников, имел место каждый день (7). Даже верный камердинер Джессе, и тот не переставал забавляться и изумляться, описывая детали дендистской гигиены: «Подумайте только, этими смехотворными мелочами он занимался ежедневно, даже в возрасте пятидесяти лет, в здравом уме и твердой памяти!».
Когда Браммелл был вынужден эмигрировать во Францию, он там попал в тюрьму из-за долгов, но даже в заточении продолжал исполнять свои гигиенические ритуалы. В письме к своему другу Армстронгу он настоятельно требовал, чтобы ему присылали по три чистых полотенца каждый день, а также просил, чтобы особо позаботились о его драгоценных вещах, оставшихся в гостинице, - большом тазе и кувшине для воды.
Через некоторое время Браммеллу удалось добиться, чтобы ему доставили в камеру все его любимые туалетные принадлежности - и таз, и кувшин, и зубоврачебное зеркальце, и пинцет, и серебряную чашку для бритья, и плевательницу. Тогда, благодаря покровительству начальника тюрьмы, он смог возобновить свои трехчасовые гигиенические процедуры во всех деталях. Ему доставляли от 12 до 14 литров воды для ванны и 2 литра молока, причем его слуга с досадой прикидывал, что вместо этих двух литров молока за ту же цену можно купить стакан водки. Тем не менее, когда этот слуга впоследствии узнал о кончине Браммелла, он искренне прослезился.
Чистоплотность Браммелла казалась в свое время столь исключительной и странной, что вскоре стала отличительной эмблемой дендистского стиля, и многие писатели, изображая персонажей-денди в романах, обязательно подчеркивали нарциссизм героя через пристрастие к долгим и роскошным купаниям.
Французские последователи Браммелла и Пелэма, героя одноименного романа Эдуарда Бульвер-Литтона, целиком усвоили их эстетские манеры, сделали принципом частую смену белья и рубашек и, в частности, переняли гигиенические привычки. Бальзаковский герой Анри де Марсе во всем подражает Браммеллу: «Лакей принес своему барину столько различных туалетных принадлежностей и приборов и столько разных прелестных вещиц, что Поль не удержался, чтобы не сказать:
- Да ты провозишься добрых два часа!
- Нет, - поправил его Анри, - два с половиной» (8).
Как видим, Анри стремится «дотянуть» до браммелловской нормы - 3 часа на туалет. Его друг Поль, не столь искушенный в тонкостях дендизма, недоумевает: «Зачем наводить на себя лоск битых два с половиной часа, когда достаточно принять пятнадцатиминутную ванну, быстро причесаться и одеться». Тогда Анри, «которому в это время при помощи мягкой щетки натирали ноги английским мылом», объясняет ему, что истинный денди - это прежде всего фат, а успех у дам во многом зависит от опрятности: «Женщины помешаны на чистоплотности. Укажи мне хоть на одну женщину, которая воспылала бы страстью к мужчине-замарашке, будь он самым исключительным человеком! И сколько я видел исключительно интересных людей, отвергнутых женщинами за нерадивое отношение к собственной персоне».
В этом примере наглядно проявляется разница между французскими и английскими денди. Французу важнее всего эротическая функция гигиены: возможность непринужденно раздеться, не стесняясь собственного тела. Для него тело - конечное назначение взгляда, а одежда - лишь временный покров. Позднее аналогичные принципы «заботы о себе» будут исповедовать преемницы денди - знаменитые парижские куртизанки.
Если француз печется о своей репутации фата, то британский денди чистится и прихорашивается прежде всего ради собственной персоны. Чистое тело замыкает контур его внутреннего Я, сообщает ему непроницаемость скорлупы. Заметим, Браммелл не был фатом, хотя [стр.109] среди его друзей было немало знатных дам. Он устраивал свои гигиенические сеансы ради самоуважения, которое, в свою очередь, давало ему уверенность в обществе и позволяло играть роль светского диктатора.
Известно, что мнения Браммелла очень боялись и модницы, и щеголи. При оценке людей аккуратность была решающим критерием, Однажды он ночевал в загородном доме у знакомых и на следующий день приятель спросил о его впечатлениях. «Не спрашивай, дорогой мой, - ответил денди, - представь, наутро я обнаружил паутину в своем ночном сосуде!» (9). Неприхотливость и простота нравов, издавна вполне совместимые с традициями английской аристократии, уже казались этому городскому неженке непереносимыми.
Позднее, став членом привилегированного клуба Watier’s, он возражал против приема сельских джентльменов, мотивируя это тем, что от них якобы пахнет лошадьми и навозом. Сам Браммелл ненавидел запах конюшни, хотя в молодости служил в армии и немало ездил верхом. Однако, когда он вышел в отставку, то предпочитал выезжать в экипаже, а в дождливые дни и вовсе оставался дома, чтобы не замызгать свои свеженачищенные сапожки. Кстати, многие его поклонники интересовались, как он добивается сверхъестественного блеска обуви, на что получали лукавый рецепт: полировать ботинки пеной отборного шампанского! Своему слуге он приказывал натирать даже подошвы ботинок, и, когда слуга в первый раз, смущенный столь необычным приказом, не знал, как приняться за дело, денди собственноручно показал ему всю технику чистки.
Когда Браммелл жил во Франции, он столкнулся с проблемой грязных улиц. Не имея экипажа, он вынужден был в ненастную погоду ходить пешком и разработал специальный стиль передвижения: «Он ставил ногу только на возвышающиеся камни брусчатки и настолько ловко прыгал по ним на цыпочках, что умудрялся пройти всю улицу, не посадив ни одного пятнышка на ботинки». В то время из-за уличной грязи многие носили башмаки с деревянной подошвой, но денди никогда не надевал их в дневное время, чтобы не испортить свой стиль. Он позволял себе прибегнуть к таким башмакам, только когда возвращался домой ночью и никто из знакомых не мог его увидеть. Это было максимальной уступкой обстоятельствам, которую он мог себе позволить.
На случай дождя он имел зонт, который убирался в идеально облегающий шелковый футляр. Рукоятка зонта была украшена резной головой Георга IV, и говорят, Браммелл очень ценил в ней портретное сходство с оригиналом. Если он гулял с приятелем в сырую погоду, то непременно приказывая своему спутнику «держать дистанцию», чтобы тот его ненароком не забрызгал.
Еще одна кардинальная новация в дендистском туалете состояла в изменении прически. Браммелл отказался от ношения париков и одним из первых ввел в моду аккуратную короткую стрижку. В то время это имело недвусмысленные либеральные коннотации. Исторически в Англии парик был символом политического традиционализма, все консервативно настроенные деятели носили обильно напудренные парики. В 1795 году появился указ премьер-министра Уильяма Питта, предписывающий брать налог за пудру для париков. Пудру тогда делали из муки, а позднее, когда случился дефицит пшеницы, из конского каштана. Первый публичный протест против нового налога произошел, не без иронии судьбы, в специальном помещении для напудривания париков в Вобурнском аббатстве. Несколько знатных молодых людей под предводительством герцога Френсиса Бедфорда «торжественно отринули парики, вымыли головы, подстригли и вычесали (combed out) волосы». Вычесывание означает, по всей видимости, избавление от колтунов и насекомых, что было типично для владельцев париков.
Однако их акция не смогла изменить курс европейской моды - для этого потребовалось еще несколько лет. Парики было принято носить подолгу, порой один и тот же парик использовался десятилетиями, а если конструкция прически с накладными волосами была достаточно сложной, то ее оставляли на ночь. Луи-Себастьян Мерсье красноречиво описывал проистекающие из этого неудобства, которые терпели французские красавицы: «Женщины предпочитают переносить неприятный зуд, чем отказаться от модных причесок. Они успокаивают этот зуд при помощи особого скребка. Кровь приливает им к голове, глаза краснеют, но все равно они не могут не водрузить себе на голову обожаемую постройку».
[стр.110] Помимо описанного ущерба для здоровья, пристрастие к парикам порой таило в себе и прямой риск для жизни, поскольку через парик нередко передавалась смертельная инфекция. Голову аристократки могли украшать волосы бедняка, который страдал инфекционными заболеваниями. Дело осложнялось еще и тем, что для изготовления париков сплошь и рядом употребляли волосы мертвецов, что было особенно опасно при эпидемиях чумы. Был известный случай, когда доктор, пользовавший больных оспой, заразил собственную дочь через парик. В 1778 году оспа «приехала» из Лондона в Плимут опять-таки на докторском парике.
Ношение париков, таким образом, было весьма рискованным занятием, но если для докторов и судей парики были старинным атрибутом профессии, то для многих аристократов и их подражателей это было скорее вопросом моды, причем очевидные неудобства компенсировались престижностью прически.
Другой источник, относящийся к первой трети XVIII века, дает абсолютно сходную картину социальной дистрибуции «чистого» и «грязного»: в одной карете путешествуют молодая женщина из квакерских кругов «во всей элегантности чистоты», белизна ее рук оттеняется опрятным темным платьем, и неряшливый знатный франт в спутанном засаленном парике и в старом сюртуке, плечи которого обсыпаны пудрой. Противопоставление здесь идет сразу по нескольким линиям: пол, возраст, конфессия, социальная принадлежность и, наконец, как решающий пункт - аккуратность. Обратим внимание, что особенно ярко контраст между чистым и грязным выступает именно при сравнении: пока люди остаются в пределах своего социального круга, вряд ли можно ожидать резкого оценочного осуждения личных гигиенических привычек. Другое дело, когда включается взгляд со стороны, и особенно обостряется ситуация, если этот взгляд принадлежит реформатору моды. Тогда чистое/грязное сразу принимает на себя повышенную семиотическую нагрузку.
Проповедуя принципы безупречной гигиены, Браммелл пытался привить при дворе сугубо буржуазный и пуританский стиль суровой сдержанности в одежде и тщательного ухода за собственным телом. Поэтому в то время эпитет «грязный» в его устах служил презрительным клеймом для консервативной знати.
Интересно сравнить в этом отношении фигуру Браммелла с другим великим реформатором, Коко Шанель, во многом определившей лицо женской моды XX века. Шанель по своему социальному происхождению принадлежала к малообеспеченным буржуазным кругам. Благодаря своей незаурядности она также быстро вписалась в аристократическую среду, став любовницей Этьена Бальсана, а затем англичанина Боя Кейпела; позднее за ней ухаживал герцог Вестминстерский. Аналогично Браммеллу, Коко желала блистать в знатном обществе, в то же время презирая аристократов за безвкусицу туалетов и, что весьма характерно, за то, что они якобы «грязные». Ее тирады эпатировали окружающих. «Меня спросили, что я думаю о Полин де Сен-Север. Я сказала: «Она выглядит злой, жестокой и грязной. У нее в волосах рисовая пудра. И такой грубый, резкий профиль...» (даже упоминание рисовой пудры в этом контексте симптоматично - Коко, как и Браммель, ненавидела пудру и парики).
Именно кокотки конца XIX века были первыми потребительницами новейших усовершенствований в области гигиены. Они унаследовали традиции денди и фатов и отличались аккуратностью, желая нравиться. Отмеченная Шанель «выхоленность» проистекала из того, что они реально тратили немалые средства на приобретение гигиенических средств и установку в доме ванн последней конструкции. Бальзак не случайно замечает о своей героине Эстер: «Она принимала ванну, потом тщательно совершала обряд туалета, незнакомый большинству парижских женщин, ибо он требует чересчур много времени и соблюдается лишь куртизанками, лоретками или знатными дамами, проводящими свой век в праздности. Едва Эстер успевала окончить туалет, как являлся Люсьен, и она встречала его свежая, как только что распустившийся цветок».
Нана, прославленная куртизанка из романа Э.Золя, презирает буржуазных дам за неаккуратность. Она греется обнаженная у камина в присутствии своего любовника и рассуждает: «Да они неряхи, ваши порядочные женщины! Да, да, неряхи! Кто из ваших порядочных женщин осмелится показаться вот так, как я сейчас? Найди-ка такую». Нана нередко принимает гостей сразу после ванной, а в ее роскошном особняке центральное место - туалетная комната: «Сквозь никогда не запиравшиеся двери виднелась туалетная комната, вся в мраморе и зеркалах, с белой ванной, с серебряными тазами и кувшинами, с целым набором туалетных принадлежностей из хрусталя и слоновой кости». Обаяние кокотки связано с образом ухоженного и чувственного тела: «Нана, словно ее застигли врасплох с еще влажной после ванной кожей, ёжилась, запахивала то и дело расходившиеся полы пеньюара, улыбалась, испуганно выглядывая из кружевных оборок». Эротизм влажного тела становится устойчивым топосом женской красоты, и не случайно на полотнах Эдгара Дега 80-х годов появляется целая серия обнаженных купальщиц.
Примечания:
(1) Perrot Ph. Les dessus et les dessous de la bourgeoisie. Librairie Artheme Fayard. 1981. P.288-229.
(2) Vigarello G. Le proper et le sale: l’hygiene du corps depuis le Moyen Age. Editions du Swuil. 1985. P.188.
(3) Фрэйзер Дж. Золотая ветвь. М. 1980. С.262-263.
(4) Мерсье Л.-С. Картины Парижа. М. 1995. С.51.
(5) Бальзак О. Блеск и нищета куртизанок. Собр. соч. В 15 т. М. 1954. Т.9. С.25.
(6) Johnson P. The birth of the modern. Harper Perennial. 1991. P.754.
(7) Jesse W. The life of Beau Brummell. Esq. London. 1844. Vol.II. P.202-203.
(8) Бальзак О. Златоокая девушка. Собр. соч. В 15 т. М. 1953. Т.7. С.299.
(9) Jesse W. Op cit. V.I. P.70.