Про значимость миграции
Оригинал взят у bacchusv в Про значимость миграции
Как любил отмечать британец Айер, вопросы обсуждающиеся в пространных дискуссиях с нагромождением хитроумных словесных конструкций, зачастую решаются не верностью аргументов, а личным эмоциальным переживанием говорящего, которое можно было бы выразить простым «Даёшь!» или «Долой!». Айера я вспоминаю почти при каждом обсуждении миграции в России, где каждая из сторон интересуется аргументами лишь как боеприпасами, которыми можно кидаться в ненавистных противников своей позиции. Воюющим сторонам хотелось бы, конечно, чтобы боеприпасы были свежими и эффективными, но если что, пойдет и тухляк - было бы чем стрелять. Можно вот наблюдать такую замечательную картинку, рекламировавшую митинг при участии одной ни много ни мало «праволиберальной» партии:
И ведь не то, чтобы с другой стороны высказывались более осмысленные тезисы - наиболее популярным до сих пор является квалификация любой дискуссии об ограничениях миграции как проявления фашизма. В обсуждениях бывают и исключения, как то вчерашние дебаты между Либертарианской Партией и ДемВыбором, по итогам которых наметился даже возможный консенсус, но пока это редкость, и нащупать некие общеприемлимые основания для рациональной, а не эмоциональной дискусии нам ещё предстоит.
[Рассуждения о миграции]Частью таких оснований могло бы стать простое перечисление тех последствий, что может иметь ограничение миграции, которое в любом случае необходимо, раз уж мы собираемся судить нравятся нам эти последствия или нет. Так что можно сказать о миграции и её регулировании? Очевидное наблюдение, что чем миграционные правила буду жестче, тем мигрантов будет меньше, ну и наоборот. Как правило, в дискуссиях за этим следуют рассуждения о том, что мигранты это, в целом, благо, потому что рабочая сила, или, в целом, зло, потому что воруют рабочие места, как на картинке выше, и рассаждают криминал. Уже из этой линии раздела между спорящими ясно, что оцениваются не мигранты сами по себе, а те социальные роли, которые новоприбывшие возьмут на себя по приезду в страну - и роли эти могут быть как положительные, так и отрицательные.
Наиболее очевидный комплекс аргументов за миграцию, основывается на рассмотрении мигрантов как играющих положительную социальную роль - роль рабочей силы. Рабочая сила - это ресурс, его можно с пользой применять для создания благ, свобода миграции обеспечивает доступ к этому ресурсу, а ограничение миграции этот доступ, соответственно, сокращает. В этом плане миграционный контроль столь же вреден для экономики как произвольно введеное ограничение на типы, скажем, ввозимых автомобилей. При этом, если протекционизм в автомобильной отрасли ещё как-то может быть оправдан необходимостью сохранения отечественного автопрома, то аналогичные соображения в сфере труда выглядят просто абсурдно: «если мы не оставим демпинг со стороны приезжих, то нашим матерям будет невыгодно рожать!».* Страна только выигрывает от расширения ресурсной базы собственной экономики, и если бы была возможность поставить все трудовые ресурсы мира на службу русской нации, то это естественно следовало бы сделать, тем более имея пример США, превратившихся из горстки крестьянских хуторов в мирового промышленного лидера именно благодаря вовлечении рабочего таланта со всего мира.
Здесь же стоит разобрать аргумент об «украденных рабочих местах», чудесный образчик языческого мышления, неведомо как сохранившийся в современном мире. Если бы рабочие места раздавались смертным с небес в ограниченном количестве и нам бы приходилось делить намоленный запас рабочих мест между бесчисленным количеством рук, свободных лишь получать, но не творить - аргумент был бы верен. Откуда могло взяться такое представление о рабочих местах, когда их рукотворность очевидна, понять сложно, но, видимо, не лишним будет проговорить некоторые очевидные факты об этой рукотворности. Полезный труд это, по сути, приведение окружающего, несознательного мира в соответствие с предпочтениями людей - их нуждами, запросами и пожеланиями. На примитивном уровне из континентальной лесополосы в северных широтах труд создаёт отапливаемые брусовые дома, значительно повышая комфортность проживания в этой местности. На более продвинутом уровне труд достаёт из-под Кольского полуострова совершенно бесполезный сам по себе апатит и путем переработки, транспортировки, рассыпания по земле и ещё множества итераций удовлетворяет чувство голода. Открытые для труда возможности по приведению окружающего мира в соответствие с предпочтениями людей неограничены: во-первых потому, что сам мир неограничен, во-вторых потому, что неограничены и пожелания людей всегда хотящих большего, более интересного, более искусного и более разнообразного. Неограничено, соответственно, и количество рабочих мест - любые узкие места в трудоустройстве временны и проистекают только из преодолимой неспособности самих людей понять, куда бы с пользой приложить свои усилия. В конце концов, сейчас в мире живёт на пять миллиардов больше людей, чем в 1900 году, и каким-то образом подавляющему большинству нашлось, что делать. В свете сказанного, странно было бы полагать, что вот теперь-то все возможности исчерпаны, и приезд мигрантов сулит кому-то непреодолимым нищенством. К тому же если бы аргумент от нехватки рабочих мест был бы верен, то был бы применим и к демографической политике - надо было бы перестать рожать, чтобы наши дети не отнимали бы друг у друга места, а жили всласть.
Значит ли всё вышеописанное, что миграцию не надо контролировать? Нет, не значит. Выше высказаны соображения касающиеся не реально живущих мигрантов, а лишь одного аспекта их деятельности - их социальной роли как рабочей силы. Если бы мигранты были только и исключительно рабочей силой, то никакие ограничения не были бы оправданы - кстати, именно рассматривая людей (агентов) почти исключительно как работников, современная экономика и выводит логические верные положения о вреде ограничения миграции. В реальности же, спектр социальных ролей людей вообще и мигрантов в частности гораздо шире. С таким же успехом, как экономисты моделируют агентов как работников, мы могли бы моделировать их как преступников - людей, занятых в затратной деятельности, направленной лишь на перераспределение уже созданных благ в свою пользу. В такой модели миграция столь же однозначно вредна, как она полезна в моделях, рассматривающих мигрантов только как тружеников. Все теоретические модели говорят нам в первую очередь то, что мы сами в них занесли. Как замечал уже упомянутый Айер, логически верные заключения суть лишь тавтологии, и для тех моделей которые используются для оправдания/осуждения миграции это замечание абсолютно верно.
Потратив достаточно много времени на обсуждение того, какую полезную роль могут играть мигранты, стоит поговорить и о вреде. Очевидный уже упомянут - это преступность. По факту же спектр благо-разрушающей деятельности открыт мигрантам куда шире и включает в себя и практики несущие опосредованный вред. Например, миграция низкоквалифицированной и малообразованной рабочей силы из культурно и лингвистически отдаленных стран логичным образом выливается в создание бедных гетто, которые в свою очередь отталкивают уже более квалифицированную рабочую силу от участия в локальной экономике. Высокий уровень культурной раздробленности также приводит к эрозии доверия и партнерских взаимоотношений - сами эти понятия зачастую имеют просто слишком разное наполнение в разных культурах, чтобы позволить даже расположенным к доверительному взаимодействию агентам его полноценно осуществлять. Негативный экономический эффект этнической раздробленности широко изучен как на примерах конкретных взаимодействий, так и на агрегатном уровне - высокая этническая раздробленность сопутствует низкому продукту и на страновом, и на региональном уровне.
В конце концов - и это уже особенность печальных российских реалий - бесправные низкооплачиваемые мигранты идеально встраиваются в российскую антиэкономику распилов и откатов, где извлечение прибыли построено вокруг исполнения госзаказа с наименьшими издержками и вне зависимости от качества. Совершенно неудивительно, что мигранты из Средней Азии преимущественно оказываются заняты в коммунальном хозяйстве и в строительстве - это не только малоквалифицированные позиции, которых в стране немало, но и наиболее коррумпированные, наиболее оторванные от рыночной экономики сферы. Я бы сказал, что именно это последнее наблюдение и даёт нам наиболее адекватную базу для моделирования экономики мигрантского труда - не неоклассическая рыночная модель, где товары производятся лишь постольку, поскольку они востребованы, и не заведомо абсурдная анти-мигрантская модель мигрантов-как-преступников, а совершенно недотеоретизированная, насколько мне известно, модель экономики гос.заказа в стране со свободным импортом потребительских товаров. Разумеется, мигранты не ответственны за ту экономическую систему в которой они оказываются заняты, не они её создавали, но в той мере, в какой эта система является систематически вредной, у нас как граждан есть прямой интерес в ограничении её функционирования, а следовательно и в ограничении миграции.
Здесь мы подходим к самой сути рассуждений о «проблемах миграции» и «пользе миграции». Миграция сама по себе не может быть ни проблемной, ни полезной; пытаться найти у неё такие свойства - заведомо бесмысленное занятие. Полезным и проблемным может быть только конкретное поведение конкретных людей. Чтобы сделать утверждение об ожидаемой пользе или проблемности въезда человека в страну, необходимо иметь представление о спектре социальных ролей, которые он будет играть по итогам этого въезда. Если он будет преступником - то это проблемный мигрант, и не думаю, что даже Сонин и Гуриев будут приветсвовать его въезд, если же он будет полезным тружеником отечественного предприятия - то опять же, не думаю, что кто-либо, кроме совершенно маргинализированных ксенофобов, будет высказываться против въезда такого мигранта. Конечно, мы никогда не можем сказать ex ante, чем будет заниматься человек, приехав в страну, мы можем сделать только некое статистическое утверждение, основываясь на принадлежности человека определённому классу агентов, как то "уроженец Средней Азии" или "высококвалифицированный инженер". Тем не менее, такие утверждения мы действительно можем сделать, а значит можем и с умом дифференцировать нашу иммиграционную политику, исходя из ожидаемых ролей въезжающих людей. Там, где мы можем быть уверены, что мигрант лишь расширяет доступ нашей экономике к базе мирового таланта и рабочей силы - въезд должен быть максимально облегчен, там, где мы видим, что мигрант скорее окажется занят во вредоносной деятельности, будь то через прямую преступность, или через участие в освоении бюджетных денег на бесмысленных проектах, его въезд предпочительно ограничить. Собственно, именно для этого и существует визовый режим. Это решение не идеальное, и само по себе порождающее коррупцию, но если наша цель исключительно в том, чтобы демотивировать въезд людей, маловероятно окажущихся полезными тружениками и высоковероятно окажущихся преступниками и участниками распило-откатной экономики, то не столь важно, будет ли барьер в прохождении официальной процедуры или в уплате взятки.
Естественно, социальные роли людей не заданы неким мистическим образом при рождении - они являются реакцией на окружающий мир, на те стимулы и возможности, что он представляет агентам. Здоровое общество, с ладно функционирующей национальной экономикой способно принять и полезно занять практически любого психически здорового и даже большую часть психически проблемных людей. В конечном счете, не обладают потенциалом к полезной деятельности только законченные агрессивные психопаты, активно желающие нанести другим вред и не желающие ничего больше. При этом интеграция остается нетривиальной задачей - она подразумевает высокий уровень функционирования социальных механизмов, в первую очередь, наличие полноценной правовой системы и динамичных рынков, в рамках которых новоприезжий агент способен полноценно реализовывать свои возможности в соответствии с их востребованностью, а не быть жертвой насилия и произвола. Уже упомянутая геттоизация, например, является не только, а во многих случаях и не столько результатом неспособности и демонстративного нежелания интегрироваться в общество, сколько совершенно рациональной попыткой огородиться от произвола и создать хоть какое-то пространство, в котором для мигрантов функционировали бы базовые общественные институты. Когда мигрант приезжает в общество, в котором таковые институты не функционируют даже для коренных жителей, его мотивация воссоздать их для себя через кооперацию с соотечественниками, оказавшихся в схожем положении, вполне разумна, пусть и ограничивает его способность участвовать в более широком рынке и лишь дальше усиливает уровень правового хаоса. Другими словами, свободная миграция - это благо, которое себе может позволить только исключительно здоровое общество, больное же не только не даст мигрантам возможности к полноценной самореализации, но и вероятно усугубит собственную болезнь.
Дискуссия вокруг миграции может продвигаться вперёд, только если мы изначально примем факт разнообразия социальных ролей, которые могут исполнять мигранты, и задумаемся о той структуре отношений в которую вступает человек по приезду, причем не в статическом, а динамическом ключе, так как социальная структура сама подвержена изменениям, в том числе под влиянием миграции определённого типа. Люди - это не просто рабочая сила, вливающаяся в некий заранее сформированный и неизменный в своем функционировании механизм, люди сами являются институциональными акторами - они творят ту среду, которая определяет спектр доступных им возможностей. В долгосрочной перспективе именно эта, социотворческая, роль мигрантов имеет принципиальное значение, в то время как их контрибуция в плане расширения запаса рабочей силы важна скорее в краткосрочной перспективе. В качестве примера можно рассмотреть уже упомянутые США.
США, которые стали ведущей мировой державой, заселив континент мигрантами и вытеснив коренное население, сделали это, полагаясь не на некую абстрактную миграцию, а миграцию вполне конкретного типа людей - европейцев эпохи Просвещения, преимущественно англо-саксов. Именно эти люди сформировали в США ту институциональную структуру, в первую очередь политическую, которая стала основой успеха - и сделали они это основываясь на весьма специфических представлениях о том, как общество должно быть устроено, представлениях, которые не разделялись в это время даже большинством европейцев. Если бы США заселили выходцы из других стран, даже из южной Европы, не говоря уже об Османской Империи, или Китае, то США были бы совершенно другой страной, и кто знает, насколько успешной. Но характер миграции продолжал иметь влияние на США и после принятия Конституции, создав для нас прекрасный пример для рассмотрения долгосрочного влияния миграции, по-разному реализовавшегося на Севере и на Юге.
Ввоз рабов в южные штаты был, безусловно, очень специфической формой миграции, так что какие-то общие выводы из него стоит делать с большой осторожностью, но он, тем не менее, информативен. Свобода ввоза дешевой, неквалифицированной рабочей силы действительно принесла Югу все те блага, которые по предположению экономистов и должна была принести открытая миграция - экономика плантаций позволяла южным штатам к 1830 поддерживать зарплаты вольнонаемных на уровне сравнимым с севером ($7-12 в месяц), и можно с некоторой долей уверенности утверждать, что Юг был бы значительно беднее в эти годы, если бы въезд/импорт людей из Африки и Карибского бассейна был запрещён. Не только экономические, но и социальные практики Юга были выстроены вокруг рабского труда - по мере того, как на Севере выстраивались механизмы повышения трудовой квалификации, развивалась городская промышленность и складывалось городское общество модерна, на Юге укреплялся поместно-сельскохозяйственный уклад, вкупе с формированием квази-аристократии и углубляющейся правовой и социальной изоляцией низших классов. Эволюция как Севера, так и Юга была локально-рациональным ответом на те условия, в которых жили люди, но если на Севере это привело к формированию общества, способного обеспечить современное самоподдерживающееся экономическое развитие, то на Юге сформировались структуры принципиально враждебные такому развитию. Итогом рабовладельческого уклада стало наличие огромной массы людей, не имеющих культурного фундамента для полноценной интеграции в общество, сопряженное с отсутствием функционирующих институтов их интеграции даже там, где они были бы к ней готовы. Такое отрицательное сочетание привело к тотальной, систематической бедности южных штатов, ощущаемой до сих пор - Луизиана, Миссисипи и Арканзас остаются беднейшими штатами страны со срединными доходами меньше $40,000 в 2007 при общестрановом срединном доходе в $54,500.
Свободный доступ к дешевой, бесправной рабочей силе действительно сделал Юг богаче. Заплатить за это богатство пришлось развитием принципиально отличающегося общественного уклада, который не только был враждебен модернизации, но в итоге стал просто несовместимым с сохранением единой государственности и привел к самой смертоубийственной войне в истории страны. Не будь у них доступа к потоку рабов, институциональное развитие южных штатов пошло бы по совсем другому пути: скорее всего, им бы пришлось развивать те же механизмы, что развились на Севере, вовлекая рабочих во все более квалифицированный труд. В краткосрочной перспективе, Юг бы лишился дешевой рабочей силы, в долгосрочной - он бы приобрел возможность использовать имеющуюся рабочую силу в системах более глубокого разделения труда ещё в XIX веке, вместо того, чтобы с трудом выискивать эту возможность в XX. Сложно рассуждать о том, что бы произошло со стимулами для сецессии, но вероятно они бы значительно сократились, и кто знает, может и войны, унесшей более шестиста тысяч жизней - число сравнимое с общим количеством рабов ввезенных в США, - получилось бы избежать.
Человеческие взаимодействия - чрезвычайно сложная для оценки вещь. В обществознании нет простых ответов, потому что любой вопрос неизбежно сталкивается со всей широтой действий, доступных человеку, будь он мигрант или коренной житель. Тем не менее, само признание этой сложности позволяет нам продвинуться на поле разработки более информированной политики. Зная, что иммиграция являет собой не просто завоз безликой рабочей силы для оснащения фабрик и тем более не карикатурный импорт криминала, а одну из многих хитросплетенных нитей постоянно ткущегося общественного уклада, мы можем начать задумываться о том, что собственно за полотно мы создаём, куда бы нам эту ниточку пристроить, и нужна ли она вообще. Конечно, это подразумевает некое принципиальное решение о том, хотим ли мы жить в сиюминутно доступном плантаторском раю, или же пойти по куда более тернистому пути строительства общества модерна.
*На самом деле протекционистские аргументы относительно других секторов ровно столь же абсурдны: если от того, что кто-то готов выполнять работу дешевле, люди отказываются от выполнения этой работы, то очевидно, что они изначально не очень хотели её выполнять, и их высвобождение из такого трудоустройства стоит только приветствовать.
Благодарности Сергею Сазонову, Александру Горохову и Лизе Аль-Фарадж за мотивацию и помощь в написании. Вопрос имплементации миграционного контроля, совершенно отдельный от вопроса его теоретической желательности, требует отдельного рассмотрения, которое может последует.
Как любил отмечать британец Айер, вопросы обсуждающиеся в пространных дискуссиях с нагромождением хитроумных словесных конструкций, зачастую решаются не верностью аргументов, а личным эмоциальным переживанием говорящего, которое можно было бы выразить простым «Даёшь!» или «Долой!». Айера я вспоминаю почти при каждом обсуждении миграции в России, где каждая из сторон интересуется аргументами лишь как боеприпасами, которыми можно кидаться в ненавистных противников своей позиции. Воюющим сторонам хотелось бы, конечно, чтобы боеприпасы были свежими и эффективными, но если что, пойдет и тухляк - было бы чем стрелять. Можно вот наблюдать такую замечательную картинку, рекламировавшую митинг при участии одной ни много ни мало «праволиберальной» партии:
И ведь не то, чтобы с другой стороны высказывались более осмысленные тезисы - наиболее популярным до сих пор является квалификация любой дискуссии об ограничениях миграции как проявления фашизма. В обсуждениях бывают и исключения, как то вчерашние дебаты между Либертарианской Партией и ДемВыбором, по итогам которых наметился даже возможный консенсус, но пока это редкость, и нащупать некие общеприемлимые основания для рациональной, а не эмоциональной дискусии нам ещё предстоит.
[Рассуждения о миграции]Частью таких оснований могло бы стать простое перечисление тех последствий, что может иметь ограничение миграции, которое в любом случае необходимо, раз уж мы собираемся судить нравятся нам эти последствия или нет. Так что можно сказать о миграции и её регулировании? Очевидное наблюдение, что чем миграционные правила буду жестче, тем мигрантов будет меньше, ну и наоборот. Как правило, в дискуссиях за этим следуют рассуждения о том, что мигранты это, в целом, благо, потому что рабочая сила, или, в целом, зло, потому что воруют рабочие места, как на картинке выше, и рассаждают криминал. Уже из этой линии раздела между спорящими ясно, что оцениваются не мигранты сами по себе, а те социальные роли, которые новоприбывшие возьмут на себя по приезду в страну - и роли эти могут быть как положительные, так и отрицательные.
Наиболее очевидный комплекс аргументов за миграцию, основывается на рассмотрении мигрантов как играющих положительную социальную роль - роль рабочей силы. Рабочая сила - это ресурс, его можно с пользой применять для создания благ, свобода миграции обеспечивает доступ к этому ресурсу, а ограничение миграции этот доступ, соответственно, сокращает. В этом плане миграционный контроль столь же вреден для экономики как произвольно введеное ограничение на типы, скажем, ввозимых автомобилей. При этом, если протекционизм в автомобильной отрасли ещё как-то может быть оправдан необходимостью сохранения отечественного автопрома, то аналогичные соображения в сфере труда выглядят просто абсурдно: «если мы не оставим демпинг со стороны приезжих, то нашим матерям будет невыгодно рожать!».* Страна только выигрывает от расширения ресурсной базы собственной экономики, и если бы была возможность поставить все трудовые ресурсы мира на службу русской нации, то это естественно следовало бы сделать, тем более имея пример США, превратившихся из горстки крестьянских хуторов в мирового промышленного лидера именно благодаря вовлечении рабочего таланта со всего мира.
Здесь же стоит разобрать аргумент об «украденных рабочих местах», чудесный образчик языческого мышления, неведомо как сохранившийся в современном мире. Если бы рабочие места раздавались смертным с небес в ограниченном количестве и нам бы приходилось делить намоленный запас рабочих мест между бесчисленным количеством рук, свободных лишь получать, но не творить - аргумент был бы верен. Откуда могло взяться такое представление о рабочих местах, когда их рукотворность очевидна, понять сложно, но, видимо, не лишним будет проговорить некоторые очевидные факты об этой рукотворности. Полезный труд это, по сути, приведение окружающего, несознательного мира в соответствие с предпочтениями людей - их нуждами, запросами и пожеланиями. На примитивном уровне из континентальной лесополосы в северных широтах труд создаёт отапливаемые брусовые дома, значительно повышая комфортность проживания в этой местности. На более продвинутом уровне труд достаёт из-под Кольского полуострова совершенно бесполезный сам по себе апатит и путем переработки, транспортировки, рассыпания по земле и ещё множества итераций удовлетворяет чувство голода. Открытые для труда возможности по приведению окружающего мира в соответствие с предпочтениями людей неограничены: во-первых потому, что сам мир неограничен, во-вторых потому, что неограничены и пожелания людей всегда хотящих большего, более интересного, более искусного и более разнообразного. Неограничено, соответственно, и количество рабочих мест - любые узкие места в трудоустройстве временны и проистекают только из преодолимой неспособности самих людей понять, куда бы с пользой приложить свои усилия. В конце концов, сейчас в мире живёт на пять миллиардов больше людей, чем в 1900 году, и каким-то образом подавляющему большинству нашлось, что делать. В свете сказанного, странно было бы полагать, что вот теперь-то все возможности исчерпаны, и приезд мигрантов сулит кому-то непреодолимым нищенством. К тому же если бы аргумент от нехватки рабочих мест был бы верен, то был бы применим и к демографической политике - надо было бы перестать рожать, чтобы наши дети не отнимали бы друг у друга места, а жили всласть.
Значит ли всё вышеописанное, что миграцию не надо контролировать? Нет, не значит. Выше высказаны соображения касающиеся не реально живущих мигрантов, а лишь одного аспекта их деятельности - их социальной роли как рабочей силы. Если бы мигранты были только и исключительно рабочей силой, то никакие ограничения не были бы оправданы - кстати, именно рассматривая людей (агентов) почти исключительно как работников, современная экономика и выводит логические верные положения о вреде ограничения миграции. В реальности же, спектр социальных ролей людей вообще и мигрантов в частности гораздо шире. С таким же успехом, как экономисты моделируют агентов как работников, мы могли бы моделировать их как преступников - людей, занятых в затратной деятельности, направленной лишь на перераспределение уже созданных благ в свою пользу. В такой модели миграция столь же однозначно вредна, как она полезна в моделях, рассматривающих мигрантов только как тружеников. Все теоретические модели говорят нам в первую очередь то, что мы сами в них занесли. Как замечал уже упомянутый Айер, логически верные заключения суть лишь тавтологии, и для тех моделей которые используются для оправдания/осуждения миграции это замечание абсолютно верно.
Потратив достаточно много времени на обсуждение того, какую полезную роль могут играть мигранты, стоит поговорить и о вреде. Очевидный уже упомянут - это преступность. По факту же спектр благо-разрушающей деятельности открыт мигрантам куда шире и включает в себя и практики несущие опосредованный вред. Например, миграция низкоквалифицированной и малообразованной рабочей силы из культурно и лингвистически отдаленных стран логичным образом выливается в создание бедных гетто, которые в свою очередь отталкивают уже более квалифицированную рабочую силу от участия в локальной экономике. Высокий уровень культурной раздробленности также приводит к эрозии доверия и партнерских взаимоотношений - сами эти понятия зачастую имеют просто слишком разное наполнение в разных культурах, чтобы позволить даже расположенным к доверительному взаимодействию агентам его полноценно осуществлять. Негативный экономический эффект этнической раздробленности широко изучен как на примерах конкретных взаимодействий, так и на агрегатном уровне - высокая этническая раздробленность сопутствует низкому продукту и на страновом, и на региональном уровне.
В конце концов - и это уже особенность печальных российских реалий - бесправные низкооплачиваемые мигранты идеально встраиваются в российскую антиэкономику распилов и откатов, где извлечение прибыли построено вокруг исполнения госзаказа с наименьшими издержками и вне зависимости от качества. Совершенно неудивительно, что мигранты из Средней Азии преимущественно оказываются заняты в коммунальном хозяйстве и в строительстве - это не только малоквалифицированные позиции, которых в стране немало, но и наиболее коррумпированные, наиболее оторванные от рыночной экономики сферы. Я бы сказал, что именно это последнее наблюдение и даёт нам наиболее адекватную базу для моделирования экономики мигрантского труда - не неоклассическая рыночная модель, где товары производятся лишь постольку, поскольку они востребованы, и не заведомо абсурдная анти-мигрантская модель мигрантов-как-преступников, а совершенно недотеоретизированная, насколько мне известно, модель экономики гос.заказа в стране со свободным импортом потребительских товаров. Разумеется, мигранты не ответственны за ту экономическую систему в которой они оказываются заняты, не они её создавали, но в той мере, в какой эта система является систематически вредной, у нас как граждан есть прямой интерес в ограничении её функционирования, а следовательно и в ограничении миграции.
Здесь мы подходим к самой сути рассуждений о «проблемах миграции» и «пользе миграции». Миграция сама по себе не может быть ни проблемной, ни полезной; пытаться найти у неё такие свойства - заведомо бесмысленное занятие. Полезным и проблемным может быть только конкретное поведение конкретных людей. Чтобы сделать утверждение об ожидаемой пользе или проблемности въезда человека в страну, необходимо иметь представление о спектре социальных ролей, которые он будет играть по итогам этого въезда. Если он будет преступником - то это проблемный мигрант, и не думаю, что даже Сонин и Гуриев будут приветсвовать его въезд, если же он будет полезным тружеником отечественного предприятия - то опять же, не думаю, что кто-либо, кроме совершенно маргинализированных ксенофобов, будет высказываться против въезда такого мигранта. Конечно, мы никогда не можем сказать ex ante, чем будет заниматься человек, приехав в страну, мы можем сделать только некое статистическое утверждение, основываясь на принадлежности человека определённому классу агентов, как то "уроженец Средней Азии" или "высококвалифицированный инженер". Тем не менее, такие утверждения мы действительно можем сделать, а значит можем и с умом дифференцировать нашу иммиграционную политику, исходя из ожидаемых ролей въезжающих людей. Там, где мы можем быть уверены, что мигрант лишь расширяет доступ нашей экономике к базе мирового таланта и рабочей силы - въезд должен быть максимально облегчен, там, где мы видим, что мигрант скорее окажется занят во вредоносной деятельности, будь то через прямую преступность, или через участие в освоении бюджетных денег на бесмысленных проектах, его въезд предпочительно ограничить. Собственно, именно для этого и существует визовый режим. Это решение не идеальное, и само по себе порождающее коррупцию, но если наша цель исключительно в том, чтобы демотивировать въезд людей, маловероятно окажущихся полезными тружениками и высоковероятно окажущихся преступниками и участниками распило-откатной экономики, то не столь важно, будет ли барьер в прохождении официальной процедуры или в уплате взятки.
Естественно, социальные роли людей не заданы неким мистическим образом при рождении - они являются реакцией на окружающий мир, на те стимулы и возможности, что он представляет агентам. Здоровое общество, с ладно функционирующей национальной экономикой способно принять и полезно занять практически любого психически здорового и даже большую часть психически проблемных людей. В конечном счете, не обладают потенциалом к полезной деятельности только законченные агрессивные психопаты, активно желающие нанести другим вред и не желающие ничего больше. При этом интеграция остается нетривиальной задачей - она подразумевает высокий уровень функционирования социальных механизмов, в первую очередь, наличие полноценной правовой системы и динамичных рынков, в рамках которых новоприезжий агент способен полноценно реализовывать свои возможности в соответствии с их востребованностью, а не быть жертвой насилия и произвола. Уже упомянутая геттоизация, например, является не только, а во многих случаях и не столько результатом неспособности и демонстративного нежелания интегрироваться в общество, сколько совершенно рациональной попыткой огородиться от произвола и создать хоть какое-то пространство, в котором для мигрантов функционировали бы базовые общественные институты. Когда мигрант приезжает в общество, в котором таковые институты не функционируют даже для коренных жителей, его мотивация воссоздать их для себя через кооперацию с соотечественниками, оказавшихся в схожем положении, вполне разумна, пусть и ограничивает его способность участвовать в более широком рынке и лишь дальше усиливает уровень правового хаоса. Другими словами, свободная миграция - это благо, которое себе может позволить только исключительно здоровое общество, больное же не только не даст мигрантам возможности к полноценной самореализации, но и вероятно усугубит собственную болезнь.
Дискуссия вокруг миграции может продвигаться вперёд, только если мы изначально примем факт разнообразия социальных ролей, которые могут исполнять мигранты, и задумаемся о той структуре отношений в которую вступает человек по приезду, причем не в статическом, а динамическом ключе, так как социальная структура сама подвержена изменениям, в том числе под влиянием миграции определённого типа. Люди - это не просто рабочая сила, вливающаяся в некий заранее сформированный и неизменный в своем функционировании механизм, люди сами являются институциональными акторами - они творят ту среду, которая определяет спектр доступных им возможностей. В долгосрочной перспективе именно эта, социотворческая, роль мигрантов имеет принципиальное значение, в то время как их контрибуция в плане расширения запаса рабочей силы важна скорее в краткосрочной перспективе. В качестве примера можно рассмотреть уже упомянутые США.
США, которые стали ведущей мировой державой, заселив континент мигрантами и вытеснив коренное население, сделали это, полагаясь не на некую абстрактную миграцию, а миграцию вполне конкретного типа людей - европейцев эпохи Просвещения, преимущественно англо-саксов. Именно эти люди сформировали в США ту институциональную структуру, в первую очередь политическую, которая стала основой успеха - и сделали они это основываясь на весьма специфических представлениях о том, как общество должно быть устроено, представлениях, которые не разделялись в это время даже большинством европейцев. Если бы США заселили выходцы из других стран, даже из южной Европы, не говоря уже об Османской Империи, или Китае, то США были бы совершенно другой страной, и кто знает, насколько успешной. Но характер миграции продолжал иметь влияние на США и после принятия Конституции, создав для нас прекрасный пример для рассмотрения долгосрочного влияния миграции, по-разному реализовавшегося на Севере и на Юге.
Ввоз рабов в южные штаты был, безусловно, очень специфической формой миграции, так что какие-то общие выводы из него стоит делать с большой осторожностью, но он, тем не менее, информативен. Свобода ввоза дешевой, неквалифицированной рабочей силы действительно принесла Югу все те блага, которые по предположению экономистов и должна была принести открытая миграция - экономика плантаций позволяла южным штатам к 1830 поддерживать зарплаты вольнонаемных на уровне сравнимым с севером ($7-12 в месяц), и можно с некоторой долей уверенности утверждать, что Юг был бы значительно беднее в эти годы, если бы въезд/импорт людей из Африки и Карибского бассейна был запрещён. Не только экономические, но и социальные практики Юга были выстроены вокруг рабского труда - по мере того, как на Севере выстраивались механизмы повышения трудовой квалификации, развивалась городская промышленность и складывалось городское общество модерна, на Юге укреплялся поместно-сельскохозяйственный уклад, вкупе с формированием квази-аристократии и углубляющейся правовой и социальной изоляцией низших классов. Эволюция как Севера, так и Юга была локально-рациональным ответом на те условия, в которых жили люди, но если на Севере это привело к формированию общества, способного обеспечить современное самоподдерживающееся экономическое развитие, то на Юге сформировались структуры принципиально враждебные такому развитию. Итогом рабовладельческого уклада стало наличие огромной массы людей, не имеющих культурного фундамента для полноценной интеграции в общество, сопряженное с отсутствием функционирующих институтов их интеграции даже там, где они были бы к ней готовы. Такое отрицательное сочетание привело к тотальной, систематической бедности южных штатов, ощущаемой до сих пор - Луизиана, Миссисипи и Арканзас остаются беднейшими штатами страны со срединными доходами меньше $40,000 в 2007 при общестрановом срединном доходе в $54,500.
Свободный доступ к дешевой, бесправной рабочей силе действительно сделал Юг богаче. Заплатить за это богатство пришлось развитием принципиально отличающегося общественного уклада, который не только был враждебен модернизации, но в итоге стал просто несовместимым с сохранением единой государственности и привел к самой смертоубийственной войне в истории страны. Не будь у них доступа к потоку рабов, институциональное развитие южных штатов пошло бы по совсем другому пути: скорее всего, им бы пришлось развивать те же механизмы, что развились на Севере, вовлекая рабочих во все более квалифицированный труд. В краткосрочной перспективе, Юг бы лишился дешевой рабочей силы, в долгосрочной - он бы приобрел возможность использовать имеющуюся рабочую силу в системах более глубокого разделения труда ещё в XIX веке, вместо того, чтобы с трудом выискивать эту возможность в XX. Сложно рассуждать о том, что бы произошло со стимулами для сецессии, но вероятно они бы значительно сократились, и кто знает, может и войны, унесшей более шестиста тысяч жизней - число сравнимое с общим количеством рабов ввезенных в США, - получилось бы избежать.
Человеческие взаимодействия - чрезвычайно сложная для оценки вещь. В обществознании нет простых ответов, потому что любой вопрос неизбежно сталкивается со всей широтой действий, доступных человеку, будь он мигрант или коренной житель. Тем не менее, само признание этой сложности позволяет нам продвинуться на поле разработки более информированной политики. Зная, что иммиграция являет собой не просто завоз безликой рабочей силы для оснащения фабрик и тем более не карикатурный импорт криминала, а одну из многих хитросплетенных нитей постоянно ткущегося общественного уклада, мы можем начать задумываться о том, что собственно за полотно мы создаём, куда бы нам эту ниточку пристроить, и нужна ли она вообще. Конечно, это подразумевает некое принципиальное решение о том, хотим ли мы жить в сиюминутно доступном плантаторском раю, или же пойти по куда более тернистому пути строительства общества модерна.
*На самом деле протекционистские аргументы относительно других секторов ровно столь же абсурдны: если от того, что кто-то готов выполнять работу дешевле, люди отказываются от выполнения этой работы, то очевидно, что они изначально не очень хотели её выполнять, и их высвобождение из такого трудоустройства стоит только приветствовать.
Благодарности Сергею Сазонову, Александру Горохову и Лизе Аль-Фарадж за мотивацию и помощь в написании. Вопрос имплементации миграционного контроля, совершенно отдельный от вопроса его теоретической желательности, требует отдельного рассмотрения, которое может последует.