ЛЮТЕРАНИНЪ
Я на прогулкѣ похороны встрѣтилъ
Близъ протестантской кирки, въ воскресенье.
Разсѣянный прохожій, я замѣтилъ
Тѣхъ прихожанъ суровое волненье.
Чужая рѣчь не достигала слуха,
И только упряжь тонкая сіяла
Да мостовая праздничная глухо
Лѣнивыя подошвы отражала.
А въ эластичномъ сумракѣ кареты,
Куда печаль забилась, лицемѣрка,
Безъ словъ, безъ слезъ, скупая на примѣты,
Осеннихъ розъ мелькнула бутоньерка.
Тянулись иностранцы лентой черной,
И шли пѣшкомъ заплаканныя дамы,
Румянецъ подъ вуалью, и упорно
Надъ ними кучеръ правилъ вдаль, упрямый.
Кто б ни былъ ты, покойный лютеранинъ,
Тебя легко и просто хоронили.
Былъ взоръ слезой приличной затуманенъ,
И сдержанно колокола звонили.
И думалъ я: витійствовать не надо.
Мы не пророки, даже не предтечи,
Не любимъ рая, не боимся ада,
И въ полдень матовый горимъ, какъ свѣчи.
1912
Близъ протестантской кирки, въ воскресенье.
Разсѣянный прохожій, я замѣтилъ
Тѣхъ прихожанъ суровое волненье.
Чужая рѣчь не достигала слуха,
И только упряжь тонкая сіяла
Да мостовая праздничная глухо
Лѣнивыя подошвы отражала.
А въ эластичномъ сумракѣ кареты,
Куда печаль забилась, лицемѣрка,
Безъ словъ, безъ слезъ, скупая на примѣты,
Осеннихъ розъ мелькнула бутоньерка.
Тянулись иностранцы лентой черной,
И шли пѣшкомъ заплаканныя дамы,
Румянецъ подъ вуалью, и упорно
Надъ ними кучеръ правилъ вдаль, упрямый.
Кто б ни былъ ты, покойный лютеранинъ,
Тебя легко и просто хоронили.
Былъ взоръ слезой приличной затуманенъ,
И сдержанно колокола звонили.
И думалъ я: витійствовать не надо.
Мы не пророки, даже не предтечи,
Не любимъ рая, не боимся ада,
И въ полдень матовый горимъ, какъ свѣчи.
1912