Крик Риму в разных переводах
GRITO HACIA ROMA
"ОДА УОЛТУ УИТМЕНУ" из "Поэта в Нью-Йорке" цитируется довольно часто, но если читатели захотят, я могу и в её переводах покопаться. А сегодня вашему вниманию предлагается ода "Крик Риму", парная к "Уитмену" в книге. В изданиях 1975 и 1986 годов она дана в переводе Е. Кассировой, но в наше время ею заинтересовались и другие переводчики, чьи работы и предлагаю почитать и, возможно, обсудить здесь.
*мнение админа может не совпадать с мнением читателей, если что, я свой выбор сделала)))
Оригинал
GRITO HACIA ROMA
(Desde la torre del Crysler Building)
Manzanas levemente heridas
por los finos espadines de plata,
nubes rasgadas por una mano de coral
que lleva en el dorso una almendra de fuego,
peces de arsénico como tiburones,
tiburones como gotas de llanto para cegar una multitud,
rosas que hieren
y agujas instaladas en los caños de la sangre,
mundos enemigos y amores cubiertos de gusanos
caerán sobre ti. Caerán sobre la gran cúpula
que untan de aceite las lenguas militares
donde un hombre se orina en una deslumbrante paloma
y escupe carbón machacado
rodeado de miles de campanillas.
Porque ya no hay quien reparta el pan ni el vino,
ni quien cultive hierbas en la boca del muerto,
ni quien abra los linos del reposo,
ni quien llore por las heridas de los elefantes.
No hay más que un millón de herreros
forjando cadenas para los niños que han de venir.
No hay más que un millón de carpinteros
que hacen ataúdes sin cruz.
No hay más que un gentío de lamentos
que se abren las ropas en espera de la bala.
El hombre que desprecia la paloma debía hablar,
debía gritar desnudo entre las columnas,
y ponerse una inyección para adquirir la lepra
y llorar un llanto tan terrible
que disolviera sus anillos y sus teléfonos de diamante.
Pero el hombre vestido de blanco
ignora el misterio de la espiga,
ignora el gemido de la parturienta,
ignora que Cristo puede dar agua todavía,
ignora que la moneda quema el beso de prodigio
y da la sangre del cordero al pico idiota del faisán.
Los maestros enseñan a los niños
una luz maravillosa que viene del monte;
pero lo que llega es una reunión de cloacas
donde gritan las oscuras ninfas del cólera.
Los maestros señalan con devoción las enormes cúpulas sahumadas;
pero debajo de las estatuas no hay amor,
no hay amor bajo los ojos de cristal definitivo.
El amor está en las carnes desgarradas por la sed,
en la choza diminuta que lucha con la inundación;
el amor está en los fosos donde luchan las sierpes del hambre,
en el triste mar que mece los cadáveres de las gaviotas
y en el oscurísimo beso punzante debajo de las almohadas.
Pero el viejo de las manos traslucidas
dirá: amor, amor, amor,
aclamado por millones de moribundos;
dirá: amor, amor, amor,
entre el tisú estremecido de ternura;
dirá: paz, paz, paz,
entre el tirite de cuchillos y melones de dinamita;
dirá: amor, amor, amor,
hasta que se le pongan de plata los labios.
Mientras tanto, mientras tanto, ¡ay!, mientras tanto,
los negros que sacan las escupideras,
los muchachos que tiemblan bajo el terror pálido de los directores,
las mujeres ahogadas en aceites minerales,
la muchedumbre de martillo, de violín o de nube,
ha de gritar aunque le estrellen los sesos en el muro,
ha de gritar frente a las cúpulas,
ha de gritar loca de fuego,
ha de gritar loca de nieve,
ha de gritar con la cabeza llena de excremento,
ha de gritar como todas las noches juntas,
ha de gritar con voz tan desgarrada
hasta que las ciudades tiemblen como niñas
y rompan las prisiones del aceite y la música,
porque queremos el pan nuestro de cada día,
flor de aliso y perenne ternura desgranada,
porque queremos que se cumpla la voluntad de la Tierra
que da sus frutos para todos.
Перевод Е. Кассировой
КРИК РИМУ
(С крыши небоскреба Крайслер)
Яблоки, изрезанные
серебряными ножами,
облака, рассеченные
коралловой кистью с огнем на ладони,
и рыбы - мышьяковые, как акулы,
и акулы, как слезы, ослепляющие толпу,
и розы, которые ранят,
и булавки, воткнутые в вены,
и гнилая любовь, и миры безудержной злобы -
да падут на тебя! и на купол, замасленный
языками войны, с которых каплет елей,
там, где мочатся на голубку
и плюются жеваным углем
под перезвон колокольный.
Нет того, кто разделит хлеб,
кто распашет бурьян, который растет
на губах мертвецов, кто парус покоя
натянет, кто раны слонов оплачет.
Вместо него - миллион кузнецов
цепи куют неродившимся детям.
Вместо него - миллион столяров
гробы неизвестным строгают.
Вместо него - миллион горемык
рубаху рвут в ожидании пули.
А человек, которому наплевать на голубку,
должен был закричать, стоя на паперти голым,
сделать себе укол, чтоб заразиться проказой,
и жутким плачем заплакать,
и растворить свои кольца с брильянтами телефонов.
Но тому человеку в белом
неведома тайна колосьев,
неведомы стоны рожениц,
неведомо, что Иисус еще утоляет жажду,
неведомо, что монета сжигает ближнему губы.
Человек этот кровью агнца поит попугаев.
Ученикам объясняет учитель
о свете, который с горы нисходит.
Но здесь остается скопищем грязи.
И в грязи плавают нимфы гнева.
А учитель с благоговеньем снова твердит про купол.
Но за алтарями любви не бывает,
любви не бывает в груди изваяний.
Любовь остается в жаждущем сердце,
любовь остается в борьбе с наводненьем,
в канаве, где змеи голода вьются,
в море, качающем мертвых чаек,
в поцелуе - до дна подушки.
И выйдет пергаментный старец
и будет твердить о любви, о любви
под рукоплескания смертников.
Он будет твердить о любви, о любви,
пока не расчувствуется парча.
Он будет твердить о мире, о мире -
в ответ - зазвенят динамитные шашки.
Он будет твердить о любви, о любви,
пока не станут свинцовыми губы.
А тем временем - да! тем временем -
негры, которые мусор вывозят,
клерки, дрожащие перед патроном,
женщины, что захлебнулись в мазуте,
все, кто плавит металл, кто на скрипке играет,
должны закричать - даже если б разбили им голову,
должны закричать на любых перекрестках,
должны закричать, обезумев от жара,
должны закричать, обезумев от снега,
должны закричать, потонув в нечистотах,
должны закричать, как бессонные ночи,
должны закричать оглушительным криком,
и города затрепещут, как дети,
и раскроются тюрьмы, где гноят исцеленье,
чтоб получили мы хлеб наш насущный,
спеющий колос любви и ласки,
чтобы исполнилась воля земная
и плоды достались бы - всем.
Перевод Анатолия Яни
КРИК РИМУ
(С башни небоскрёба Крейслер-билдинг)
Яблоки изранены
маленькими шпагами из серебра,
облака разодраны
рукой коралла с миндалём огня на обратной её стороне,
рыбы - из мышьяка, словно акулы,
акулы каплями слёз ослепляют толпу,
ранят розы шипами,
и острые иглы воткнуты в кровавые трубы,
миры ненависти и любовь, червями покрытая,
на тебя упадут.
Упадут на твой купол большой,
промасленный языками солдатскими,
где мочится человек на голубку блестящую
и выплёвывает дробленный уголь
в окружении тысячи колокольчиков.
Ведь нет того, кто делил бы хлеб и вино,
кто выращивал бы траву на устах у мёртвых,
натянул бы в бухте спокойствия паруса
иль над ранами слонов безутешно рыдал бы.
Есть зато миллион мастеров кузнечного ремесла,
кующих ещё не родившимся детям цепи.
Есть зато миллион умельцев столярного дела,
гробы мастачащих, не крестясь при этом.
Есть зато толпа,
издающая скорбные стоны,
что грудь распахнула себе в ожидании пули.
Человек, презирающий и осквернивший голубку,
кричать бы должен голым среди колонн
и колоться шприцем, чтоб заразиться проказой,
и должен слёзы страшные лить,
чтоб в них растворить свои перстни и телефоны с бриллиантами.
Но человек в белоснежном костюме
ничего не знает о тайне созревшего колоса,
ничего не знает о стоне роженицы,
не знает, что Христос даёт людям воду,
не знает, что монетой сжигают чудо поцелуя,
а кровь ягнёнка дают идиотскому клюву фазана.
Учителя обучают детей
чудесному свету, что льётся с горы,
но видится им клоака, поток нечистот,
где кричат раздражённо тёмные нимфы холеры.
Учителя указывают на набожность куполов,
на кадила, на благовония,
но внизу, под статуями, нет любви,
как нет её под глазами ледяного кристалла.
Любовь остаётся в телах, растерзанных жаждоq
в маленькой хижине, где борются с наводнением,
любовь остаётся в ямах, где борются змеи голода?
в нахмуренном море, качающем трупы чаек,
и в поцелуе колком под подушками.
Однако старик с прозрачными руками
говорит: любовь, любовь, любовь,-
и ему аплодируют миллионы умирающих
среди дрожащей нежностью парчи,
говорит: мир, мир, мир
среди дрожи ножей и дынь динамитных,
говорит: любовь, любовь, любовь,
пока не станут губы серебром.
А тем временем, ай, тем временем
негры, моющие плевательницы,
парни, бледнеющие от страха перед директорами,
женщины, утопающие в нефти,
толпы с молотками, скрипками или тучами
закричат, даже если разбить мозги о стену,
закричат перед куполами,
закричат, безумные от огня,
закричат, безумные от снега,
закричат с головой, полной пудрета,
закричат, как хор бессчётных ночей,
закричат таким неистовым голосом,
что города затрепещут, как девочки,
и разобьют цепи нефти и музыки,
потому что желаем мы хлеба насущного,
серёжек ольхи и чистой, бессмертной нежности,
потому что хотим, чтоб исполнилась воля земли,
которая щедро плоды свои дарит всем.
*Крайслер-билдинг (англ. Chrysler Building) - небоскрёб корпорации Chrysler, построенный в 1930 году, один из символов Нью-Йорка. Здание высотой 320 м (1 046 футов) расположено в восточной части Манхэттена на пересечении 42-й улицы и Лексингтон-авеню. В течение 11 месяцев в 1930-1931 годах здание являлось высочайшим в мире.
4. Перевод Дмитрия Денисова
КРИК РИМУ
Яблоки легко раненые
Остриём серебряной шпаги,
Под рваными облаками коралловыми руками,
Носящей в хребте своем миндальную горечь пламени,
Рыбий мышьяк акульего снадобья,
Акулий плач по каплям скрывающий всех,
Розу, которую они ранят
Иглой затаившейся в кровотоке,
Вражеское перемирие и любовь, покрытые червяками,
Все упадут на тебя. Они упадут с большого купола,
Облизанного военными языками,
Где люди ссут на чистоту голубиную,
Выплевывая угольный шлак,
Оглушенные неистовыми бубенцами.
Потому что уже нет того, кто преломил хлеб и разлил вино,
Нет того, кто вырастил травы из умерших уст,
Нет того, кто сбросил льняную завесу лености,
Нет того, кто целил слезами раны слонов.
Это не больше, чем миллион кузнецов,
Кующих оковы детям, которые должны идти.
Это не больше, чем миллион плотников,
Сбивающих гроб без креста могил.
Это не больше, чем сонмы болей,
Срывающих покровы с мольбой о пуле.
Человек, презирающий голубя, должен был говорить,
Должен был звать голого, хоронящегося за колоннами
И сделать себе прививку проказы,
Оплакивать жуткий плач,
Который расколет его кольца с бриллиантами телефонов.
Но одетый человек
Презирает тайну колоса,
Презирает стон роженицы,
Забывает, что Христос может еще превратить воду в вино,
Не понимает, что валюта горит в поцелуе чуда,
И льется невинная кровь на идиотский лик фазана
Учителя учат детей
Видеть чудесный свет, вырвавшийся из камней,
Но то, что приходит к ним, исходит из сточных ям,
Где шабаши черных язв.
Учителя поднимают набожный перст в задымленные купола,
Но за иконами нет любви,
Нет любви и в остекленевших глазах мощей.
Любовь пребывает в плоти, разрываемой жаждой,
В утлых хатенках, смываемых паводками,
Любовь пребывает в ямах, где борются змеи голода,
И в море скорби, качающем трупы чаек
И в кромешной темноте поцелуя, задушенного подушками.
Но старик с синими руками
Скажет: любовь, любовь, любовь,
Ожидаемая миллионами умирающих;
Он скажет любовь, любовь, любовь,
Меж громад, от нежности дрогнувших;
Он скажет: мир, мир, мир
На остриях ножей и в запахе пороха;
Он скажет: любовь, любовь, любовь,
До тех пор, пока не ощутит касание серебряных губ.
Кто здесь, кто здесь, ау! Кто здесь,
Негры, подающие плевательницы,
Мальчики, дрожащие и бледные от ужаса школ,
Женщины, захлебнувшиеся в минеральных маслах,
Топот молотов, скрипки и облака,
Должны кричать, хоть мозги их звездами разбрызганы по стенам,
Должны кричать, стоя под куполами,
Должны кричать в неистовом пламени,
Должны кричать в обезумевшем снеге,
Должны кричать с головою, полной дерьма,
Должны кричать в каждую ночь соития,
Должны кричать самым наглым голосом,
До тех пор, пока города не будут дрожать, как девочки
И рухнут тюрьмы масла и музыки,
Поскольку мы жаждем хлеба насущного,
Цветка ольхи и бесконечной нежности,
Поскольку хотим мы выполнить волю Земли,
Дарующей всем плоды свои.
"ОДА УОЛТУ УИТМЕНУ" из "Поэта в Нью-Йорке" цитируется довольно часто, но если читатели захотят, я могу и в её переводах покопаться. А сегодня вашему вниманию предлагается ода "Крик Риму", парная к "Уитмену" в книге. В изданиях 1975 и 1986 годов она дана в переводе Е. Кассировой, но в наше время ею заинтересовались и другие переводчики, чьи работы и предлагаю почитать и, возможно, обсудить здесь.
*мнение админа может не совпадать с мнением читателей, если что, я свой выбор сделала)))
Оригинал
GRITO HACIA ROMA
(Desde la torre del Crysler Building)
Manzanas levemente heridas
por los finos espadines de plata,
nubes rasgadas por una mano de coral
que lleva en el dorso una almendra de fuego,
peces de arsénico como tiburones,
tiburones como gotas de llanto para cegar una multitud,
rosas que hieren
y agujas instaladas en los caños de la sangre,
mundos enemigos y amores cubiertos de gusanos
caerán sobre ti. Caerán sobre la gran cúpula
que untan de aceite las lenguas militares
donde un hombre se orina en una deslumbrante paloma
y escupe carbón machacado
rodeado de miles de campanillas.
Porque ya no hay quien reparta el pan ni el vino,
ni quien cultive hierbas en la boca del muerto,
ni quien abra los linos del reposo,
ni quien llore por las heridas de los elefantes.
No hay más que un millón de herreros
forjando cadenas para los niños que han de venir.
No hay más que un millón de carpinteros
que hacen ataúdes sin cruz.
No hay más que un gentío de lamentos
que se abren las ropas en espera de la bala.
El hombre que desprecia la paloma debía hablar,
debía gritar desnudo entre las columnas,
y ponerse una inyección para adquirir la lepra
y llorar un llanto tan terrible
que disolviera sus anillos y sus teléfonos de diamante.
Pero el hombre vestido de blanco
ignora el misterio de la espiga,
ignora el gemido de la parturienta,
ignora que Cristo puede dar agua todavía,
ignora que la moneda quema el beso de prodigio
y da la sangre del cordero al pico idiota del faisán.
Los maestros enseñan a los niños
una luz maravillosa que viene del monte;
pero lo que llega es una reunión de cloacas
donde gritan las oscuras ninfas del cólera.
Los maestros señalan con devoción las enormes cúpulas sahumadas;
pero debajo de las estatuas no hay amor,
no hay amor bajo los ojos de cristal definitivo.
El amor está en las carnes desgarradas por la sed,
en la choza diminuta que lucha con la inundación;
el amor está en los fosos donde luchan las sierpes del hambre,
en el triste mar que mece los cadáveres de las gaviotas
y en el oscurísimo beso punzante debajo de las almohadas.
Pero el viejo de las manos traslucidas
dirá: amor, amor, amor,
aclamado por millones de moribundos;
dirá: amor, amor, amor,
entre el tisú estremecido de ternura;
dirá: paz, paz, paz,
entre el tirite de cuchillos y melones de dinamita;
dirá: amor, amor, amor,
hasta que se le pongan de plata los labios.
Mientras tanto, mientras tanto, ¡ay!, mientras tanto,
los negros que sacan las escupideras,
los muchachos que tiemblan bajo el terror pálido de los directores,
las mujeres ahogadas en aceites minerales,
la muchedumbre de martillo, de violín o de nube,
ha de gritar aunque le estrellen los sesos en el muro,
ha de gritar frente a las cúpulas,
ha de gritar loca de fuego,
ha de gritar loca de nieve,
ha de gritar con la cabeza llena de excremento,
ha de gritar como todas las noches juntas,
ha de gritar con voz tan desgarrada
hasta que las ciudades tiemblen como niñas
y rompan las prisiones del aceite y la música,
porque queremos el pan nuestro de cada día,
flor de aliso y perenne ternura desgranada,
porque queremos que se cumpla la voluntad de la Tierra
que da sus frutos para todos.
Click to viewПеревод Е. Кассировой
КРИК РИМУ
(С крыши небоскреба Крайслер)
Яблоки, изрезанные
серебряными ножами,
облака, рассеченные
коралловой кистью с огнем на ладони,
и рыбы - мышьяковые, как акулы,
и акулы, как слезы, ослепляющие толпу,
и розы, которые ранят,
и булавки, воткнутые в вены,
и гнилая любовь, и миры безудержной злобы -
да падут на тебя! и на купол, замасленный
языками войны, с которых каплет елей,
там, где мочатся на голубку
и плюются жеваным углем
под перезвон колокольный.
Нет того, кто разделит хлеб,
кто распашет бурьян, который растет
на губах мертвецов, кто парус покоя
натянет, кто раны слонов оплачет.
Вместо него - миллион кузнецов
цепи куют неродившимся детям.
Вместо него - миллион столяров
гробы неизвестным строгают.
Вместо него - миллион горемык
рубаху рвут в ожидании пули.
А человек, которому наплевать на голубку,
должен был закричать, стоя на паперти голым,
сделать себе укол, чтоб заразиться проказой,
и жутким плачем заплакать,
и растворить свои кольца с брильянтами телефонов.
Но тому человеку в белом
неведома тайна колосьев,
неведомы стоны рожениц,
неведомо, что Иисус еще утоляет жажду,
неведомо, что монета сжигает ближнему губы.
Человек этот кровью агнца поит попугаев.
Ученикам объясняет учитель
о свете, который с горы нисходит.
Но здесь остается скопищем грязи.
И в грязи плавают нимфы гнева.
А учитель с благоговеньем снова твердит про купол.
Но за алтарями любви не бывает,
любви не бывает в груди изваяний.
Любовь остается в жаждущем сердце,
любовь остается в борьбе с наводненьем,
в канаве, где змеи голода вьются,
в море, качающем мертвых чаек,
в поцелуе - до дна подушки.
И выйдет пергаментный старец
и будет твердить о любви, о любви
под рукоплескания смертников.
Он будет твердить о любви, о любви,
пока не расчувствуется парча.
Он будет твердить о мире, о мире -
в ответ - зазвенят динамитные шашки.
Он будет твердить о любви, о любви,
пока не станут свинцовыми губы.
А тем временем - да! тем временем -
негры, которые мусор вывозят,
клерки, дрожащие перед патроном,
женщины, что захлебнулись в мазуте,
все, кто плавит металл, кто на скрипке играет,
должны закричать - даже если б разбили им голову,
должны закричать на любых перекрестках,
должны закричать, обезумев от жара,
должны закричать, обезумев от снега,
должны закричать, потонув в нечистотах,
должны закричать, как бессонные ночи,
должны закричать оглушительным криком,
и города затрепещут, как дети,
и раскроются тюрьмы, где гноят исцеленье,
чтоб получили мы хлеб наш насущный,
спеющий колос любви и ласки,
чтобы исполнилась воля земная
и плоды достались бы - всем.
Перевод Анатолия Яни
КРИК РИМУ
(С башни небоскрёба Крейслер-билдинг)
Яблоки изранены
маленькими шпагами из серебра,
облака разодраны
рукой коралла с миндалём огня на обратной её стороне,
рыбы - из мышьяка, словно акулы,
акулы каплями слёз ослепляют толпу,
ранят розы шипами,
и острые иглы воткнуты в кровавые трубы,
миры ненависти и любовь, червями покрытая,
на тебя упадут.
Упадут на твой купол большой,
промасленный языками солдатскими,
где мочится человек на голубку блестящую
и выплёвывает дробленный уголь
в окружении тысячи колокольчиков.
Ведь нет того, кто делил бы хлеб и вино,
кто выращивал бы траву на устах у мёртвых,
натянул бы в бухте спокойствия паруса
иль над ранами слонов безутешно рыдал бы.
Есть зато миллион мастеров кузнечного ремесла,
кующих ещё не родившимся детям цепи.
Есть зато миллион умельцев столярного дела,
гробы мастачащих, не крестясь при этом.
Есть зато толпа,
издающая скорбные стоны,
что грудь распахнула себе в ожидании пули.
Человек, презирающий и осквернивший голубку,
кричать бы должен голым среди колонн
и колоться шприцем, чтоб заразиться проказой,
и должен слёзы страшные лить,
чтоб в них растворить свои перстни и телефоны с бриллиантами.
Но человек в белоснежном костюме
ничего не знает о тайне созревшего колоса,
ничего не знает о стоне роженицы,
не знает, что Христос даёт людям воду,
не знает, что монетой сжигают чудо поцелуя,
а кровь ягнёнка дают идиотскому клюву фазана.
Учителя обучают детей
чудесному свету, что льётся с горы,
но видится им клоака, поток нечистот,
где кричат раздражённо тёмные нимфы холеры.
Учителя указывают на набожность куполов,
на кадила, на благовония,
но внизу, под статуями, нет любви,
как нет её под глазами ледяного кристалла.
Любовь остаётся в телах, растерзанных жаждоq
в маленькой хижине, где борются с наводнением,
любовь остаётся в ямах, где борются змеи голода?
в нахмуренном море, качающем трупы чаек,
и в поцелуе колком под подушками.
Однако старик с прозрачными руками
говорит: любовь, любовь, любовь,-
и ему аплодируют миллионы умирающих
среди дрожащей нежностью парчи,
говорит: мир, мир, мир
среди дрожи ножей и дынь динамитных,
говорит: любовь, любовь, любовь,
пока не станут губы серебром.
А тем временем, ай, тем временем
негры, моющие плевательницы,
парни, бледнеющие от страха перед директорами,
женщины, утопающие в нефти,
толпы с молотками, скрипками или тучами
закричат, даже если разбить мозги о стену,
закричат перед куполами,
закричат, безумные от огня,
закричат, безумные от снега,
закричат с головой, полной пудрета,
закричат, как хор бессчётных ночей,
закричат таким неистовым голосом,
что города затрепещут, как девочки,
и разобьют цепи нефти и музыки,
потому что желаем мы хлеба насущного,
серёжек ольхи и чистой, бессмертной нежности,
потому что хотим, чтоб исполнилась воля земли,
которая щедро плоды свои дарит всем.
*Крайслер-билдинг (англ. Chrysler Building) - небоскрёб корпорации Chrysler, построенный в 1930 году, один из символов Нью-Йорка. Здание высотой 320 м (1 046 футов) расположено в восточной части Манхэттена на пересечении 42-й улицы и Лексингтон-авеню. В течение 11 месяцев в 1930-1931 годах здание являлось высочайшим в мире.
4. Перевод Дмитрия Денисова
КРИК РИМУ
Яблоки легко раненые
Остриём серебряной шпаги,
Под рваными облаками коралловыми руками,
Носящей в хребте своем миндальную горечь пламени,
Рыбий мышьяк акульего снадобья,
Акулий плач по каплям скрывающий всех,
Розу, которую они ранят
Иглой затаившейся в кровотоке,
Вражеское перемирие и любовь, покрытые червяками,
Все упадут на тебя. Они упадут с большого купола,
Облизанного военными языками,
Где люди ссут на чистоту голубиную,
Выплевывая угольный шлак,
Оглушенные неистовыми бубенцами.
Потому что уже нет того, кто преломил хлеб и разлил вино,
Нет того, кто вырастил травы из умерших уст,
Нет того, кто сбросил льняную завесу лености,
Нет того, кто целил слезами раны слонов.
Это не больше, чем миллион кузнецов,
Кующих оковы детям, которые должны идти.
Это не больше, чем миллион плотников,
Сбивающих гроб без креста могил.
Это не больше, чем сонмы болей,
Срывающих покровы с мольбой о пуле.
Человек, презирающий голубя, должен был говорить,
Должен был звать голого, хоронящегося за колоннами
И сделать себе прививку проказы,
Оплакивать жуткий плач,
Который расколет его кольца с бриллиантами телефонов.
Но одетый человек
Презирает тайну колоса,
Презирает стон роженицы,
Забывает, что Христос может еще превратить воду в вино,
Не понимает, что валюта горит в поцелуе чуда,
И льется невинная кровь на идиотский лик фазана
Учителя учат детей
Видеть чудесный свет, вырвавшийся из камней,
Но то, что приходит к ним, исходит из сточных ям,
Где шабаши черных язв.
Учителя поднимают набожный перст в задымленные купола,
Но за иконами нет любви,
Нет любви и в остекленевших глазах мощей.
Любовь пребывает в плоти, разрываемой жаждой,
В утлых хатенках, смываемых паводками,
Любовь пребывает в ямах, где борются змеи голода,
И в море скорби, качающем трупы чаек
И в кромешной темноте поцелуя, задушенного подушками.
Но старик с синими руками
Скажет: любовь, любовь, любовь,
Ожидаемая миллионами умирающих;
Он скажет любовь, любовь, любовь,
Меж громад, от нежности дрогнувших;
Он скажет: мир, мир, мир
На остриях ножей и в запахе пороха;
Он скажет: любовь, любовь, любовь,
До тех пор, пока не ощутит касание серебряных губ.
Кто здесь, кто здесь, ау! Кто здесь,
Негры, подающие плевательницы,
Мальчики, дрожащие и бледные от ужаса школ,
Женщины, захлебнувшиеся в минеральных маслах,
Топот молотов, скрипки и облака,
Должны кричать, хоть мозги их звездами разбрызганы по стенам,
Должны кричать, стоя под куполами,
Должны кричать в неистовом пламени,
Должны кричать в обезумевшем снеге,
Должны кричать с головою, полной дерьма,
Должны кричать в каждую ночь соития,
Должны кричать самым наглым голосом,
До тех пор, пока города не будут дрожать, как девочки
И рухнут тюрьмы масла и музыки,
Поскольку мы жаждем хлеба насущного,
Цветка ольхи и бесконечной нежности,
Поскольку хотим мы выполнить волю Земли,
Дарующей всем плоды свои.